Текст книги "Живой мост"

Автор книги: Автор Неизвестен

Соавторы: авторов Коллектив
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

ОМРАН ОМРАН
(Иордания)

ШАТЕР БЕЗМОЛВИЯ

Перевод И. Лебединского

Вдали на запад уходил поезд. Он зацепил низко склонившийся к земле диск заходящего солнца и медленно уволок его за линию горизонта, будто в иной мир.

Из приземистого здания выбежал лейтенант:

– Приготовиться к построению! Перекличка!

Отдыхавшие на потрескавшейся от зноя земле федаины вскочили на ноги, отряхнули с одежды пыль. Никто не понимал, почему их побеспокоили в час отдыха.

– Неужто пригласят на вечерний чай?

– Ошибаешься, Ахмед. Наверняка предстоит срочная операция.

Самая простая мысль никому не пришла в голову. Операция – дело обычное. Вот вечерний чай – действительно явление, из ряда вон выходящее.

– Отделение, становись! Равняйсь! Смирно! На месте ша‑гом марш!

Федаины замаршировали, высоко поднимая колени. Лишь две ноги остались неподвижными – ноги Хусейна. Хусейн – юноша тихий, молчаливый, задумчивый. Вот и сейчас он о чем-то замечтался: действительность отошла на второй план, потерялась в пустынях раздумий.

– Столбняк у тебя, что ли? – пошутил кто-то из товарищей.

– Отделение, стой! – скомандовал лейтенант. И снова: – На месте ша‑гом марш!

Ноги Хусейна по-прежнему неподвижны. Лейтенант обозлен. Он подходит к юноше и громко, над самым ухом, окликает его:

– Хусейн!

Юноша вздрагивает, будто просыпаясь от кошмарного сна.

– Виноват! – быстро поправляет одежду, выравнивает строй и марширует в ногу со всеми.

– Ахмед, Абд ар‑Рууф, Касем и Хусейн! – выкликивает лейтенант. – Живо к начальнику лагеря!

– Слушаюсь! – хором отвечают молодые голоса.

Четверо юношей выскакивают из строя, пересекают двор и один за другим исчезают в дверях приземистого здания.

– Разойдись! – командует повеселевший лейтенант.

Перекличка закончена. Можно быть свободным. Но никто не расходится. Больше других суетится Халид, закадычный друг Хусейна. В глазах его и гордость, и ожидание, и тревога.

Предположений, догадок у бойцов, как обычно, хоть отбавляй:

– Ребята не скажут, куда их посылают. Только вернувшись, заговорят.

– Потом‑то, конечно, выложат все по порядочку, ничего не забудут. А пока завяжут языки на узелок, словно галстуки.

«Может быть, так оно и будет, – прислушиваясь, думает Халид. – Нечего зубы скалить. Военная тайна…»

В комнате начальника лагеря обстановка иная: здесь времени даром не теряют, лишнего не говорят. Ответственный представитель командования, держа в руке указку, склонился над картой.

– Выйдете вот отсюда. Достигнете объекта, отмеченного звездочкой. Это склады боеприпасов. – Он детально поясняет, где и как заложить взрывчатку. – Будьте особенно осторожны на обратном пути! Сохраняйте боевой порядок. Противнику нетрудно догадаться, в каком направлении вы будете отходить, и он, возможно, успеет подготовить засаду.

В разговор вступает начальник разведки. После ряда уточнений он сообщает, что наибольшие потери людей бывают, как правило, при отходе с оккупированной территории. Окрыленные успехом федаины не принимают необходимых мер предосторожности и легко обнаруживаются противником.

– На этот раз задача несколько усложнена, – заканчивает он. – По нашим предположениям, в результате сильнейших взрывов охрана складов выйдет из строя. Зато в укрепленном районе противник может предпринять попытку нанести контрудар. Помните, расстояние до огневых точек минимальное.

Немного погодя ответственный представитель командования спрашивает:

– Есть вопросы?

– Никак нет! Все ясно.

– Дополняю: отход после операции до минных полей должен занять четверть часа, не более, любая задержка может оказаться роковой. – Он делает небольшую паузу и произносит обязательную по военному ритуалу фразу. – Есть желающие оставить завещание?

Никто не отвечает, и представитель командования обращается к бойцу, который стоит к нему ближе других:

– Вы?

– Никак нет! – отчеканивает Хусейн и шутит, видя, что офицер доволен. – Прежде чем оставлять завещание мне, его должны оставить мои родители. А они, слава аллаху, не собираются умирать.

– Отлично! Итак, желающих нет. Удачи вам! Возвращайтесь целыми и невредимыми. Руководителем группы, по предложению лейтенанта, назначается Хусейн аль‑Бутрус.

Когда дверь приземистого здания отворилась и четверо федаинов вышли во двор, их окружили товарищи. Халид подскочил к приятелю:

– Что нового, дружище?

– Ухожу…

– Пострелять немножко? Как дичь, на расстоянии?

– Почти что так…

– Что-то ты больно молчалив сегодня. Не струхнул ли?

– Струхнул?! Скажешь тоже! Ты ведь знаешь, это у меня третья операция. Просто жаль, что не успею попрощаться с родителями…

– А ты не думай об этом! Они будут ждать тебя. И я тоже.

Друзья обнялись.

У Халида, однако, было такое чувство, будто он предает друга, оставляя его без поддержки в трудную минуту. Но что делать?! На этот раз он не попал в группу…

– Хусейн, будь осторожен! Прошу тебя…

– Мы вернемся, дружище! Это все, что я тебе скажу. Мы вернемся!

Подпрыгивая на камнях и ухабах, машина мчалась на предельной скорости. С начала поездки никто из четверых не проронил ни слова. Они будто находились в священном шатре, где нельзя говорить. Молча глядели на бегущую впереди дорогу, на мелькающие по сторонам предметы.

– Сигаретку бы… – не выдержал Ахмед.

– Ты что?! У нас взрывчатка!

– Я просто так…

– С каких это пор ты стал говорить просто так?

– Касем, помолчи!

Снова воцаряется молчание. Но ненадолго.

– Сыграем! – предлагает Абд ар‑Рууф.

– Давай!

– Подожди, а на что будем играть?

– Ну давай на щелчки!

– Идет!

Хусейн в игре не участвует. Он что-то вспоминает и улыбается своим мыслям. Да, это начиналось именно так, и будто совсем недавно… «Неужели, отец, ты хочешь забрать меня отсюда? Я останусь в военном лагере. Родине нужны защитники…»

В следующий раз отец приехал на джипе.

Но у Хусейна были свободные часы, и он куда-то ушел. Они так и не виделись.

Скрежет тормозов возвращает Хусейна к действительности.

– Приехали! Вылезай!

– За тобой три щелчка.

– Ладно, закончим после операции.

Черное покрывало ночи легло на землю. В двадцати шагах ничего не видно. Из-за горизонта выплывает луна, лукаво подмигивая сверкающим глазом – полумесяцем, мягкий свет озаряет вырванное из мрака пространство. Словно живительная мелодия льется на землю и, едва достигнув ее поверхности, каким-то волшебством превращается в холодное серебряное сияние. Но вот луна замечает идущих на операцию федаинов, и месяц‑глаз тотчас прячется за облако, будто чья-то рука прикрывает невидимое веко.

Хусейн впереди. Подав знак остановиться, обернулся и тихо приказал:

– Касем и Абд ар‑Рууф, ставьте мины!

Два бойца исчезли во мраке. Вскоре появились снова и доложили:

– Готово!

Группа осторожно двинулась дальше в обход складов. Снова над ними раскинулся шатер безмолвия. Ни звука шагов, ни дыхания людей, ни малейшего шороха. Лишь едва различимый шелест листьев на одиноко стоящем дереве.

Каким оглушительным будет взрыв! Шатер безмолвия рухнет мгновенно.

Хусейн отдает последние распоряжения:

– Касем – для прикрытия налево! Абд ар‑Рууф – направо! Ахмед – вперед, ставить заряды!

Проходит десять томительных минут. Ахмед возвращается.

– Готово!

– Зажигай шнур!

Отсчет времени начинается с этого мгновения. Короткими перебежками бойцы устремляются в темноту: вскочив, пробегают несколько метров и припадают к земле. Затем новый рывок. Так они достигают невысокого холма, огибают его и только тогда оглядываются. Силуэты часовых спокойно вышагивают вдоль складов.

– Осталось пять секунд! – предупреждает Хусейн. – Ложись! Три, две, одна…

Взметнувшееся вверх пламя опаляет черное покрывало ночи. Всплески огня, словно струи гигантского фонтана, рассыпаются миллионами ярко‑голубых, ослепительно белых, желтых и красных брызг. Взрывная волна сотрясает воздух и землю. Грохот рушащихся конструкций, скрежет металла, вопли обезумевших людей, пронзительный вой сирен сливаются в сплошную какофонию звуков.

Федаины будто приросли к скале.

– Вот это фейерверк! – восторженно кричит Касем. – Как на выставке в Дамаске. Никогда не забуду! У меня, правда, не было денег, чтобы заплатить за вход и посмотреть поближе.

– Сегодняшний фейерверк никто из нас не забудет! – восклицает Абд ар‑Рууф. В глазах юноши отражается пламя. – Ведь его устроили мы! На оккупированной территории! Я много видел взрывов в кино, на экране, но это совсем не то.

– Э, какая разница, лишь бы в фильме были использованы подлинные кадры, – вставляет рассудительный Ахмед. – Взрыв, где бы он ни был, есть взрыв.

– Пожалуй, ты прав… – соглашается с ним Хусейн. – Ну хватит, пошли! Мы и так потеряли много времени.

Поначалу они двигаются спокойно. Всплески пламени позади постепенно затухают и скрываются за холмами.

Вдруг совсем рядом автоматные очереди.

– Ложись!

«Засада! Напоролись! Все-таки напоролись, – с досадой думает Хусейн. Но тут же ход его мыслей меняется. – Вступать в бой или нет? Судя по нарастающей плотности огня, силы неравны».

Он принимает решение:

– Назад и налево! Я буду прикрывать.

Строчит пулемет. Бешено заливаются автоматы. Пули свистят над самой головой.

Хусейн нажимает курок, приподнимается и отскакивает назад, торопясь спрятаться за камень. И вдруг хватается за грудь. Ноги тяжелеют, перестают слушаться…

Очнувшись, он видит возле себя Ахмеда и Абд ар‑Рууфа. Первая мысль, которая приходит в голову: «Где же Касем? Неужели убит? Или прикрывает отход?..»

– Ребята, оставьте меня здесь, уходите! Грудь… Передайте отцу… Поцелуйте руки матери… Я умираю!.. Да здравствует Палестина!

Над родительским ложем разбит священный шатер, шатер безмолвия. Вдруг тишина нарушена.

– О – о-о!

– Что случилось, дорогая? Почему ты кричишь?

– Мальчик!.. Мой мальчик!

– Что с тобой? Успокойся! Тебе плохо? – Абу Хусейн [20]20
  Абу Хусейн – отец Хусейна.


[Закрыть]наливает в стакан воды, протягивает его женё. – На, выпей!

– Мой мальчик! – причитает Умм Хусейн. – Мой бедный мальчик. Я только что видела его во сне. Он умер! Умер!

Наступило утро, Абу Хусейн стоял у прилавка. В чайную вошли трое федаинов, уселись за столик. Он сразу их узнал по сетчатой накидке под укалем, и сердце его сжалось в тяжелом предчувствии. Это были Касем, Абд ар‑Рууф и Ахмед. Он подошел к столику.

– Что прикажете?

– Мы бы выпили, отец, по чашечке кофе.

– Сию минуту! – Абу Хусейн обернулся в сторону кухни. – Жена, приготовь три порции кофе! Да побыстрее!

Касем вынул из кармана исписанные листы бумаги:

– Собственно, мы пришли не за этим… Мы должны сообщить… Ваш сын пал вчера смертью храбрых. Вот его неотправленное письмо и удостоверение.

У Абу Хусейна было такое чувство, будто внутри что-то оборвалось. Невероятным усилием воли он превозмог себя и сказал – голос не дрогнул, глаза были сухие и строгие:

– Да заменит его новый герой! Горжусь вами, вы посвятили себя великому, благородному делу. Родине нужны настоящие мужчины. Такие, как вы. Я отдал Палестине единственного сына, и он погиб, защищая ее. Что поделаешь! Видно, судьба… Сколько раз я упрекал себя за то, что не пошел вместе с сыном. Эх, будь я помоложе! Лучше бы мне погибнуть…

Осторожно неся поднос с чашками, Умм Хусейн подошла к столику и, увидев федаинов, тяжело вздохнула:

– О аллах, где-то мой мальчик!

– Ты была права! – отозвался Абу Хусейн, принимая у жены поднос. – Наш сын был федаином в полном смысле этого слова [21]21
  Федаин – дословно: жертвующий собой ради великой цели.


[Закрыть]. Издай захраде [22]22
  Захраде – приветственный радостный крик. Издавая захраде, женщина пронзительно кричит, а указательным пальцем быстро водит между губами открытого рта.


[Закрыть], женщина!

Слезы хлынули из глаз Умм Хусейн. Она горестно запричитала, вздымая руки к небу:

– О горе мое горькое! Муж мой, чего ты от меня требуешь? Мы дожили до седых волос. Какой радости теперь ждать нам? Скажи мне, какой? О горе мне! Горе!

– Перестань хныкать! – прикрикнул на жену Абу Хусейн. – Наш сын – герой! Немедля издай захраде! Иначе я развожусь с тобой! Говорю при свидетелях [23]23
  По мусульманскому законодательству – шариату – мужчина, трижды сказавший при свидетелях: «Я развожусь с тобой!», считается разведенным.


[Закрыть]. Я развожусь с тобой.

– О аллах! Одумайся! Если ты требуешь, я издам захраде! – испуганно воскликнула Умм Хусейн. – Сейчас, только соберусь с силами.

Она сделала глубокий вдох и закричала высоким голосом. А слезы по-прежнему текли по ее лицу.

Федаины вместе с Абу Хусейном вышли из чайной и рассказали ему о ночной операции. Пронзительный торжествующий крик женщины, переливаясь, звенел на пустынной улице. И такая сила была в этом крике, что казалось, будто его издает не один человек, а все жители квартала, молодые и старые. То был захраде неизбежной победы над врагом, захраде всеобщего ликования.

ХАКИМ БЕЛАДИ
(Иордания)

ТРИ ОЗЕРА И ПОЕЗД

Перевод И. Лебединского

Она была чуткой, заботливой женой. Все делала ради спокойствия и здоровья мужа. Была дружна с его родителями. Став матерью, поняла, как долго придется ждать, пока наконец вырастет единственный сын, женится, обзаведется семьей. Уговаривала мужа почаще наведываться к старикам, погостить у них подольше. У нее все будет как надо, пусть он не беспокоится. А как рады будут они с сыном, когда он вернется!

В жизни будних дней куда больше, чем праздников. Когда муж приходил с работы, она старалась быть внимательной, ухаживала за ним, ведь он устал – работы, как всегда, было слишком много. Пусть отдохнет, наберется сил – они так нужны ему, – побольше поест, поспит подольше…

Последнее время его просто не узнать, курит одну сигарету за другой, часто просит, чтобы она приготовила ему кофе, да покрепче!

После того как он выпивал чашечку, раздражение, которое не покидало его во время нудной, однообразной работы, будто рукой снимало. Вместо него наплывала тихая грусть, появлялась надежда на что-то лучшее.

И все-таки он не был спокоен. Суть новой жизни, которую собирался начать, была не в семье. Жена у него – настоящий клад. Но только ли в этом счастье?

Одни и те же разговоры в кругу товарищей стали привычными, словно жвачка. Он замкнулся в себе, в своих мыслях, не мог больше проводить время в пересудах по поводу газетных статей. Гнев жил в сердцах беженцев, но далеко не каждый находил в себе силы перейти от слов к действиям, чтобы вернуть право на жизнь в родных местах.

Если бы глаза были лишены век, свет солнца не давал бы покоя. Его глаза устали от газетных полос, заполненных рассказами о мужестве и смерти. С них смотрели убитые, требуя себе замены. Позировали живые, отважные. Они шли в атаку, бросались на врага из-за кустов, из-за скал, прорывались сквозь колючую проволоку, что разделила страну на две части.

В мыслях он был с ними. Он видел себя в горах, окружавших родное селение, на утесе, откуда просматривалась долина, в отряде, который отец вел к вражеской базе…

Он вздрогнул от паровозного гудка. Всегда в одно и то же время. И всегда неожиданно. Разрывает устоявшуюся тишину ночи. Этот гудок может довести до бешенства… Сейчас застучат колеса и вдали по равнине побежит вереница светящихся точек. Поезд спешит к трем озерам.

Отец ни разу не говорил об этих озерах. Появились они одно за другим. И каждый вечер давали полям благодатную воду. А теперь при свете луны поблескивают за колючей проволокой. Говорят, там пляжи для купания, садки, чтобы разводить рыбу, лодочные станции. Он пойдет туда. Решено. С новыми товарищами. Напьется из озер холодной воды, прижмется грудью к родной земле. Он вспомнил, как проводил жаркие послеобеденные часы, лежа в спасительной тени утеса… Это было так давно…

Сколько ночей напролет просидел он в кресле, поставленном на веранде, глядя на озера, равнину, насыпь железной дороги и взметнувшиеся в небо мачты электропередачи.

Медленно, но неотвратимо накатывался гнев, охватывая все его существо. Он судорожно втягивал дым сигареты. Взгляд не отрывался от поворота железнодорожной насыпи у подножия горы. Жена смотрела в ту же сторону, что и он.

– Бандиты! Понастроили, будто это их земля! – Слова ее звучали как призыв к действию, хотя она и не придавала им такого смысла: говорила то, что думала. – Понаехали со всех концов света, в узеньких брючках, в мини‑юбках!

Он больше не мог слушать.

– Принеси, пожалуйста, циновку. Я, пожалуй, прилягу. Здесь, на веранде.

От мыслей никуда не сбежишь. Как бы ни хотелось. Лента воспоминаний словно пятнистая змея, что заползла под камень и ждет удобного момента, чтобы ужалить.

– Сын спит?

– Давно уже. Может, поужинаешь?

– Что-то не хочется…

– Опять не хочется?..

– Я сыт.

– Зачем ты все время думаешь о работе? Даже сейчас. Забудь о ней! – Умм Мерван перегнулась через перила веранды. – Посмотри! Что может быть прекрасней?

– Прекрасней? Чего?

– Этих озер. Они блестят, будто наполнены ртутью. Скажи мне, дорогой, отвлекись на минутку. Неужели озера будут принадлежать бандитам?

– Дай мне поужинать, – попросил он, чувствуя, что иначе не выдержит, расскажет о том, о чем говорить нельзя, и добавил: – Ты спрашиваешь про наши озера? Их надо вернуть! Слышишь, вернуть!

Жена ушла разогревать ужин, а он снова задумался. С работой покончено… Между оливковыми деревьями по вечерам часто звучал его голос, старательно выводивший пастушью песню. Эту песню пели на сельских свадьбах. Когда хозяин вручил ему расчетный листок, звуки умерли, чтобы долго не возродиться. Молчат, не откликаются оливковые деревья, молчит ветер. Безмолвно парят в вышине горные орлы. Не скрипнут запертые ворота. Когда-нибудь он снова запоет эту песню. После того, как докажет свою любовь к озерам…

Он машинально скомкал расчетный листок, отшвырнул в сторону.

– Что с тобой, дорогая? Чем ты обрадована?

– Наши уничтожили много вражеских самолетов!

– Отлично! Мне надо съездить в родное селение. Говорят, дороги перерезаны… Но захватчикам нас не провести! Запомни: сын мой должен совершить омовение [24]24
  Имеется в виду религиозный мусульманский обряд.


[Закрыть]в водах наших озер!

– Было бы здорово!

«Не могу я ждать назначенного часа!» – решил он, вставая, и сказал:

– Прощай! Я ухожу!

Увидев, как она сжалась, он обнял ее и поцеловал.

Темнота ночи поглотила его высокую фигуру. Замолкли торопливые шаги. Она неподвижно стояла на веранде, все еще не веря в случившееся. О многом передумала она за долгие вечера минувшей недели, но такого не ожидала. В ушах звенели слова: «Запомни: сын мой должен совершить омовение в водах наших озер!»

В спину дул сильный попутный ветер. Раздалась команда:

– Шире шаг!

– Чего торопиться‑то? – проворчал кто-то невидимый.

– Чем раньше, тем лучше, – ответил другой. – Скорее найдем укрытие.

Дорога уходила в горы. Федаины двигались осторожно, растянутой колонной. Еще ни один путь не казался ему таким привлекательным! На горизонте темными громадами вырисовывались знакомые силуэты гор. В этом месте горная цепь разрывалась, образуя широкий проход. Здесь была родина, близкие, друзья… В памяти всплыл недавний вопрос жены: «Неужели озера будут принадлежать бандитам?» Сейчас бы он ответил резче. Сколько времени потерял попусту. Мог бы давно участвовать в операциях. Ничего, он еще наверстает упущенное! Не случайно перед уходом сказал Умм Мерван, чтобы она настроила приемник на волну радиостанции «Аль‑Фатх» [25]25
  «Аль‑Фатх» – одна из палестинских организаций сопротивления.


[Закрыть]. Радиостанция сообщит о взрыве немедленно. Поезд уже где-то движется, спешит…

Дорога обходила селение стороной. Возле поворота он свернул. Пусть товарищи не беспокоятся, он долго не задержится. Конечно, места здешние знает хорошо. Да, да, скоро догонит…

Дом тетки стоял на окраине. Сразу и не заметишь за старыми смоковницами, гранатовыми и абрикосовыми деревьями. «Не наткнуться бы на собаку! Она, пожалуй, поднимет лай…» Он остановился и прислушался, осторожно прошел к дому, приоткрыл дверь. В комнате кто-то громко, с присвистом храпел.

– Тетушка!..

– Кто там?! Кто?! Ах! Это ты, дорогой Жабер.

– Тише, тетушка! Не обнимай меня, пожалуйста! У меня на поясе гранаты и взрывчатка. Скажи скорее, где найти отца.

Послышались громкие всхлипывания, бессвязные слова. Он едва разобрал, что всех увели в лагерь.

– Когда же?!

– Сегодня… Была облава… Отца твоего убили… Перед мечетью… Вместе с…

– Не говори больше ни о чем, тетушка! – взмолился Жабер, чувствуя нестерпимый жар в груди, будто сердце его стало куском раскаленного угля. – Прощай, родная! Теперь я федаин.

– Да хранит тебя аллах, сынок! Федаинов у нас много. В горах они, в горах…

Он уже выходил на дорогу, а тетка еще ковыляла по саду:

– Куда ты, Жабер? Подожди немножко…

Быстро шагая, он с жадностью втягивал свежий морской воздух. Догнал колонну – товарищи не успели далеко уйти… Перед железнодорожной насыпью федаины стали соблюдать особую осторожность.

«Убили отца! Убили…»

Жабер отвязывал взрывчатку, а в мыслях был дом за колючей проволокой. «Скоро по радио передадут сводку новостей… Склонившись над сыном, жена узнает о взрыве…»