Текст книги "Живой мост"

Автор книги: Автор Неизвестен

Соавторы: авторов Коллектив
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

5 июня 1967 года началась печально известная «шестидневная» война на Ближнем Востоке. В этот день Израиль напал на своих арабских соседей. Я не случайно взял в кавычки слово «шестидневная». Так назвали третью израильско-арабскую войну сын и внук У. Черчилля, желая этим подчеркнуть, что Израиль одержал над ОАР, Сирией и Иорданией чуть ли не молниеносную победу. В американской и западноевропейской реакционной печати писали о классическом «блицкриге». В прошлом он не удался Гитлеру. Теперь иным реваншистским кругам есть с кого брать пример. Наследники У. Черчилля считали, что «шестидневная» война принесла Израилю неоценимые политические и прочие выгоды. Ими‑то он и попытается воспользоваться.

Но потомки стража Британской империи, так же как в свое время их предок, оказались плохими пророками. «Шестидневная» война длится годы. Ближневосточный кризис, порожденный этой войной, опасно затянулся. И прежде всего потому, что Израиль упорно придерживается своей захватнической тактики.

На Западе иногда пишут о том, что «шестидневная» война едва ли не самая «гуманная» за всю историю человечества. Эта подлая ложь преследует одну цель – скрыть человеконенавистнический характер войны, заставить людей поверить в басню о гуманности империалистов и их пособников.

Существует мнение, что плохой мир всегда лучше доброй ссоры. Начиная агрессию против ОАР, Сирии и Иордании, израильские военные наивно полагали, что заставят их капитулировать и продиктуют арабам свой «мир». Такой «мир» удовлетворил бы не только тель‑авивских «ястребов». Он очень устроил бы те империалистические круги США, которые мечтают о восстановлении на Ближнем Востоке колониальных порядков, что позволило бы иностранным монополиям, в том числе и американским, по-прежнему распоряжаться арабской нефтью, арабскими рынками, судьбой арабских народов. К старым угнетателям добавились бы новые – сионистский капитал давно стремится заполучить свое место под ближневосточным солнцем.

Достижению этих целей мешали прогрессивные режимы в Египте и других арабских странах. Поэтому острие израильской агрессии как в июне 1967 года, так и сейчас направлено против национально-освободительных революций. Есть у империалистических кругов США еще одна цель. О ней нет-нет да и проговорятся на страницах американской печати. Речь идет о стремлении США, как об этом заявил один из официальных представителей Белого дома, «изгнать русских с Ближнего Востока». Поэтому американские империалистические круги так активно поддерживают Израиль. Примечательно, что военная помощь Тель‑Авиву оказывается в беспрецедентных размерах. Голосующие за эту помощь американские сенаторы и конгрессмены не жалеют на нее сотни миллионов долларов. Ослабление позиций сил мира и демократии на Ближнем Востоке – одна из важнейших целей глобальной политики США. Израиль давно стал удобным орудием этой политики.

Несмотря на кажущийся на первый взгляд ограниченный характер, нынешняя израильско-арабская война – жестокая война. Она принесла горе и смерть тысячам людей – не только арабам, но и израильтянам. Нет оправдания агрессии Израиля. Ссылки на то, что израильские генералы ведут «войну во спасение», опровергнуты всем ходом ближневосточного кризиса. Израиль стал государством-оккупантом, государством-захватчиком, претендующим на чужие земли.

В Израиле часто вспоминают испытания, выпавшие на долю евреев в годы разгула гитлеровского антисемитизма. Однако слишком часто при этом делается неожиданный вывод – политика Израиля, какой бы она ни была, должна автоматически одобряться. В связи с этим закономерен вопрос: почему политические цели нынешнего правительства Израиля должны достигаться в ущерб соседним народам?

В Израиле сейчас популярна песенка: «И танки принесут нам мир…» Нет, танки не принесли и никогда на принесут мир израильтянам. Его могут обеспечить только добрые отношения Израиля со своими арабскими соседями. Их необходимо наладить, развить и закрепить. Вместо этого Израиль продолжает оккупировать захваченные в июне 1967 года арабские территории, сея на них смерть, вызывая на себя огонь арабских партизан.

Третья израильско – арабская война породила нечто невиданное до сих пор на Ближнем Востоке – партизанскую борьбу против оккупантов. Для египтян, сирийцев и иорданцев вторжение израильской армии на их земли превратилось в национальную трагедию. Стремление изгнать оккупантов с захваченных арабских территорий стало их жизненной потребностью.

Мир помнит о героическом сопротивлении фашизму в годы второй мировой войны. Нет более священного права, чем право защищать свою родину. Арабские партизаны, в их числе палестинцы, пользуются этим правом.

Самоотверженность их безгранична. На Ближнем Востоке нет джунглей и даже просто лесов. Партизанам приходится действовать либо в городах, либо в густонаселенных деревнях, где их легко обнаружить. Перед ними огромные трудности.

Во время нынешнего ближневосточного кризиса партизанская борьба началась почти сразу после появления израильских солдат на западном берегу реки Иордан и восточном берегу Суэцкого канала. Столь стремительно начавшись, она будет продолжаться до тех пор, пока последний израильский солдат не уйдет с захваченной арабской земли.

Июньская война 1967 года вызвала к жизни неукротимое стремление палестинцев обрести наконец свою родину. Их драма началась в 1948 году, когда еще до провозглашения государства Израиль еврейские националисты осуществили акт самого настоящего геноцида в арабской деревне Дар уль – Ясин близ Иерусалима. Были убиты 252 жителя этой деревни. Не щадили ни детей, ни стариков. Разбой был учинен с единственной целью – вызвать панику, посеять страх за свое будущее среди палестинских арабов, заставить их бежать в соседние с Палестиной страны. Оборудованные радиоустановками автомашины проезжали через арабские районы, передавая сфабрикованные «обращения» к жителям с призывом «бросать все и спасаться». Цель была достигнута. Почти миллион палестинских арабов покинули свои дома. Их земли, имущество достались появившимся здесь израильским поселенцам.

Трудно в полной мере представить себе трагедию палестинских беженцев, не увидев все собственными глазами. Мне не раз приходилось бывать в их лагерях до 5 июня 1967 года. Тогда за колючей проволокой жили, умирали, рождались сотни тысяч людей. Появилось новое поколение палестинцев, не знавшее Родины. И теперь оно, это новое поколение, взялось за оружие. Цель его борьбы благородна и законна. Считать, что палестинских арабов «не существует» или что «они – только террористы», как это все еще продолжают делать в Тель‑Авиве, – значит заведомо искажать реальное положение на Ближнем Востоке. Они не только существуют, но и стреляют, борются за то, чтобы в конце концов обрести отнятое у них отечество.

Предлагаемый вниманию читателя сборник составлен в основном из рассказов арабских писателей разных арабских стран. Но пишут они об одном: о борьбе за освобождение своей родины, временно захваченной врагом. В их рассказах – горечь людей, чью жизнь исковеркала война. Она до краев наполняет души египтян, сирийцев, иорданцев и палестинцев, рождает ненависть к врагу, ворвавшемуся в их дома и семьи.

О происходящих на Ближнем Востоке событиях мы знали главным образом по сообщениям прессы и радио.

Рассказы непосредственных участников этих событий – арабских и прогрессивных израильских писателей, помещенные в настоящем сборнике, позволят глубже понять драму, которая разыгралась на Ближнем Востоке более двадцати лет назад и продолжается по сей день.

Игорь БЕЛЯЕВ

СУЛЕЙМАН ФАЙЯД
(Египет)

ЖИВОЙ МОСТ

Перевод О. Фроловой

Их было шестьдесят. Запах пота разгоряченных тел мешался с ароматами земли, инжира и еще зеленого ячменя. Они спустились сюда с плоскогорья. Обвешанные ручными гранатами, плотно прижимаясь к земле, они двигались один за другим к расстилавшейся внизу равнине. Добравшись до рощи инжира, они поползли по обширному ячменному полю. Во время коротких передышек их настороженные взгляды впивались в песчаное пространство перед колючей проволокой военного поселения. Оно было освещено, длинные полосы электрического света лежали на земле. Была темная, безлунная ночь, только редкие звезды мерцали на небосводе.

Люди долго ждали, затаившись в ячмене, приглядываясь к спиралям колючей проволоки, к наблюдательной вышке и бойницам в стене, окружавшей поселение. Они прислушивались к незнакомому говору пришельцев, к их странным песням и музыке, женскому смеху и визгу, эхо которых отдавалось среди холмов.

Один из бойцов, осторожно раздвигая колосья, подполз к своему соседу.

– Меня зовут Ахмед! Слышишь? – зашептал он.

– Слышу! А мое имя Атыйя. Что ты хочешь, друг?

– Почему мы не атакуем, пока они веселятся?

– Необходима осторожность. Сейчас их дозорные на наблюдательной вышке и у бойниц. Подождем, пока погаснут огни и все заснут. Тогда уж…

– Тьфу ты, как они раскричались, – перебил Ахмед и добавил: – Поговорим еще шепотом.

– Ты, видно, новичок, – сочувственно заметил Атыйя.

– Да. Я только две недели был в лагере. Хотя эти тренировки можно было бы сократить и до недели, как ты считаешь?

– Ты сириец? – перебил его Атыйя.

– Да, я из Латакии. Окончил университет. Собирался уже получить должность и жениться, но вот пошел добровольцем в армию. Дома у меня осталась красавица невеста, – добавил Ахмед. – Я полюбил ее еще в детстве, когда мы вместе играли. Она на несколько лет моложе меня. Когда мы вместе возвращались домой, я нес ее на плече. У нее золотистые волосы, а глаза голубые как море. Я посватался, когда был на последнем курсе университета. И вот эта война. Ты, наверное, не поверишь, она впервые поцеловала меня, когда я сказал, что ухожу, чтобы сражаться.

– Знакомая история, – мягко заметил Атыйя, – твоя судьба похожа на судьбы многих, кто пришел с нами сюда, в военный лагерь, на передовую, на это ячменное поле. – Атыйя глубоко вздохнул. – Ты чувствуешь запах ячменя, земли? Вспомнилась мне деревня. Много лет я прожил в городе, вдали от нее. Как я сейчас тоскую по родным местам! Но я не жалею, что оставил свою работу и пришел сюда. Я тоже еще не женат и, поверь мне, сейчас благодарю за это небо. Мне кажется, что я останусь в этой земле навеки…

– Ты египтянин? – спросил Ахмед.

– Мой выговор выдает меня. А вот сирийца можно принять за иорданца или за ливанца… – Атыйя рассмеялся и замолчал.

На какое-то время умолк и Ахмед. Жаль, что в этой тьме не видно лица Атыйи. Он представил его себе круглолицым и смуглым, стройным, с черными волосами и глазами, густыми бровями и родинкой на широком подбородке. Перед глазами возникло очень привлекательное лицо с легкой улыбкой. Еще вечером Ахмед не был знаком с Атыйей – ведь он прямо из лагеря отправился на передовую, – а теперь вот дружеский голос Атыйи успокаивает его.

– Это мой первый бой, – с тревогой признался Ахмед.

– Пусть он будет успешным!

– А как они в бою? – спросил Ахмед, кивая в сторону израильского поселения.

– За броней танка или самолета или за такими вот стенами они воюют неплохо.

– А лицом к лицу?

– Сам увидишь! Я вот десятки раз сходился с ними врукопашную. Обучены они хорошо, но, встречаясь лицом к лицу, страшатся смерти. Ты ори во всю глотку и рычи как лев перед тем, как вонзить штык или выстрелить.

– Спасибо тебе за совет! – проговорил Ахмед.

– А сколько… – сказал он, помолчав, – сколько их там?

– Более трехсот, – ответил Атыйя.

– А нас только шестьдесят. Значит, на каждого из нас – пятеро? Не много ли?

– Если мы готовы биться насмерть, то нас более чем достаточно. Не все вернутся с такой операции. Главное – уничтожить как можно больше оккупантов.

– А само поселение? Вы его бросаете?

– Зачем же? – с удивлением отозвался Атыйя. – Мы отдаем его нашим палестинским братьям. Отдаем скот, зерно и оружие, а сами идем дальше.

Ахмед помолчал, о чем-то размышляя.

– А дети там есть?

– Успокойся! – ласково засмеялся Атыйя. – Они их отослали в тыл.

– Слава богу, – облегченно вздохнул Ахмед. – Ах, будь они прокляты эти безумцы, собравшиеся сюда со всего света.

– Безумцы! – Живо откликнулся Атыйя. – Это известно каждому. Но мы пока несем большие потери, недавно наши войска оставили важные позиции на севере, а здесь, на юге, солдаты воюют устаревшим оружием. И по правде сказать, еще неизвестно, чем кончится наша вылазка.

– Что же делать? – с тревогой спросил Ахмед.

– Э‑э! Что делать? Продолжать войну, – убежденно отвечал Атыйя, – как это мы делаем сейчас, хотя бы она тянулась еще десять лет! – И добавил решительно: – Нужно, чтобы на захваченных землях постоянно существовали живые мосты. Это необходимо, иначе все мы рассеемся в пустыне и превратимся в толпу страждущих беженцев. Еще подуют другие ветры, которые принесут нам победу и свободу.

Огни в поселении потухли. Отсвет зари чуть забрезжил на горизонте. Ахмед ползком вернулся на свое место. Слова Атыйи жгли его. Он вызвал в памяти карту военного поселения, которую показывал командир отряда. Он думал о своей боевой задаче, о нападении, когда он с товарищами должен будет действовать гранатой, пулей и штыком. Когда другие расчистят ему дорогу, он должен подняться по лестнице, проскочить через коридор и по другой лестнице спуститься в подвал.

Раздался голос командира отряда, который подражал крику совы. В сумерках Ахмед увидел его руку, указывающую вперед. Люди поползли и замерли у края ячменного поля. Только двое бойцов продолжали ползти. Саперы уже миновали край поля, когда порыв ветра с запада донес запах их пота до колючей проволоки поселения. Сразу же раздался лай сторожевой собаки.

Оба бойца замерли. Тотчас вспыхнули прожекторы. Лучи их взметнулись над плоскогорьем и принялись прощупывать местность, постепенно опускаясь к инжирной роще. Бойцы поспешно укрылись в ячмене. Свет прожекторов скользил все ниже, через ячменное поле к песчаному пространству и колючей проволоке. Неожиданно он погас. Однако собаки продолжали лаять. Снова вспыхнул свет, мгновенно прорезавший равнину справа налево. Обученные псы рванулись через колючую проволоку. Тогда командир крикнул:

– Огонь!

Грянул залп.

По полю прямо на Ахмеда неслась собака. На какой-то миг он дрогнул, но тут же вонзил ей в горло свой штык. Снова воцарились тьма и молчание.

Потом послышался шепот командира отряда:

– Рассредоточиться!

Люди расползлись по полю. При первом проблеске зари Ахмед и Атыйя обнаружили, что они опять рядом.

– Они ждут рассвета, – прошептал Ахмед. – Тогда им легче перестрелять нас. Чего же мы медлим?

С наблюдательной вышки и из бойниц враг открыл ружейно – пулеметный огонь. С крыш поселения ударили минометные залпы. Разрывы полукругом опоясали поле. Послышались приглушенные вскрики раненых. Бойцы все еще не стреляли, ожидая приказа командира. Наконец противник прекратил стрельбу.

В воздухе повис запах пороховой гари и дыма. Видимо, враг решил дождаться восхода солнца. А может быть, он ждет помощи из соседних военных поселений?

– У тебя все в порядке? – с волнением спросил Ахмед.

– Да, – ответил Атыйя.

– Смотри, скоро уже рассвет! Если мы не отойдем, то превратимся в отличную мишень.

– А зачем тогда мы пришли? Зачем раненые? – с упреком спросил Атыйя.

Темнота начала редеть. Уже смутно виднелись ружейные дула в бойницах, пулеметы на наблюдательной вышке и минометы на крышах поселения за толстыми каменными стенами.

Командир отряда поднял руку:

– Ножницы!

Снова два человека быстро поползли через песчаную полосу к колючей проволоке. Они уже были на полпути, когда над ними засвистел дождь пуль. Ножницы выпали из рук саперов. Стрельба прекратилась.

Атыйя отомкнул штык винтовки, надел на него свой шлем и приподнял его над стеблями ячменя. Из бойниц блеснул огонь. Шлем закачался, зазвенел. Атыйя опустил шлем, а затем снова поднял его. Неприятель разгадал обман и перестал стрелять. Тогда Атыйя приподнялся на локтях и дал длинную очередь по наблюдательной вышке. Пулеметы врага замолчали.

Тогда вскочил Ахмед и, дав из автомата длинную очередь по бойницам, упал на землю. Выстрелы смолкли.

Гордый своим поступком, Ахмед подполз к Атыйе:

– Будь мы на их месте, давно бы вышли из укрепления и окружили поле.

– Они этого не сделают, – сказал Атыйя, – но нельзя недооценивать противника, который может вести огонь, не теряя при этом головы. Они, например, никогда не совершат такого безумного поступка, как ты, – закончил он с упреком.

В это время к ним подполз командир отряда.

– Смелый боец, – одобрительно сказал он. – Проживешь долго, потому что не боишься смерти.

– Спасибо! – поблагодарил Ахмед. – Хочется действовать – нападать или отступать, только не сидеть на месте.

– Не волнуйся, – успокоил его командир, – в нашей операции отступление невозможно.

– Я хотел бы поговорить с тобой, – обратился Атыйя к командиру.

Они отползли в сторону и зашептались. Ахмед догадывался, что его товарищ наверняка обдумал новый план.

Наконец Атыйя вернулся и произнес:

– Иди, друг, на место и готовься показать свою храбрость в бою.

Ахмед ничего не ответил, но обрадовался и почувствовал, как кровь бурно прилила к его залитому потом лицу. Через несколько минут бойцы стали вдруг отползать в сторону от рощи. Ахмед подумал, что командир слишком уж поспешно изменил свое решение.

Что он за человек, командир? Длинный и плоский, как доска. Когда он разговаривает, то скрещивает руки на груди. Никто никогда не слышал от него грубого слова.

…Между тем Атыйя, оставив свое оружие, пополз вперед. Вот он достиг края ячменного поля, поднялся и, пригибаясь к земле, кинулся к колючей проволоке. Противник открыл стрельбу. Бойцы, прячась за стволами деревьев, вели ответный огонь по бойницам, заставляя врага укрыться за каменными стенами. Группа бойцов под прикрытием огня, пригнувшись к земле, бросилась вслед за Атыйей к проволочным заграждениям. Атыйя остановился у самой проволоки. Добежав до заграждения, бойцы ставили на него, как на мост, ногу и, оттолкнувшись, перепрыгивали через проволоку.

Один из бойцов был ранен в нескольких шагах от Атыйи. Однако он упорно полз вперед и, превозмогая боль, бросал гранаты. Подоспели и остальные бойцы из инжирной рощи. Один за другим они перемахивали через живой мост.

Кровь заливала Атыйю, тело его содрогалось. Оно сжималось под ногой прыгающего, потом на миг расслаблялось и напрягалось вновь. Невыносимая боль терзала грудь Атыйи, пот заливал глаза. Руки его намертво вцепились в деревянный кол проволочного заграждения. Атыйя явственно ощущал, что товарищи все прыгают и прыгают через него, но, когда ему удалось открыть глаза, он понял, что это был бред, боль его многочисленных ран. Он вглядывался вперед, но не видел никого из бойцов, даже того, который недавно был ранен возле него. Он закрыл глаза и прислушался. Крики, взрывы, выстрелы, стоны.

Атыйе хотелось упасть, обрести покой, но он уже не мог сделать этого. И даже когда в его мозгу молнией взорвался свет, уничтожая все нервные центры, и исчезло ощущение жизни, Атыйя остался стоять.

Его видели все, кто возвращался из военного поселения, радуясь победе над врагом.

Их осталось девятнадцать, и с ними был Ахмед.

ЗЕМЛЯ И СМЕРТЬ

Перевод О. Фроловой и И. Лебединского

– Из праха мы созданы, в прах превращаемся! – приготовившись, пошутил Атыйя, и, глядя на его улыбающееся лицо, не верилось, что, может быть, он действительно навсегда прощается с земными радостями.

Через мгновение он уже был в узкой щели одиночного окопа, стоял, прислонившись спиной к северной стенке, в правой руке противотанковая граната, в левой – сухая, полая внутри тростинка, на голове стальной шлем с ремешком, застегнутым на подбородке, вокруг шеи повязка из красного муслина.

Бойцы выгрузили из машины ветки апельсиновых и лимонных деревьев, накрыли щель, насыпали сверху песка. На месте окопа образовался небольшой холмик, каких тысячи в полупустыне. Из песка торчала одинокая тростинка…

Быстро светало, и бойцы торопливо перебрались к гряде невысоких холмов. Абдалла был последним. Одиннадцатым по счету. Он подтянул ремешок шлема и закрутил вокруг шеи красную повязку.

Хорошо бы крикнуть: «Прощай небо! Прощай солнце!»

Он последний раз глянул в сторону холмов, за которыми взвод будет держать оборону – оттуда вот-вот должен был выкатиться раскаленный диск дневного светила, – и спрыгнул в окоп.

Воевать стало привычным делом. Как раньше было учиться. Строгий регламент военного лагеря. Жизнь не по звонку, а по горну. Изо дня в день часы строевой подготовки, тактика, изучение стрелкового оружия. Изредка между занятиями большие перемены, во время которых настоящие боевые операции.

Первый раз Абдалла увидел врага не на земле, а в небе. Израильский самолет кружил над лагерем, фотографировал. Абдалла схватил автомат, дал короткую очередь и стал ждать падения самолета. Но самолет не падал. Начали стрелять зенитки. Небо усеяли облачка серого дыма, которые постепенно развевал ветер.

– Прощай, друг!

– Зачем ты говоришь «прощай»? – запротестовал сверху Кямиль. – Мы еще встретимся! Тростинку возьми краешком рта, чтобы она не мешала. Вот так будет лучше.

На края щели легли первые ветки апельсиновых и лимонных деревьев.

– После атаки из окопа не вылезай! Мы придем за тобой!

Зашуршали листья, посыпался песок, несколько тонких струек. Затем наступила тьма.

«Как в могиле, – подумал Абдалла и стал вспоминать строки, записанные в коране. – Не удивительно, если рядом со мной окажутся ангелы смерти, которым поручена душа покойного. «Кто ты? Что совершил в жизни хорошего и что плохого?» – спросят они. Что я отвечу им?»

Дедушка в свое время наставлял меня: «Когда ты умрешь, Абдалла, и к тебе прилетят ангелы смерти, скажи им, что ты жил, как подобает мужчине. Не боялся смерти, ведь не боятся же ее деревья, животные, птицы. Был словно барс, который, не задумываясь, вступает в неравную схватку с тигром».

Наверху заурчал мотор. Машина тронулась. Звуки стали удаляться и замерли.

«Ангелы смерти имеют кнуты. Если я жил грешником, они станут бить меня», – продолжал фантазировать Абдалла.

Терпкий запах апельсиновых и лимонных веток вернул его к действительности.

«Какая чушь! – удивился он собственным мыслям. – Надо думать о жизни, о борьбе, о победе!»

Песок над головой накалился. По лицу, по спине поползли капельки пота.

«Интересно, каким чудом выживают индийские йоги, надолго погребая себя под землей? Как это им удается?» – снова задумался Абдалла. Дышать стало трудно, в висках застучало. Воздух был настолько густой, что время от времени приходилось задерживать дыхание и вынимать изо рта тростинку.

До чего хочется вдохнуть полной грудью, вобрать в легкие прохладного свежего воздуха! А потом хоть конец света!

Ага! Наверху шум!

Самолет, танк или машина? Похоже, израильский джип!

Наши‑то части отошли за холмы.

Вражеская разведка! Изучают местность…

Где им заметить окопы! Мало ли тростинок в полупустыне… Шофер небось думает только о том, как бы не сбиться с дороги – она здесь малоприметная. А солдаты, как обычно, прячутся за щитками пулеметов.

Кажется, пронесло! Проехали совсем близко. Посыпался песок… Звуки исчезли. Лишь в унисон сердцу выстукивает часовой механизм: раз-два, раз-два…

– У гранаты нет часового механизма! – опомнился Абдалла и тут же себя одернул: – Тише!

Идут танки!

Вот он, первый! Выползает из-за песчаного бугра.

Ощетинился стволами. Люк задраен. Броня раскалилась на солнце. Но это не мой танк. Судя по шуму, он движется в сторону Атыйи. Атыйя его встретит как надо!.. Приближается следующий… Левее… Этот может пройти мимо моего окопа.

– О аллах, – вскрикнул Абдалла, – я брежу!

Разговариваю сам с собой! Нет никакого шума, никаких танков! Мертвая тишина. Надо отвлечься! Иначе я сойду с ума! Сойду с ума! Но как отвлечься? Как прогнать кошмары, когда сидишь в яме, где темно, словно в преисподней, и жарче, чем на солнцепеке?

Нужно о чем-нибудь вспоминать! Да, вспоминать! Говорят, в тяжелые минуты перед человеком мысленно проходит вся его жизнь. Но это на земле… А как под землей? Не все ли равно, на земле или под землей?..

Смерть всюду одинакова. Какая разница, где погибнуть, на дне окопа или на бруствере? Лишь бы мгновенно! Подобно лучу прожектора, что шарит в ночи и вдруг за доли секунды гаснет.

Но хватит о смерти! Пока работает мысль, человек жив…

Когда выпускные экзамены кончились, деньги были на исходе. Пировать в ресторане не довелось. Устроили праздник прямо под открытым небом, расстелив циновки в переулке, неподалеку от школы. Гуляли ночь напролет все, кроме Абд ар‑Рахмана, который сбежал к своей хозяюшке, благо муж ее был на ночном дежурстве в больнице.

Веселье получилось на славу! Абд аль‑Азиз и Абд аль‑Хафиз то и дело кидались в объятия друг друга. Абд аль‑Гаффар, торговец из бакалейной лавки, тут же сложил простую песенку. Абд аль‑Гаффар декламировал две строки, а мы дружно подхватывали: э‑эх!

 
У женщин успех
Ну сущий грех.
Э – эх!
Но мы не из тех,
Кто ищет утех.
Э – эх!
Для нас для всех
Любовь только смех.
Э – эх!
 

Утром я взвалил корзину с пожитками на плечо и отправился на вокзал: городок, где живут родители, расположен в районе Дельты.

Вдруг послышались выкрики продавца утренних газет:

«Война! Снова война! Израильские войска продвигаются в направлении…»

Я снял с плеча корзину и побежал за газетой.

Первые сообщения о зверствах оккупантов потрясли меня. В свое время монголы сожгли бесценную Багдадскую библиотеку, крестоносцы уничтожили мусульманские святыни. А теперь вот… Но я-то хорош! Веселился всю ночь.

Стыд жег мою душу…

Когда подали состав, я поднялся на крышу вагона, глянул на безмятежные, полусонные окраины Каира, на видневшиеся вдали зеленые поля, рощицы и подумал: «Неужели израильтяне придут и сюда? Захватят Египет?» И сам себе ответил: «Захватили же они арабскую часть Иерусалима! В нашей истории уже были примеры, когда гибли города, рушились целые государства только из-за того, что в борьбе с общим врагом нас не поддерживали соседи, брат сторонился брата… Да что вспоминать о прошлом! Сегодня, сейчас льется кровь арабов. А я тоже араб, и я бездействую, малодушничаю. И сколько таких, как я… Можно ли этому найти оправдание?»

Окно моей комнаты было открыто.

Уже месяц, как я жил у родителей. Один и тот же вопрос не давал мне покоя: «Если я погибну, они быстро утешатся или нет?»

Не считая меня, у них четверо сыновей, маленькая дочь… Из садика, что наискосок, часто доносилась передаваемая по радио песня: «Брат мой, гордый араб». Будто Сания нарочно дразнила меня.

Когда я сюда приехал, город бурлил. Казалось, день‑другой – и все мужчины уйдут на фронт. Но из моих друзей в добровольцы записались лишь двое! Сейид да Анвар, молоденький паренек, которому всего четырнадцать лет.

Сейида я хорошо знал. Он сирота. В приюте его научили работать на ручном ткацком станке. Но в последние годы грубую ткань перестали покупать даже феллахи – рынок был завален дешевыми и красивыми материалами машинной выработки. К чему было впустую гнуться у ткацкого станка?

Сейид часами играл на самодельной свирели. Когда возобновились военные действия, он ушел защищать землю, ту землю, на которой он не владел ни одним, пусть даже самым крохотным участком. Рассказывали, будто, прежде чем записаться в добровольцы, он взял пестик от медной ступки и раздробил им свою свирель.

Я еще не знал, успешно ли я сдал выпускные экзамены. Да и какое это имело значение! Я уже принял твердое решение. На собственные сбережения – два фунта – я купил новые шорты, рубашку с короткими рукавами, берет цвета хаки. Выждал момента, когда отца не было дома, и попрощался с матерью. Она зарыдала, но я уже шагал к вокзалу. Путь мне предстоял не близкий: сначала поездом до Исмаилии, там пересадка на Западную Кантару, затем переправа на пароме через Суэцкий канал в Восточную Кантару и оттуда поездом дальше на восток.

В вагоне – это уже по ту сторону Суэца – было полно солдат, после краткого отдыха возвращавшихся в свои части, кто в Рафах, кто в Газу. В кармане моем осталось двадцать пять пиастров – билета на проезд по Синайскому полуострову не купишь. От Кантары я ехал зайцем. Кому придет в голову искать безбилетников в поезде, направляющемся на фронт? Я исключал такую возможность. Соседи мои, в основном феллахи, надевшие солдатскую форму, кормили меня кто чем мог: домашними хлебцами и пирогами, сыром собственного изготовления, жареной курятиной. Попутчик сержант вручил мне на всякий случай старый, не пробитый контролером билет. Дату на билете разобрать было невозможно. За окном в вечерних сумерках пробегали потемневшие песчаные холмы Синайской пустыни.

Контролер все же пришел. Это был старый служака.

«Куда едешь, сынок?» – спросил он, направляя мне в лицо свет ручного фонарика.

«В Рафах, папаша», – ответил я, как учил сержант.

«А дальше?»

«В Газу».

«Ты и на араба‑то не похож. Кожа светлая… – проговорил он, оглядывая меня. – Увольнительная есть?»

«Нет, папаша».

«Что ж, доброволец?»

«Он самый, со вчерашнего дня».

«Да поможет тебе аллах, сынок! Покажи хоть пропуск или билет».

«Потерял я, папаша, все потерял».

«И до тебя многие теряли. Не ты первый, не ты последний», – добродушно проворчал контролер и ушел.

Рафах напоминал военный лагерь: в гражданской одежде почти никого не видно, одни военные и партизаны… Отсюда все отправляются на фронт, быть может, их ожидает смерть, а они шутят, смеются. Говорят о чем угодно, только не о войне…

Вагон опустел. Лишь на верхних полках спало несколько солдат. Я тоже забрался на верхнюю полку и уснул. Той ночью под мирное постукивание колес мне снилось, будто я путешествую в далеких странах и не хочу возвращаться домой, еду все дальше и дальше…

Когда я проснулся, в окно врывались яркие лучи солнца. Поезд стоял. Я выскочил на перрон и, увидев станционного рабочего, спросил:

«Это Газа?»

«А ты откуда взялся?» – удивился рабочий.

«Из поезда…»

«Так ведь он больше часа как стоит на перроне».

«Я проспал», – признался я чистосердечно.

«Ну и вояка! Тебе куда дальше?»

«В лагерь эль‑Бариг. Как туда пройти?»

«Пройти? – переспросил рабочий. – Пешком далековато, километров двадцать. Туда отвозят на машинах. Последняя ушла с полчаса назад. Ты лучше подожди, – добавил он, заметив мою растерянность, и, уже уходя, крикнул: – Будет попутная. Обязательно. Они тут часто…»

Невысокие глинобитные дома полукольцом окружали привокзальную площадь.

«Вот она, легендарная Палестина! – думал я восторженно, опускаясь на скамейку и оглядываясь. – Вроде бы спокойно… Но это лишь кажется. Фронтовой город. Какое уж тут спокойствие! А внешне не похоже на войну… Разве что, как и в Рафахе, не видно никого в гражданской одежде…»