Текст книги "Средневековые арабские повести и новеллы"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

СРЕДНЕВЕКОВЫЕ АРАБСКИЕ ПОВЕСТИ И НОВЕЛЛЫ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Немногие средневековые литературы отличаются таким богатством прозаических жанров, как средневековая арабская литература, уходящая своими корнями как в древнеарабский фольклор так и в богатейшие литературные и фольклорные традиции древневосточной, древнегреческой и эллинистической литератур.

Арабо-мусульманская культура жадно впитывала в себя традиции прошлых веков, существовавшие на территории тех государств, где она развивалась, и это в полной мере относится и к становлению литературы, особенно прозаической Именно в «классических» средневековых арабских повестях и коротких рассказах мы живее всего чувствуем эти традиции, не чужеземные, поскольку они принадлежали тем же народам, которые развивали и арабо-мусульманскую культуру, глубоко усвоенные и как бы сплавленные в единое целое арабским языком.

Этим и объясняется то огромное жанровое разнообразие средневековой арабской прозаической литературы, которое поражает нас как в «1001 ночи», так и в других произведениях арабской «ученой» и народной литературы своеобразные «сборники рассказов», или циклы рассказов – макамы жизнеописания древнеарабских и «мусульманских» героев – Антары, Сайфа ибн Зу Язана, султана аз-Захира Бейбарса и других, трактаты о красноречивых ораторах и занимательных происшествиях, антологии, повествующие о реально существовавших типах и подвигах арабских кочевников и так далее.

В представляемом читателю сборнике арабских классических повестей и коротких повествований, которые можно условно назвать новеллами, имеются произведения многих жанров – от фантастической повести, излюбленной арабскими авторами, сказителями и слушателями (или читателями), до не менее популярных в средние века и даже в новое время дидактических повестей.

Начинается книга с «Повести о царе царевиче, везирах и невольнице», или, как иначе называют эту повесть «Рассказа о женском коварстве». Повествования и сказки о коварстве женщин очень широко распространены в ближне– и средневосточной литературе и фольклоре и уходят своими корнями в глубокую древность. Если проследить их «генеалогию», то, пожалуй, древнейшей разработкой этой темы, известной нам, является библейский рассказ о Иосифе Прекрасном и жене египетского царедворца Потифара, изложенный также в XII суре (главе) Корана, носящей название «Йусуф» (т. е. Иосиф). Эта легенда была неоднократно использована средневековыми авторами, писавшими на арабском, персидском, турецком, узбекском, курдском и других языках Ближнего и Среднего Востока, она подвергалась разнообразным обработкам и послужила основой ряда прозаических и поэтических произведений.

В «Повести о царе, царевиче, везирах и невольнице» тема коварства женщин является лишь обрамлением для целой серии коротких рассказов невольницы и семи везиров. Невольница, пытавшаяся соблазнить царевича и потерпевшая неудачу, обвиняет его в том, что будто бы он покушался на ее честь, и требует у царя казни его единственного сына. Царевич же, который по совету астрологов не может вымолвить ни слова до истечения определенного срока, не может защитить себя, и за него говорят везиры и мудрый наставник царевича Синдибад. Невольница каждый день рассказывает о коварстве мужчин и каждый из семи везиров отвечает ей рассказом о коварстве женщин. Сюжеты этих рассказов самые разнообразные, и многие из них знакомы по фольклору, и прежде всего по сказкам разных народов. Это всякого рода превращения людей в животных, мотив заочной влюбленности по описанию или изображению, рассказ о таинственной двери, которую нельзя открывать так как это повлечет за собой неисчислимые беды, и так далее. Встречается здесь и хорошо знакомый нам эпизод с хитрой женщиной, прячущей в сундуке с четырьмя отделениями четырех посетителей, домогающихся ее любви, и со сказочными существами, неотъемлемой принадлежностью восточных сказок: злыми духами, гулями-людоедами и джиннами, а также с постоянным персонажем главным образом персидских сказок – красноречивым попугаем. И все эти рассказы щедро сдобрены юмором, иногда грубоватым, как в повествовании о четырех незадачливых гостях хитрой женщины.

«Рассказ о коварстве женщин» относится и жанру дидактической повести, ибо невзирая на упомянутые выше элементы фольклора и фантастики, цель этого произведения рассказать о «преимуществах терпения» и «достоинствах красноречия», как обычно говорили средневековые литераторы Для этого жанра характерен обязательный счастливый конец – ведь без него все эти произведения будут беспредметны и не достигнут своей цели, коль скоро порок не наказан и добродетель не восторжествовала. «Рассказ о коварстве женщин» также кончается торжеством добродетели: наступает день, когда влияние «неблагоприятного расположения созвездий» кончается, царевичу дозволено говорить, и он рассказывает всю правду о коварной невольнице, которая и несет заслуженное наказание.

Трудно точно определить жанровую принадлежность повествования, следующего за «Повестью о царе, царевиче, везирах и невольнице», которое по форме представляет собой фантастическую сказку, но по своей направленности близко также к дидактической повести. Это повествование называется «Джаудар Рыбак», и героем его является простой человек, добродетельный, терпеливый и покорный, которому было суждено претерпеть множество невзгод. Пафос этой «дидактической сказки», если можно так назвать «Джаудара Рыбака», – в прославлении кротости и терпения. Если продолжить аналогию с библейскими мотивами, хорошо известными мусульманам в средние века, поскольку почти все эти легенды были в несколько измененном виде включены в Коран, то мы можем найти и здесь отголоски легенды о Иосифе: братья Джаудара, жестокие, завистливые и неблагодарные, продали Джаудара в рабство, как это сделали и братья Иосифа. Явственная и откровенная дидактика «Джаудара Рыбака» не навязчива, она подана в чрезвычайно занимательной форме яркой волшебной сказки, причудливо и изысканно оформленной, как, например, в сценах с колдунами-магрибинцами, волшебным перстнем и других. В эпизодах, связанных с похищением у Джаудара волшебного перстня и его возвращением, мы видим одну из версий широко распространенного сказочного сюжета, известного и в русских сказках. Как и в «Рассказе о коварстве женщин», в «Джаударе Рыбаке» терпение, кротость и добродетель вознаграждены, а порок наказан.

Резким контрастом к двум первым повествованиям, помещенным в книге, является рассказ о проделках Мошенницы Далилы, ее дочери Зайнаб, плутов Ахмада ад-Данафа, Али-з-Зибака и других героев этого арабского средневекового плутовского романа, ибо то повествование, которое помещено в данной книге, а также вошло в сборник «1001 ночи», является одной из частей «Жизнеописания Али-з-Зибака» Мы можем смело назвать это произведение плутовским романом по аналогии с названием известного жанра, распространенного в европейских литературах, и если даже не говорить о влиянии арабского плутовского романа на развитие подобного жанра в Европе, что, без сомнения, имело место, то, во всяком случае, типологическое сходство бросается в глаза. «Жизнеописание Али-з-Зибака» – это чрезвычайно яркое и цельное произведение арабской средневековой народной литературы, сформировавшееся в среде городских ремесленников и «молодцов»-плутов. Читателя могут удивить некоторые частности в повествовании о «войне плутов», о хитростях, которые устраивали друг другу различные «партии плутов», однако повествование отражает действительное положение, существовавшее в средневековых восточных городах, где бытовали «братства», или объединения, плутов. Глава этих «молодцов», как они себя называли, часто был в то же время главой городской стражи или был связан с последним, выплачивая ему определенную сумму. Правитель пользовался услугами предводителя «молодцов», поскольку тот, будучи знаком со всеми представителями преступного мира, мог легко раскрывать преступления и ловить воров и грабителей. Положение это может показаться нам невероятным, но многие средневековые исторические хроники подтверждают его.

Определяя повествование о Далиле, Зайнаб, Зурайке Рыбнике, Али-з-Зибаке и других как плутовской роман или плутовскую повесть, мы должны отметить его основные особенности, характерные для данного жанра: яркое изображение жизни самых разных слоев городского общества того времени, небольшое количество фантастических элементов, которыми так богато, например, повествование о Джаударе Рыбаке, ироническое отношение к изображаемому, граничащее с цинизмом, и связанное с этим отрицание дидактики. Добро и зло здесь как бы поменялись местами. В плутовском романе нет места кротости и терпению, добродетелью считаются ловкость, а также хитрость, напористость и сила. Подлинный герой здесь – это тот, кто сумеет сыграть самую ловкую шутку с соперником, перехитрить его. Но обо всех этих «шутках» и «хитростях» рассказано так динамично, занимательно и весело, что мы поневоле проникаемся симпатией к Али, Далиле и Зайнаб, любуясь их неистощимой изобретательностью, – ведь они обманывают глупцов и простаков, верящих в «святого старца», который может помочь забеременеть бездетной женщине, принимающих на веру и без тени сомнения самые невероятные вещи. Здесь совсем не та мораль, которая утверждалась в «Джаударе»: будь кротким, добросердечным, терпеливым, и судьбе пошлет тебе счастье. Повествование же о плутах, выражая точку зрения средневекового горожанина «среднего класса», утверждает: будь хитер, ловок, смел, не будь разиней и не доверяйся слишком людям, и тогда, может быть, судьба будет к тебе благосклонна. Нужно сказать, что если читать «Жизнеописание Али-з-Зибака» целиком, то можно найти и там отдельные моралистические высказывания в духе «Джаудара Рыбака», кажущиеся несколько ханжескими в общем контексте плутовского романа. И не случайно, что наибольшей популярностью в народе пользовались те части, где таких высказываний нет, и именно эти главы вошли в «1001 ночь», в которую многолетней и многовековой практикой были отобраны лучшие отрывки или части произведений средневековой арабской прозы.

Не очень большое по объему повествование о Далиле содержит множество эпизодов самого разнообразного характера. Здесь и описание «шуток» Далилы и ее дочери Зайнаб, Али, Ахмада ад-Данафа и других, здесь и злой колдун Эзра Еврей, превращения, переодевания и изменение цвета кожи, здесь и насмешка над простоватым бедуином – горожане обычно высмеивали кочевников за их «дикость» и напыщенность речи, – здесь и рассказы о борьбе за должность предводителя «молодцов», о магрибинце-ювелире, о торговце рыбой «молодце» Зурайке и так далее. Все эти эпизоды динамичны, в них нет ни долгих разговоров, ни увещеваний и моралите, как в дидактических жанрах, – все внимание обращено на развитие сюжета, цель здесь – заинтересовать слушателя или читателя, а какую мораль извлечет он из рассказа о плутах – это уж его дело.

К совершенно иному жанру относится следующий за повестью о ловкачах, плутах и «молодцах» рассказ о Хинд и ал-Хадджадже. Это повествование относится к своеобразному жанру «исторических анекдотов», чрезвычайно популярному в арабской средневековой литературе (они помещались обычно в исторических хрониках или антологиях, рассказывающих о реально существовавших правителях, полководцах, везирах, поэтах, ученых) Персонажи этого рассказа очень известны в средневековой истории арабов. Хинд принадлежала к древнему аристократическому роду и славилась красотой и остроумием, ал-Хадджадж был наместником Ирака в дни правления халифов из династии Омейядов. Он вошел в историю как способный военачальник, жестокий правитель и красноречивый оратор, а его речь, обращенная к мятежникам Ирака, дошедшая до нас в ряде антологий и сочинений, посвященных «красноречивым ораторам арабов», считалась одним из шедевров «чисто арабского» красноречия. Короткие рассказы «исторического» жанра обычно основаны на реальном историческом факте и подвергались, очевидно, некоторой литературной обработке. Что касается данного рассказа, то, судя по сведениям, которые мы имеем о его героях из других источников, он очень правдоподобен и характеры в нем очерчены точно и правдиво. Читателю будет интересно познакомиться со своеобразными нравами арабского общества первой половины VIII века.

Намного более «беллетризован» рассказ о рыбаке Халифе и Харун ар-Рашиде. Из реальных исторических фактов о нем остались, в сущности, только имена широко известного багдадского правителя Харун ар-Рашида, его везира, не менее популярного в течение многих веков, Джаафара Бармекида и жены Харуна Зубайды, а также общий абрис их характеров. Все остальные элементы рассказа вымышлены, и мы видим здесь множество широко распространенных в мировом фольклоре мотивов «удачливого дурака», мотив «доли» и «обмена доли», олицетворенной здесь в образе обезьяны (может быть, этот мотив пришел из Индии, откуда родом многие арабские фантастические сказки).

Но наиболее силен фантастический элемент в двух повестях, которые можно было бы назвать «приключенческо-фантастическими», – «Повести о Бадре Басиме» и «Повести о Сайф ал-Мулуне и Бадиат ал-Джамал».

Поистине невозможно перечислить все перипетии этих произведений, также изобилующих известными фольклорными мотивами, разработанными всякий раз по-новому, как рассказы о морских людях, мотив заочной влюбленности (в первой повести – по описанию, во второй – по изображению на подкладке кафтана, подаренного герою царем Сулейманом, библейским Соломоном). Мы видим также мотив превращения, известный в мировом фольклоре мотив уничтожения души нечистой силы, находящейся в недоступном месте (в данной повести душа джинна находится в воробье, который прячется в ларце, хранящемся на дне сундука, помещенного на дне морском), мотив чудесного зачатия и чудесного рождения и так далее. Пожалуй, повесть о Сайф ал-Мулуке и Бадиат ал-Джамал – одна из наиболее колоритных фантастических повестей в средневековой арабской литературе не только из-за большого количества разнообразных эпизодов, где герой попадает из одной беды в еще худшую и спасается чудом, но и благодаря удачной композиции, умелой компоновке элементов, когда дублирующие, похожие друг на друга эпизоды (события, происходящие с Сайф ал-Мулуком и его названым братом Саидом) как бы дополняют и оттеняют друг друга.

Повесть о Сайф ал-Мулуке и Бадиат ал-Джамал – очень характерное произведение жанра приключенческо-фантастической повести. Прежде всего она также «оправлена в обрамление» – рассказ о том, как была добыта эта «удивительная повесть», и эквивалентом обычного фольклорного мотива «путешествия за выкупом для невесты» является «путешествие за рассказом». Затем повесть о Сайф ал-Мулуке сочетает в себе элементы фольклорные, многие из которых названы выше, с библейскими легендами о царе Соломоне, мудром волшебнике, и другие легенды, что также чрезвычайно характерно для произведений этого жанра, как и для так называемых «народных романов», которые представляют собой тоже произведения приключенческо-фантастического жанра, лишь гораздо большего объема. Здесь упоминаются Вавилон и райские сады (страна Бабил и сады Ирама), Китай и Индия, Дворец Яфета, сына Нуха (библейский Ной), мифический Голубой город, что также является обычным для «сказочного набора» произведений данного жанра. Очень интересны отголоски античной литературы и фольклора, представленные неоднократно повторяющимися в различных вариантах и обработках мотивом Полифема, а также индийской литературы – в описании страны обезьян. Мы не можем сейчас проследить пути проникновения в средневековую арабскую прозу этих элементов – это вопрос очень сложный и еще не до конца разрешенный, но наличие их в повести о Сайф ал-Мулуке и других произведениях средневековой арабской литературы того же жанра бесспорно.

Сюжет приключенческо-фантастической повести, подобной «Повести о Сайф ал-Мулуке и Бадиат ал-Джамал», предстает перед нами как пестрый калейдоскоп, составленный, казалось бы, из простых и знакомых частей: путешествие, кораблекрушение, превращение, спасение похищенной девушки и так далее, но все вместе составляет неповторимую и красочную картину, пленяющую своим особым колоритом. Чего стоит, например, эпизод с великаншей, влюбленной в Сайф ал-Мулука, которого она вначале принимает за птицу и держит в клетке, или описание джиннов, пьющих из черепов хмельное вино. Не случайно «арабские сказки» до сих пор воспринимаются как шедевры фантастической сказки.

Завершает книгу одна из наиболее популярных в средневековой арабской и персидской литературе дидактическая повесть о царе Азадбахте, его молодом казначее и одиннадцати везирах. Популярность этой повести не случайна – это одно из наиболее совершенных произведений средневековой ближне– и средневосточной литературы вообще с точки зрения сюжетного богатства, великолепного словесного оформления, композиционной стройности и, наконец, необыкновенного искусства представлении плоских истин типа «терпение лучше всего» в форме живого и увлекательного рассказа.

Говоря о дидактических жанрах, мы невольно представляем себе что-то сухое, скучное, школьное, однако наши представления рушатся при встрече с такими произведениями, как «Повесть о царе Азадбахте». Живости и яркости этого повествования, несомненно, способствует его тесная связь с фольклором. Уже на начальных страницах повести нам встречается широко распространенный в мировом фольклоре сюжет «подкидыша» – ребенка, оставленного своими родителями и найденного или узнанного ими лишь в самом конце повести. Этот сюжет очень часто встречается в арабских народных романах, почти все главные герои которых – найденыши, не знающие своего происхождения (Сайф ибн Зу Язан, Джундуба и многие другие). Ряд фольклорных сюжетов имеется и в рассказах, входящих в обрамление и посвященных определенной теме – доказательству того, что человек не может бороться с судьбой, что важнее всего – быть терпеливым, не проявлять легкомыслия, не спешить, не поддаваться словам клеветников и завистников, быть смиренным, не проявлять злобы и зависти и так далее. Одиннадцать дней длятся суд над казначеем, несправедливо обвиненным везирами-завистниками, и каждый день юноша спасается от казни благодаря своему красноречию. На одиннадцатый день, когда юношу должны казнить, царь неожиданно узнает, что перед ним – его сын, и «беда сменяется радостью». Юноша, добродетельный и красноречивый, оправдан, а завистливые везиры-клеветники наказаны.

Мы вкратце рассказали здесь о героях повестей и новелл, предлагаемых читателю в этой книге. Но кроме них здесь есть еще один герой, общий для всех этих произведений, – красноречивое слово. Пафос красноречивого, прекрасного и убедительного слова пронизывает все произведения классической арабской прозы. «Поистине в слове – волшебство», – сказано в Коране, и средневековые литераторы Ближнего и Среднего Востока с упоением развивают эту мысль. Прославленный средневековый прозаик ал-Джахиз посвятил специальный труд искусству красноречивого слова, восхваляя издревле присущее арабам красноречие, искусство импровизации, умение применять словесные средства так, чтобы они оказывали самое сильное впечатление, «убивали и оживляли». Даже в фантастической сказке и приключенческой повести мы видим преимущественное внимание к искусно обработанному слову, сверкающему своими гранями, как драгоценный камень. К сожалению, в переводе не всегда удается передать все средства, к которым прибегают авторы, пишущие на арабском языке, – аллитерации, игру слов и образов, ритмическую и рифмованную прозу. В дидактических повестях мы особенно видим филигранное «плетение словес»: мысль многократно повторяется, находя для себя всякий раз иную словесную форму, в которой эта мысль предстает все в новом обличье, раскрывается все полнее.

Читателю, наверное, знакомы некоторые произведения средневековой арабской прозы, прежде всего сказки и повести «1001 ночи», ставшей поистине всенародным и всемирным чтением. Прочтя эту книгу, можно пополнить свои представления о богатейшей средневековой арабской литературе, тем более что новый перевод снимает с «арабских сказок» налет ложной экзотики, отсутствующий в оригинале и приближает их к нашему восприятию.

Б. Шидфар