Текст книги "Мэрилин Монро. Страсть, рассказанная ею самой"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Де Динс пригласил меня поработать на натуре и увез за город. Я уже проходила съемки на природе с Конновером, но с Де Динсом все совсем иначе. Никаких наигранных поз, никаких заученных движений, все естественно и безумно красиво, а еще целомудренно.

Голосование на шоссе босиком и в довольно растрепанном виде (мы страшно мешали движению, но ни один водитель не возмутился, все терпеливо ждали, принимая меня за звезду) не производило впечатления «девицы с шоссе», казалось, мой велосипед просто упал с обрыва и мне нужна помощь. Многие водители, вынужденные ждать, так и решили, наперебой предлагая нам подвезти до города.

На фотографии у забора, где у меня открыт живот, потому что рубашка завязана прямо под грудью, ничего крамольного, просто девушка только что возилась с козленком или лошадью и сейчас вернется в дом. Кстати, козленок, вернее, ягненок тоже был, он такой миленький и так доверчиво прижимался ко мне, вовсе не протестуя, что его снимают.

Всем снимки очень нравились, кроме семейства Догерти. Если честно, то возмутись Джимми основательно, запрети он мне любые фотосессии или общение с Андре, тогда я еще послушалась бы и не знаю, как сложилась бы моя жизнь. Но приехавший в отпуск Джим равнодушно разглядывал фотографии, на которых я действительно хороша, равнодушно слушал мои рассказы об успехах в карьере фотомодели, равнодушно отбрасывал в сторону журналы, на глянцевых обложках которых красовалась его жена. Ему было все равно.

В большой степени именно равнодушие мужа подтолкнуло меня согласиться с предложением Андре Де Динса отправиться в новое путешествие, только теперь уже подальше, причем на Рождество.

Я ждала бури, опасалась, что Джим побьет меня, опасалась скандала, готовая отступить при первых признаках недовольства, а столкнулась… только с неудовольствием по поводу своего отсутствия на Рождество. Нет, возмущалась Этель Догерти, ужасалась тетя Энн, злился и сам Джим, но он не сказал мне ни слова. Не стукнул кулаком, не запер меня в квартире, не побил, в конце концов. Джим злился молча, что разозлило меня тоже. Я уехала с Андре на съемки.

Мы объездили чуть не все Западное побережье, посетили многие штаты, фотографировали на пляже и в пустыне, в горах и у водопадов Йосемитского национального парка.

Конечно, Андре очень хотел, чтобы я стала его любовницей, я долго держалась, но все решила встреча с мамой. Во время телефонного разговора с Грейс та сообщила, что Глэдис выпустили из больницы и она живет в Портленде в штате Орегон. Мы были совсем рядом, в штате Вашингтон, и решили заехать проведать мою маму.

Это была ужасная встреча! Дело не в том, что мы давно не виделись и Глэдис просто не узнала меня, она была безразлична ко всему. Жалкая, потерянная женщина даже не протянула навстречу руку, не приподнялась с плетеного кресла. Она не обняла меня в ответ, не посмотрела фотографии, не взяла принесенный подарок.

Мы не знали, что делать и о чем говорить, Андре страшно нервничал, не в силах мне помочь. Когда я просто опустилась на пол у ног матери, размышляя, как быть, она вдруг тихо произнесла:

– Я хотела бы жить с тобой, Норма Джин.

Трудно передать мой ужас от этих слов. С одной стороны, я понимала, что не должна бросать беспомощную мать вот в таком состоянии одну, с другой, куда могла бы забрать, в крохотную квартирку, в которую вернется после увольнения Джим? Но там и кровать-то одна. Да, я уже зарабатывала достаточно, чтобы содержать и маму тоже, но это значило забыть о своей мечте, забыть о возможности стать еще кем-то.

А карьера фотомодели невечна, довольно скоро меня перестанут снимать так интенсивно, и можно снова оказаться не у дел. Тогда снова завод и нищета. И как Джим, который недоволен моей карьерой, отнесется еще и к необходимости терпеть в доме душевнобольную тещу?

А Андре вдруг стал говорить, что мы скоро поженимся и переедем в Нью-Йорк! Это означало отказ в помощи моей матери. Мне стало плохо, я попыталась смягчить заявление Андре, как-то обещать помочь.

– Мама, мы скоро увидимся с тобой снова.

Если бы я могла, наверное, забрала бы ее сразу, хотя очень страшно взваливать на себя такой груз ответственности. Но я сама зависела от всех: Андре, Джима, Этель, Энн…

А еще очень страшно видеть перед собой, возможно, собственное будущее. Разве не была безумна бабушка, брат мамы, отец бабушки?.. В моей семье у предков достаточно много примеров странного помешательства, это какой-то уход в себя, когда человек и существует на Земле, но его словно нет. Меня часто упрекают, что я отсутствую, внешне присутствуя. Джонни Хайд даже говорил, что мне нельзя заниматься актерством серьезно, потому что это подразумевает копание в психике, что я должна играть легкие, комедийные роли. А я очень люблю психоаналитиков, люблю читать Фрейда и разбираться, что чувствую и почему. Это плохо и вредно? Может, Хайд был прав? О Хайде я Вам расскажу потом, он замечательный и много для меня сделал.

Всю дорогу обратно я проплакала, Андре старался утешить меня во всем, мы стали любовниками. Это совсем не то, что Джим, я чувствовала, что со мной спят не по супружеской обязанности, а по любви. Наверное, Джимми тоже любил меня, но как-то иначе, как свою жену, которую любить положено.

Поездка меня сильно изменила, даже сильнее, чем все предыдущие месяцы учебы и работы фотомоделью. Я стала неверной женой и вдруг осознала свою ответственность за кого-то еще.

Дома ждал разъяренный Джим. Его наконец прорвало, но Джимми не поднял руку, он просто устроил один за другим несколько скандалов, требуя, чтобы я прекратила сниматься и разъезжать по всей стране с мужиками. Ему нужна нормальная жена, а не фифа с журнальных обложек, я должна родить ребенка и прекратить фривольные съемки!

Впервые я огрызнулась.

– Какого черта?! Тебя нет дома два года, а я должна сидеть на пороге и ждать? Я тоже хочу жить и зарабатывать деньги. Что плохого в том, что я снимаюсь?!

Мы поссорились, а потом, к моему ужасу, показалось, что я в положении. Несколько дней я просто сходила с ума, все складывалось так плохо, что не придумаешь, как выпутаться. Я даже не могла точно сказать, от кого этот ребенок, он мог быть и от Де Динса, чего Джимми не простил бы мне никогда. Всю жизнь быть под таким подозрением или развестись и воспитывать ребенка одной, как это делала моя мама? К тому же существовала и она сама, забрасывавшая меня письмами с просьбой позволить приехать и жить со мной.

Андре Де Динс и его любовь отошли на задний план. Я знаю, он признал бы ребенка своим, хотя тоже сомневался в отцовстве, но ему не нужна Глэдис Бейкер, значит, всю жизнь мучилась бы совестью я.

Слава богу, опасения оказались напрасными, беременность с непонятным отцовством не состоялась, с души свалился хотя бы этот камень.

Джим отбыл на свой корабль, в этот раз я уже не провожала его со слезами на глазах и не цеплялась за рукав, умоляя не бросать. Мы оба понимали, что следующий приезд будет означать развод. Просто Джим поставил меня перед выбором – либо он и семья, либо карьера, жена с обложки ему не нужна. Я была не против развода, понимая, что нормальной семьи уже не будет, но, как всегда, не решалась сделать это сразу.

Но теперь я не могла спокойно жить, зная, что моя мать где-то там в плохоньком отеле одна-одинешенька и очень хочет переехать ко мне. Прекрасно понимала, что ни на какую работу ее не возьмут (она писала мне, что постарается сразу же устроиться на киностудию снова на обработку пленок, потому что не потеряла навыки), никто не станет связываться с женщиной, пробывшей в психушке столько лет.

Понимала и то, что Глэдис будет страшной обузой для меня, а также то, что это станет последней каплей, которая переполнит чашу терпения Джимми. Хотя последнего как раз не боялась, пусть, все равно развод. Но я уже не могла оставить маму без помощи. Знаете, пока не видела ее вот такой – беспомощной и ни на что негодной, – думала о Глэдис спокойно, как о чужом человеке, но теперь картина безучастно сидящей в кресле женщины не выходила из головы. Вопреки всем советам – тети Энн, Грейс, даже Снайвли – я отправила маме деньги, чтобы расплатиться с долгом за отель и купить билет в Лос-Анджелес.

В крохотной квартирке две комнатушки и всего одна кровать, где и стали спать мы вдвоем. Конечно, я могла выкинуть что-то из мебели и поставить вторую кровать, оставив большую для нас с Джимом, но я этого не сделала. Приехав в очередной раз на побывку (он теперь служил неподалеку от дома), Джим застал дома Глэдис, а на кровати ее ночную рубашку. Безо всяких объяснений Джим развернулся и полчаса спустя жил дома у своей матери. Слово «развод» прозвучало твердо. Я понимаю, что ему вовсе не нужна самостоятельная жена, уже не подвластная его воле и приказам, к тому же с таким довеском, как сумасшедшая мать.

Мы остались с мамой, а Джим снова ушел в море.

Но мама долго в нашей квартирке не прожила, она сама почувствовала, что ей лучше, когда вокруг больничные стены. Глэдис забрали в клинику в Южной Калифорнии.

Тогда я не понимала, что это такое, пока сама не оказалась в клинике. Правда, мама жила в обычных условиях, а я была в палате для буйных помешанных (это устроила доктор Крис, я потом расскажу!), но все равно психушка есть психушка. Я старалась присылать туда деньги, даже когда у меня самой нечего было есть, а потом, позже, когда появились средства, перевела ее в частную клинику.

Мама так и осталась беспомощной, все понимающей и даже помнившей, но не способной что-то сделать самостоятельно, а уж решить тем более. Даже дети сами решают, как им быть, а человек с вот такой болезнью не способен. Что это за безволие, не знает ни один врач. Психиатры не знают, что за болезнь эта заторможенность, эта беспомощность, не знают, чем и как лечить. Они радуются только тому, что Глэдис безопасна.

Я ни на одну минуту жизни не забывала, что случилось с моей мамой, какой она стала. Правда, не помню, какой была, но ведь была нормальной, если даже работала на киностудии? Неужели сумасшествие – это действительно проклятье нашего рода и оно когда-то захватит и меня саму?! Только не это!

Знаете, рассказывая о своей матери, я вдруг поняла, почему так доверяю Вам. Со мной работали многие психоаналитики и наставники, но сейчас я вдруг поняла, что никто не сделал главного – не вселил в меня уверенность, что я могу сама! Я спотыкалась, и мне тут же подставляли руку, я забывала текст – подсказывали, не знала, как играть, – объясняли, надзирали, наставляли, диктовали, все говорили, что сейчас помогут, но никто, никто не сказал:

– Малышка, ты сможешь сама!

Вы первый, кто сказал:

– Вы во всем разберетесь сами, все сами поймете.

Док, Вы поверили в то, что я могу сама, потому что плохо меня знаете или я действительно могу?

Сейчас кажется, что могу.

Это я поняла, когда задумалась над поведением моей мамы.

Я давно оплачиваю ее содержание в хорошей частной клинике, уход за ней, но я знаю, что она не живет, а существует, беспомощная сама перед собой. Ей ежеминутно нужен не просто наставник, а почти поводырь, который бы указывал, что делать, о чем думать, как поступать. ОНА НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ САМА, понимаете?

Сейчас я вдруг поняла, что все мои помощники и наставники низвели меня до подобного состояния! Я ничего не могу сама! Нет, я могу жить, даже играть, но для всего мне нужно чье-то одобрение, чья-то поддержка, чье-то наставление.

Док, это страшно, Вы даже не представляете, насколько это страшно! В кого я превращаюсь – в куклу-марионетку или в мамино подобие?!

Наверное, потому вот эти пленки, попытки рассказать о себе, разобраться без чьих-либо вопросов, указаний, наставлений возрождают меня. Вы первый, кто поверил, что я смогу. Когда-то в меня поверила мисс Снайвли, но это было так давно…

Я должна все это обдумать, осознать. Сама, Док, сама!

Мама переехала в клинику, я осталась одна. Мне очень хотелось начать новую, совсем иную, чем до сих пор, жизнь.

Оставались две препоны – мой муж Джимми Догерти, который вот-вот вернется и прервет мою карьеру фотомодели, и моя мечта стать киноактрисой, даже звездой.

Однажды я поделилась этими проблемами с мисс Снайвли. Та согласилась, что, если хочешь попасть на киноэкран и стать звездой, нужно решиться и многим пожертвовать, а еще быть готовой к немалым трудностям. Трудностей я не боялась, жертвовать была готова, оставалось решиться.

– Я не могу просто развестись с Джимом, это будет нечестно.

– Но и оставаться с мужем ты тоже не можешь, Норма Джин. Супруг не позволит тебе сниматься, а ты уже привыкла и к вспышкам камер, и к вниманию, и пусть и к небольшим, но свободным деньгам. Представь, что снова придется ожидать возможности купить себе новые чулки и ходить в них целый сезон…

Мисс Снайвли была права и неправа одновременно. Разведясь с Джимом и пустившись в свободное плаванье в Голливуде, я большую часть года была вынуждена вообще ходить без чулок, потому что не имела денег на них даже раз в сезон. И сыта не бывала неделями, а деньги имела крайне редко и совсем крошечные, пока не стала получать зарплату на студии.

Но она была права в том, что я уже не могла быть прежней, не принимала жизнь в семье Догерти, какую вела мать Джимми Этель. Нет, из меня никогда не получилась бы добропорядочная миссис Догерти, я бы испортила Джиму жизнь.

Зато появилась зацепка: на голливудских киностудиях предпочитают не связываться с замужними женщинами, опасаясь беременностей. Конечно, это смешно, потому что до актрисы мне было так же далеко, как и до роскошных особняков владельцев студий Голливуда, но я ухватилась за эту зацепку и отправилась оформлять развод в Лас-Вегас, где сделать это было совсем нетрудно, даже в отсутствие мужа.

Отсутствие Джима тоже стало своеобразным козырем. Война закончилась, он был не столь уж нужен на флоте, мог бы и вернуться, но Джим явно не торопился. Когда симпатичная молодая женщина страдальческим голоском сообщает, что хотела бы развестись с супругом, который не торопится к ней, предпочитая где-то там других, у судей возникает желание защитить малютку.

Единственный вопрос:

– Вы намерены жить в нашем штате?

Я не намерена, и почему судья спросил, не знаю, может, потому что разводить тех, кто бывает в их штате наездами, нельзя, а может, просто имел какие-то виды… Я сделала честные глаза:

– Да, я сняла квартиру и поселюсь в Лас-Вегасе, мне здесь нравится.

Вообще-то после такого заявления меня следовало отправить к мужу под присмотр в наручниках, потому что Лас-Вегас не то место, где молодые женщины ведут себя образцово, но судья, видно, привык ко всему, кивнул.

Оставалось только дождаться положенного времени, чтобы получить документы о разводе, мне не стали его затягивать. Это существенно, потому что Артуру пришлось ждать немало времени, пока его развели с женой. Я знаю многих, кто долго добивался нужного решения даже в Неваде. Но мы с Джимом не столь важные особы, чтобы насильно удерживать в браке.

И словно чтобы я не передумала, в Лас-Вегасе произошло событие, словно подсказавшее мне будущий успех.

В Лас-Вегасе снимал какой-то фильм (я не удосужилась поинтересоваться какой!) Рой Роджерс. В ожидании документов от нечего делать я много времени проводила на улицах, глазея на красивую жизнь и на киносъемки. И в какой-то момент окружающие приняли меня за актрису, попросив автограф. Я объяснила, что никакого отношения к кино не имею, не поверили, парни даже обиделись, решив, что набиваю себе цену. Пришлось расписываться даже на их ковбойских шляпах!

А потом меня позвали на родео, и мы пошли обедать большой компанией, в которой был и король ковбоев Рой Роджерс, который тоже принял меня за актрису, пусть и начинающую. Когда Рой разрешил мне прокатиться на его лошади, я почувствовала, что взлетаю к небесам. Обожаю его фильм «Под западными звездами»! Тогда Рой был кумиром всей Америки.

Король ковбоев поил нас своим фирменным коктейлем, правда, я просила не наливать в мой стакан «Гренадера», надо мной смеялись, потому что без «Гренадера» остаются только кола и лед.

К вечеру я не сомневалась в своем великом будущем, в том, что стану звездой, непременно стану, а потому совесть из-за развода с Джимми Догерти меня уже не мучила. Пусть Джим простит меня, но ведь мы не любили друг дружку, вернее, любили, но как-то по необходимости. Мой муженек не страдал от тоски и ревности у себя на корабле, ведь он действительно не слишком спешил демобилизоваться даже после окончания войны. Мы развелись летом 1946 года, когда все, кто торопился к своим семьям, давно были дома.

Так я снова стала свободной. И снова одинокой, но теперь я таковой себя не чувствовала, моя мечта начала осуществляться, и некогда было страдать. Вернее, я страдала, но из-за другого.

У моего ухода из фотомодели в Голливуд была еще одна причина кроме опасности завязнуть в тягостной семейной жизни. Я примелькалась. Слишком много снимков для слишком большого количества журналов привели к тому, что мои лицо и фигура примелькались, перестали вызывать большой интерес у читателей. Нельзя все время фотографировать одних и тех же, предстояло либо уезжать из Лос-Анджелеса, чтобы начинать карьеру фотомодели в другом месте, либо пробовать себя в кино.

Я выбрала второе, все-таки это была моя мечта, к тому же в Лос-Анджелесе Голливуд.

О Голливуде в следующий раз, это очень большой и серьезный разговор.

Голливуд

Голливуд… Это самое непостижимое место на свете. В нем есть все: блеск и отчаянье, роскошь и откровенная нищета, чувства и фальшь, правда и ложь, невероятный успех и столь же сокрушительные провалы… Спросите любого актера, и он ответит, что в Голливуде никогда нельзя знать наверняка, что ждет тебя завтра. Все мечтают о славе и успехе, но никто не может быть уверен, что они надолго, если вообще будут.

Вряд ли Вы связаны с Голливудом, но даже если это так, я все равно расскажу о нем, об этом монстре, производящем сказки сотнями и ради этого уничтожающем людей тысячами. Да, да, уничтожающем, потому что назвать живыми тех, кого Голливуд перемолол и выплюнул, как ненужную вещь, не повернется язык. Если кто-то сумел остаться на ногах после такой мясорубки, то он сделан из стали высочайшей пробы.

В Голливуде нет середины – либо все, либо ничего. Те, кто годами играют роли из нескольких слов, показываясь позади главных героев только ради того, чтобы не пустовала площадка, не живые люди, это манекены. Пока молоды, манекены мечтают вырваться в звезды, а когда время прорыва уходит, умирают внутри. Свет софитов на площадке выжигает душу куда сильнее любого пожара.

Есть те, кто попадает в Голливуд со сцены или со съемочных площадок Европы, они другое дело, они не видят самых низших ступеней, как не видят их самих те, кого приводят за руку покровители.

Меня никто не приводил и никто не приглашал, я пришла сама, а потому должна была пройти все круги унижения и пыток. Нужно иметь очень стойкий характер или безумно мечтать сниматься в кино, чтобы вынести то, что уготовано девушкам, появившимся на пороге любой из голливудских студий без покровителя или запаса сыгранных где-то ролей.

Десятки кастингов для самых разных фильмов, бесконечные «Сегодня для Вас ничего нет», «Мы перезвоним», «К сожалению, пока ничего»… Не верьте этим сожалениям, служащие отделов по набору сотрудников произносят такие фразы, как хорошо заученную роль.

Тысячи девушек, робких и нахальных, растерянных и самоуверенных, действительно красивых или только думающих, что они такие, рослых и маленьких, худых и толстых, самых разных обивают пороги киностудий в надежде стать хотя бы старлетками с ролью в два слова, а то и вовсе без слов. Только бы взяли, только бы заметили.

Что такое старлетки? Каждая студия набирает по нескольку десятков симпатичных девушек и юношей, чтобы при необходимости заполняли собой задник съемочной площадки, а еще мелькали на разных приемах и праздниках, улыбаясь гостям и создавая приятную атмосферу. Старлетки получают постоянную заработную плату, которая позволяет хоть как-то существовать, имеют возможность наедаться на приемах и надевать студийную одежду. Это большое подспорье, потому что выпить шампанское или съесть что-то вкусное с зарплатой старлетки можно только там.

Большинство старлеток так никем и не становятся, они годами ждут случая быть замеченными, переходят из студии в студию и ничего не получают. Считается, что старлеткой можно пробыть половину жизни. Ничего подобного, потому что каждые полгода договор возобновляется, и нет никакой гарантии, что тебе предложат его продлить.

Вы меня понимаете, Док? Это жизнь в подвешенном состоянии, когда ты не знаешь, будешь ли сыт завтра и не окажешься ли через полгода на улице, потому что нечем платить за жилье.

Но даже среди старлеток есть градация. Те, кто хоть изредка имеет роли со словами, считаются счастливицами, они почти закрепились. Большинство после первого года оставались ни с чем. На студии «Фокс», куда я набралась смелости прийти, компанию старлеток называли «конюшней», она насчитывала по семьдесят девушек и семьдесят молодых людей. В «конюшне» надо быть послушной, не отказываться ни от какой работы и ни от каких приглашений, какими бы шокирующими и непристойными они ни выглядели, боссы не любят строптивых лошадок.

Когда смотришь на холмы, покрытые лесом, то не различаешь в этой темно-зеленой массе отдельных деревьев. Разве можно заметить, что вон то ровное и стройное. А рядом довольно кривое и с неровной вершиной? Так и в «конюшне», среди семидесяти красивых девушек заметить одну очень тяжело.

Но все равно это хорошая система, она позволяет хотя бы попробовать себя в кино. Старлетки получают содержание – 75 долларов в неделю в первые полгода, потом, если договор продлевают, оплата повышается каждые полгода на 25 долларов и к концу седьмого года (на столько может быть заключен контракт) она достигает 1500 долларов в неделю. Конечно, всех манят призрачные 1500 долларов в неделю, они кажутся огромными (по сравнению с 75), никто не задумывается, что контракт может быть и не продлен.

Но даже 75 долларов в неделю позволяли снимать комнатку в общежитии, основанном женами киномагнатов именно для вот таких будущих звездочек или неудачниц, чтобы они не ошивались на улице и не попадали куда попало. Все равно ошивались и попадали, потому что жить на что-то надо.

По сравнению с оплатой труда на заводе и 75 долларов были сказочными деньгами, но как фотомодель я зарабатывала больше. Однако какими бы привлекательными ни были мои снимки для журналов, на скольких бы обложках я ни появлялась, никто в кино не звал и главных ролей не предлагал. Идти и просить пришлось самой.

Теперь после стольких занятий в модельном агентстве мисс Снайвли и позирования перед камерами я считала себя способной произвести впечатление на любого продюсера, который только встретится. Я умела хорошо позировать, неужели не сумела бы сыграть? Это казалось так просто – выйти под свет софитов и произнести нужную фразу. Если я чего-то не умела, то рассчитывала, что подскажут и научат.

О том, что меня могут не взять или не заметить, даже не думалось. Это в агентство к мисс Снайвли я шла на трясущихся ногах, теперь уже была немного уверена, тем более после встречи с Роем Роджерсом в Лас-Вегасе. Мне и в голову не приходило, что Рой просто был любезен с хорошенькой молодой женщиной, ему это ничего не стоило, а обещать успех в Голливуде можно кому угодно.

Но храброй я была только до того момента, пока не открыла дверь студии «ХХ век – Фокс». Почему именно этой? Снова помогла мисс Снайвли, ее приятельница подсказала, к кому обратиться именно в этой студии – к Бену Лайону, который занимался подбором новеньких. Если бы не стали разговаривать, отправилась на следующую, потом еще… пока не выдохлась или не потеряла веру в себя окончательно.

Но мне повезло.

Оказывается, на прием к руководителю актерского отдела студии нужно записаться. Я записана не была, но секретарь, окинув меня внимательным взглядом с ног до головы, мило улыбнулась и попросила подождать. Потом по селектору связалась с Беном Лайоном, позже ставшим моим приятелем, и сообщила, что некая красивая девушка хочет его видеть. Видно, Лайон разрешил войти, что мне и было предложено сделать.

Вот теперь ноги затряслись основательно, хорошо, что Бен предложил сесть, иначе я просто позорно грохнулась бы на пол. Но руководитель актерского отдела так часто видит перед собой перепуганных девушек, желающих стать актрисами, что привык ко всему, он оглядел меня, как и секретарь, и улыбнулся:

– Чего же Вы, собственно, хотите?

Как я умудрилась выдавить из себя ответ, не заикаясь, не помню.

– Хочу попасть в кино.

– Вы уже в кино. Расскажите о себе.

Пришлось врать, не могла же я сказать, что отца не знаю, вернее, он отказался от меня совсем, а мама в психушке. Сказала, что сирота, жила у родственницы, была недолго замужем. Образование? Только школа… О том, что окончить ее не удалось, тоже пришлось промолчать. Но Лайона это интересовало мало.

– Где Вы живете?

– В Студио-клаб…

Он удовлетворенно кивнул, словно Студио-клаб был хорошим местом для проживания. Но это лучше, чем на улице, да и присмотр за девушками в этом общежитии был неплохой. Это была неправда, потому что я жила у тети Энн, но мне совсем не хотелось рассказывать о тех, кто меня брал на время к себе, почему-то казалось, что как только на студии узнают, что я подкидыш и никому не нужна, сразу изменят отношение с благосклонного на негативное. Однако Лайону было все равно, где именно я живу, не под забором, и ладно.

Потом Лайон провел меня к гримерам и костюмерам, попросил переодеть, загримировать и причесать, а потом посадили на стул, и некоторое время мы беседовали, а камера снимала нашу беседу. Я поняла, что съемка идет без звука, это хорошо, потому что от волнения все равно начала заикаться.

Вывод был в мою пользу: работать нужно много, но есть над чем. Я подошла студии, и Лайон предложил опционный контракт с перспективой на семь лет. Понимаете, переступить порог студии на негнущихся ногах с дрожащими коленками и сразу получить контракт на 75 долларов в неделю – это ошеломило!

Предстояло выбрать имя. Лайону категорически не нравилась Норма Джин. Вот тут наступил момент, когда мне пришлось впервые отказаться от самой себя. Пока Бен перелистывал толстенные актерские справочники в поисках подходящего имени, я тосковала, словно в ту минуту действительно прощалась со своим прошлым, своим неприкаянным детством, своим неудачным замужеством – со всем, что составляло жизнь до сих пор. Почему-то казалось, что как только имя будет найдено, возврат назад станет невозможен.

Кажется, Лайон сказал, что я должна стать Мэрилин, потому что такое имя было у звезды мюзиклов.

– А можно мне остаться Джин? Джин Монро?

– Вы ведь Норма Джин Бейкер? Почему Монро?

Я объяснила, что это фамилия моей бабушки, которая была настоящей красавицей. Уточнять, что бабушка едва не придушила меня подушкой и в конце концов сошла с ума, не стала, ни к чему.

– Нет, Джин слишком просто. Джин Монро… Нет, это просто. Давайте, Мэрилин Монро.

Он несколько раз повторил, потом написал имя на листе бумаги, покрутил и удовлетворенно кивнул:

– Вы будете Мэрилин Монро. Звезда экрана Мэрилин Монро. Или я ничего не понимаю в этой жизни.

Так я попала в «конюшню» «Фокса» и стала одной из старлеток.

Это не означало ничего, кроме возможности крутиться среди сильных мира кино, бывать на разных приемах, но главное – учиться.

Старлетки имели право не просто болтаться под ногами на студии, но и посещать занятия по пантомиме, движению, танцам, постановке голоса… Кроме того, можно было репетировать в пустых помещениях при условии, что не будешь мешать, смотреть, как играют или пробуются на роли другие. Это очень полезно, если хочешь чему-то научиться. Я очень хотела, потому пропадала на студии с утра до вечера, впитывая в себя что-то новое, как губка воду.

Пусть меня считают несерьезной блондинкой, но я всегда очень серьезно относилась и отношусь сейчас к работе, считала, что, чтобы чего-то добиться, нужно много учиться. У меня слабый голос, поэтому требовались многие занятия, чтобы он зазвучал сильнее. О заикании и говорить не стоит, любое волнение вызывало ступор в горле, и я подолгу не могла выбраться из первой буквы своего нового имени:

– Ммм…

Заикающаяся актриса не имела никаких шансов на роли со словами, потому над голосом приходилось работать особенно. На съемках, неважно фотосессия это или кино, никому нет дела, что у тебя сводит живот или болит горло, что ты с утра ничего не ела или не выспалась. Фотографу нужна довольная жизнью, красивая девушка безо всяких проблем, потому что такая нужна зрителю и читателю, проблем у всех хватает своих.

Этому меня научили еще в бытность в модельном агентстве, а потому и на студии я никому не показывала, что голодна, что мне плохо или у меня что-то болит. А такое бывало часто. Чтобы иметь деньги на косметику или на дополнительные уроки, например по вокалу, приходилось отказывать себе в обеде, а ужинать на каком-то приеме.

Я так старательно занималась, пытаясь схватить все, что только можно, все запомнить и усвоить, чтобы потом применять на площадке, что надо мной иногда даже посмеивались. Но большей частью все мои новые знания совершенно не требовались, потому что нас чаще использовали в качестве красивых кукол на праздниках, когда мы приветственно размахивали руками, стоя на разных платформах в качестве живых декораций.

Тогда мне казалось, что судьба состоялась, ведь я в Голливуде, имею контракт на целых полгода! О… я им за полгода такое покажу… такое покажу… Все просто сойдут с ума от возможностей новой актрисы Мэрилин Монро, бывшей Нормы Джин! Меня завалят предложениями ролей, я не буду успевать учить тексты сценариев, придется бегать с одной съемочной площадки на другую, чтобы сниматься везде.

Мне и в голову не приходило, что может быть иначе, ведь была же я нарасхват у фотографов, иногда действительно приходилось бегать почти бегом, чтобы успевать сняться у всех желающих. Я фотогенична и не боюсь объектива, я научена красиво ходить перед камерой, принимать грациозные позы, оставалось только научиться играть, и все в порядке.

Боже, какая наивность и самоуверенность! Таких, как я, десятки, даже более красивых и умевших двигаться, не менее уверенных в том, что именно их завалят предложениями ролей. И стоять перед кинокамерой оказалось вовсе не то, что перед фотокамерой. С фотографом у нас тут же устанавливались приятельские отношения, а я даже в свете прожектора была одна. А здесь камера наезжала на целый десяток девушек, и среди них нужно выделиться.