Текст книги "Живой мост"
Автор книги: Автор Неизвестен
Соавторы: авторов Коллектив
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
«Кому в эль‑Бариг? Кому в эль‑Бариг?» – донеслось со стороны вокзала.
Я обернулся. Возле защитного цвета полуторки стоял рослый шофер.
«Кому в эль‑Бариг»? – выкрикивал он, сложив руки рупором.
Я был единственным пассажиром, и мы разговорились. Шофер оказался на редкость приятным парнем. Я рассказал ему, что приехал без пропуска, без денег, без медицинской справки.
«Оно и лучше! – подбодрил меня мой новый знакомый. – Ты не беспокойся! Нам нужны не бумажки, а бойцы. Все будет хорошо!»
Лагерь эль‑Бариг представлял собой огромное поле, с одной стороны которого расположились ряды однообразных бараков, с другой – жалкий кустарник. Территория лагеря была окружена несколькими рядами колючей проволоки и траншеями, наполовину засыпанными песком. Единственный въезд перегорожен шлагбаумом и охранялся солдатами. Вокруг простиралась красноватая песчаная равнина, перерезанная грядами невысоких холмов.
На востоке равнина переходила в пустыню.
Там, чудилось, пески движутся, живут. Сделай шаг – и, пожалуй, увязнешь и зыбучие пески немедленно засосут тебя…
Солдат в штабе записал мое имя, фамилию, возраст, город, откуда я прибыл, и направил меня в девятый барак.
Лагерь поразил меня. Казалось, людей здесь должно было быть, как муравьев в муравейнике, но в штабе, в бараке и по дороге к нему я почти никого не встретил.
«Как раз то, что нужно! – отметил я с удовлетворением. – Значит, здесь долго не задерживаются. День, другой и уходят на боевые операции». Как мало я тогда знал!
Дверей в девятом бараке не было. Вместо них – деревянный щит.
Наружные стены поцарапаны осколками. Шесть оконных проемов без рам забраны тонкими металлическими сетками.
Посредине барака узкий проход, по обе стороны которого деревянные нары, – доски уложены на врытые в землю пустые железные бочки. Одеяла аккуратно свернуты. В углу самодельный шкаф с открытыми дверцами, которым, видно, никто не пользуется.
Первые дни, проведенные в лагере, трудно забыть. Занятия и снова занятия… На учебном плацу, под руководством инструктора новоприбывшие – а было нас всего пять человек – выполняли незамысловатые упражнения физической и боевой подготовки: прыгали через траншеи, бросали гранаты, ползали по‑пластунски, – и это по заросшему колючками полю! – стреляли из винтовки и пулемета, бегали. Скоро я бегал, как настоящий спортсмен: меня обгонял лишь палестинец Ахмед, но он, казалось, летел над землей, едва касаясь ее ногами.
Как-то в начале осени я проснулся, дрожа от холода под одной простыней. По нарам скользил тонкий луч карманного фонарика – сержант Салах обходил барак. Я притворился спящим. Заметив, что у меня нет одеяла, Салах стал шарить по нарам. Пропажа была обнаружена, я заботливо укрыт, а сосед мой, Антара, который стащил с меня одеяло, отправлен в ночной дозор.
Антара был партизан из отряда Ахмеда Абд аль‑Азиза. После разгрома отряда он пришел в лагерь эль‑Бариг, был назначен инструктором и на новичков посматривал свысока, подтрунивал над ними. Как же, он бывалый воин, а мы мелюзга, неучи.
После той ночи он затаил на меня злобу. Через несколько дней начались упражнения на ловкость. Во время занятий Антара неожиданно бросил мне винтовку: «Держи!» Винтовка летела прикладом в лицо. Я едва успел отскочить в сторону. Антара прочел мне длинное наставление и, подняв зарывшуюся в песок винтовку, приказал вечером вместо отдыха чистить оружие.
«Не огорчайся! Я тебе помогу!» – шепнул мой приятель Атыйя и пояснил, что винтовку нужно было поймать, а затем бросить товарищу. «Держи!» – крикнул он, бросая свой винчестер. Я на лету схватил винчестер и что было сил швырнул в Антару:
«Держи!»
Антара шутя поймал винтовку – рука легла точно посередине деревянного ложа, – крикнул: «Держи!» – и снова бросил мне ее в лицо.
Но меня теперь было на этом не провести. Винтовка пошла по кругу.
Тренировки продолжались до захода солнца, с тремя перерывами на завтрак, обед и ужин. Я похудел, окреп, стал легко переносить дневную жару и ночной холод.
В группе появился новый боец. Это был толстый, неуклюжий парень. Бегать он не мог, задыхался. Антара принялся гонять его с особым усердием.
«Увидите, каким будет через пару недель! – говорил он, когда мы заступались за товарища. – Дайте мне чахоточного, и я его вылечу лучше любого врача».
Наступила моя очередь нести учебную караульную службу. На вторую ночь я залег перед блиндажом, возле мешков с песком. Впереди, за колючей проволокой, простиралась равнина. Вдруг залаяла собака. По диску выкатавшейся из-за дальнего холма луны поползли зловещие тени. Передо мной что-то зашевелилось. Я нажал на курок.
Утром Антара построил нас.
«Кто стрелял на посту?»
Я сделал шаг вперед.
Антара прищурил глаза – у него была такая привычка – и распорядился:
«Бойцу Абдалле до конца обучения боевых патронов не выдавать. – И добавил: – А то он всех служебных собак перестреляет».
В декабре я начал нести настоящую боевую службу. Меня поставили охранять склад с обмундированием. Боеприпасов дали – бери сколько хочешь. Ночь была спокойная. Я прилег возле наблюдательной вышки – палец на спусковом крючке – и стал глазеть на звезды. Сколько их было в ночном небе! Сияли они веками, тысячелетиями и будут сиять вечно. В дни войны и в дни мира. Что им до наших забот и тревог!
Вдруг слышу, будто кто провизжал: «Мусульманин, сдавайся!»
Какое-то движение, шорох. Я тотчас дал очередь.
Взметнулись лучи прожекторов, зашарили по холмам. Ко мне подбежали караульные:
«Чего стрелял?»
«Вражеский лазутчик!»
Мы поползли вперед. «Не приведи аллах, если я снова укокошил собаку, – со страхом думал я, продвигаясь по‑пластунски. – Но ведь собака не визжит: «Мусульманин, сдавайся!» А может, мне все это почудилось?.. Не пора ли поехать в город к психиатру?» Тело убитого было еще теплое. Мы поволокли его к вышке. Но лучше бы оставили в песке! Скольких бы шуток я тогда избежал! Моим первым поверженным врагом была женщина. У них и женщины воюют.
Убить меня она могла очень просто. Но ей, видимо, нужен был «язык», и тут она допустила оплошность. Наверно, долго следила за мной и не могла предположить, что, наблюдая за звездами, я держу палец на спусковом крючке…
…Ночь выдалась трудная, черная. Звезды скрылись за облаками. С моря дул легкий западный ветер, неся горькие ароматы апельсиновых и лимонных деревьев.
Я спал и слышал нарастающий шум. Это шли танки. Их поддерживала пехота. Линия обороны была прорвана. В командный пункт попал крупный снаряд. Атыйя бросился туда, мимо горящего танка. Проволочные заграждения не сдержали пехоту.
«Как хочется пить! О, как хочется пить!»
Я шел по боковому ходу окопа, слышал стоны. Возле камня лежал раненый солдат в израильской форме. Я сходил за водой – она была поблизости в запасном бочонке, – принес флягу, смочил ему губы.
Он открыл глаза, с минуту смотрел на меня и вдруг схватил автомат.
«Опомнись! – закричал я. – Если ты убьешь меня, кто принесет тебе воды? Ты умрешь от жажды!»
Он отвел дуло и потерял сознание.
На всякий случай я взял автомат. Израильтянин вскоре очнулся. Он был коренной житель Иерусалима и свободно говорил по‑арабски.
«Ты убьешь меня?» – спросил он.
«Нет, не убью. Ты скажи: зачем вы сюда пришли? Все равно вы не сможете удержать захваченные земли!»
«Удержим!»
«Каким образом?»
«Мы сильнее».
«Нет, мы сильнее».
«Вы? – удивился он. – Как это может быть?»
«Нас больше».
«Ах, больше… – протянул он. – Это еще ничего не значит. К нам приедут братья со всего света».
Я помолчал, обдумывая его слова, и спросил:
«Вы хотите нас уничтожить? А как же ваш гуманизм?»
«Чего? Гуманизм?! – передразнил он. – Нам нужна земля. Здесь останется сильнейший, и это будем мы. Вы должны отдать нам землю, или…»
«Что «или»?»
«Или вы будете перебиты! Слышишь, перебиты!» – повторил он, подтягиваясь ко мне, и неожиданно ухватился рукой за автомат.
«Пусти!» – крикнул я и рванул автомат. Израильтянин едва устоял на ногах.
– Ты что, рехнулся?! – заорал он не своим голосом и мгновенно исчез, словно провалился сквозь землю. В тот же миг я увидел перед собой встревоженное лицо сержанта Салаха.
– Ну и силища! – ворчал сержант, отряхивая с куртки песок. – Так и убить можно! А мне показалось, что ты спишь. Думал, возьму оружие… Время караула истекло. Тебя сменит Атыйя.
В темноте засветился кончик сигареты. То ли Селах и в самом деле не заметил, что я уснул, то ли пожалел меня – на следующий день я должен был идти в первый бой.
Засаду мы устроили в лощине между двух холмов с пологими склонами. По лощине проходила дорога, которой иногда пользовались израильтяне. Нам повезло. После полудня на дороге показались два вражеских грузовика в сопровождении мотоциклистов. Отряд по указанию Кямиля занимал удобные позиции. Маленькая колонна очутилась как бы в клещах и быстро была разгромлена. Трофеев мы захватили много – грузовики везли провиант: овощные консервы, шоколад, банки с тушенкой.
Вечером устроили пиршество. А как радовались ребятишки из лагеря беженцев, что находился в нескольких километрах от нас! Голодной стайкой слетелись они на кухню, и мы щедро одарили их продуктами. Такого изобилия съестного они никогда не видели.
Кямиль – прирожденный командир. Высокого роста, с гордой осанкой, орлиным носом и плотно сжатыми губами. Он внимателен и заботлив. Это он настойчиво учил меня правильно держать тростинку во рту, когда я тренировался, чтобы стать истребителем танков. Проклятая тростинка…
«Сейчас не тренировка! Я в боевом окопе!» – сказал себе Абдалла, – высвобождая левую руку, чтобы вытереть с лица пот. Хотел было снять стальной шлем, но не сделал этого, нельзя.
Солнце накалило песок над головой. Было жарко, словно в аду. Дышать стало совсем нечем.
«Скорее бы пришли танки! Скорей бы! Израильтяне наверняка просмотрели всю местность… Ничего не заметили… Ни одно живое существо не выживет, если его закопать в раскаленный песок. Противотанковая граната становится все тяжелее… А ведь придется бросать… Хватит ли у меня сил?» – подумал Абдалла, пошевелил пальцами, помассировал руку, расправил плечи. Пуговицы на его гимнастерке были давно расстегнуты, повязка упала с шеи.
Время от времени тонкой струйкой осыпался песок. Ноги уже засыпаны выше колен. Скоро без чужой помощи из окопа не выберешься. А ведь для того, чтобы бросить гранату, нужно сдвинуть навес над головой, встать…
Снова зашумело в ушах. В который раз померещилось, будто идут танки. А их все нет и нет…
«Зачем я кручу пуговицу? Не надо лишних движений. Нужно беречь силы…»
Мысли путались.
«Очутиться бы сейчас дома! Мать сидит на веранде. Взгляд у нее нежный, ласковый… Опять я начинаю бредить! Я в боевом окопе! В бо‑е‑вом о‑ко‑пе!»
От матери недавно было письмо.
Под диктовку писал отец: «Приезжай, сынок! Я очень плоха… Хочу видеть тебя».
Странно, как же я могу приехать, если я в окопе жду танков? У меня нет удостоверения личности, сержант! Нет медицинской справки… Я не могу бросить окоп – это мой дом, мама! Но я приеду. Обязательно приеду! Сначала только дождусь танков…
Сколько прошло времени? Жаль, что нет часов со светящимися стрелками. Тогда бы можно было узнать…
Слюна по тростинке стекает в рот. Почему бы это? Это не слюна – охлажденные пары дыхания. Охлажденные?! Да это чуть не кипяток!
Судя по доносящимся звукам, мама накрывает на стол.
Шесть часов утра. Завтра экзамен. Я открыл в своей комнате деревянные ставни. Подо мной узкий переулок. Окно в доме наискосок, в глубине сада, открыто. Видна постель. Сания еще спит. Значит, ночью…
«Абдалла, иди завтракать!» – зовет меня мать.
Я хватаюсь за край стены, от нее отваливается кусок штукатурки. Сыплется песок. Его слишком много положили в раствор, вот он и посыпался… Я бросил камешек в окно Сании – он упал рядом с кроватью. Сания не проснулась. Значит, она не выспалась. Ночью мне слышались пьяные голоса… И ее голос, тоже пьяный…
Домой я вернулся в полдень. Сания только встала. Из-за ставней, которыми было прикрыто окно, доносился плеск воды. Она умывалась… Потом послышался голос ее отца:
«Иди сюда, Сания!»
Мне почудилось, будто я вижу ее ноги, окрашенные хной.
«Дай реал!»
«Хорошо, отец. Попозже…»
«Не попозже, а сейчас! Мне нужны сигареты. Халид приведет тебе еще одного клиента…»
– Сания! – крикнул Абдалла, отгоняя призрак. – Любовь моя, Сания! Я взорву танк и вернусь домой. Тебе не нужно будет продавать себя!
Шейх в мечети как-то спросил меня: «Когда же защита отечества станет священной обязанностью мужчины?» Какое он имел право задавать мне такой вопрос, когда у самого толстый живот и отвислые щеки?
Теперь бы я знал, что ему ответить…
Кажется, снова идут танки. В который раз… О аллах, все сотрясается от их грохота! Какая острая боль в ушах…
– Ура! Это и в самом деле танки! Приготовься, Абдалла! Соберись с силами! Наступает решающий момент.
Я в струях водопада! По мне проезжает поезд! Как по бесплодной женщине, что в фильме бросилась под колеса.
Грохот нарастает. Может быть, пора сдвинуть навес?
Танк проходит где-то слева… Возле Атыйи…
Взрыв! Землетрясение! Конец света!
Я жив?! Атыйя взорвал танк! Молодец Атыйя!
Теперь идет мой танк! Пора!
Абдалла выпрямился, сдвинул навес, несколько секунд стоял, ослепленный солнцем, осыпанный раскаленным песком. Увидел наползающий танк и швырнул гранату.
Снова согнулся, распластался на дне окопа.
«Почему так холодно? Кемаль, набрось одеяло! Дай воды! Мне хочется пить! Скорее воды! Атыйя, повтори:
«Из праха мы созданы, в прах превращаемся!»
МУХАММЕД СИДКИ
(Египет)
ВСТРЕЧА С НЕИЗВЕСТНЫМ
Перевод О. Фроловой
1
Эту историю я узнал случайно. У жены моего друга Надийи‑ханум были тяжелые роды. Ее муж и мой друг находился в заграничной командировке. Вместе с матерью и дядей роженицы я отправился в больницу навестить ее. Мы улыбались ей, всячески подбадривали, пытаясь отвлечь от мыслей о предстоящей операции. Сестра сделала ей успокаивающий укол и попросила нас выйти.
Я открыл дверь, пересек коридор и вдруг услышал голос Мамдуха:
– Что ты здесь делаешь, Салах? Отыскиваешь сюжет для рассказа?
– Ты о чем?
– Не пытайся провести меня. Ну ладно, предлагаю от чистого сердца – давай работать вместе…
– Не понимаю…
– Ты все еще хитришь. Идем же! Что ты хочешь написать?
– О чем написать?
– О раненых партизанках, которые прибыли сюда уже неделю назад. К ним запрещено входить корреспондентам. Но я такой же ловкач, как и ты, хоть ты и прикидываешься простачком. Идем, идем! Мой брат позавчера сделал одной сложную операцию.
– Операцию… Кому?
– Партизанке! Она была ранена в голову во время выполнения задания.
Так я впервые услышал об Анахид.
Врач, брат моего приятеля журналиста, сразу заявил:
– Нет, это невозможно! Во-первых, к ней нельзя. Во-вторых, журналистам нечего там делать. Операция прошла удачно, но положение еще серьезное…
Отворилась дверь, и вошел очень высокий худощавый молодой человек. Светлая кожа, решительный взгляд черных глаз, глубокий розовый шрам, пересекавший левую щеку от виска до подбородка. Врач таинственно улыбнулся нам.
– Вот товарищ Бассам, он их сопровождает.
Мы обменялись приветствиями. Я попросил оказать нам содействие, стараясь убедить его в важности нашей миссии. Он взглянул на меня со сдержанной улыбкой:
– Пусть будет так. Вы встретитесь с одной партизанкой, которая, выполняя задание, была ранена. Она только что перенесла тяжелую операцию. Но вы должны пообещать мне, что без нашего ведома публикации не будет.
Мамдух посмотрел на меня, потом на Бассама, улыбнулся, потупился, попрощался с нами кивком головы и вышел. Я в нерешительности переступал с ноги на ногу.
– Товарищ Бассам! – осмелился я наконец. – Я обещаю тебе и сдержу свое обещание, но позволь все объяснить. Здесь лежит жена моего друга. Состояние ее очень серьезное. Я пришел к ней, а коллегу Мамдуха встретил случайно. Что касается публикации, то обязуюсь показать все, что я напишу.
В назначенный день я позвонил Бассаму. – Я ждал тебя, – ответил он. – Я спрашивал о тебе у некоторых египетских друзей. Они дали хорошие отзывы. Мы встретимся в палате сорок семь. Анахид сможет поговорить с тобой.
Из-под белой повязки на меня взглянули серые глаза. Резко пахло лекарствами.
– Добро пожаловать! – услышал я тихий голос. – Товарищ Бассам рассказал мне о вас.
В ее глазах промелькнуло смущение, и я заметил слабое движение рук, поднявшихся к перевязанной бинтами голове.
– Мне не хотелось бы утомлять вас долгой беседой, – произнес я, – вы только немного расскажите о вашем подвиге…
Она задумалась.
– Закройте глаза, чтобы не напрягаться. Попытайтесь мысленно воссоздать картины прошедших событий. Вспоминайте в любом порядке, не заботьтесь особенно о словах…
– Я понимаю, понимаю! – произнесла она. – Но с чего начать?.. Я переходила площадь. В руках у меня была матерчатая сумка. Передо мной дом старосты. Но откуда здесь эта толпа народу? Говорят о каком-то кинжале, об убийце. Если долго оставаться в толпе, прислушиваясь к пересудам, это может возбудить подозрение. А ведь у меня в руках сумка с бомбами. Может быть, староста и не убит, а только ранен? Уж не вражеская ли это уловка, чтобы расстроить наш план? «Дядя, дядя!» – закричала я и стала пробираться сквозь толпу. Израильские солдаты, прибывшие на машинах и броневиках, оцепляли дом старосты. У ворот уже стояли две машины. Я вошла в дом. По лестнице поднимались солдаты. Офицер, шедший впереди с пистолетом в руках, обратился к стоявшим у дверей: «Куда его положили?»
Солдаты вошли в гостиную, а из комнаты вышла жена старосты. Она с удивлением, даже со страхом уставилась на меня. «Узнала, – подумала я. – Вспомнила». Я быстро опустила руку в сумку. Бросила одну бомбу, другую… Острая боль пронзила меня, я закачалась, пытаясь вытащить из сумки последнюю бомбу.
Рука какого-то незнакомца опередила мою, он выхватил из сумки третью бомбу, снова раздался оглушительный взрыв. Свист осколков, крики раненых… После минутного оцепенения незнакомец схватил меня за руку и потащил за собой.
Мы очутились в саду, перелезли через ограду во двор священника Айяша. Спрятались в погребе у садового колодца, за нашими спинами обрушилась гора соломы. Потекли мучительные минуты в полном мраке и безмолвии…
Послышался стук в дверь, и вошла медсестра. Я понял, что пора покинуть палату. Уже за дверями я сказал Бассаму:
– Как я горжусь ею! Как счастлив и благодарен судьбе за все то, что мне довелось услышать! Надеюсь, вы разрешите мне встретиться с Анахид еще раз. Я хочу дослушать всю историю до конца.
2
– Ах, сынок, зачем ты мучаешь себя, приезжая так рано? – такими словами встретила меня утром в госпитале мать роженицы. – Врач еще не решил, делать ли операцию. Это станет известно не раньше полудня. Займись своими делами, а потом возвращайся…
Я поднялся в палату 47.
– Рана над ухом так болела, – заговорила Анахид, – что я скоро впала в забытье, ощущая лишь ужасную боль в голове. Как во сне я услышала голос моего спасителя: «Что с тобой?»
Я была не в состоянии ответить. Он снял с себя укаль [1]1
Укаль – головной убор преимущественно сельских жителей, укаль носят и палестинские партизаны. – Здесь и далее примечания переводчиков.
[Закрыть], перевязал мне голову, уложил на солому и укрыл своим пиджаком. Боль слегка притупилась, но страх остался. Время тянулось ужасно медленно. Я вспомнила все, что было, с самого начала…
Аэродром… Я сижу у окна… Подо мной расстилается панорама Рима… В зале для транзитных пассажиров лежала телеграмма на мое имя: «Жди меня в ресторане аэропорта. Муин эль‑Джабир». Телеграмма от моего жениха? Что случилось? Два часа назад мы расстались с ним в Германии. Как он попал сюда?
Я взяла телеграмму и разыскала ресторан. Вошла, села за столик напротив двери. Подошел официант. Есть не хотелось, но я сделала заказ и вновь прочла телеграмму, пытаясь понять, что же произошло. Потом мои глаза встретились с глазами какого-то незнакомца. Он приближался, глядя мне прямо в лицо, потом поклонился и сел на стул напротив. Взял салфетку, расправил ее и поставил на нее тарелку, положил вилку и нож. Сделал знак официанту и наклонился ко мне:
– Мадемуазель Анахид… Я от товарища Муина, по поводу телеграммы. Пожалуйста, сделайте вид, что вы меня ждали.
Он сделал заказ официанту, и тот удалился.
– Вы знаете Муина?.. – начала я. – Что произошло? Почему он приезжает? Когда будет здесь?
Он улыбнулся. Большие ясные глаза. Спокойный, уверенный взгляд. Он протянул руку, положил ее на мою и снова улыбнулся:
– Мое имя не имеет значения. У Муина все в порядке. Он в Германии и не приедет. Выслушайте меня внимательно.
Официант принес какое-то блюдо. Незнакомец с аппетитом принялся за еду. Я смотрела в его большие ясные глаза, совершенно чужие и вместе с тем… Когда я видела это лицо? Где? В Иерусалиме… В Набулусе… Может быть, в Аммане? Нет! В Каире, на военных учениях отрядов сопротивления? Не думаю. Я вслушивалась в его голос:
– Муин – мой друг детства и родственник. Это он послал меня сюда. Передо вашей посадкой в самолет он не хотел говорить с вами о деле, чтобы вдали от него вы легче могли решить: взяться за это дело или отказаться от него.
– Но сначала…
– Подождите немного, прочитайте вот это.
Он незаметно сунул мне в левую руку записку. В том, что ее написал Муин, я не могла сомневаться. Да и бумага из его маленькой записной книжки: «Податель сего заслуживает полного доверия… Предоставляю тебе свободу выбора, как моей невесте, будущей жене и матери моих детей». Подпись: «Муин». Да, это несомненно писал он сам.
Кончив есть, незнакомец вынул сигарету, щелкнул зажигалкой, закурил. Потом протянул руку, взял у меня записку и сжег ее в пламени зажигалки.
– Зачем вы это сделали?
– Выслушайте меня… – Облокотившись на стол, он устремил взгляд на пепельницу. – Мы знаем о вас все и считаем, что вы можете выполнить задание, которое мы хотим вам поручить.
Он посмотрел на свою сигарету, а затем прямо в мои глаза.
– Мы – это организация сопротивления. Нам известно о вашем мужественном поведении, – продолжал он, немного помолчав, – когда вы давали отпор сионистским студентам и преподавателям на факультете. О серии лекций, которую вы организовали вместе с Муином, чтобы объяснить смысл палестинской проблемы. О борьбе, которая разгорелась после ответной лекции профессора – сиониста Климана Арзенбаха. Мы знаем о распространении изданий арабской организации и о ссоре в аудитории, когда студент‑еврей ранил Муина ножом в правое плечо. Ведь в правое, не так ли? Он после этого не мог писать. Вы уговорили его бежать в Берлин…
Незнакомец опять внимательно взглянул мне в глаза, пытаясь, очевидно, понять, какое впечатление производит на меня его осведомленность.
– Ваш отец купил фруктовую плантацию в селении Муина, – продолжал он улыбаясь, – я знаю также ваши паспортные данные: Анахид Петросян, армянка, дата рождения – двадцать первое марта тысяча девятьсот тридцать второго года, место рождения – Иерусалим.
– Извините, но я армянка только по происхождению! – возразила я невольно. – Еще дед мой эмигрировал в Иерусалим, там же родился и мой отец. И потом я невеста… жена Муина…
– Я знаю! – кивнул он с улыбкой. – Я знаю и день вашей помолвки в Иерусалиме, двадцать первое марта тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Землю Палестины освободят, и будут жить на ней все ее сыны и дочери независимо от их национальности и веры.
– Скажите, – прервала я, – что я должна сделать?..
– Это очень важно, – произнес он, вынимая маленький конверт.
В этот момент к соседнему столику подошла какая-то пара. Незнакомец неожиданно встал и взял меня под руку, будто мы были женихом и невестой.
Затем положил деньги на тарелку и по‑итальянски поблагодарил подбежавшего официанта.
В зале аэропорта он стал тихо говорить мне:
– Через несколько минут я вас покину. У вас в кармане инструкция. Прочитайте ее в самолете, запомните и сразу же уничтожьте. Ваш самолет отлетает через полчаса. Посидим здесь, пока не объявят посадку. Сейчас я коротко изложу суть задания. Вы можете или согласиться, или вернуть мне конверт.
– Пожалуйста, говорите. Я выполню все.
– Ваш билет до Иерусалима. По прибытии туда возьмите такси до Арабского рынка. Походите часа два по магазинам. Купите несколько легких и бросающихся в глаза вещей, детских игрушек например. После этого направляйтесь в гостиницу «Мажестик», номер закажите на первом этаже. Поужинайте и пораньше ложитесь спать. В семь утра надо выйти из гостиницы, запутанным маршрутом добраться до остановки автобуса. Купите билет до села Муина. Игрушки, которые до этого вы держите как напоказ, в автобусе положите в сумку. Автобусная остановка в селе возле церкви. Вы приедете в половине десятого. Сразу же входите в церковь и садитесь на последней скамейке слева, а сумку поставьте у ног. Рядом с вами сядет пожилой мужчина с белой бородой в костюме серого цвета. Он не заговорит с вами, и вы не оборачивайтесь к нему. Служба кончится в десять. Старик возьмет вашу сумку, а вам оставит свою. С этой новой сумкой вы сразу идите к площади, в дом старосты. Этот предатель уже выдал израильтянам десятки наших борцов. Важно обезвредить его. Это спасет жизнь многим товарищам. Вам все ясно?
– Да, ясно! – поспешила я ответить.
– Далее. Каменная лестница ведет в гостиную. Там обычно в это время староста сидит у телефона. В сумке три бомбы без предохранителей. Удара об пол достаточно, чтобы последовал взрыв. Уходите через дверь направо, в сад. Там вас будет ждать человек, который проводит вас в дом священника Айяша…
Я прервал Анахид:
– В саду был тот самый незнакомец, с которым вы встретились в Риме?
– Да, – ответила она.
3
После тягостных часов, проведенных мною в зале ожидания в обществе устаза [2]2
Устаз – учитель, наставник, обращение к образованному человеку.
[Закрыть]Салима, дяди роженицы, я поспешил к лифту, который поднял меня на третий этаж, к палате 47. Еще в коридоре я услышал тихий смех Анахид. Постучав, я толкнул дверь и вошел. Анахид стояла у окна, всматриваясь в расстилавшуюся перед ней пустыню.
– Это последняя простыня, которую вы мне стелите, – сказал она сестре, убиравшей постель, – и я попрошу последнюю чашечку кофе для моего гостя.
Она присела на край кровати. Я невольно обратил внимание на ее хрупкую фигуру. Повязка была снята, ее коротко подстриженные волосы золотились.
– Поздравляю вас с выздоровлением! – сказал я.
– Я еще полечусь немного здесь, в Каире. Но уколы и лекарства уже не помешают моей работе. Для таких, как я, лучшее лекарство – работа.
– Тогда мне нужно спешить услышать конец вашей истории. Что же случилось после того, как вы спрятались в погребе?
– Нет, нет! – запротестовал Бассам, входя с большим чемоданом в руках. – Сначала нужно лечь. Здравствуйте, устаз Салах, рад вас видеть! Вам действительно лучше всего выслушать конец этой истории сейчас, потому что завтра утром мы покидаем госпиталь.
– Хорошо, начнем, – произнесла она, улегшись в постель и укрывшись одеялом так, что видна была только голова с короткими светлыми волосами.
– Да, погреб, колодец, сырой мрак. Что с нами будет? Сильная боль… Вспомнила. Я очнулась от того, что меня потащили куда-то. За дверью послышалось какое-то царапанье. Затем повторившийся стук. Мой товарищ тихо сказал мне: «Мы выходим…»
В темноте мы услышали сиплый шепот:
– Быстрее!
Опираясь на чье-то плечо, я вышла в темноту сада, поднялась по высоким каменным ступеням, вошла в какую-то дверь и снова спустилась в какой-то подвал. Потом чья-то рука потянула меня вверх по узкой лестнице. Дверь позади захлопнулась… Ветер из окна. Окно закрыли и засветили маленькую керосиновую лампу, стоявшую на полу у стены. Я увидела нашего священника Айяша. Рядом с ним стоял полный белолицый молодой человек с рыжими волосами.
Комната, наверное кабинет, была сплошь заставлена книжными шкафами. Разговаривали шепотом. Мне подали большую глиняную кружку молока. Потом внесли какие-то вещи и сложили их в дальнем углу. После этого все ушли. Я прилегла на широкий диван у окна и стала ждать.
Дверь приоткрылась, вошел священник. Он принес одеяла, положил их рядом со мной на диван, походил по комнате, как будто что-то разыскивая, потом прошептал:
– Ложись спать, дочь моя. Отдыхай!
Он вышел. Я сразу уснула и спала, думаю, очень долго. Потом вновь пришел отец Айяш, зажег лампу. Затем появился тот рыжий с кожаной сумкой. Что происходит в доме за стенами этой комнаты? На улицах села? А Муин? Знает ли он, где я сейчас? Тысяча вопросов теснилась в моей голове.
– Скажите мне, пожалуйста, – прошептала я, – они все еще разыскивают нас?
Минуты две все молчали. Потом отец Айяш тихо сказал:
– Опасность все еще велика, дочь моя. Но здесь тебе ничто не угрожает. Сейчас доктор, – он указал на рыжего молодого человека, – посмотрит твою рану.
– Очень больно, – пожаловалась я.
– Знаю… Знаю…
Священник подошел ко мне, положил руку на плечо:
– Да благословит тебя бог…
Он начал шептать молитвы, а мне стало страшно, а потом хорошо, как с покойным отцом. Будто я снова превратилась в ребенка.
– Зажги большую лампу, поставь в очаг котелок с водой. Ну, доктор, за работу…
Священник отошел в угол и стал раздеваться. Впервые в жизни я видела священника, снимавшего свое одеяние. Фигура его без рясы, с большим животом показалась мне смешной. Я едва не рассмеялась, но тут увидела, что он надевает медицинский халат, рыжеволосый также надел белый халат и разжег примус. Затем открыл свою кожаную сумку и достал из нее бутылочки, салфетки, вату, блестящий металлический автоклав. Но только тогда, когда он сказал мне: «Прими эту таблетку, ложись на спину и закрой глаза», до меня дошел смысл этих приготовлений. Мне будут делать операцию! Я испугалась… Потом подошел мой незнакомый товарищ и сел рядом, ласково погладил меня по плечу: «Не бойся, все обойдется! Тебе сделают укол, и ты не почувствуешь никакой боли. Я буду все время рядом. Когда ты проснешься, все будет хорошо».
– Марджана сейчас принесет чистые простыни, – сказал священник, – она будет здесь дежурить. Вода уже закипает. Пора начинать.
Открылась дверь, и вошла Марджана, низенькая, очень смуглая старушка. Она внесла белые простыни, расстелила их на диване и произнесла тоненьким детским голоском:
– Прошу вас, отвернитесь!
Марджана сняла с меня одежду и облачила в широкую белую рубаху без рукавов. Потом уложила на диван и прошептала, глядя на меня узкими черными глазами:
– Смотри на потолок и не волнуйся.
Она взяла мою обнаженную руку и стала гладить ее своими загрубелыми пальцами. Глаза врача ласково смотрели на меня. Рука моя задрожала в его руке, и что-то холодное коснулось моего тела. Меня трясло. Я слышала шепот отца Айяша. Потом перестала слышать, хотя губы его продолжали шевелиться. В руке врача блеснул шприц. Черты его лица в моем воображении слились с чертами лица Муина. Потом я почувствовала прикосновение чего-то холодного к уху: это отец Айяш подстригал мне волосы. Я попыталась поднять руки, но их держали Марджана и тот незнакомый товарищ.
