Текст книги "Вертолёт, 2006 №1"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Полеты стали еще более интенсивными, не менее четырех раз в неделю. Мы, руководство эскадрильей (всего-то несколько человек), объединенные одной большой целью подготовки к предстоящей работе, стали как– то ближе друг другу.

Возглавлял нашу команду комэска Сергей Михайлович 1усев – высокий, красивый парень всегда с идеальным пробором, начищенными до блеска ботинками, режущими глаз стрелками на обычном летном комбинезоне. И что самое главное – неплохой летчик. Манерами он от нас тоже отличался, удерживая баланс поведения между «своим в доску» и требовательным командиром.

Штатный замполит Саня Садохин. Среднего роста крепыш, улыбчивый, с простым деревенским лицом. Он нравился народу своей ненавязчивостью, отсутствием «профессионального» занудства, присущего другим замполитам, простотой. Но простота эта была только внешней. На самом деле в его курчавой голове постоянно шла работа, направленная на анализ «политико-морального состояния подразделения». Надо сказать, что замполиты в авиации, как правило, только занимают летные должности. В отличие от них, Саня отменно летал, был неплохим инструктором, а уж стрелял неуправляемыми ракетами лучше всех в эскадрилье.

Заместитель командира эскадрильи по инженерно-авиационной службе Витя Ковлагин. Высокий, под два метра ростом, худой, с колючими злыми глазами, он не очень-то стремился быть популярным у подчиненных и начальников. Однако это у него получалось само собой. Его называли специалистом от Бога, таких, как он, раз-два и обчелся.

Старший штурман эскадры Вячеслав Григорьевич Кузьминов. Было ему тогда за сорок, а можно было дать и больше. У него был вид человека, за плечами которого тяжелая и не всегда усыпанная розами жизнь.

Ну и, наконец, начальник штаба Вовочка Григорьев. Широколицый, с глубоко посаженными маленькими глазками, плотно сжатыми в ниточку губами, казалось, что он все время на кого-то охотится. Работа начальника штаба трудна и многогранна, забот всегда немерено. Другой бы с ума сошел, ан нет, у Вовочки всегда стабильное настроение, и застать его в перетрудившемся состоянии мне ни разу не удалось.

Да, еще замкомэска остался, то бишь я, но это пусть другие напишут, если сочтут необходимым.

Между тем в синем месяце апреле, как пелось в одной песенке, пришла в полк разнарядка для поступления в академию. Надо понимать, что ее ценность на Дальнем Востоке во сто крат выше, чем где-нибудь в Александрии, гарнизоне-мечте всех служивых в армейской авиации. Разнарядка – это путевка в Большой мир, мир цивилизации, это выигрышный счастливый билет лотереи, призом которой является перспектива служебного роста, возможность вырваться из дикого, незаменяемого места службы, в котором до конца жизни можно прослужить капитаном. Это возможность обеспечить проживание своей семьи в достойных условиях, в общем – Рио-де-Жанейро глазами Остапа Бендера. Интересно, кому в этом году такой билетик в настоящую жизнь достанется, стали гадать мы.

На следующий день вызывает меня командир полка и объявляет, что принято решение направить в академию меня!!! Вот это да! В зобу дыханье сперло, сердце начало выстукивать тарантеллу, ноги сами собой вынесли из кабинета и помчали ничего не соображающее тело со скоростью курьерского поезда домой, к жене. Однако посредине пути, когда сознание начало медленно вступать в свои права, скорость паровоза стала постепенно замедляться. Домой я пришел уже в темпе модерато и в глубокой задумчивости.

Это что же получается, я с нашей командой выпестовал пацанов, готовил их к Делу, в том числе и психологически, по принципу: «делай, как я, а не делай, как я сказал», а теперь должен смыкануть в сторону? Кроме того, мой уход со сцены должен компенсировать кто-то другой? В общем, была у нас с женой бессонная ночь, прообсуждали мы ситуацию до утра, хотя решение приняли сразу.

Наутро, явившись пред светлы очи командира полка, я заявил об отказе поступать в академию до окончания командировки. Суровый начальник нахмурил брови, рявкнул, что ему все ясно и чтоб я убирался по конкретному адресу, но в вихре спутной струи, выносящей меня из кабинета, краем глаза я успел заметить, что, как мне показалось, глаза железного командора несколько потеплели.

Подготовка эскадры находилась на завершающей стадии. Мы уже съездили в Торжок, где находится Центр армейской авиации по переучиванию летного состава, и освоили «эмтэшку» – модификацию «восьмерки» под названием Ми-8МТ, только-только появившуюся в строю и будоражащую воображение своими великолепными данными. До начала «вбрасывания» в Афганистан оставалось совсем ничего, и тут совершенно неожиданно у комэска вылез какой-то шишак на шее, сказали, воспаление лимфоузлов.

Представьте, что во время напряженного футбольного матча капитан команды получает травму и выбывает из игры. Представили? Теперь реакцию болельщиков и команды помножьте на десять и получите наши «чуйства» за десять дней до отправки в Неизвестность. Состояние, близкое к панике. В командовании полка начались судорожные метания по поиску срочной замены выбывшему игроку. Рассматривались самые дикие варианты, вплоть до кандидатуры замполита соседней эскадрильи Ми-б. Но судьба в виде решения вышестоящего командования распорядилась иначе.

Комэска в незнакомую эскадру, за неделю до выполнения важной задачи, из другого гарнизона, абсолютно отличавшегося по установившимся традициям и порядкам от нашего, был назначен… Юрий Васильевич ГРУДИНКИН.

Шок – это по-нашему, сказали бы сейчас. При первом появлении нового комэска эскадра жадно сотнями глаз и концами оголенных нервов впилась в его пока еще незнакомые контуры.

На офицеров спокойно взирал среднего роста человек. Лицо его с мягкими чертами привлекало внимание выражением внутреннего душевного здоровья, чистоты, уравновешенности и излучало флюиды спокойной уверенности. Светлые, по военному аккуратно постриженные волосы оттеняли небесного цвета глаза, внимательно и строго изучающие строй офицеров эскадры. Аккуратная, ладно сидящая форма говорила о внутренней организованности и необходимой «военности» представшего перед нами нового командира. Невольный, еле уловимый вздох облегчения прошелся над строем.

И тут Грудинкин улыбнулся. Это была улыбка Гагарина, покорившая весь белый свет, улыбка, способная растопить любой лед недоверия, враждебности, предубеждения, и эскадра единым разумом поняла: Наш человек!

Генерал-полковник В.Е. Павлов

Первое боевое задание

Вот и все… Время, отпущенное на подготовку, истекло. Наступил момент истины. Отгремели прощальные марши, отзвучали напутственные речи остающихся в родном гарнизоне командиров, начальников и сослуживцев, пробежали ручейки слез по милым жениным щечкам, выпиты обязательные традиционные посошки, стременные, закурганные и еще бог знает какие чарки. Эскадра пошла на войну.

Тоскливо защемило сердце, особенно после того, как командир соседней эскадрильи, остающийся в родном «колхозе», с грустной улыбкой юродивого-провидца, провожая взглядом понуро расходившихся после построения офицеров, промолвил: «Не все вернутся…». Но колесо судьбы уже неумолимо провернулось, заскрежетало, и, все больше убыстряя ход, понесло эскадру на встречу с неизбежностью, поджидающей нас всех вместе и каждого в отдельности.

Наша эскадра дальневосточных удальцов высадилась на кабульский аэродром – место своего предназначения 17 сентября 1981 года. У вылезающих из самолета офицеров сразу возникло тревожное чувство, как будто попали они на чужую планету. Воздух, с первым вздохом ворвавшийся в ноздри, сразу обжег своим жаром и непривычным вкусом. Он пах сложной смесью «духов» из выхлопных газов, пыли, полыни и еще чем-то неуловимо горьким, что еще не встречалось в жизни. Наверное, это и есть запах чужбины, подумали мы.

Справа в предвечерней дымке сурово насупился склон горы, который казался настолько близким, что его можно было потрогать. Впереди, по направлению взлетной полосы, виднелась огромная каменная стена, поднимавшаяся до самого неба и даже выше.

В воздухе висела пыль, поднятая винтами деловито спешащей на задание пары «вертушек», и вот из этой пыли, как джин из кувшина, возник ПАВЛОВ. Он не стал представляться, назвал только фамилию, но по уверенному и властному тону, манере держаться сразу стало понятно, что перед нами командир полка.

Высокий, кряжистый, с лицом, будто высеченным из камня, он говорил что-то о порядке дальнейших действий, предстоящих вылетах, особенностях выполнения задач, но после трудного перелета смысл его слов доходил с трудом. Зато насторожившиеся инстинкты чутко улавливали интонацию, мимику, жесты, манеру двигаться. Так прибившийся к дому щенок пытается разгадать хозяина с первых минут: добрый он или злой, будет ли бить, а если да, то чем?

Сквозь нарочито суровую манеру говорить, командный голос наши встрепенувшиеся рецепторы уловили тщательно маскируемую тревогу, заботу, даже нежность по отношению к нам, пилотягам – небритым, почерневшим с дороги, скукожившимся от непривычной обстановки. Это была тревога за людей, которые на долгое время станут его детьми, его продолжением, его кулаками, клыками в той неотвратимой драке, которая уготована командиру и его хозяйству партией, правительством, самим господом Богом.

В авиации не принято называть начальника по званию, проще и честней, с оттенком признания профессионализма в летном деле и некоего сыновьего чувства, звучит – «командир», и уж высшее признание его состоятельности, когда народ зовет «Батей», но это только за глаза.

Командир (так с первых минут стали мы называть полковника Павлова) переводил взгляд с одного офицера эскадры на другого, пристально вглядывался в незнакомые пока лица. Ненадолго задерживаясь на некоторых, пытался понять, уловить, используя весь свой житейский опыт и командирские навыки, чего ожидать от этих людей, какой толщины «кишка» у молодых, в общем-то, пацанов, представших перед ним. Что они могут натворить, к чему готовы в этой страшной, непонятной и непонятой в народе войне?

Его взгляд остановился на нас с Сашкой Садохиным. Двигаясь с угловатой грацией матерого сохатого, он подошел поближе, не отрывая глаз от наших лиц (его взгляд не обжигал, не заставлял внутренне съеживаться), спросил, кто мы. Сашка представился по-старинному, мол, политрук. Павлов, с ходу отсекая некоторую вольность, допущенную Садохиным в разговоре, строго заметил, что это звание надо еще заслужить.

Ну а я, пока продолжалась эта эскапада, не мог отвести глаз от рук командира. Говорят, глаза – зеркало души. Но взгляд можно замаскировать за показной жесткостью, иронией, наконец, просто спрятать глаза за темными очками. Руки сокрыть сложнее. У Павлова оказались руки крестьянина, ладони напоминали ковш экскаватора, скрюченные пальцы, казалось, были способны обхватить наши головы целиком. Впоследствии я не раз наблюдал, как эти руки брали за «чупрыну» подогретых водярой, разбушевавшихся бугаев, и, странное дело, как будто некое излучение исходило от этих ладоней: буян мгновенно превращался в кроткого мальца, смиренно просящего пардону.

Командир задал еще несколько вопросов, уточняя состав прибывшего контингента, и, махнув в сторону жилых модулей, приказал заняться размещением.

Сколько потом за этот год пришлось испытать, пережить вместе с ним, в каких только переделках побывать, а это впечатление от первой встречи запомнилось навсегда, проведя черту между «той», довоенной, жизнью и представлением о ней, и «этой», военной, окунувшись в которую, рождается другой, новый человек…

Неделю в жилом модуле мы провели вместе с летчиками заменяемой нами эскадрильи. Наши «варяги» показались нам после этого мелкими выскочками: ну как же, такие зубры снизошли до общения с новичками и даже провели ознакомительные полеты для изучения района боевых действий. «Зубры» показали ряд боевых маневров со стрельбой ракетами и пушками с режимов, ничего общего не имеющих с теми, на которых мы тренировались в довоенной жизни.

Много лет летая на милой сердцу «восьмерочке» по принципу «крен пятнадцать, шарик в центре», весьма непривычно было видеть в переднем блистере одну только землю при пикировании и одно только небо при кабрировании. Да и несмотря на бешено растущую или загашиваемута скорость при угрозе выйти за ограничения надо еще умудриться увидеть цель, прицелиться и отстрелятся по ней, а еще лучше – попасть, да не пальцем в небо, а куда наметил.

Показали они (экипажи, которые мы приехали заменить) и методы захода на пыльную площадку, снисходительно объяснив, что по официальной, описанной в инструкции методике можно на здешние площадки и вовсе не зайти.

Но вот пришел черед и этим ребятам в самолет грузиться. Паша Барнас, «правак» из заменяемых, сыграл на гармошке, склонив над ней седую голову, пронзительно грустную мелодию и, э-э-эх! закинув ее снова под кровать, побежал догонять своих. Остались мы наедине с войной, с пугающим своей неизвестностью будущим. Идти в него придется по еле заметной тропочке, проделанной предыдущими посланцами Родины.

И вот оно, первое боевое задание. В одном из кишлаков агентурная разведка обнаружила склад боеприпасов. Необходимо его разбомбить, но так, чтобы соседние дома, налепленные друг к другу, буквально как ласточкины гнезда, не пострадали.

Для этого, по правилам, на борту у ведущего группы должен находиться тот самый «источник», который кривым своим пальцем обязан ткнуть в конкретный дом. Мы называли его «авиапредатель». Этот персонаж мог быть местным бандитом, перевербованным нашими разведорганами, мог быть партактивистом, зарабатывавшим право на выезд в Союз – рай на земле в их, афганцев, представлении. Да и какая нам разница? Главное, чтобы этот местный Сусанин правильно цель показал, да и желательно с первого захода. А вот это происходит далеко не всегда.

Дело в том, что даже если человек родился и вырос в данном кишлаке, с вертолета, летящего на скорости более двухсот километров в час, он видит только несущуюся в бешеном ритме поверхность земли, не успевает различать улочки родового гнезда, исхоженные вдоль и поперек. Ну, а нам вовсе неинтересно снижать скорость или забираться повыше, ведь так проще завалить беззащитную, в общем-то, «вертушку» вместе со всем ее содержимом, то бишь экипажем. И вот мы летим, несемся, стелемся над самой землей на предельной скорости. Наш экипаж – ведущий, за нами, кроме моего ведомого Юрки Наумова, «крадется» к цели ударная группа, состоящая из шести «двадцать четверок» («полосатых»).

Глаза у всех навыкате, башка крутится на триста шестьдесят градусов, руки до посинения сжимают рычаги управления, ноги на педалях слегка подрагивают от напряжения. Отовсюду мерещится супостат, каждый кустик грозится ощетиниться стволом крупнокалиберного пулемета. Шарахаемся, как черт от ладана, от всех подозрительных мест, особенно от населенных пунктов, которые толком не успеваем разглядеть. Хочется еще ближе прижаться к земле, распластаться, слиться с ней, родимой, да куда уж, ниже некуда. Напряжение возрастает, время приобретает причудливую форму в виде растянутой ленты, кажется, что этому полету не будет конца, что так мы и улетим в бесконечность и сумасшедшая эта погоня за призраком врага (или его за нами?) никогда не закончится.

Но вот мой «правак» Боря Шевченко срывающимся голосом докладывает, что цель впереди. Вижу кишлак, который воспринимается с этой высоты, как сплющенная лепешка, состоящая из крупинок серо-коричневого цвета. Нас интересует дом-мазанка на окраине, различить который из многих прочих может только авиапредатель, сидящий сейчас на месте борттехника. Вижу боковым зрением, как Боря Шевченко схватил выносную кнопку бомбосбрасывателя, приготовившись отлепить от борта четыре чушки – каждую весом по четверть тонны. По их разрывам, если, конечно, попадем, должны работать остальные. Ну, а если не попадем… Но сейчас некогда думать об этом. Заходим в атаку. Приходится чуть набрать высоту, ведь электровзрыватели бомб не срабатывают, если сбросить их с высоты менее ста метров.

Однако наводчик (он же «источник», он же «авиапредатель») растерянно крутит головой и что-то блеет на своем языке. Приходится делать еще один заход, при этом тоскливо думая, что утерян фактор внезапности, мысленно представляя, как «духи» не спеша передергивают затворы ДШК. Этот крупнокалиберный пулемет, по данным разведки, имеется в нескольких экземплярах в районе «нашей» цели.

На втором заходе происходит то же самое. Появляется жгучее желание двинуть локтем под дых сидящему справа «источнику». Ору переводчику, чтобы разъяснил гаду, что если с третьего захода не покажет, мы его с вертолета выбросим, не посмотрев на высотомер. Заходим в третий раз, почти уверенные, что сейчас точно по зубам от ихней ПВО получим. И вдруг я по приметам узнаю тот самый дом, который мы ищем, чуток доворачиваю на него, и «дух» тоже радостно вопит и тычет пальцем в проплывавшую под нами мазанку. Ну, думаю, слава богу, цель опознана, сейчас бомбанем. Делаю маневр для повторного захода и слышу голос «правака»: «Сработал!!!». Поворачиваюсь к нему, вижу его довольную физиономию и думаю, что молодец, как это он успел среагировать! Однако, посмотрев на РВ (радиовысотомер), холодею… Высота-то пятьдесят метров!!!

Юра Наумов, идущий следом за мной на установленной дистанции, рассчитанной на то, чтобы не попасть под осколки разорвавшихся бомб ведущего, начинает елозить, не видя эти самые разрывы. Нервы его не выдерживают, и он отворачивает, когда до цели остается совсем ничего. Не наблюдаем разрывов и мы. Понятно почему, проясняется в мозгу, это взрыватели не взвелись. Ладно, разбором займемся потом, ну а цель обозначать для остальной группы надо. Захожу в четвертый раз и со всей дури поливаю цель залпом неуправляемых ракет. Пытаюсь разглядеть в этой сумасшедшей круговерти своего ведомого, «полосатых», позиции ПВО противника, но в непрерывном суматошном мелькании картинок в блистерах не вижу ни хрена! Отчаявшись, начинаю вслепую, по разрывам своих снарядов, наводить остальных, и только по внезапно выпучиваемым из земли грибам пыли догадываюсь, что работа по цели идет. Боевая работа. Реальная работа. Не учения. Это война. Твоя война.

Через некоторое время, узнав от разведчиков, что неразорвавшиеся бомбы противник использовал в пропагандистских целях (ну как же, смотрите, бомбят точно, а бомбы не взрываются, аллах – он за нас!), я произвел жесточайший разбор этого случая. Не пощадил ни своего самолюбия, ни чужого. На войне деликатность в оценках часто наказывается слишком жестоко. Больше таких «подарков» мы уже не делали.

Продолжение в следующих номерах журнала

Первый полет в Антарктиде

Слова «впервые» и «первый» по отношению к советским вертолетам стали привычными уже давно. В 50-е годы прошлого века наши вертолеты ставили рекорды высоты и скорости, подъема грузов, удивляли мир полетами в самых труднодоступных районах земного шара.

Ровно полвека назад, в январе 1956 года, состоялся первый полет в Антарктиде вертолета Ми-1. Попал он туда в составе авиаотряда первой советской антарктической экспедиции.

Эта экспедиция отправилась к берегам Антарктиды осенью 1955 года. 30 ноября флагманский корабль экспедиции дизельэлектроход «Обь» под командованием капитана Ивана Александровича Манна вышел из Калининградского порта, а 5 января 1956 года уже приблизился к южному материку. Группа советских исследователей под руководством гляциолога Петра Александровича Шуйского и геофизика-альпиниста Александра Михайловича Гусева поднялись на берег материка. Было выбрано место и начато строительство станции. Руководил экспедицией Герой Советского Союза Михаил Михайлович Сомов, авиационным отрядом – Герой Советского Союза Иван Иванович Черевичный, в его составе работали: Герой Советского Союза штурман Михаил Михайлович Кирилов и Герой Социалистического труда Дмитрий Николаевич Морозов. 13 февраля 1956 года состоялось открытие первой советской антарктической станции-обсерватории «Мирный». Эта дата и является началом работы наших полярных станций на белом континенте.

…Вертолет Ми-1 стал одним из первых отечественных серийных одновинтовых вертолетов. Он был запущен в серийное производство в 1951 году. В 1956 году его производством занимались несколько заводов, выпуск измерялся сотнями. Вертолеты использовались для охраны лесов, оказания медицинской помощи, во всех видах сельхозработ. Всего было выпущено 2694 вертолета 15-ти модификаций.

В 1954 году два вертолета Ми-1Т были переоборудованы для эксплуатации в Арктике и базирования на ледоколах, тогда же началась разработка варианта артиллерийского корректировщика Ми-1КР, запущенного в серийное производство в 1956 году. В том же 1956 на базе Ми-1 была создана и первая опытная модификация Ми-1НХ, специально предназначенная для использования в народном хозяйстве. В середине 50-х в ВМФ СССР пытались применить Ми-1 в качестве противолодочного вертолета, но мощность двигателя АИ-26В оказалась недостаточной для подъема поискового и бомбового оборудования. Разработанный в ОКБ проект палубной модификации Ми-1 со складывающимися лопастями и хвостовой балкой остался нереализованным. В 1957 году испытывался Ми-1Т – войсковой укладчик телефонных линий связи.

Ми-1, 1957 г.

Первенец ОКБ М.Л. Миля, вертолет Ми-1 положил начало крупносерийному производству вертолетов в СССР, их широкому практическому использованию. Благодаря высоким летным качествам вертолета на нем были установлены 27 мировых рекордов.

Вертолет Ми-1 широко эксплуатировался не только в нашей стране, но и за рубежом: он поставлялся в страны Варшавского договора, в Австрию, Афганистан, Египет, Ирак, Индонезию, Китай, Кубу, Лесото, Монголию, Никарагуа, Северную Корею, Финляндию. Последний Ми-1 был официально снят с эксплуатации в нашей стране в 1983 году.