Текст книги "Мифы и легенды народов мира. Том 12. Передняя Азия"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанр:
Мифы. Легенды. Эпос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
В Карфаген и другие финикийские города средиземноморского побережья Африки издавна приходили различные товары из внутренних районов материка. Их доставляли гараманты, жившие южнее карфагенских границ[517]517
Гараманты – белокожий народ Северной Африки, живший в Сахаре – были относительно развиты, и некоторые исследователи даже полагают, что они ведут свое происхождение от культурных народов Средиземноморья (например, от догреческого населения Крита). Сахара, ставшая к тому времени настоящей пустыней, являлась труднопреодолимым барьером между цивилизациями Средиземноморского бассейна и теми, что расположились южнее этой пустыни. Гараманты были до известной степени посредниками между этими двумя комплексами цивилизаций.
[Закрыть]. Полученные от гарамантов известия о странах, лежавших южнее, возбуждали желание некоторых карфагенян самим увидеть их. Но решались на это немногие. Одним из них, а может быть, вообще единственным, был Магон. Он приобрел известность в Карфагене как скороход. И вот однажды Магон отправился в путь. Он быстро прошел знакомые места и очень скоро оказался среди бесплодных песков. Идти по пескам было очень трудно, но Магон продолжал двигаться так же стремительно. В бесконечном песчаном море изредка встречались зеленые островки оазисов с деревьями и водой, где можно было подкрепиться. Казалось, что у песков нет и никогда не будет границы. Но потом природа стала изменяться. Появилась трава. А затем путешественник увидел огромную реку, текущую с запада на восток[518]518
Много позже европейские путешественники назовут ее Нигером.
[Закрыть]. Достигнув этой реки, Магон решил вернуться в Карфаген. По возвращении он утверждал, что двигался так быстро, что весь путь от побережья Средиземного моря до большой реки проделал всего за три дня. И позже Магон еще дважды повторял свое путешествие[519]519
Такое путешествие было вызвано не только естественным человеческим любопытством, но и стремлением карфагенских правящих кругов установить торговые связи с областями – источниками африканских богатств минуя посредников. Но при том уровне оснащенности экспедиций, когда верблюд еще не стал сахарским «кораблем пустыни», это было в принципе невозможно.
[Закрыть].
Когда карфагеняне освоили океанские берега Африки, они стали активно торговать с местными жителями. Дело в том, что эти жители имели много золота, но не обладали тем, что привозили им карфагеняне. Однако карфагеняне не знали языка местных жителей, а те, в свою очередь, конечно же не знали финикийского языка, да и какого‑либо другого, на котором могли бы изъясняться карфагенские купцы. Но и те и другие нашли выход. Когда карфагенские корабли подходили к облюбованному месту, купцы высаживались на берег и раскладывали свои товары. Затем они разводили костер, так чтобы поднимающийся столбом дым был виден как можно дальше. После этого они садились на свои корабли и ждали дальнейшего. Туземцы, завидев столб дыма, приходили к морскому берегу и клали то количество золота, какое считали нужным заплатить за выставленные товары. Но сами товары они не трогали, а уходили и ждали ответного действия карфагенян. Карфагенские купцы снова сходили на берег. Если они считали, что золота достаточно, они его забирали и отплывали, а местные жители забирали товары. Но если карфагеняне считали, что золота недостаточно, они, не трогая его, возвращались на свои суда. Увидев это, туземцы приносили еще какое‑то количество золота. И так продолжалось до тех пор, пока обе стороны не были полностью удовлетворены. И никто друг друга не обманывал. Так карфагеняне получали африканское золото, а жители западного побережья Африки те товары, которые им казались столь необходимыми[520]520
Мы видим здесь типичный пример колониальной торговли, «немой обмен», являющийся первым этапом установления торговых контактов со сравнительно мало развитыми народами. Карфагеняне так и не продвинулись дальше этого этапа, ибо других способов наладить контакты с жителями океанского побережья Африки они не знали.
[Закрыть].
Карфагенская золотая монета. Лицевая и обратная стороны
До карфагенян доходили неясные слухи о существовании в океане каких‑то островов. Греки туманно рассказывали об Островах Блаженных, где вечно дует легкий зефир, где нет ни жгучего холода, ни ужасающей жары, где много стад, пшеницы и винограда. И этруски, народ, живущий в Италии и прославленный умелостью своих моряков, которые часто занимались морским разбоем, добрались до одного из таких островов. Но карфагеняне сделали все, чтобы больше этрусские плавания на этот остров не повторялись. И вот уже они сами решили отплыть в неведомую даль. И если обычно их корабли в океане все же плавали по возможности вдоль берега, то теперь они решительно отправились в открытый океан. После нескольких дней пути они действительно обнаружили большой остров. На нем никто не жил, хотя природа была довольно благоприятна. Остров был богат лесами. С гор стекали судоходные реки. Деревья в изобилии давали сладкие плоды. Карфагенские моряки вернулись и стали восторженно рассказывать об этом острове. Тогда туда отправилась другая экспедиция. И часть приплывших на остров не захотели его покидать и остались там. То же произошло и с другими экспедициями на океанский остров. Поселившиеся на острове скоро узнали, что почва там очень плодородная и может давать обильные урожаи. И когда весть о счастливой жизни новых островитян распространилась в Карфагене, многие его жители, особенно из более бедных граждан, захотели переселиться туда. Это очень встревожило карфагенское правительство. К тому же весть об открытии такого богатого острова начала распространяться и за пределами Карфагена, и правительство Карфагенской республики испугалось, что соперники их государства захватят остров. И оно приняло решение не только больше не плавать на этот остров, но и совершенно запретить говорить о нем. А чтобы и поселенцы на самом острове не могли о нем никому рассказать, а тем более сообщить, где именно он находится, правительство послало туда еще одну экспедицию из доверенных воинов. Они напали на ничего не подозревавших жителей и полностью их истребили[521]521
Это мог быть один из Канарских островов или же остров Мадейра, как полагают многие историки географии.
[Закрыть].
Маска с острова Ибида (совр. Испания). Теракот
ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ТАРТЕССАВо время плаваний по Средиземному морю и создания на его берегах своих поселений–колоний финикийцы вступали в контакты с местными жителями. В некоторых странах Средиземноморья существовала ориентализирующая культура. Такое название дали ей нынешние исследователи, произведя его от латинского слова «ориент», означающего «восток». Ориентализи–рующая культура – это такая культура, в которой очень сильно чувствуется восточное влияние, а главными распространителями этого влияния в европейских странах Средиземноморья были финикийцы[522]522
Ориентализирующая культура была важной стадией в процессе культурной эволюции развитых народов европейского Средиземноморья – греков и этрусков. Когда в обществе появляется потребность в культурном обновлении, а собственный культурный арсенал не дает для этого средств, люди обращаются к тем народам, у которых подобный арсенал уже достаточно развит. В конкретных условиях Средиземноморья VIII‑VI вв. до н. э. такой арсенал имелся на Ближнем Востоке, а естественными посредниками между народами Запада и Востока выступали финикийцы, которые принесли западным народам и собственные мысли и мифы вместе с различными продуктами, которыми они торговали. Греки довольно быстро преодолели ориентализирующую стадию своей культуры и, используя ее достижения, начали создавать совершенно оригинальную культуру, сначала архаическую, а потом классическую, ставшую образцом для всей европейской культуры. Этруски дольше задержались на ориентализирующей стадии. Еще значительней было финикийское влияние на народы Испании, особенно ее юга, где располагался основной массив финикийских колоний в этой стране.
[Закрыть].
На южном побережье Испании появилось большое количество финикийских колоний. Во многом именно в результате взаимодействий с финикийскими поселенцами возникло государство Тартесс в Южной Испании. Его культура испытала на себе огромные воздействия со стороны финикийцев. Она тоже была ориентализирующей[523]523
О государстве Тартесс в Южной Испании уже говорилось. Тартессии так и не преодолели стадию культурного развития, обусловленную финикийским влиянием. Это государство рухнуло, и сменившая тартессийскую культуру иберийская, хотя и сохраняла некоторые следы финикийского влияния, была уже совсем другой по своему характеру.
[Закрыть]. Хотя различные рассказы о своих героях у тартессиев были оригинальны, ученые все же отмечают некоторое финикийское влияние на их мифологию.
Имена Гаргориса и Габиса совершенно оригинальные. Ничего похожего не встречается в других местах. Поэтому все исследователи, занимавшиеся этим рассказом, который передал нам Помпей Трог (чей труд дошел до нас в сокращенном варианте – см. примеч. 424), согласны в том, что перед нами оригинальный испанский миф.
[Закрыть]
Давным–давно правил в Тартессе царь Гаргорис. Он первым открыл собирание меда и научил своих подданных пчеловодству. У Гаргориса была дочь, и царь преступно полюбил ее. Плодом преступной страсти стал младенец, позже названный Габисом. Он, таким образом, приходился Гаргорису и сыном и внуком одновременно[525]525
Рассказ о рождении Габиса очень похож на рассказ о появлении на свет Адониса. Но в испанском мифе виновники позора поменялись местами: здесь не дочь преступно домогается любви отца, а, наоборот, отец воспылал безумной страстью к собственной дочери. Но означает ли такое принципиальное сходство, что Гаргорис и Габис были богами? Едва ли. Из рассказа, как он дошел до нас, видно, что оба они были смертными и передали власть своим наследникам. Трудно сказать, является ли сюжет об обстоятельствах рождения Габиса отражением финикийского влияния. Подобные рассказы встречаются в мифах и легендах многих народов.
[Закрыть]. Когда царская дочь разрешилась от бремени, царь, желая скрыть свой и ее позор, поспешил избавиться от ребенка. Он приказал выбросить новорожденного на растерзание диким зверям. По прошествии нескольких дней Гаргорис послал слуг удостовериться в гибели младенца. Посланные слуги с удивлением увидели, что разные звери подходят к ребенку и кормят его своим молоком. Тогда царь приказал бросить младенца на тропу, по которой ходят быки, чтобы они его растоптали. Но быки обходили брошенного ребенка, и тот остался невредимым. Царь пришел в ярость. По его приказу мальчика бросили голодным собакам, которые уже несколько дней ничего не ели. Но и собаки его не тронули. Царь не только разгневался, но и растерялся. Тем не менее продолжал вынашивать свои злые замыслы. Он решил утопить младенца и велел отнести его на берег океана и бросить в воду. Но и океанские воды не поглотили его. Волны стали медленно и мерно качать ребенка, как будто он лежал в колыбели. А потом они его нежно вынесли на берег.
На берегу к младенцу подошла лань и стала его кормить своим молоком, а затем унесла в свое стадо. Там, среди оленей и ланей, ребенок вырос и скоро превратился в стройного прекрасного юношу. Вместе с оленями он бегал по горам и лесам, ничуть не уступая тем в быстроте бега[526]526
Рассказы о попытках уничтожить младенца и о его чудесном спасении нередки в преданиях, мифах и легендах разных народов. Как правило, это не обычный младенец, но тот, кому суждено стать выдающимся вождем, царем или героем, часто – благодетелем, но иногда и источником великих бедствий. Так, евреи рассказывали о Моисее, ставшем впоследствии во главе исхода евреев из Египта, что тот был брошен в Нил и спасен дочерью фараона, а жители Месопотамии – о Саргоне, основателе могущественного царства Аккада. Чудесно был спасен Ромул, который основал Рим и стал его первым царем. С оленем или ланью был связан Мелькарт, и в этой детали, да и в некоторых других, можно узнать влияние финикийской мифологии.
[Закрыть].
Однажды царские охотники напали на оленье стадо, в котором жил юноша. С удивлением они увидели его среди оленей и ланей. Большого труда стоило охотникам захватить юношу и привести к царю. Осматривая пойманного, Гаргорис был поражен: он узнал на его теле знаки, которые были когда‑то у брошенного в океан младенца. И он понял, что перед ним его сын и внук[527]527
Чудесное узнавание тоже является типичным фольклорным мотивом. Так был узнан в Трое Парис, брошенный в младенчестве и воспитанный пастухами; он был затем принят во дворец и стал виновником гибели Трои.
[Закрыть]. Будучи уверен, что все это произошло не без воли богов и судьбы, Гаргорис не только оставил юношу при себе, но и назначил его своим преемником. При этом ему было дано имя Габис. И когда Гаргорис умер, Габис стал царем Тартесса.
Габис был великим царем. Недаром судьба хранила его среди столь великих и многочисленных опасностей. С его именем связано много славных деяний. Прежде всего, он дал тартессиям первые законы, связав их покорностью этим последним. Кроме того, он запретил народу рабские службы, а низший слой граждан распределил по семи городам. В результате Тартесс превратился в настоящее государство. Но на этом царь не успокоился. Он научил своих подданных укрощать быков, надевать на них ярмо и впрягать их в плуг, а затем с их помощью пахать землю, чтобы растить хлеб. Этим своим деянием Габис заставил людей отказаться от грубой пищи, какую они ели раньше, и перейти на более мягкую и питательную. Всем этим Габис оставил по себе вечную память среди потомков[528]528
Гаргорис и Габис предстают типичными «культурными героями», открывателями и изобретателями важнейших для человека дел и вещей. Габис оказывается и создателем основ социального порядка Тартесса. Введение законов и распределение низшего слоя граждан, которых римский историк, излагавший эти события, называет «плебсом», заложили основы Тартесса как государства. И в данном случае не важно, был ли Габис историческим лицом, вокруг которого сплелся клубок сказочных подробностей, или чисто мифической фигурой. Важно то, что в Тартессе существовали законы и деление по городам, введение чего сами тартессии приписывали Габису.
[Закрыть]. И когда он умер, царство перешло к его преемникам[529]529
Это указание говорит о существовании в Тартессе наследственной монархии.
[Закрыть], и в течение многих веков в Тартессе правили потомки Гаргориса и Габиса.
Норакс был внуком Гериона, или Геронта, того самого великана, с которым сражался Мелькарт. У Гериона была дочь Эрифия[530]530
Финикийцы называли Эрифией (правильнее – Эритией) остров, на котором они основали город Гадес. Дочь Гериона (Геронта) была олицетворением этого острова. Тартессийский предводитель Норакс, таким образом, оказывается связанным с финикийским островом.
[Закрыть]. Ее сыном и являлся Но–раке. Возмужав, Норакс собрал большой флот и пустился в плавание по Средиземному морю. Он проплыл мимо Балеарских островов и двинулся дальше к востоку. После нескольких дней пути Норакс и его спутники увидели гористый берег. Это была Сардиния, один из самых больших островов Средиземного моря. Там, найдя удобную бухту, тартессии высадились. Нораксу понравилась эта бухта, из которой удобно было плавать в Испанию, а также и в другие земли, в том числе на близкую Сицилию. И он решил основать здесь город. А назвал он его по своему имени – Нора. Позже в Нору прибыли финикийцы и создали там свою колонию, которая стала одной из старейших на Сардинии.
Миф о всемирном потопе чрезвычайно распространен у самых разных народов. Существовал он и у греков. Лукиан, рассказывая его, делит его на две неравные части: до упоминания образования расщелины и после этого. Говоря о первой части, он ссылается на греков и говорит, что так рассказывают эллины, а во второй части его источником, по его словам, были жители сирийской Бамбики, или Священного города (Иераполя). Однако и в первой части многие детали повествования Лукиана не совпадают с обычными изложениями соответствующего греческого мифа и, наоборот, имеют явное сходство с восточными сказаниями, в том числе библейским. К этому времени греки уже узнали многочисленные местные мифы и, переработав их, включили в сокровищницу своей мифологии. Так что даже если значительную часть предания о потопе Лукиан узнал от греческих авторов, последние явно передавали местное сказание, хотя и переработав его в привычном для себя направлении. Говоря о рассказе Лукиана, надо иметь в виду, что Лукиан явно передал лишь основной смысл предания, которое конечно же было гораздо более подробным.
[Закрыть]
Долгое время землю населяли люди, которые вели себя дерзко и даже преступно. Они не признавали никаких правил, установленных богами, творили всяческие беззакония, а когда им было нужно, они давали любые клятвы, но легко нарушали их, если считали это выгодным. Даже если они клялись именем того или иного божества, это еще не было гарантией соблюдения клятвы. Людей не сдерживали никакие законы, никакие правила, никто нуждающийся в помощи не мог ее от них дождаться. Наоборот, они нападали на слабых, грабили путников, стремились нажиться любым способом, даже самым беззаконным и позорным. Братья ненавидели друг друга, тесть и зять были готовы схватиться в смертельной схватке, муж и жена ждали только удобного момента, чтобы погубить один другого. Даже сыновья только и ждали смерти своих отцов и были готовы всячески ускорить ее. Люди не соблюдали элементарных правил гостеприимства, и никто, попав по каким‑либо причинам под чужой кров, не мог быть уверен, что он не будет убит или превращен в раба. Люди гордились своей силой, а их надменность доходила до того, что они даже отказывались уважать и почитать богов. В мире не осталось и тени справедливости[532]532
Идея смены различных веков в истории человечества и связанной с этим смене самих людей также довольно широко распространена в различных мифологиях. В одних случаях первый век существования людей считается «золотым», в других, наоборот, царством несправедливости и жестокости. В Библии всемирный потоп и последующее возрождение человечества в лице Ноя и его потомков, а также животного мира, фактически являются вторым творением всего живого, и сама история Ноя в значительной степени – это повторение истории Адама. Адам и Ева за нарушение Божьего завета были изгнаны из Эдема, а люди, которые жили незадолго до потопа, предавались злу и разврату, так что Бог даже раскаялся в создании человека вообще, и только Ной обрел благодать перед лицом Бога. Поэтому мир был уничтожен всемирным потопом, и только Ною Бог повелел построить ковчег, в котором тот и спасся вместе со своей семьей и представителями животного мира. Прообразом этого сказания является месопотамский миф о всемирном потопе. Однако характерно, что допотопное человечество, по сути, ничем перед богами не провинилось, но бог Эллиль (или в более позднем варианте Энлиль) решил уничтожить все живое, которое слишком расплодилось. И лишь благочестивый мудрец, которого шумеры, ранее населявшие Южную Месопотамию, называли Зиусурдой, а их преемники вавилоняне Атрахасисом (Многомудрым), или Утнапишти, по совету верховного бога построил себе корабль и спасся. В греческой мифологии причиной потопа явилось решение Зевса истребить людей медного века, которые постоянно воевали друг с другом. По другому варианту, это произошло из‑за поведения только лишь сыновей Ликаона, выделявшихся нечестивостью и заносчивостью, не гнушавшихся убийством и людоедством. Не совсем понятно, правда, почему в таком случае должны были погибнуть все люди вообще, а не только род Ликаона. Сирийский миф в этом отношении ближе всего оказывается к библейскому сказанию. В обоих случаях важно включение в рассказ определенного этического мотива.
[Закрыть]. И это переполнило чашу терпения богов. Они решили уничтожить этот мир и этих людей, залив их водой.
Однако среди всех этих грешников, гордецов и наглецов был один мудрец по имени Сисифей[533]533
Лукиан называет благочестивого мудреца, спасшегося от потопа, так, как его называли греки, – Девкалион, прибавляя, однако, эпитет Скифский. Этим автор, по–видимому, хочет сказать, что герой его рассказа – не тот сын титана Прометея, о котором обычно повествуют греки. Однако сразу возникает вопрос: какое отношение мог иметь скиф, житель Северного Причерноморья, к Сирии и ее святилищу? Ученые долго ломали голову над этим вопросом и пришли к выводу, что или в дошедшие до нас рукописи этого сочинения Лукиана вкралась описка, или уже сам Лукиан неправильно понял какое‑то выражение или имя в том рассказе (или рассказах), который стал источником для него самого. Поэтому слово Skythea исследователи текста Лукиана заменили на слово Sisythea – (или Сиситей). Месопотамский историк и богослов Берос в свое время написал на греческом языке историю своей страны, и в ней он, естественно, говорил и о потопе. И в этом рассказе он обращался к его наиболее древним вариантам и дал спасшемуся праведнику имя, которое много более поздний писавший на греческом языке автор Евсевий (тот самый, что сохранил и отрывки из книги Филона Библского) передал как Ксисутрос (то есть явно – вариант имени Зиусудра). Поэтому можно думать, что сирийский миф восходит именно к самому древнему, шумерскому варианту сказания о потопе.
[Закрыть]. Он почитал богов и приносил им жертвы, соблюдал все божественные заповеди, никого не обманывал и соблюдал все свои обещания и клятвы. И в таком же духе были воспитаны его дети, этим же правилам следовали и его жены. Сисифей понимал, что наглое поведение остальных людей приведет их к гибели, и пытался их образумить. Но люди его не слушали и продолжали творить беззакония. И тогда верховный бог Ил во сне явился Сисифею и сообщил ему о решении богов уничтожить людей, кроме его, Сисифея, и его семьи, ибо больше не нашлось в мире ни одного праведника. А самому Сисифею Ил посоветовал построить большой корабль и войти в него вместе со своими детьми и женами[534]534
В тексте Лукиана нет упоминания о том боге, который дал Сисифею совет, как спастись от потопа. Но в сказании о пророке Валааме именно Ил советует пророку, каким образом можно избежать гнева бога Шаггара, пожелавшего уничтожить человечество. В шумерском и вавилонском мифах ту же роль играют верховные боги этих народов, а в библейском, естественно, речь идет о Йахве. Поэтому вполне вероятно, что и в данном случае спасителем будущего мира является Ил.
[Закрыть]. Проснувшись, Сисифей стал исполнять совет бога. Окружающие над ним смеялись и не могли понять, зачем он строит такой огромный корабль, и даже его дети и жены порой высказывали свое недоумение. Но Сисифей никого не слушал. Когда корабль был готов, он заставил своих жен и детей взойти на его борт. Неожиданно он увидел, как к кораблю приближаются различные звери: свиньи, лошади, львы, змеи и многие другие. Сначала Сисифей испугался. Но вскоре он заметил, что все звери подходили к кораблю попарно, и хотя рядом оказались звери, которые обычно всегда сражались друг с другом или поедали друг друга, сейчас они шли мирно и спокойно. И тогда он понял, что это происходит по воле богов, что боги желают, чтобы спаслись не только Сисифей и члены его семьи, но и различные животные, которые позже смогли бы расплодиться и снова населить землю. Тогда Сисифей радушно принял всех их и впустил в недра своего корабля[535]535
Эта деталь резко отличает рассказ Лукиана от всех вариантов греческого мифа о потопе. В нем говорится обычно лишь о самом Девкалионе и его жене Пирре, которые, оставшись после спасения на земле совсем одни, по воле Зевса стали бросать камни, из которых и народился новый человеческий род. Существуют, однако, варианты, в которых наряду с Девкалионом и Пиррой спасаются и некоторые другие благочестивые люди. Что же касается животных, то их заново родила Земля. Так что ни о каком спасении вместе с праведником и его женой их детей и животных нет речи. В вавилонском сказании Утнапишти взял с собой не только всю семью и весь свой род, но и золото и серебро, а также скот степной и зверье, что уже гораздо ближе к сирийскому мифу. Но ближе всего этот миф стоит все же к библейскому повествованию. Даже такая деталь, что сирийский праведник взял в свой корабль по паре каждого вида животных, находит точную параллель в библейском тексте.
[Закрыть].
Как только корабль был заполнен, небо нахмурилось, тучи сгустились, закружились ветра и полились первые струи дождя, скоро перешедшего в страшный ливень. Моря и реки переполнились водой, и та стала выходить из берегов. И только тогда люди поняли, как мудр был Сисифей и что им предстоит страшная гибель в пучине вод. Бросились было они тоже к кораблю, но было уже поздно. Вода заполняла все впадины земли, потом залила равнину, а затем стала подниматься к вершинам гор. Не могли помочь людям ни хрупкие лодки, ни мощные деревья, ни высокие холмы. Лодки тонули, деревья ломались, а холмы покрывались водой. А если кто на какое‑то время и спасался от гибельной стихии, тех умерщвлял голод, ибо нигде было невозможно найти никакой пищи. Не находя спасения, гибли мужчины и женщины, дети и старики. А корабль Сисифея поднялся вместе с водой и стал плавать по бескрайней водной поверхности, в какую превратилась вся земля. Сисифей и все остальные обитатели корабля жили дружно и спокойно, как повелел бог. Ни люди не пытались охотиться на находившихся здесь животных, ни те не намеревались нападать друг на друга. Так все вместе они и плавали, пока вода покрывала землю.
Шло время. И вот боги увидели, что погибли все люди и все животные, кроме семьи Сисифея и тех животных, которые были с ним. И боги решили положить конец потопу[536]536
Лукиан не упоминает, сколько времени продолжалось плавание Сисифея. В шумерском мифе потоп продолжался семь дней и семь ночей. В вавилонском варианте сам потоп тоже продолжался семь суток, но еще столько же времени Утнапишти и сопровождавшие его животные не могли выйти из своего судна, пока вода не спала. Библейский потоп продолжался сорок дней, но еще не меньше семи дней Ной был вынужден выжидать в ковчеге, пока не появилась возможность из него выйти. В оригинале сирийского мифа срок явно тоже был указан, но Лукиана эта деталь не интересовала, и он ее опустил.
[Закрыть]. Атаргатис образовала в земле мощную расщелину, и вода тотчас начала туда собираться[537]537
Рассказ о расщелине, в которую ушла вода потопа, как кажется, связан с храмовым преданием святилища Атаргатис в Бамбике.
[Закрыть]. Постепенно стали освобождаться от нее горные вершины, в свои берега снова вместились моря и реки, показались верхушки деревьев, и вот, наконец, вся земля освободилась от воды. На суше оказался и корабль Сисифея. Сам Сисифей, его жены и дети сошли на землю. Он открыл входы в корабль, и все находившиеся там звери тоже вышли на землю. Над расщелиной Сисифей поставил алтарь Атаргатис и принес ей жертву[538]538
Сооружение алтаря в благодарность за спасение является общей чертой этого мифа у различных народов. Но ближе всего этот рассказ опять же к повествованию о Ное.
[Закрыть]. От Сисифея и его семьи пошел нынешний человеческий род, а спасшиеся вместе с ним животные положили начало возрождению животного мира[539]539
Сисифея Лукиан называет родоначальником ныне живущего поколения людей. То, что он по воле богов или верховного бога принял на свой корабль по паре всех животных, явно говорит о том, что эти животные положили начало всему нынешнему животному миру. Этого мотива практически нет в месопотамских сказаниях. И шумерский Зиусудра, и вавилонский Утнапишти после своего спасения получили бессмертие, но поселены были за пределами земного мира. Так что фактически к нынешнему человечеству они отношения не имеют. Библейский же Ной, как и сирийский Сисифей, стал родоначальником всего послепотопного человечества. Можно, по–видимому, говорить, что в западносемитской среде старый месопотамский миф преобразился и из рассказа лишь о спасении праведника превратился в сказание о возникновении нынешних поколений людей, сменивших тех, кто грешил и творил беззакония.
[Закрыть]. И постепенно земля снова приняла прежний вид, стала вновь населенной, но теперь люди уже не допускали столь явно прежних беззаконий и прежней наглости, стали почитать богов и соблюдать хотя бы самые примитивные нормы в отношениях друг с другом.
В память о всемирном потопе и чудесном спасении предка нынешних людей дважды в год в храм Атаргатис приносят воду из моря и справляют праздник[540]540
Сказание о потопе тесно связано с храмом Атаргатис и первоначально являлось, видимо, частью священного предания этого храма.
[Закрыть].
Рассказ о рождении Атаргатис приводит римский писатель Гигин, который называет богиню Венерой, но прибавляет при этом, что ее потом стали называть Сирийской богиней, а это, несомненно, Атаргатис.
[Закрыть]
На заре времен в Евфрат упало с неба огромное яйцо. Рыбы, увидевшие это, подплыли к нему и подняли его со дна реки. Оно было довольно тяжело, так что одной рыбе было с ним не совладать, и несколько рыб самых разных пород подхватили яйцо и, приблизившись к берегу реки, осторожно выкатили его на берег. Это увидели голубки. Они сели на поверхность яйца и стали согревать его своим теплом и высиживать находившийся внутри плод. Прошло много времени, и вот яйцо раскололось, и из него вышла богиня Атаргатис[542]542
Уже говорилось, что представление о первоначальном яйце было свойственно многим народам, в том числе финикийцам. Может быть, в этом явно переработанном сначала греческим (или греческими), а затем латинским автором сирийском мифе в действительности речь шла о творении мира или об одном из этапов этого творения.
[Закрыть]. Она выделялась не только красотой, но и честностью и справедливостью. Пораженный этими ее качествами, Хадад[543]543
Гигин называет бога Юпитером. Греки отождествляли с Зевсом, а римляне с Юпитером Хадада. Поэтому ясно, что в сирийском (точнее, арамейском) оригинале мифа упоминался именно этот бог.
[Закрыть] пообещал ей выполнить любое ее желание. Помня, что без помощи рыб и голубей она никогда бы не появилась на свет, Атаргатис пожелала, чтобы рыбы были подняты на небо, а также, чтобы и они, и голуби стали священными животными. Хадад согласился. Так на небе появилось созвездие Рыб, а вообще рыбы и голуби были причислены к миру богов, и люди с того времени их не едят.
Существует и другой рассказ о причине запрета есть рыбу[544]544
Два последующих варианта рассказа о причине запрета есть рыбу изложил греческий писатель Афиней. В первом случае он ссылается на философа II в. до н. э. Антипатра и его книгу «О суевериях». Антипатр происходил из города Тарса на юго–востоке Малой Азии и очень близко от границ с Сирией, что могло ему помочь узнать те или иные сказания сирийцев. Он принадлежал к стоической школе, которая отличалась своим рационализмом, и это, по–видимому, подвигло его на столь рационалистическое объяснение непонятного для образованного грека отказа есть рыбу. Источник другого рассказа Афинея – Мнасей. Этот автор собирал самые различные мифы и рассказы о чудесах и в своих книгах располагал их в географическом порядке. Одной из таких книг была «Об Азии», на которую ссылается Афиней. Мнасей в духе одного из направлений тогдашней философии считал богов смертными людьми, которые по тем или иным причинам позже были обожествлены. Характерно для Мнасея саркастическое замечание, что жрецы после жертвоприношения потом сами съедают поднесенную богине рыбу. О поклонении сирийцев рыбам, связанным с Атаргатис, говорит и Лукиан.
[Закрыть]. Говорят, что Атаргатис, правя Сирией, была столь жестока, что запретила своим подданным есть рыбу. А по другому рассказу, дело было не в жестокости Атаргатис, а в ее ненасытной любви к рыбным кушаньям. Боясь, что ей самой не хватит рыбы, она приказала всем сирийцам, чтобы никто никакой рыбы не ел, а доставлял рыбу только к ее столу. Поэтому и возник обычай, что все поклонники Атаргатис приносят ей в жертву серебряные и золотые фигуры рыб. Жрецы же каждый день жарят рыбу и затем, хорошо ее приготовив и украсив, преподносят богине. Но они ее не сжигают на алтаре, а сами затем ее съедают.
Этот рассказ приводит греческий историк Диодор. Он вставлен в ту часть его исторического сочинения, в которой речь идет о мифической предыстории мира, а именно в книгу, где излагаются в греческой переработке мифы, относящиеся к Азии.
[Закрыть]
Однажды один очень красивый юноша приносил жертву богине Атаргатис[546]546
Диодор называет богиню Деркето. Греки отождествляли Атаргатис с Герой или Афродитой или некоторыми другими богинями. Но это было далеко не всегда. Они понимали, что сирийская богиня все‑таки несколько иная, чем привычные им обитательницы Олимпа. В таком случае они чаще всего именовали ее Деркето, не совсем правильно восприняв ее арамейское имя.
[Закрыть]. В этот момент богиня увидела его и полюбила[547]547
По Диодору, нечестивую любовь к юноше внушила Деркето Афродита. Однако это уже явно греческая переработка сирийского мифа. В сирийской мифологии сама Атаргатис–Деркето являлась богиней любви. Юношу, ставшего жертвой богини, иногда называют Ихтисом. По–гречески «ихтис» означает «рыба», так что ясно, что такое имя юноша, который позже будет брошен в воду, мог получить только в устах грека, но никак не арамея.
[Закрыть]. Плодом этой страсти стала дочь. Однако затем Атаргатис устыдилась этой связи и возненавидела и своего возлюбленного, и только что рожденную дочь. Она приказала утопить юношу, а девочку выбросить в скалистую пустыню. Но и этого ей показалось мало, чувство позора охватывало ее все больше, и Атаргатис, не выдержав таких страданий, сама бросилась в озеро. Но она не погибла, а превратилась в рыбу[548]548
Перед нами еще одно объяснение, почему сирийцы не если рыбу.
[Закрыть]. А девочка не погибла. В том месте, куда она была выброшена, свили свое гнездо голуби. И они решили спасти ребенка. Одни сели на нее и стали согревать своими крыльями, а другие полетели к стоявшей недалеко хижине пастухов. Когда голуби увидели, что пастухи покинули хижину, они влетели внутрь и взяли столько молока, сколько могли вместить их клювы. Вернувшись к ребенку, они стали вливать это молоко каплю за каплей в рот девочки. Так продолжалось не один день. Согретая и накормленная голубями, девочка росла. Когда ей исполнился год, голуби поняли, что одним молоком ее уже не накормить, и они стали потихоньку брать у пастухов кусочки сыра и приносить его ребенку. Вскоре пастухи увидели, что кто‑то ворует у них сыр. Они были чрезвычайно удивлены: ведь в округе, кроме них, не было ни одного человека. Они решили узнать, кто же такой этот странный вор. Когда почти все пастухи ушли следить за своими стадами, один спрятался в хижине и увидел голубей, отламывающих куски сыра. Он рассказал об этом своим товарищам. Тогда пастухи проследили, куда летают голуби с сыром в клювах, и увидели маленькую девочку изумительной красоты. Пастухи были поражены таким чудом и поняли, что оно не могло произойти без воли богов. Они взяли девочку и перенесли в свою хижину. Обо всем этом пастухи донесли начальнику царских пастухов. Тот, получив такое странное донесение, сам отправился в пустыню и увидел в хижине эту девочку. Ее красота поразила начальника пастухов, и он взял ребенка к себе и стал воспитывать как собственную дочь. Назвал он ее Сайм[549]549
Диодор называет девочку Семирамидой и включает рассказ о ее рождении, чудесном спасении и воспитании в повествование об этой царице. Рассказы об ассирийской царице Семирамиде были очень популярны у греков. Обычно считается, что в образе Семирамиды отразились воспоминания о реальной царице Шаммурамат, правившей в IX в. до н. э. Но в греческой литературе Семирамида давно превратилась в чисто легендарную фигуру. Ее супруга Нина греки вообще считали первым царем Азии. Повествование о Нине и Семирамиде наполнено рассказами о разнообразных военных и мирных деяниях, которые или вовсе были мифическими, либо совершались совершенно другими персонажами и много позже. Само правление Семирамиды стало для греков синонимом очень давнего времени. Исследователи полагают, что включение рассказа о рождении и судьбе Сайм в историю Нина и Семирамиды объясняется тем, что греческий писатель (едва ли сам Диодор, скорее, кто‑то из тех, чьи произведения он использовал) связал не известное ему имя арамейской богини с хорошо известным именем Семирамиды. Греческие и римские писатели порой относили ко времени Семирамиды события, более или менее точная дата которых неизвестна, но которые происходили в далекой, часто сказочной, древности.
[Закрыть]. Так появилась на свет божество Сайм, дитя Атаргатис. А голубям, спасшим Сайм, люди стали воздавать божественные почести[550]550
О том, что голуби наряду с рыбами считались в Сирии священными, говорят и другие греческие и римские писатели.
[Закрыть].
Жил когда‑то красивый юноша Комбаб[551]551
Имя главного героя этого рассказа Лукиана вызвало большую дискуссию среди ученых, поскольку это важно для понимания природы этого персонажа. Иногда его связывают с героем месопотамского эпоса Хумбабой, который жил в Кедровых горах к западу от Месопотамии, т. е. в районе Ливана, и с ним сражался герой Гильгамеш. Однако Хумбаба в этой поэме предстает как страшный великан, чей голос – ураган, уста – пламя, а дыхание – смерть. Это совершенно непохоже на прекрасного юношу Комбаба. Конечно, возможно, что Комбаб был каким‑то местным, еще доарамейским божеством, «владыкой» гор, который воспринимался месопотамскими сказителями как воплощение ужаса и враждебной силы, но который для местных жителей представал в совершенно другом облике. Однако никаких доказательств в пользу такой возможности не имеется. Другие исследователи связывают Комбаба не с Месопотамией, а с Малой Азией. У хеттов, чья культура, несомненно, оказала значительное влияние на сирийскую, была богиня Кубаба, которая позже у фригийцев, населивших центральную часть Малой Азии, преобразовалась в Кибебу, а греки и римляне, заимствовав этот культ, именовали ее Кибелой, или Великой Матерью. Сходство между этой богиней и Атаргатис было действительно очень велико, ибо они обе имели одну и ту же суть – быть богиней–матерью, которая в своей первоначальной основе являлась богиней плодородия. В культе Кибелы большую роль играли оскопившие себя жрецы – галлы. То, что культ Кибелы оказал влияние на культ Атаргатис, несомненно. Как дальше рассказывается в повествовании Лукиана, Комбаб оскопил себя, что сделал и возлюбленный Кибелы Аттис. Далее Лукиан упоминает об Аттисе как об одном из возможных создателей храма в Бамбике. Но все же в рассказе речь идет не о богине, а о юноше, посвятившем себя ей. Он похож на Аттиса, но не на саму Кубабу–Кибелу, а это хорошо объясняется особенностями культа богини–матери у различных народов, что совсем не обязательно связано с чужеземными влияниями. Вопрос надо оставить открытым, но все‑таки гораздо больше оснований считать основу всего этого сказания местной, сирийской.
[Закрыть]. И славен он был не только красотой. Несмотря на свою молодость, он прославился также доблестью на войне и мудростью в мирных делах. За все это царь высоко его ценил и считал одним из своих лучших друзей. Однажды жена царя увидела во сне богиню Атаргатис, которая повелела ей построить в городе Бамбике храм и угрожала за неповиновение всяческими несчастьями[552]552
Лукиан, рассказывая эту историю, называет царицу Стратоникой. Это было совершенно историческое лицо – жена царя Селевка I и его сына и преемника Антиоха I. В 299 г. до н. э. Селевк женился на Стратонике, дочери своего недавнего врага Деметрия. Это, как было обычно в те времена, был чисто политический брак. От этого брака родились сын и дочь. Несколько позже Селевк уступил Стратонику своему старшему сыну Антиоху. Раскрашенную в романтические краски историю этого события рассказывает Лукиан, предваряя этой историей повествование о строительстве храма. Он говорит, что Антиох страстно влюбился в свою мачеху, но никак не хотел никому открыть свою пагубную страсть. От этого Антиох заболел, но так как никаких видимых признаков болезни не было, врач догадался, что причиной болезни является неразделенная любовь, а затем выявил предмет этой любви – царица Стратоника. Врач сумел убедить царя в необходимости ради спасения жизни сына уступить ему свою жену. Царь так и сделал, уступив Антиоху не только собственную жену, но и царство. Эту же историю рассказывают Плутарх и Аппиан, назвав имя не только царя и его сына (Лукиан их не называет), но и врача, каким был Эрасистрат, внук великого философа Аристотеля и один из самых знаменитых медиков того времени. Правда, Селевк уступил сыну не все свое царство, а лишь управление восточными территориями своего государства, что гораздо больше соответствует истине. А Плутарх свой рассказ об этом событии заключает словами царя, что если Стратоника выскажет по этому поводу неудовольствие, то пусть ей объяснят, что все решения царя прекрасны и справедливы, ибо принимаются для общего блага. В этой истории, несомненно, существует историческое зерно. В любом случае она не является сирийским мифом. Рассказ же о царице и Комбабе имеет все черты мифа, и «привязка» его к имени и времени исторической царицы явно относится к более поздней эпохе. Эта «привязка», возможно, возникла из‑за того, что храм в Бамбике был позже перестроен и расширен (в частности, была построена новая стена), и очень может быть, что это произошло по инициативе Стратоники.
[Закрыть]. Царица, однако, не обратила на это никакого внимания, но вскоре заболела, и ни один врач не мог ее вылечить. Тогда царица поняла, что это Атаргатис карает ее за неподчинение велениям богини. Она призвала к своему ложу царя и рассказала ему о явлении Атаргатис и ее приказании, а затем дала обет самой отправиться в Бамбику и выстроить там храм. Как только царица произнесла слова обещания, ей стразу стало легче, и через некоторое время она выздоровела. Царь решил помочь во всем своей супруге. Однако сам он отправиться вместе с ней не мог. Поэтому он дал ей много денег и снарядил отряд воинов для ее охраны. Но нужно было отправить с ней человека, который ее охранял бы, помогал бы ей в делах строительства и, главное, которому он мог бы полностью доверять: ведь неизвестно, сколько времени пробудет царица вдалеке и не воспользуется ли кто отсутствием рядом с ней ее мужа. И царь вспомнил о Комбабе.
Царь призвал Комбаба в свой дворец и приказал ему отправиться вместе с царицей, помочь ей построить храм и командовать войсками, которые должны будут царицу и строительство охранять. Комбаб понял всю опасность этого поручения. Дело было не во внешних врагах или трудностях строительства. Неизвестно ведь, сколько времени пройдет, пока храм будет построен, и все это время он будет наедине с царицей. И хотя в самом себе Комбаб был полностью уверен, но он совсем не был уверен в чувствах царя, которого могла охватить ревность из‑за столь долгого пребывания красивого Комбаба рядом с царицей. Юноша стал умолять царя освободить его от этого поручения. Когда же он не сумел добиться освобождения, то решил сделать все, чтобы и самому не поддаться преступной страсти к царице и в будущем доказать, что он никогда ничего подобного не совершил, если его все‑таки в этом обвинят. Смирившись с поручением, Комбаб попросил царя только о семидневной отсрочке якобы для довершения необходимых дел. Царь на это согласился. И Комбаб, придя домой, сначала стал горько жаловаться на судьбу, а затем приступил к делу. Он взял острый нож и оскопил себя. Но этим Комбаб не ограничился. Он взял сосуд, наполнил его миром, медом и различными благовониями и потом положил туда свои отрезанные гениталии и запечатал своей печатью. За семь дней Комбаб полностью залечил рану и вернулся во дворец. Там он в присутствии многочисленных придворных отдал запечатанный сосуд царю и, умолчав о его содержимом, попросил царя тщательно его хранить до его возвращения. Царь поклялся полностью выполнить просьбу Комбаба. Он тотчас призвал казначея, отдал ему сосуд, предварительно запечатав его еще и собственной печатью, и строго приказал тщательно его хранить. После этого успокоенный Комбаб отправился во главе отряда воинов сопровождать царицу в ее далеком путешествии.
Путешествие завершилось благополучно, и скоро в Бамбике началось строительство храма. Оно длилось три года, да все никак не могло завершиться. Между тем царица и Комбаб находились все время вместе, и это стало влиять на их отношения. Атаргатис не забыла, что царица далеко не сразу исполнила ее повеление, а лишь после того, как богиня наслала на нее болезнь, и она решила царицу за это промедление наказать. Атаргатис внушила царице любовь к Комбабу, хотя и знала, что тот, даже если и захочет, все равно не сможет на эту любовь ответить[553]553
Лукиан приводит и более рациональную версию возникновения у царицы любви к Комбабу: они проводили много времени друг с другом, и царица постепенно все более влюблялась в красивого юношу. Эта версия, конечно, возникла гораздо позже и не имеет отношения к мифу.
[Закрыть]. Царица долго сопротивлялась, но страсть становилась все сильнее, а необходимость молчания еще больше ее увеличивала. Царица долго колебалась между стыдом и желанием все рассказать предмету своей страсти. Понимая, что в обычном состоянии она никогда не сможет преодолеть свой стыд, царица выпила много вина, опьянела и в таком состоянии призвала к себе Комбаба. Тот по ее приказанию явился и с удивлением увидел перед собой не властную царицу, а пьяную женщину. Его удивление переросло в негодование, когда опьяневшая царица охватила его колени и призналась в своей страстной любви. Комбаб понял, что все‑таки случилось то, чего он боялся. Он поднял царицу и не только решительно отказал ей в удовлетворении ее страсти, но и стал упрекать за опьянение. Напрасно царица говорила, что если он откажет ей в любви, то она покончит с собой, а он, Комбаб, будет в этом виноват и за это ответит перед царем. Комбаб был непреклонен.
О дальнейшем рассказывают по–разному. Одни говорили, что царица, возмущенная неуступчивостью Комбаба, сразу же перешла от жаркой любви к не менее горячей ненависти и решила несостоявшемуся любовнику отомстить. Она написала царю письмо, в котором обвинила Комбаба в попытке ее изнасиловать[554]554
Мотив мести женщины мужчине, отказавшемуся ответить на ее любовь, распространен в сказаниях разных народов. Сам Лукиан вспоминает о Федре, жене афинского царя Тесея, которая в ответ на холодность своего пасынка Ипполита обвинила его перед отцом и стала причиной его гибели, и о Сфенебее, которая так же поступила с Беллерофонтом. Очень близок к этому библейский рассказ об Иосифе и жене Потифара, которая домогалась любви Иосифа, а когда тот решительно отказался нарушить верность своему господину Потифару, обвинила его в попытке изнасилования, за что Иосиф был брошен в темницу.
[Закрыть]. Другие же рассказывали, что Комбаб, увидев, что ничем образумить царицу не может, раскрыл ей свою тайну и наглядно показал свое увечье, так что та поняла полную невозможность удовлетворения своей страсти. Это ее успокоило, и хотя ее встречи с Комбабом продолжались, о любви речи больше не было. Но некоторые окружающие сообщили царю о многочисленных встречах царицы и Комбаба, а некоторые прямо обвинили его в любовной связи с царицей.
Как бы то ни было, царь поверил наветам. Его чувства были уязвлены еще и тем, что такое преступление совершил его лучший друг, которому он всегда доверял и сейчас доверил самое дорогое – свою жену. Поэтому царь послал в Бамбику строгий приказ Комбабу немедленно возвратиться. Хотя строительство еще было далеко не закончено и царица оставалась в Бамбике, Комбаб, исполняя приказ, сразу же собрался в путь и через некоторое время оказался в царском дворце. По царскому приказу он тотчас же по приезде поспешил во дворец, но как только явился туда, был немедленно арестован. Царь созвал придворных и перед их лицом стал обвинять Комбаба не только в прелюбодеянии, но и в нарушении верности царю и нечестии перед лицом богов: ведь послан он был строить храм, а вместо этого пытался овладеть или даже овладевал царицей. Присутствующие во время этого суда стали наперебой обвинять Комбаба, утверждая, что не раз видели его в объятиях царицы. На все эти обвинения Комбаб отвечал гордым молчанием. Убежденный, что само молчание является доказательством вины, царь приговорил Комбаба к казни.
Комбаба схватили и повели к месту казни. Только тогда он заговорил. «Царь, – сказал он, – верни мне тот сосуд, который я отдал тебе, отправляясь по твоему приказу на строительство храма. Ты ведь хочешь казнить меня не за то, что я якобы совершил какое‑либо преступление по отношению к твоей жене, а потому, что хочешь присвоить себе мой драгоценный сосуд». Царь был поражен такой наглостью и немедленно приказал казначею принести сосуд. Когда его принесли и отдали Комбабу, тот убедился сам и показал всем, что печати целы и что, следовательно, сосуд никто за эти три года не вскрывал. После этого он на виду у царя и всех присутствующих взломал печати и вытащил из сосуда его содержимое. А Комбаб, обращаясь к царю, сказал, что он очень не хотел отправляться в Бамбику, так как предвидел, что строительство будет продолжаться очень долго, что он молод, а царица женщина очень красивая, так что он, Комбаб, может и не удержаться и влюбиться в свою госпожу, да и та, страдая от одиночества, может ответить ему тем же, и поэтому принял ту жестокую меру, которая обезопасит его от нарушения верности царю и от нечестия; так что, прибавил Комбаб, он просто не в состоянии совершить то преступление, в котором его обвиняют.
Царь был поражен. Он не только снял с Комбаба все обвинения, но и решил наказать клеветников и доносчиков. Все они были казнены, а Комбаба царь осыпал своими милостями, он дал ему огромное количество золота и серебра, драгоценные ткани и царских коней, а к этому еще и предоставил право входить к нему без доклада, даже тогда, когда он, царь, спит со своей женой. Большей милости никто в этом царстве не удостаивался.
Добившись таким образом своего оправдания и даже возвысившись еще более, чем раньше, Комбаб некоторое время оставался при дворе, но скоро захотел снова отправиться в Бамбику, чтобы закончить еще не завершенное строительство. Царь не хотел его отпускать, но противиться его намерению не стал. Комбаб уехал в Бамбику и докончил там строительство храма Атаргатис. Но, завершив свое дело, Комбаб не стал возвращаться к царю и решил навсегда остаться в храме. Лишившись своих мужских качеств, он нарядился в женские одежды и даже стал делать женскую работу. Царь в награду разрешил ему воздвигнуть в храме свою статую. Там статуя Комбаба и стоит вместе с изваяниями богов. У Комбаба было много друзей, и все они тоже не захотели остаться при дворе, а уехали в только что основанный храм к своему другу. За это время Атаргатис сама полюбила Комбаба, и ей было жалко, что такой красивый юноша остается в одиночестве в своем горе. Она внушила его прибывшим в храм друзьям, чтобы они последовали примеру Комбаба[555]555
Сюжет о любви богини к смертному юноше весьма распространен в мифологиях различных народов, в том числе финикийцев (миф об Эшмуне) и фригийцев (миф об Аттисе), о чем уже говорилось. Во всех таких случаях полюбившей богиней являлась богиня–мать, богиня плодородия – Астарта или Кибела. Такой же точно была и Атаргатис. Однако в том виде, в каком это сказание передано Лукианом, нет очень важного мотива – дарования погибшему возлюбленному бессмертия и превращения его в одного из богов. Такое исключение в общем ряду заставляет предполагать, что в первоначальном варианте мифа Комбаб все же обрел бессмертие и стал богом, но либо с течением времени этот мотив исчез, либо сам Лукиан его отбросил и сделал рассказ более рациональным. В таком случае Комбаб, как и похожие на него Эшмун и Аттис, в реальности был умирающим и воскресающим богом, связывающим мир жизни и мир смерти. Сам Лукиан говорит о двух вариантах развития событий: по одному варианту, богиня действительно полюбила Комбаба, а по другому – никакого вмешательства богини не было, а друзья Комбаба из сочувствия к его горю решили разделить с ним его участь. Вероятно, второй вариант все‑таки более поздний и явился результатом рационалистического осмысления древнего сказания, что стало возможным после грекомакедонского завоевания и глубокого проникновения в сирийское общество греческой философской мысли.
[Закрыть]. И те тоже оскопили себя и стали во всем подражать Комбабу. Так в храме Атаргатис появились так называемые галлы, и позже в установленные дни еще многие юноши пополняют их ряды, чтобы таким способом почтить Атаргатис и Комбаба[556]556
В таком виде, в каком миф о Комбабе передан Лукианом, он является объяснением появления в храме Атаргатис так называемых галлов, оскопивших себя юношей.
[Закрыть].
