Текст книги "Взгляд Волка (СИ)"

Автор книги: Нефер Митанни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Но тогда… жертвы не было? – прочитав документ, Георгий удивился. – Вернее, жертва осталась жива? – он растерянно смотрел на Сивко, ожидая пояснений.

– Да, – кивнул тот. – Жертва отделалась укусами, но вот тут и начинается самое интересное, следы этого человека теряются. Из больницы не выписали, но смерти в больнице тоже не было, потому что нет никаких записей о смерти, а обычно такие факты строго фиксируются.

– Ну так уж и строго? – поморщился Георгий. – Может просто забыли записать?..

– Не, я проверил – точно не было и быть не могло. Я нашёл свидетеля – медсестра, которая дежурила в ту ночную смену. Теперь она, конечно, на пенсии, но вполне себе ничего и до склероза ей далеко, некая Алёна Дмитриевна. Давай, заскочим к ней. Сам послушаешь – что и как, всё же одна голова – хорошо, а две лучше, может, тоже вопросик ей подкинешь. И я показания оформлю, – предложил капитан и со вздохом пожаловался: -Бюрократия, будь она не ладна, все силы на бумажки уходят.

***

Подъехав к дому Аверенцевых, Георгий встревожился: в окнах не было света. Быстро метнулся к дверям и зашёл в избу. Натянув на себя шаль, на диване свернулась калачиком Маша. Георгий присел к ней, долго любовался спящим лицом девушки, наматывал на палец кудрявую прядь волос. Тревога не покидала его.

– Ой, – Маша проснулась и сразу потянулась к нему, – а я заснула…

– Вот те раз, – обнимая девушку и утыкаясь лицом в её макушку, прошептал он.

Она была такая расслабленно-трогательная, он ощутил, как в душе зарождается тревога за его Ладушку.

– А почему же в темноте сидишь? – хриплым голосом спросил он. – Одна?

– Свет погас, а свечу я не нашла… Не стала искать. Да, одна… дед ещё днём вслед за вами куда-то ушёл, лыжи захватил. А я сижу… думала, ты к себе поехал…

– Хм, – он криво усмехнулся, – неужели я мог бы тебя бросить? – укоризненно покачал головой.

Она смущённо спрятала лицо у него на груди. Георгий сразу почувствовал, что она плакала.

– Идём, попробуем найти свечи, – выпустив Машу из объятий, хотел пристроить на вешалку снятый пуховик.

– Нет, не нужно, – она удержала его за руку. – И знаешь, – вдруг удивлённо уставилась на него, – кажется… я вижу!

– То есть? Видишь в темноте? – не понял он.

– Да, – Маша вскочила с дивана и закружилась по комнате. – Вот, я вижу! – засмеялась звонко этому неожиданному открытию.

Он поймал её в свои объятия.

– Значит, беременность так влияет на тебя, – прошептал ей на ухо, точно кто-то мог их услышать.

– Давай посидим так, – она смутилась от его слов, прильнула к нему, как маленькая пичужка замерла в его руках.

– Вот стоит мне отлучиться на время, как изумрудные глаза на мокром месте, – укоризненно покачал головой и опять обнял её, крепко сжимая худенькие плечи.

– Я просто очень волновалась и скучала… – призналась и снизу вверх посмотрела ему в глаза, теперь они показались ей особенно яркими. – Ну и где ты опять пропадал? – погладила ладошкой его щеку.

– С Алексеем по делам ездил, – он поймал её ладонь и прижал к своей щеке, заметил: – Руки холодные. Замёрзла?

– Нет…Ты можешь мне рассказать? – Маша продолжала выжидательно смотреть на него.

– Вот же маленькая упрямица! – с притворным возмущением воскликнул он. – Дай хоть отдохнуть с дороги! Обогрей, приласкай, – карие глаза потемнели, в глубине появился таинственный манящий блеск.

– Ну уж нет! – Маша толкнула его в бок. – Знаю я, как ты умеешь меня с толку сбивать, – она не смогла сдержать улыбки, глядя на его невозмутимо-невинное лицо. – Рассказывай немедленно!

– Слушаюсь, моя госпожа, я, ваш смиренный раб, – засмеялся он и сполз на пол, обнимая ноги девушки.

– Нет! – она продолжала строгим тоном. – Сиди здесь, – похлопала ладошкой по дивану, – и…

Она не договорила: он вернулся на диван и вновь прижал её к себе.

– Я понял, ты всё-таки, – растянулся в улыбке, – замёрзла и… – густая бровь изогнулась в игривом призыве. – Хочешь, я согрею тебя? – прошептал, а манящая улыбка обещала так много.

Однако Маша не поддалась соблазну.

– Я слушаю! – всё тем же повелительным тоном ответила она, но позволила ему обнять себя крепче.

***

«Нива» Сивко остановилась у добротного, но небольшого домика на окраине райцентра.

– Ну, вот и на месте, – сообщил Алексей.

И они вошли в калитку. Хозяйка, женщина лет около семидесяти, открыла по первому стуку в двери: видимо, заметила их из окна.

– Проходите, – приветливо кивнула она и провела их в просторную горницу.

В домике оказалось уютно – старинные домотканые дорожки сплошь устилали пол, на диване и кресле, стоявших вдоль стены, в изголовьях спинки лежали вязаные кружевные салфетки, а на столе, который с шестью стульями вокруг него занимал середину комнаты, лежала льняная дорожка с вышитыми на ней крестом розами. Сервант семидесятых годов прошлого века, с чайным сервизом за стеклом, довершал картину.

– Познакомьтесь, Алёна Дмитриевна, это наш лесничий, Старовойтов Георгий Ильич, мой помощник в этом деле, – Сивко представил своего спутника. – Итак, мы будем задавать вам вопросы, а вы, пожалуйста, постарайтесь вспомнить всё, что только можете, – капитан сел за стол, включил диктофон и достал небольшой блокнот.

– Да, пожалуйста, только, может, сначала чайку с дороги, – радушно предложила хозяйка.

– Нет, спасибо, – Сивко улыбнулся, – давайте к делу, – и сразу задал вопрос: – В какое время суток к вам поступил этот пациент?

– Вечером… Да, вечером, я тогда в ночную заступила, как раз приняла пост… И тут сразу его привезли, – женщина немного смущалась, переводя взгляд с Сивко на Георгия, ей явно было неловко, что её допрашивают.

– В каком он был состоянии? – уточнил участковый, не отрываясь от блокнота.

– Ой, в ужасном! – женщина поморщилась и покачала головой. – Знаете, на нём живого места не было. – Она для убедительности приложила руку к груди и посмотрела на Георгия, так как участковый продолжал строчить что-то в блокнот, дальше она уже обращалась именно к Георгию, слушавшему её с большим вниманием. – Рваные раны… Мы решили, что явно зверюга какая-то поработала, заметив удивление на лице Георгия и предупреждая следующий вопрос капитана, она пояснила: – Ну, тут, в тайге, народ охотой промышлял в ту пору, так случалось иногда к нам привозили с похожими ранами. Это теперь места наши почти обезлюдели, так что охотников почти нет. А тогда, случалось. Однажды медведь мужика задрал, полчерепа снёс… Ничего – зашили, выжил мужик.

– А какой именно зверь напал на пострадавшего? – уточнил Георгий.

– Матвей Степаныч, наш хирург покойный, Царствие ему Небесное, – старушка осенила себя крестом, – точно сказать не мог, но предположил, что скорее всего, это был волк.

– То есть сказать это с уверенностью хирург не мог? – Сивко погрыз кончик шариковой ручки.

– Ну, знаете, тут ведь как, – отвечала Алёна Дмитриева, – буквально за неделю до этого на Арефьевской ферме овец нашли зарезанных. Там-то явно был волк – следов куча осталась. Так что и наш доктор решил, что бедолага этот попал под зубы волка.

– А кто привёз к вам его?

– Наша скорая и привезла. Они на вызов ехали, увидели его на дороге. Видно, бедолага из леса вышел или дополз да так и остался валяться на обочине.

– Итак, пациент поступил, вы оказали ему помощь, а не заметили ничего странного? – продолжал капитан.

– Сразу ничего странного не было, – женщина оживилась, – а вот потом…

Она замолчала, словно не могла решиться рассказывать дальше.

– Да, и что же потом было? – поторопил Сивко и успокоил: – Вы не переживайте, вам нечего бояться.

– Да не в этом дело… – замялась женщина, – просто не знаю, как вам и сказать…– она растерянно переводила взгляд с Алексея на Георгия.

– Говорите, как есть, – кивнул участковый.

– Странность была в том, что уже на следующий день ран не было…

– То есть, как не было?..– переспросил Леший.

– А вот так, – старушка развела руками, – ни следа! Даже шрамов не осталось…

– То есть вы хотите сказать, что прошла только одна ночь и утром раны исчезли? – уточнил Сивко и взглянул на Георгия.

– Да, именно так…

– А почему не велись записи? Есть только запись о его поступлении и ни слова о ходе лечения… Где история болезни?

– Вот чего не знаю – того не знаю, – покачала головой свидетельница. – Записи были, я сама видела, как Матвей Степаныч писал историю. Но вот куда потом что пропало – не скажу…

– Хорошо, – кивнул Георгий, – и что пациент сам рассказывал о себе?

– Ой, ничего он толком и не говорил. Сперва без сознания был, а как пришёл в себя, нёс всякий бред, – свидетельница для убедительности покрутила пальцем у виска.

– А можете вспомнить точнее? – Георгий оживился.

– Нуу, – растерялась Алёна Дмитриевна, – да вот бред и всё… Что-то вроде, проклят он, спасения ему нет… Потом что-то про новое тело, вечную жизнь, – она перекрестилась. – Ну явно, психика не выдержала…

– И его направили к психиатру? – спросил Сивко.

– Нет, на третий день он пропал, – не успели.

– То есть как пропал? – Сивко и Георгий переглянулись.

– А вот так, – она развела руками. – Исчез, словно и не было. В милицию заявили, но – ни следа. И из родных никто его не искал. Ну вот так, значит…

Алёна Дмитриевна замолчала.

– Погодите, – вмешался в допрос Георгий. – Пропал он только на третий день, а околесицу нёс сразу, как зажили раны, то есть когда и суток не прошло?

– Да… – старушка растерянно смотрела на него, не понимая, куда он клонит.

– Так почему же не успели? – нетерпеливо спросил Сивко, уловив мысль Лешего. – Чего-то ждали?

– Ну так, конечно, Матвей Степаныч приказал нам строго-настрого за ним наблюдать. Во-первых, случай уникальный – почти мгновенная скорость заживления. Помнится, доктор даже статью в медицинскую газету хотел написать. А во-вторых, побоялись мы его сразу куда-то направлять: вдруг бы раны вернулись… Кто ж мог знать, что он исчезнет?

***

– Ну, что думаешь, дружище? – спросил Сивко, едва они вышли от свидетельницы. – Могут волки больше двадцати лет жить?

– По поводу волчьего века я и говорить не стану, – усмехнулся Георгий. – Уверен – мы напали на его след.

– Его? – Сивко удивлённо посмотрел на него, потом рассмеялся: – Ты серьёзно?

– Серьёзнее не бывает! – Георгий подтянул резинку на волосах, собранных в хвост, и застегнул молнию на пуховике. – И ты прекрасно знаешь, что я прав!

– Погоди! – Сивко хлопнул его по плечу. – А что если всё проще, без всяких твоих легенд? Что если тот волк до сих пор жив и, так как он очень стар, то охотится на слабых?

– Алексей! – карие глаза Георгия сверкнули красноватым отблеском. – Вот скажи, почему ты не замечаешь очевидного?! Этими своими версиями ты словно сам себе заговариваешь зубы! В двадцатилетнего волка тебе поверить – раз плюнуть! Реальная же опасность от воплощённого зла – для тебя нечто невероятное!

Бросив эту фразу, он шагнул к «Ниве», всем своим видом давая понять, что не хочет об этом больше говорить.

– Погоди! Да не кипятись ты! – Сивко догнал его. – Да, да, представь себе – в моей голове прекрасно укладывается двадцатилетний волк и, прости, – он развёл руками, – я не могу представить себе бессмертного оборотня, нападающего на людей!

– А я, кто я?! – Георгий гневно смотрел на друга. – Уж ты-то, как никто знаешь обо мне! Тебе ещё раз показать это и напомнить?!

Сивко нахмурился и опустил голову.

– Ну ты же не бессмертный, – всё же возразил он.

Усмешка скользнула по губам Лешего, а в его взгляде промелькнуло что-то странное.

Обида? Боль? Алексей не мог понять.

– Был укушенный! – взяв себя в руки, уже мирным тоном заметил Георгий, пожимая плечами. – Потом бедолага поправился в один миг и говорил странности. Смотри, – он выхватил охотничий нож и резко полоснул свою ладонь.

Из глубокой раны полилась кровь.

– Ты сдурел?! – Сивко кинулся за аптечкой, но едва он успел достать её, как заметил, что кровотечение уже остановилось.

Рана затягивалась прямо на глазах. И через несколько минут ладонь стала прежней – на ней не осталось и следа от опасного пореза.

– Чёрт! – капитан не скрывал удивления. – Круто! Конечно, я знал, что ты лечить можешь, но чтоб так…

– Вот именно – так! – усмехнулся Георгий и спрятал нож. – В общем, поехали, меня Маша ждёт. А ты всё знаешь сам. Только сними шоры с глаз!

***

Маша, слушая рассказ Георгия, сидела тихо, неотрывно смотрела в его лицо. И сейчас – как в тот день, когда он рассказывал ей о гибели своей семьи – она вдруг ощутила, что ему больно. Схватив его левую руку, стала осыпать её поцелуями.

– Дурёшка моя, что ты делаешь? – засмеялся он, растерявшись от этого её порыва.

– Тебе же больно! – она смотрела на него сквозь слёзы, точно укоряла, что прячет свою боль от неё.

– Нет, – он губами прижался к её глазам, – нет, мне не больно руку, – ответил с горячностью, взяв в ладони её лицо и пронзая её глаза зелёным пламенем своего взгляда. – Мне больно, что я другой. Понимаешь?

Она кивнула молча, не находя сил отвечать.

– Да, другой, – продолжал он. – Иногда я даже думаю, что сам тоже своего рода Упырь, – он горько усмехнулся, брови сдвинулись в одну хмурую линию.

– Не говори так! – воскликнула Маша, обнимая его. – Ты – не он! Просто вы – две стороны одной медали. Он – тёмная, а ты – светлая, добрая… Слышишь меня? Ты – на стороне добра! Помнишь, ты сам мне говорил – Светлая и Тёмная Навь? Он – посланник тёмной, а ты защищаешь Явь, нас всех, от него.

Улыбка преобразила его черты. Уже в который раз эта девочка признаётся ему в своей любви! И он всё больше и больше убеждается в том, что сердце его не обмануло. Прав был дед Влас – сердце само направило к нему Машу, его маленькую Ладушку.

– И не смей сомневаться в себе! – теперь и Маша улыбнулась. – Только… я не совсем поняла про этого раненого…Упырь не убил его, а вселился в его тело?

– Да, – хрипло отвечал он, – Волк-упырь напал на человека. Но не стал убивать до конца, а напал, чтобы всего лишь поменять тело… Видимо, прежнее было слишком изношенным… Или что-то ещё могло стать причиной – не знаю. Короче, напал и вселился. Затаился на двадцать с лишним лет. Для него это как один миг. Жил тихо, неприметно. А сейчас опять занялся кровавым промыслом.

– Что с тобой? Да ты же горишь! – губы девушки прижались к его лбу.

– Да, – он улыбнулся и, подхватывая её на руки, встал с дивана, шагнул в сторону её комнаты, где стояла кровать, – остуди меня!

Властно завладел её губами, раскрывшимися навстречу его поцелую.

Он осторожно встал с кровати.

– Ты куда? – сонно пробормотала Маша, не открывая глаз, потянулась к нему, явно недовольная тем, что он лишил её своих объятий.

Она любила спать в кольце его рук, а ему самому нравилось это, он наслаждался мягкой податливостью и по-детски трогательной беззащитностью Маши.

– Тсс, спи, спи, родная, я сейчас… – прошептал он и чмокнул тёплую щёчку девушки.

Укутал Машу одеялом и вышел на кухню. Светало. Долгая ночь уже уступала место новому дню. Он любил это время: раннее утро зимой, когда ещё день не вступил в свои права. В этот час хорошо думалось. Ничто не отвлекало от мыслей и можно было, сосредоточившись, многое обдумать. Георгий сел за стол и охватил голову руками. Одна мысль не давала ему покоя неотрывно покалывая, как глубокая заноза. Он старался отогнать её от себя, находя тысячу правильных, как ему казалось, объяснений и оправданий, но тревога не уходила, просто пряталась глубже и оттого становилась даже болезненнее.

Он не всё рассказал Маше об их поездке с Алексеем.

Когда отъехали от дома свидетельницы, он спросил друга:

– О чём вы спорили с Трофимычем? Прости, что спрашиваю, но мне кажется, это касается Маши, а тут – сам понимаешь – мне надо знать.

– Да вот обнаружилось одно дело … – Сивко замолчал, обдумывая то, что ему сейчас предстояло рассказать.

На мгновение Георгию даже показалось, что Алексея терзают сомнения – а стоит ли говорить. Но он терпеливо ждал, прекрасно зная характер друга: уговаривать его бесполезно. В этом они были похожи, принимали решение сами, и только под давлением действительно весомых доводов могли изменить его.

– Скрывает старик от неё кое-что о её родителях…– наконец, признался участковый.

– Скрывает? – Георгий насторожился.

– Да… Девчонка знает, что они погибли, когда ей было тринадцать лет… Но я тут был в архиве и совершенно случайно наткнулся на заметку в газете. Достань в бардачке ксерокопию, – Алексей кивнул в сторону шкафчика на панели.

Пробежав глазами чуть размазанные строчки, Леший провёл рукой по голове и севшим голосом спросил:

– То есть на дороге нашли авто с многочисленными следами крови в салоне и вокруг, а трупы пропали?

– Да, – кивнул Алексей. – И там не просто следы крови, там… короче – жуткое зрелище… Но фишка в том, что трупов нет, хотя машина искорёжена так, что совершенно непонятно, как они моги из неё выбраться, но раз их нет, то…

– Родители Маши могут быть живы, – закончил за друга Георгий.

– Формально, да…– кивнул Сивко. – Но практически…Такое количество крови говорит как раз об обратном, хотя трупов-то нет!

– Чертовщина какая-то! – нахмурился Георгий.

– А вот это как раз по твоей части, – невесело пошутил Сивко.

– Ну а Трофимыч при чём? – с недоумением Леший пожал плечами. – Он вообще знает?

– Да, знает. Ему тогда сразу сообщили. Сохранились его показания. Его сын с невесткой, оставив новорожденную дочку с ним, уехали по делам в город. Главное – повод был самый обычный: поехали просто за покупками.

– Погоди, – Георгий нахмурился, – а ты уверен, что это была именно семья Аверинцевых?

– Сто процентов, – кивнул Сивко. – Во-первых, машина их. Во-вторых, кровь снаружи автомобиля и частично в салоне принадлежит Машиному отцу, это показала проведённая сразу же генетическая экспертиза. С женщиной сложнее – у неё не было кровных родственников, не с кем сравнить кровь. Но всё-таки следствие тогда приняло версию, что это были именно супруги Аверинцевы.

– Ты же не хочешь сказать, что всё это старик должен рассказать Маше?

– Хочу, – кивнул Сивко и сразу объяснил: – Я понимаю, что нельзя жить напрасными надеждами. Но…

Он замолчал на мгновение и вновь заговорил с горячностью:

– Пойми, Маша – уже не ребёнок! А если она сама наткнётся на эту заметку в газете? И тогда обида на деда неизбежна. Мне кажется, она должна узнать это от него самого!

– Ага, – усмехнулся Георгий! – Вот так просто наткнётся на заметку в газете двадцатилетней давности. Да пойми же – она тогда в пелёнках лежала! И газета эта давно в архиве! – возразил он с горячностью.

– Нет, не только в архиве! Она есть и у Трофимыча в доме! У старика хватает ума держать газету среди всяких семейных документов, – Алексей усмехнулся. – А Мария – девушка пытливая, ты сам прекрасно это знаешь.

– Да уж…– кивнул Георгий и усмехнулся, вспомнив, как Маша учинила у него настоящий обыск. – И всё же мне твоя идея не нравится. Газету у Трофимыча надо изъять… под любым предлогом. И проблема решена.

– Ага! Вот так приду и заберу! – с возмущением воскликнул Сивко и сдавил руль. – Согласись – бред! Старик имеет полное право хранить память о своём единственном сыне! И Мария должна узнать правду об отце и матери!

– Ты прав! – Георгий раздражённо смотрел на друга. – Но не сейчас! Маша беременна. В её положение такие эмоции будут вредны.

– Прости, – уже миролюбиво сказал Сивко, – я не знал. Решай сам. Но с Трофимычем надо поговорить – пусть если уж не уничтожит газету, то хоть перепрячет её.

– Да, с ним я поговорю, – Георгий задумчиво нахмурился. – Но с Маши пока хватит тревог. Поверь, носить моего сына тяжело… Не забывай, что я чувствую за неё. И очень боюсь.

Стряхнув воспоминания, Георгий поднялся и поставил чайник. А что если?.. Да нет же! Ерунда всё это! Но мысль-заноза не давала покоя. В тот день, когда он рассказывал Маше о своём роде, она напомнила ему о том, как он спас её.

«Он гораздо меньше меня, – сказал я тогда Ладушке». И что? Тогда разговор сбил меня с мысли…Надо ещё раз вспомнить… Меньше меня… Точно! Как же сразу не понял?! Едва догадка осенила его, как всё встало на свои места. Словно освободившись от тяжкого груза, Георгий налил в чашку дымящийся чай, отхлебнул с облегчением, смакуя терпкий аромат.

– Ну вот, пьёшь чай без меня, – Маша стояла за его спиной.

Повернувшись к ней, он сразу встретился с укоряющим взглядом. Большие зелёные глаза в рассветной полутьме комнаты казались огромными. Она шагнула к нему и прижалась ладонями к его обнажённой груди, сразу словно поворачивая в нём тугой ключ.

– Да, – улыбнулся ей и протянул чашку, – хочешь?

– Неа, – пухлые губы изогнулись в лукавой улыбке и прижались к его правой груди.

Потом один лёгкий поцелуй, второй, третий. Губы-бабочки запорхали по нему, воспламеняя, заставляя трепетать от сладкой боли предвкушения. Она медленно, смакуя каждый миллиметр, заскользила губами по его коже, не скрывая своей жажды почувствовать его тело и заставляя его естество каменеть от желания, но Георгий сдержался, давая Маше возможность насладиться своей властью над ним.

На мгновение Маша прервала ласки, пристально посмотрела ему в глаза. И этот её взгляд снизу вверх – покорный, манящий, обещающий, окончательно свёл его с ума. Прорычав что-то нечленораздельное, Георгий подхватил девушку на руки и в два шага оказался на кровати. Лёгкий халатик полетел прочь, полностью обнажая Машу. Склонив голову к её груди, Леший начал языком описывать круги вокруг правого соска, а потом стал сосать напрягшуюся вершинку, заставляя любимую застонать и выгнуться навстречу его жаркому рту.

– Э, нет, – вдруг захихикала она и упёрлась руками в его плечи. – Так нечестно! Я хочу сама! Чур, сейчас я первая!

Он еле сдерживается, но всё-таки уступает, с ухмылкой ожидая продолжения. Она ловко выворачивается из-под него и устраивается рядом, касается ладонями, губами, скользит языком везде, где только может.

Маша познаёт его, открывая для себя новые грани наслаждения. Отбросив стыдливость, она сама наслаждается своими смелыми ласками. Точка за точкой скользит по его груди языком, осторожно самым кончиком проходится по его затвердевшим соскам, целует и царапает, чуть прикусывает его шею. Он терпеливо то задерживает дыхание, воспаряя от её ласк, то выдыхает со стоном. Из-под полуопущенных ресниц наблюдает за ней, любуясь раскрасневшимися лицом его Ладушки. Да, и сейчас она смущена, но эта борьба с собственной стыдливостью делает её ещё желаннее.

Не спеша, она направляется ниже, оставляя поцелуи на его животе и бёдрах, но упорно обходя самую нетерпеливую его часть, которая уже давно напряжена. Георгий стонет и чуть приподнимает голову.

– Ладушка, – его голос звучит хрипло, выдавая его нетерпение, – боюсь я уже …

– Тсс, ещё немного, – тонкий пальчик прижался к его губам, она улыбается, смотрит на него с нежностью, и Леший тонет в зелёном озере её глаз.

Изящные Машины пальцы пробегаются по внутренней стороне его бёдер и опускаются на изнывающую плоть, вызывая его хриплый стон.

– Ладушка! Ты решила меня свести с ума? – потемневшие глаза стали почти чёрными, где-то в их глубине танцуют огненные блики.

Георгий и правда сгорает изнутри, точно готовый к извержению вулкан. И Маша смиряется. Оседлав его бёдра, впускает в себя, мягко обволакивает своей нежностью и начинает двигаться в чувственном танце.

Он приходит в себя от её поцелуя. Едва приоткрыв глаза, встречается с мягким любимым взглядом. Охватив ладонями его лицо, Маша целует его нежно, точно боится причинить боль, и Георгий сжимает её в своих руках, борясь со своим привычным страхом, что без неё он потеряет себя. Ладушка, маленькая, хрупкая, как цветок ландыша – его свежий источник жизни.

***

Они лежали, не размыкая объятий, расслабленные, насытившиеся горячими ласками.

– А дед не приходил? – вдруг вспомнила Маша и с тревогой посмотрела на Георгия.

– Нет, наверное… Когда я проснулся, мы были одни, – он чмокнул её обнажённое плечо и осторожно намотал на палец упругий локон. – Ты правда считаешь, что у старика роман?

– Не знаю… – неуверенно отвечала Маша. – Ну, а как ещё можно объяснить его отлучки?

– А ты не пробовала его спросить прямо? – он нахмурился.

– Нет, мне как-то неудобно… – указательным пальцем она провела между его бровей: – Не хмурься! Что тебя тревожит?

– С чего ты взяла? – он засмеялся, обнажая белые ровные зубы.

– Вижу и всё. Чувствую. Ты напряжённый.

– Конечно, когда твои пальчики щекотят меня, – он растянулся в улыбке и вдруг серьёзно спросил: – А ты помнишь родителей?

– Нет… А почему ты спрашиваешь? – она внимательно посмотрела на него, в её голосе явственно послышалось недоумение.

– Так… Я тоже хочу всё о тебе знать, – его лучистый взгляд, открытый и ласковый, заставил её печально улыбнуться.

– Мне самой странно…– призналась Маша. – Они разбились, когда мне было тринадцать, но я даже их лиц не помню… Только по фото. Дед говорит – это от стресса. Словно выпал кусок в несколько лет. А вот всё, что касается дедушки, помню до мелочей.

– Что именно? – вновь спросил Георгий.

– Как он меня маленькую кормил кашей, – Маша улыбнулась своим воспоминаниям, – я капризничала, не любила манку, а дед начинал обманом, всякими историями заставлять меня раскрыть рот. Знаешь, даже в школу в первый класс меня дедушка повёл… Странно, да?

– Ну почему же? – он попытался улыбнуться и погладил её по голове. – Наверное, родители были заняты…

– Да, он говорит, что тогда они оба были в командировке, – Маша погрустнела. – Но у меня ощущение, что я вообще родителей не знала… В моей жизни был только дед…

Она замолчала, думая о своём, и прищурившись, опять заметила:

– И всё-таки тебя что-то тревожит.

– Нет, всё хорошо. Просто мне нужно сегодня сбегать до Никольской просеки. Я там давно не был, – нарочито бодро ответил он.

– Ну вот, – она капризно надула губы.

– Ну, Ладушка, мне правда надо, это же моя работа, – чмокнув Машу в нос, быстро встал с кровати и принялся натягивать джинсы, потом пошутил: – Если ты будешь так меня сверлить своими глазищами, я не смогу одеться и останусь с тобой, но потеряю работу.

– Я буду этому только рада, – смеясь она показала ему язык и поманила руками.

– Искусительница! – тоже засмеялся Георгий, наклонился к ней, нежно скользнул по щеке и виску, сдвигая волосы с уха, поцеловал.

– А можно я с тобой? – вдруг придумала она, едва он прервал затянувшийся поцелуй.

– Нет! – строго отрезал он. – Я иду пешком на лыжах. Для тебя это тяжело.

– Да я же прекрасно себя чувствую, – заканючила Маша.

– Нет, сиди дома, жди меня. Если вернусь засветло, вечером поедем ко мне, я катастрофически не помещаюсь на твоей кровати. И не вздумай ослушаться! – угрожающе сдвинув брови, погрозил пальцем.

***

Обнажённый, с трудом преодолевая сугробы, он двигался по лесу. Если пойдёт, как он задумал, то вскоре всё решится – род Войта исчезнет, и тогда свершив свою месть, он сможет открыто принять смерть, избавиться от страданий.

Остановившись, вспомнил тот день. По меркам вечности, это было словно вчера, а по меркам людей – давно, двадцать или чуть больше лет назад. Тогда он посмотрел в глаза смерти. Он искал новое тело, старое уже отслужило свой срок и даже сила девы, на которую он напал, ненадолго продлила агонию. Увы, он был слишком слаб, чтобы принять смерть. Да, это было бы наилучшим выходом для него, но его час не пришёл – он не истребил род Войта, не отомстил им за свои вечные мытарства. И поэтому он решил жить!

Выйдя на дорогу увидел их. Мужчина и женщина, молодые и красивые. Им оставались считанные минуты. При взгляде на мужчину он облегчённо вздохнул – вот и выход… Но когда его взгляд упал на женщину, он замер – давняя боль пронзила с новой силой. Краса! Его зеленоглазая ведьма с рыжей гривой лежала перед ним. Смерть ещё не овладела ею, хотя и наложила снежную бледность на эти дивные черты. Как же она прекрасна! Неужели она опять умрёт?! Опять, как тогда, когда он сам лишил её жизни… Впрочем, о чём это он?! Провёл ладонью по лицу, отгоняя наваждение. Конечно, это не она! Но… его душа плакала. Впервые за много веков. И эта нестерпимая боль…

Он упал на колени и склонился к ней, приподнял её голову. Затуманенные зелёные глаза, взглянули на него с мольбой, испачканные кровью губы прошептали что-то. Склонился ближе к её лицу.

– Спаси…– выдохнула женщина и обмякла в его руках.

И вдруг, сам не отдавая себе отчёта, он припал к её губам и с силой вдохнул в них новую жизнь. Женщина пошевелилась и застонала, тогда он подарил ей поцелуй. Как когда-то целовал свою Красаву – жадно, неистово, до боли кусая её губы, на миг возвращаясь в своё далёкое прошлое, и давая ей возможность остаться.

Рука опустилась на ствол дерева, ладонь скользнула по шероховатой мёрзлой коре. На мгновение он вернулся в настоящее, воспалёнными глазами огляделся вокруг, словно не понимал, где он оказался, и опять устало прислонился к толстому стволу. Тихо. Он давно привык к этой тишине. Летом лес оживал, а зимой точно погружался в глубокий сон. Конечно, и в зимнюю стужу здесь тоже текла жизнь, но всё-таки она была укрытой от посторонних глаз. И это ему нравилось – ничто не нарушало его уединения.

Если бы он тогда знал, чем обернётся его слабость! Если бы только мог представить, сколько новой боли ему принесёт это минутное помутнение! Но всё-таки став Упырём, он остался немного человеком, слабым созданием, которое всё ещё способно было проявить милосердие. Впрочем, разве можно считать милосердным поступок, обрекающий чью-то душу на страдания? Забавно… Всего лишь на один миг он забылся и вот… Вместо того, чтобы отпустить душу умирающей красавицы, своей жалостью он запер её в оковах нового тела – тела рыжей волчицы. Укус оборотня мог спасти жизнь, но спасённая душа навеки оказывалась в шкуре зверя.

И с тех она покорно шла за ним, слушаясь, как своего хозяина. Он создал её. Даже внешне они оказались похожи, волчица лишь уступала ему в размерах, но значительно превосходила в злобе: не проходило и дня, чтобы она не возвращалась к нему, принося запах свежей крови, и всё чаще он осознавал, что кровь человеческая. Упырь понимал, что это нормально: ярость новообращённого волка растёт день ото дня, и вскоре он и сам не смог бы сдерживать порождённого им монстра.

Упырь опять мысленно вернулся в тот день. Потеряв голову от поцелуя, он даже не заметил, как раненый мужчина пришёл в себя и, превозмогая нестерпимую боль, из последних сил кинулся на обнажённого незнакомца, который целовал его умирающую жену. Была ли то ревность или он принял Упыря за разбойника, решившего надругаться над беспомощной женщиной – теперь это уже не имело значения. Реакция волка была молниеносной, он с трудом сдержался, чтобы не растерзать бедолагу на клочки. Остановив себя вовремя, склонился над истекающим кровью уже полумёртвым мужчиной, запрокинув голову, издал протяжный тоскливый вой, от которого, казалось, вздрогнули вековые ели, и совершил переход – вошёл в новое тело. Через мгновение тело дёрнулось, и раненый встал на ноги. Однако тогда он не рассчитал своих сил: новое тело пострадало в аварии, да и он сам порядком истерзал мужчину. Последнее, что он запомнил из того дня – как падает у дороги.