Текст книги "Мэрилин Монро. Страсть, рассказанная ею самой"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Иногда я задумываюсь, не зря ли разорвала брак с Джимми, и понимаю, что не зря, в душе я уже чувствовала, что ничего не получается, что еще немного и Джим откажется от своей неугодной супруги. На сей раз я словно опередила и ушла сама.

Но какая же разница, когда ты не нужна ребенком (это очень страшно, но детей редко бросают на улице, их хотя бы подбирают приюты) и одинока уже взрослой, когда не хватает не просто чьей-то поддержки, ласки, доброго слова, а денег на жилье, на чулки, на еду. Я была достаточно взрослой, чтобы никто не считал себя обязанным протягивать мне доллар на гамбургер, вернее, это делали, но в качестве оплаты за определенные услуги. Я всегда просила лучше купить еду, но не платить, почему-то казалось, что стоит взять сами деньги и скачусь так низко, что больше не смогу подняться.

Была еще одна причина – я так верила в свое блестящее будущее, в то, что смогу стать звездой, так уверяла в этом остальных, что возвращаться и просить помощь стало невозможно. Да и у кого просить, если тетя Энн лежала в больнице, Грейс спилась, а мама помогать мне никогда не могла. С семьей Догерти я рассталась и осталась совсем одна.

Я пришла в Голливуд веселой, уверенной в будущем девушкой, готовой улыбаться всем, а через два года была совсем другой. Наверное, в этом виноват не Голливуд, а мои мечты и надежды. Необходимость зарабатывать на нищенское существование и еду даже своим телом, угождать приятелям Шенка, зависеть от Кэрроллов (хотя они очень помогли мне), потом унижаться перед Каргером, заглядывать в глаза всем, кто мог дать работу и возможность не голодать хотя бы еще один день, не могли не сказаться. Улыбка осталась, но теперь она не была радостной, а стала вымученной. Жизнь оказалась куда более жестокой, чем виделась миссис Норме Догерти. Но я продолжала барахтаться, пытаясь выбраться наверх и не скурвиться при этом окончательно. Лучше зарабатывать на гамбургеры в автомобиле, чем в кабинете Занука. Пусть меня зовут шлюхой по натуре, но никто не может сказать, что я брала деньги или приходила к Зануку по вызову в 16.00. Это предмет моей гордости, может, и глупо, но иначе я не могла.

И все-таки, если бы ни Хайд, я бы погибла.

Но сначала о Наташе.

Мэрилин Монро

Наташу Лайтесс многие называли черной вороной. Знаете, так и есть, мне она представляется именно такой, причем очерчивающей вокруг меня границу, которую переступать нельзя. Она полностью подчиняла своему диктату.

Наташа считает, что Мэрилин Монро сделала она, мол, это она поставила мне чуть вихляющую походку, научила говорить, научила вообще играть. В какой-то мере это так, без Наташи я снова запуталась бы в ролях и потеряла веру в себя. Хотя, если вдуматься, именно из-за нее я эту веру и потеряла.

Но попробую по порядку, это тоже становление Мэрилин и мучения Нормы Джин.

Наташа говорила, что она русская, хотя в Америку приехала из Германии. Но у нее действительно были русские корни, а еще она обожала и прекрасно знала русскую литературу и систему Станиславского.

Лайтесс работала на студии кем-то вроде репетитора с неопытными актерами, но поскольку небольшой зарплаты на жизнь не хватало, давала частные уроки актерского мастерства. Наташа некрасивая (этого не отрицает даже она сама), высокая, жилистая и очень энергичная особа. Она уже не играла сама, а только учила других, то и дело напоминая, что некогда работала с самим Рейнхардтом.

Первая встреча с ней была ужасной. В комнате, куда я вошла, сидела строгая, неприветливая дама, которой не было никакого дела до моего неумения играть. Наташа делала вид, что занята чтением, она лишь окинула меня почти презрительным взглядом и кивнула на стул. Я понимала, что она сердита из-за моего опоздания, но я задержалась, потому что долго не могла выбрать, в чем идти. Переодевалась и переодевалась. Не подумайте, что я меняла наряды, вытаскивая их из огромного шкафа, это было всего одно платье на выход и два скромных на каждый день, просто мне то казалось, что я слишком ярко наряжена, то что слишком скромно. Бывает, что и три заношенных платья создают проблему.

Трудно поверить, что «девушка Шенка», как меня звали, не имела достаточно одежды? Но это так. Я уходила от всех, у кого жила, почти без ничего и норковое манто, купленное Шенком, оставила у него дома, словно взятое напрокат. Это страшно удивляло всех, но мне казалось, что так и есть, пока Шенк пользуется мной, он меня одевает, но когда меня зачислили на студию, он перестал быть обязанным меня одевать.

Но к Наташе это не имело никакого отношения, разве что она работала с актерами «Коламбии».

Строгая, какими бывают старые девы, злые на все человечество, она откровенно поморщилась, обозрев мою фигуру. Я заметила, что она вовсе не читает справочник, который держит перед собой на столе, репетитор решила проучить меня за опоздание и заставить также ждать. Я не была в обиде, Наташа имела на это право.

– Прочтите несколько строк. – Наташа протянула мне тот же толстенный справочник.

– Какие?

– Любые! – Ее голос вовсе не стал мягче в ответ на мою растерянность.

Читать справочники вслух – не самое легкое и приятное занятие, особенно под недовольным взглядом старой фурии. Наташа вовсе не была старой, но фурию изображала очень убедительно.

– Громче, я ничего не слышу!

Ей не понравилось все: моя фигура, походка, голос, полное неумение звучно произносить фразы, неумение читать с выражением, даже бугорок на носу! О ярко-красном платье с глубоким вырезом и говорить не стоило. Я не стала объяснять, что другого просто нет, а вырез растянулся, потому что платье одевается слишком часто.

А в отсутствии актерского опыта призналась и в том, что слабый голос, что меня охватывает ступор, стоит зажечься осветительным приборам, а камере начинать наезжать. О себе сказала, что сирота, что очень хочу стать кем-то не столько для успеха, сколько для себя, что мне очень нравится в «Лаборатории актеров», потому что там настоящая игра, а не вихляние бедрами перед камерой…

– Вы хоть понимаете, что от меня требуют невозможного?! За три недели превратить полную неумеху в актрису!.. Этого не смог бы даже доктор Хиггинс!

– Кто?

– Вы не читали «Пигмалиона» Бернарда Шоу?!

Пришлось честно признаться, что нет.

– А что Вы читали? Вы вообще читаете?

– Я очень люблю читать…

Она усомнилась.

– А в театр часто ходите?

– Нет, только в «Лабораторию…».

Наташа буквально застонала:

– Только не говорите, что не слышали о Шекспире.

Она говорила близким к обмороку тоном, но не могла же я лгать, что знаю какого-то там Шекспира наизусть.

– У Вас хорошая библиотека… – Я кивнула на стеллажи, заполненные книгами, и этим, кажется, предотвратила обморок будущей наставницы.

– Толстого?.. Достоевского?.. Знакомы с системой Станиславского?..

При этом имени я чуть оживилась, ничего не зная о Станиславском, я все же слышала это имя в «Лаборатории…».

Оживилась и Наташа, видно поняв, что я не совсем пропащая. После этого она прочитала целую лекцию о русской литературе, русской культуре, системе Станиславского и многом другом. Наташа с жаром говорила о Московском Художественном театре, о Михаиле Чехове, который вынужден жить в Америке, о влиянии Антона Чехова на современную драму… Это был фейерверк знаний, суждений, эмоций… Казалось, судьба свела меня с самой эрудированной, самой замечательной женщиной Голливуда (наверное, так и было), но в то же время она не подавляла, позволяя и мне чувствовать себя причастной к великой культуре, словно я, Норма Джин или уже Мэрилин Монро, сыгравшая в крошечных эпизодах вихляющих задом дурочек, тоже могу что-то сделать для развития этой культуры.

Соучастие… наверное, это потрясло даже больше эрудиции и напора Наташи.

Но она мгновенно опустила меня на землю. Феерическое выступление закончилось утверждением, что я никуда не гожусь! Это было ужасно, словно меня подняли над землей, показали, как все прекрасно, а потом грубо шлепнули лицом в густую грязь!

Я разрыдалась, чувствуя, что если и эта женщина меня бросит, то жить больше незачем. Недоброжелатели говорили, что Наташе только этого и было нужно. Возможно, так, потому что она погладила меня, ревущую в три ручья, по волосам и обещала, что мы будем работать и превратим меня в настоящую актрису.

– Научить играть можно любого, нужно только, чтобы человек хотел этого, не ленился. И еще чтобы ему встретился опытный педагог.

Я обещала желать, не лениться и благодарила педагога. Все это от души. Я действительно очень хотела стать не просто звездой, у которой замечают лишь внешность, а настоящей актрисой, от игры которой люди бы лили слезы или задыхались от эмоций.

Док, конечно, я не помню дословно все, что спрашивала или рассказывала Наташа, что отвечала я, но смысл был именно таким: она показала мне перспективу, объяснила, что я никто, и обещала сделать кем-то. А еще сказала, что у меня прекрасные внешние данные, только нужно прекратить одеваться как шлюха и кое-что подправить в лице.

Я разыскала в библиотеке «Пигмалиона», прочитала и была счастлива, что Наташа решила стать для меня доктором Хиггинсом.

Наташа предоставила мне свои книги, не написанные ею, таких не было, а те, что стояли на полках в ее квартире. Вот тогда я и поняла, что все чтение надо начинать сначала, потому что ни одна библиотечная книга, побывавшая в моих руках, в фаворитах у Наташи Лайтесс не числилась и у нее не имелась. Зато были другие…

Нет, Наташе не удалось приучить меня читать медленно и вдумчиво, я все равно «глотала» книги, получая наслаждение уже от одного того, что держу их в руках. Позже, когда у меня уже появились деньги, я скупала в книжных магазинах все, что привлекало внимание, даже записалась на вечерние курсы по литературе и искусству. Они не давали никакой профессии, были организованы для таких, как я, тех, кто хочет читать хорошие книги и слушать, что говорят о таких книгах умные люди.

А пока это была русская литература… Какое это очарование и удовольствие, Док! Я была совершенно влюблена в тургеневских героинь, обожала Грушеньку из «Братьев Карамазовых», страшно жалела Анну Каренину… Я и сейчас мечтаю сыграть Грушеньку, это по-настоящему женский характер, как мог мужчина так хорошо понять женскую суть? Наверняка ему помогала умная женщина, пусть тайно, но помогала.

Я не очень понимала рассуждения Толстого о русских просторах и русской душе, но Наташа говорила, что это потому, что я не жила в России и не видела этих самых просторов. А о русской душе сама Лайтесс могла говорить часами, утверждая, что она останется непостижимой, сколько бы ни пытался понять. И в ее голосе был настоящий восторг!

– Я должна показать тебя Михаилу Чехову!

– Энтони?

– Нет, Антон Павлович давно умер, а его племянник живет здесь и даже дает уроки актерского мастерства. Михаил Александрович Чехов.

Видите, я даже сейчас выговариваю это с трудом, а тогда жалобно протянула:

– Можно просто Майкл?

Ответом был строгий взгляд и выговор:

– Ты можешь не говорить Александрович, но Михаил научись. Михаил Чехов – это не Майкл Чехов! Это твой Джонни Хайд может разрешать так себя называть!

Джонни Хайд в действительности Иван Хайдабура, его родители в десятилетнем возрасте привезли из России в Америку. Знаете, иногда мне казалось, что Голливуд вообще русская колония, потому что русскими были или имели русские корни почти все мало-мальски значимые люди в Голливуде, и мой Джо Шенк тоже. Михаил Чехов действительно один из немногих, кто не переиначил свое имя, переехав в Америку. Наверное, правильно, кто хотел с ним общаться, мог выучить даже «Александрович», хотя я все равно звала его Мишей, так проще. Наташа говорила, что это слишком демократично, что в России так не принято, но я не понимала, почему демократично, значит, плохо? К тому же мы не в России, а в Америке.

Это Джонни Хайд.

Не смейтесь, Док, он ангел, для меня он ангел.

Я знаю, сколько гадких сплетен и слухов ходило в Голливуде о наших с ним отношениях, знаю, как меня ненавидела его семья.

Джонни очень смешной, знаете, с чего я хотела бы начать рассказ о нем? Хайд брал с меня положенные проценты, как агент! Это тем более нелепо, что он просто содержал меня. Но у Джонни профессионализм прежде всего, он агент милостью Божьей.

Хайд маленького роста и даже по сравнению со мной смотрелся гномом, но он очень добрый гном. Джо Шенк тоже невелик, маленький и Трумэн Капоте, я в жизни встречала много невысоких людей, но они разные. Капоте вот язвительный гном, а Хайд добрый. Во всяком случае, ко мне.

Джонни влюбился с первого взгляда, втюрился без памяти! Я могу так говорить, потому что так говорили все, в первую очередь он сам. Кто для кого был игрушкой? Рядом с Хайдом я чувствовала себя какой-то здоровенной бабой, он вертелся вокруг меня, оберегая от всего, словно пытаясь защитить своими маленькими ручками от невзгод. Джонни сразу поверил в мое будущее, но если Наташа Лайтесс твердила, что мы должны без устали работать, чтобы чего-то добиться, что меня нужно учить играть, то Хайду не нужно ничего!

– Мэрилин, ты должна просто кое-что поправить во внешности, следить за собой и сиять на экране.

Я верила и не верила, меня не замечали на студии, а Хайд говорил о сиянии. С необходимостью следить за собой я согласна, стоило начать есть все и вволю, как на боках откладывался жирок, что при моем небольшом росте совершенно недопустимо, мои кости и так не выпирали углами никогда. Есть люди, особенно женщины, у которых, сколько ни ешь, одни углы, а есть такие, как я, – сколько ни голодай, формы при нас.

Я снова начала бегать по утрам, заниматься с маленькими гантельками – Джонни сказал, что большие брать нельзя, вырастут мышцы на руках, и все будет испорчено, а еще стала следить за своим питанием. Но тогда у меня еще был хороший желудок и хорошая поджелудочная, я их испортила позже таблетками, я это знаю, просто изменить ничего не могу.

А еще Хайд оплатил и заставил меня сделать несколько операций. Было очень страшно, но Джонни убедил, что, если не убрать чертов бугорок на носу, никакой грим не поможет. Я действительно замазывала это безобразие толстым слоем грима, но Хайд прав – не помогало. Кроме того, мне исправили овал лица, добавив в подбородок морскую губку, чтобы линия была ровнее. Сама я ни за что не решилась бы на такую операцию, это все Хайд.

Знаете, какой был шок, когда в зеркале после операции вместо маленького, аккуратного носика, какой мне было обещано, отразилась огромная синяя картофелина!

Голос врача спокоен:

– Прекрасно! Все отлично, у Вас хорошенький носик.

– Что это?!

– Это отек, он быстро пройдет. И на подбородке тоже.

Дни, пока спадал отек, были просто ужасны, я ныла и ныла, страшно боясь, что так и останется, тогда мне играть только разных тетушек Гусынь, не иначе. Кто захочет снимать толстомордую уродину?

Хайд суетился вокруг, как наседка над цыпленком, уговаривал, убеждал, показывал снимки удачных операций, то и дело гладил по руке, по плечу, вытирал слезы.

Мой нынешний аккуратный носик и хороший овал лица – заслуга терпеливого и настойчивого Хайда и мастерства пластического хирурга. Губка потом растворилась, и пришлось подшивать заново, овал чуть изменился, на фотографиях это заметно, лицо словно чуть просело, но тогда я плакала от счастья.

Разве можно отказать такому заботливому поклоннику? Джонни ушел из семьи, снял для нас дом, и я переехала к нему. Он знал, всегда знал, что я его не люблю, что живу из благодарности, но Хайду было достаточно и того. Наверное, это и есть любовь – когда все понимаешь, но все равно готов для любимого человека на любые жертвы.

Какой поднялся крик! Я боялась, что он навредит, но Джонни говорил, что любой скандал идет на пользу популярности. Семья Хайда меня ненавидела, в его агентстве не терпели на дух, отворачивались даже многие знакомые. Дело в том, что у Хайда было больное сердце, настолько больное, что его еженедельно заставляли проходить обследование и требовали не напрягаться, соблюдать строгий режим и избегать любых волнений.

Неволнующийся, спокойный Хайд – это невозможно, Джонни потому и надорвал сердце, что всегда был очень беспокойным. Иначе стать настоящим суперагентом многих кинозвезд нельзя, ему приходилось находить общий язык с такими монстрами, как Занук или Кон, убеждать, уговаривать, настаивать, пролезать в любую щелочку, пробивать двери своей напористостью. Хайд делал это всегда, но почему-то все решили, что именно со мной он надорвался. Даже близкие знакомые говорили, что, продвигая меня, Джонни угробил свое сердце. Это нечестно, потому что он был болен давным-давно.

А уж семья постаралась вылить на меня такое количество грязи, что, обращай я внимание, утонула бы в этом потоке с головой. Понимаю, они очень боялись, что я оттяпаю все деньги Хайда (а он был миллионером!), что Джонни все завещает мне, тем более Хайд вел разговоры о завещании со своим адвокатом. Док, адвокаты, как психоаналитики или гинекологи, они вроде ничего не выдают из своих тайн, но намеками рассказывают о клиентах столько, что и выдавать не нужно.

Вы психоаналитик? Но ведь я говорю правду, Док. Что-то подсказывает мне, что у Вас тоже были случаи, когда чужие секреты становились достоянием гласности по Вашей вине. Док, только не подумайте, что я осуждаю! Нет, нет! Я вообще ничего не хочу знать о Ваших делах, так легче. Простите за невольную обиду.

Док, я хотела спросить только вот что: можно я посоветую вот такой способ работы с клиентами своему психоаналитику доктору Гринсону. Он замечательный, умный, добрый… Посоветую клиентам наговаривать на магнитофон, а потом отдавать ему для прослушивания. Можно? Я не скажу о Вас ничего, пусть считает, что это я придумала. Или нужно честно признаться, чья идея?

Это я ходила в ванную закрывать кран, потому выключала магнитофон. У меня противная домоуправительница – Мюррей, я согласилась на ее помощь, потому что она похожа на мою любимую тетю Энн, но похожа только внешне. Вообще-то это сплав Наташи, Полы и, что самое страшное, – доктора Крис в одном лице. Я потом Вам расскажу о них всех, поймете, какой кошмар жить под приглядом вот такой домашней фурии. Как теперь избавиться, даже не знаю…

Но сейчас я вернусь к Хайду, потому что могу просто забыть, что рассказывала, а что нет. Я вдруг подумала, что научилась у Артура Миллера все раскладывать по полочкам и анализировать. Нет, я анализирую и с Гринсоном, но это как-то иначе, он больше разбирает мои детские страхи, а с Вами я сама, и это вселяет в меня уверенность.

Так вот Хайд…

Мы с Джонни жили вместе, и он старался вести себя как хороший любовник. Хайд думал, что если я выгляжу сексуально, то должна только о сексе и думать. Почему-то никому, даже тем, кто прекрасно меня знает, не приходит в голову, что к нему (к сексу) почти равнодушна. Наверное, это потому, что первым у меня был Джимми Догерти.

Ужасно, но я не могла дать Хайду главного – я не могла полюбить его как мужчину. Любила как старшего брата, как мужа, но не как любовника. Понимаете, это нельзя делать рассудочно, сердце не подчиняется рассудку, сколько бы ни старалась, полюбить по решению не получается. Я не была влюблена ни в кого другого, а потому спокойно жила с Хайдом, но ему нужно было большее.

Много говорили о том, что он хотел на мне жениться, а я отказывалась. Знаете, Док… Джонни очень хотел, чтобы я стала его женой, но мы оба понимали, что это невозможно. Там было все очень сложно и даже запутанно. Я бы вышла за Хайда, но… Он был очень болен, каждое утро боялась увидеть его мертвым, тем более не так давно умерла от болезни сердца тетя Энн, я это страшно переживала. Его семья и друзья меня ненавидели, все вокруг дружно обвиняли меня в его болезни, все считали, что если Джонни умрет, то виновата буду я.

Но главное не это: мы понимали, что стоит мне стать миссис Хайд, как на меня ополчатся все и никто на студию не возьмет вообще. У Хайда был почти миллион, это позволило бы мне безбедно жить и не бегать, выпрашивая роли. Почему-то считалось, что получить эти деньги я могу только став его женой. Но почему? Это нелепо, ведь Джонни мог просто назвать меня основной наследницей в завещании или даже заранее перечислить эти деньги на мой счет. Никому не приходит в голову поинтересоваться, почему он этого не сделал. Да, говорил с адвокатом, но ведь так и не назвал меня наследницей, даже когда лежал в больнице перед смертью, всего лишь просил свою помощницу Халловей, чтобы его семья относилась ко мне как к родственнице. Это было нелепо, потому что меня просто ненавидели, и изменить их отношение ко мне было так же невозможно, как мое к нему.

И все-таки он предлагал мне стать его женой, а я отказалась. Одни посчитали меня настоящей дурой, другие слишком самоуверенной зазнайкой, третьи увидели в моем отказе какой-то сверхрасчет и радовались, что я проиграла. Но я не играла, Док, я правда не играла. Мне очень нужны деньги, они всегда нужны, а тогда тем более. Хотя бы часть наследства Хайди дала бы возможность забыть о хлебе насущном и учиться актерскому мастерству.

Никто ничего не понял, даже Наташа Лайтесс и близкие друзья Хайда. А ведь все так просто! Наташа считала, что я должна учиться актерскому искусству по-настоящему, серьезно заниматься, играть в театре и забыть о ролях пошлых блондинок с приоткрытым ртом и выпяченной грудью. Хайд был готов покупать мне вещи, завещать свое состояние, дать свое имя, выбивать роли, унижаться ради меня перед власть имущими в Голливуде, он готов был угробить ради моего будущего свое сердце, свою жизнь, но он категорически не желал, чтобы я становилась драматической актрисой!

Док, понимаете разницу? Джонни не считал меня способной играть роли вроде Корделии или Грушеньки, говорил, что Электра не для меня, что я комическая актриса, что мне нужны роли, в которых я бы позволяла собой любоваться. Я не хотела просто позволять любоваться своим телом. Хайд злился:

– Не телом, Мэрилин, а своей аурой, понимаешь, у тебя есть аура, притягивающая к экранам всех. Это скоро заметят, не могут не заметить на студиях, ты будешь нарасхват, несмотря на всю ненависть руководителей! Мэрилин, не стоит окунаться в серьезное искусство, оно хорошо, но не для тебя. Не всем быть великой Дузе, это не твое.

Я обижалась:

– Не хочу быть просто глупой блондинкой! Не хочу просто демонстрировать свою ауру на экране! Я хочу играть, Джонни, играть, понимаешь?!

Он понимал, но слишком любил меня, чтобы откровенно сказать, что я бездарь. К тому же Наташа в это время твердила совсем иное: для актера главное школа, которая сможет проявить его божественную искру. Только серьезная, упорная учеба способна явить миру Мэрилин-актрису, а не просто красотку. Наташа с Джонни учили противоположному, и просто наступила минута, когда мне пришлось выбирать.

Я хотела играть, а значит, учиться, я хотела стать божественной Дузе, а не блондинкой с аурой. И я ушла от Джонни, сказав, что подвергаю его здоровье опасности.

И все-таки почему он не сделал меня миссис Хайд и наследницей своих денег? Когда Джонни сказал, что я должна сделать операцию по перевязыванию труб, чтобы не делать аборты, я категорически отказалась. Это означало не иметь детей совсем.

– Ты надеешься иметь детей? Мэрилин, ты сделаешь такое количество абортов, что никаких детей не будет.

Я не хотела верить Джонни, хотя тогда о детях не думала, просто не желала, чтобы меня воспринимали только как красивую куклу.

– Я оставлю тебе свои деньги…

Я отказалась от его денег и права называться миссис Хайд, твердя, что всего добьюсь сама и стану актрисой, высокооплачиваемой актрисой.

– Только не стремись играть сложные роли, не стоит, тебе будет трудно.

– И трудные роли тоже играть буду, Джонни. Я научусь.

Он сокрушенно покачал головой:

– Я думал, ты умная девочка…

Но я точно знала, что после этого разговора Джонни стал уважать меня больше. Я переехала к Наташе, а он забегал по кабинетам руководителей студий с удвоенным азартом, стараясь раздобыть мне роль, в которой я смогла бы покорить Голливуд.

Шенк считал меня дурой, удивляясь моему упорству:

– Мэрилин, ну что тебе стоит немного побыть миссис Хайд, ведь ты же все равно спишь с Джонни.

Я не понимала, чего не понимают они:

– Сплю, просто сплю, причем когда захочу сама. А став миссис Хайд, перестану себя уважать. Получится, что Джонни купил меня.

Джонни не покупал меня, хотя дарил дорогие подарки, например норковый палантин, который я потом продала, чтобы помочь Наташе, когда ей срочно понадобились деньги.

Я не знаю, чем Хайд все же взял Занука, наверное, даже у железного Даррила дрогнули нервы при виде едва живого Джонни, и он согласился на мои съемки в небольшой роли. Хайд просил долгосрочный контракт, но Занук поставил условием сначала маленькую роль, видно не желая рисковать.

Ах, если бы не Джонни, я никогда не сумела бы пробиться на экран, никогда! Он уже знал, какую роль я буду играть. Потом расскажу о съемках этого фильма и о своей роли, она важна, хитрый Хайд точно подобрал фильм и роль. Узнав, что Джозеф Манкиевич готовится к съемкам фильма по роману Орра «Мудрость Евы», фильм потом назвали «Все о Еве», он настоял, чтобы Манкиевич дал мне роль мисс Кэсуел.

Сначала я даже сопротивлялась, это было настолько далеко от того, чему меня учила Наташа Лайтесс и о чем мечтала я сама, что брало отчаянье. Снова проходная эпизодическая роль почти никчемной блондинки, к тому же не слишком успешной актрисы. Понимаю, что нет маленьких ролей, есть плохие актеры, но снова эпизоды, снова на задворках, снова блондинка…

Хайду стоило труда уговорить сначала Занука, потом Манкиевича, а потом меня. Сейчас мне стыдно и горько, когда вспоминаю усилия Джонни и то, как я сама им противилась. Он внушал: лучше сыграть проходную роль в фильме режиссера, уже имеющего «Оскара», чем заглавную в фильме, который через день после выхода на экраны забудут не только зрители, но и критики. Синица в руках предпочтительнее журавля в небе!

Я хотела журавля, даже не одного журавля, а целый журавлиный клин, я жаждала успеха, оглушительного, жаждала, чтобы мной восхищалась вся Америка, и не желала перебиваться эпизодическими ролями, даже в фильмах оскароносных режиссеров. Хайд настоял, убедил всех, и Занук заключил со мной договор на неделю съемок с оплатой 500 долларов в неделю. Снимали мы чуть больше, но это не важно.

– Мэрилин, пойми, это начало, Занук допустил тебя на студию, после фильма он заключит с тобой опционный контракт на семь лет!

– У меня уже был контракт на семь лет, который попросту не стали продлевать через год. Джонни, мне нужен не контракт, а роли!

– И роли будут, только не опускай руки, только работай над своей внешностью.

И снова Хайд говорил о внешности, он открыто твердил, что я смогу добиться успеха как Мэрилин Монро, но совсем не как Норма Джин или драматическая актриса. Я не могла ссориться с Джонни, а чтобы он не понял мое разочарование, старалась не так часто с ним встречаться.

К сожалению, это получилось довольно легко, потому что Хайд все же попал в больницу, куда меня по распоряжению родственников просто не пускали.

Фильм сняли, Хайд оказался прав во всем: после съемок Занук согласился подписать со мной долгосрочный контракт, который Джонни успел подготовить, но не успел увидеть подписанным. К едва живому Джонни приехал его брат Алекс, он был настроен против меня, требовал, чтобы Джонни не оставлял мне и цента. Мне не были нужны деньги Джонни, мне нужен был он сам. Как в дни болезни я жалела, что не слушала своего наставника! Ведь если бы я оставила в покое свои мечты о славе, вышла за него замуж и увезла куда-нибудь, где он мог подлечить свое сердце, может, Хайд и был бы жив?

Хотя, размышляя сейчас над всем этим, я понимаю, что сам Хайд не смог бы жить в сельской глуши, спокойно наблюдая, как по небу плывут облака, и слушая, как щебечут птицы. Такая жизнь не для Джонни, он жил, пока работал, и то, что последней работой оказалась я, хоть и ускорило его гибель, но не было ее основной причиной. У Джонни уже было надорванное сердце.

И все же в его болезни и гибели обвинили меня. Брат относился ко мне еще хуже, чем бывшая жена и сын Хайда, это он распорядился не пускать меня в палату даже тогда, когда сам Джонни звал меня. Мне потом рассказывала Дона Халловей, что Джонни просил хотя бы попрощаться. Они попытались не пустить меня и на похороны, но мы с Наташей обманули охрану и сумели туда попасть. Мне было плевать, что могут выгнать с позором, мой Джонни умер, и я рыдала на его могиле как сумасшедшая. Никто не посмел прогнать меня. Все ушли, а мы с Наташей сидели дотемна, пока служащие кладбища не попросили прочь.

Мне было совершенно все равно, кто и что подумает, считают ли меня распутной, развратной захватчицей. Я ничего не получила по завещанию Хайда, а все подаренное им оставила в доме, из которого выехала, мне не было нужно ничего, потому что не было самого Джонни.

Но я не могла не корить себя. Понимаете, Док, у Джонни было слабое сердце, если бы он не переживал из-за меня так сильно, то мог бы прожить еще. Но больше всего я корила себя за то, что не прорвалась к нему в больничную палату. Нужно было раскидать всю охрану, зубами загрызть всех, кто мешал, но пробиться! И пусть бы потом хоть в тюрьму сажали. Но я отступила, не стала сопротивляться, понимаете, я предала Джонни! А он так звал меня!

Док, да я плачу, я всегда плачу, когда вспоминаю, что он звал меня и не мог дозваться. Джонни, который как никто другой всегда приходил мне на помощь, который последний год жил только ради меня, моих будущих успехов, который верил в меня, звал, а я испугалась охраны!

Вы не представляете, в какое я впала отчаянье, когда услышала об этом от Халловей. Весь мир перестал существовать, ничто не казалось важным и нужным.

Наташа обнаружила меня в спальне (хотя вообще-то я спала на тахте в крошечной гостиной ее квартирки) с полным ртом таблеток, которые не удалось проглотить без воды, а идти в кухню за водой я не рискнула, чтобы не передумать. Она должна была вернуться много позже, но что-то почувствовала и отменила занятие.

Наташа рассказывала, что, увидев у меня во рту вязкую розовую массу, сначала едва сама не потеряла сознание, но потом решительно разжала мои зубы, вызвала рвоту и основательно промыла желудок. Я не успела проглотить много снотворного, довольно быстро пришла в себя и принялась убеждать перепуганную наставницу, что вовсе не собиралась кончать жизнь самоубийством, а лишь хотела заснуть.

Вспоминать это очень тяжело, не так часто в моей жизни встречались те, кто помогал и заботился, как Джонни Хайд, практически ничего не требуя взамен. Я не могу больше вспоминать сегодня…