Текст книги "На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии"

Автор книги: Наум Синдаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Выражение «Прорубить окно в Европу» постепенно приобрело расширительное значение. Это стало означать получение неожиданно широких возможностей для расширения кругозора. Как образно заметил в одной из своих статей Илья Эренбург, «окно в Европу стало окном в жизнь».

«Окно в Европу» позволило России приобщиться к цивилизации. Хорошо чувствуют это дети. Вот цитата из школьного сочинения: «Петр I прорубил окно в Европу, и с тех пор начали строить избы с окнами».

Попытки закрыть это окно большевики начали предпринимать едва ли не сразу после октябрьского переворота. Окончательно процесс завершился при Сталине. В сталинских лагерях были известны стихи, написанные будто бы от его имени:

 
Что Петр сварганил начерно,
Я починил и переправил.
В Европу он пробил окно,
А я в него решетку вставил.
 

И даже после смерти великого кормчего его верные последователи вольно или невольно делали все, чтобы добиться полной изоляции России от остального мира. По утверждению фольклора, для этого надо было не так много: «Петр Романов пробил окно в Европу, а Григорий Романов закрыл его… дамбой».

Но наступили другие времена, и значение пробитого Петром окна в Европу еще более возросло и расширилось. В начале 1990-х годов на многотысячных митингах на Дворцовой площади звучали лозунги в поддержку требования Литвы о самоопределении: «Петербуржцы, не дадим захлопнуться литовской форточке в Европу». Тут же рождались новые анекдоты: «Какой самый популярный вид самоубийства?» – «Выброситься в окно… в Европу».

В заключение надо сказать, что значение Петербурга в истории современной России уже давно переросло смысл, некогда заложенный в знаменитую метафору. Сегодня это далеко не только окно, через которое Россия триста лет смотрела на Европу. В 2004 году на встрече с группой депутатов Законодательного собрания Петербурга Папа Римский Иоанн Павел II заявил, что «Петербург – это ворота, ведущие в великую страну – Российскую Федерацию». Вполне возможно, что найденное Папой удачное сравнение «Ворота в Россию» очень скоро превратится в новую метафору, ничуть не менее сильную и значительную, чем «Окно в Европу».

От воды до воды

Такой яркой и выразительной фразой пользуются василеостровцы, говоря о своих знаменитых линиях. Они и в самом деле являются, пожалуй, единственными в городе улицами, перспективы большинства из которых с обеих сторон замыкаются набережными. Начиная от Съездовской линии и вплоть до Шестнадцатой, все они берут свое начало у набережной Большой Невы, прорезают Васильевский остров насквозь и выходят к Малой Неве или реке Смоленке, которая отделяет его от соседнего острова Декабристов. Впрочем, согласно первоначальным планам, они должны были прорезать и остров Голодай, ныне Декабристов. Очень может быть, что в фольклоре сохранилась память именно о том времени, когда все линии собирались протянуть «От воды до воды», то есть от Невы до Невы.

Петра I захватила идея создать центр Петербурга на Васильевском острове, и он доверил разработку проекта французскому архитектору Жану Батисту Леблону, который работал в России с 1716 по 1719 год. Леблон хотел окружить Васильевский остров крепостной стеной в виде правильного эллипса и прорезать сетью каналов, которые должны были заменить собой улицы. В условиях продолжавшейся в то время Северной войны эти каналы предполагалось устроить так, чтобы при попытке неприятеля захватить первый ряд укреплений можно было, открыв шлюзы, взятые укрепления затопить. Глубина каналов должна была позволить им принимать самые большие морские корабли того времени.

Весь этот грандиозный замысел остался неосуществленным якобы из-за того, что, завидуя талантливому французу, губернатор Петербурга Александр Данилович Меншиков решил помешать его планам. Он велел рыть каналы и уже и мельче тех, что задумал Леблон. И когда царь приехал однажды осматривать работы, то оказалось, что исправить уже ничего невозможно. Придя в неистовую ярость, он в очередной раз прогулялся дубинкой по спине всесильного князя. Каналы же распорядился засыпать. От проекта остались только названия линий Васильевского острова, каждое из которых обозначает предполагавшуюся по проекту сторону канала, да старинная легенда о том, как рухнула юношеская мечта Петра создать подобие Амстердама или Венеции. Рассказывают, что царь раздобыл карту столицы Нидерландов, лично измерял по ней ширину амстердамских каналов, пока не убедился в том, что питерская идея загублена окончательно. А вскоре в Петербурге начали поговаривать, что Меншиков построил что-то не то. И добавляли при этом, что «не то» – это и есть собственный дворец, который светлейший князь выстроил на деньги, выделенные казной для сооружения каналов.

Линии Васильевского острова – единственные в городе магистрали, каждая сторона которых имеет собственное название. Эта особенность еще в XVIII веке стала использоваться для веселых и безобидных розыгрышей. Крикнуть извозчику: «На пересечение 21 и 22-й линий», – у «золотой молодежи» считалось неким шиком, способом блеснуть перед барышней.

За всю историю Петербурга линии Васильевского острова, за исключением Кадетской, которую в 1918 году переименовали в Съездовскую, ни разу не изменяли своих исторических названий, оставаясь своеобразным памятником неосуществленной идее. В советские времена это обстоятельство стало поводом к осмеянию неизлечимой страсти советских чиновников ко всякого рода переименованиям, большинство из которых носили явно выраженный идеологический характер. Согласно одному популярному анекдоту, Ленгорисполком принял однажды решение о переименовании линий Васильевского острова. Впредь они должны называться: 1-я – Ленинской, 2-я – Сталинской, 3-я – Маленковской, 4-я – Булганинской, 5-я – Хрущевской, … Косая – Генеральной. В другом варианте того же анекдота каждой линии был присвоен порядковый номер одного из съездов партии: 1-го, 2-го, 3-го и т. д. При этом Косая линия должна была называться Линией имени Генеральной линии КПСС.

В настоящее время, кроме 27 исторических линий, имеющих свои порядковые номера, на Васильевском острове есть Съездовская, Кожевенная, Косая и Менделеевская линии. В 1989 году на карте Васильевского острова появились еще две линии – 28-я и 29-я. Такими порядковыми номерами были названы две стороны некогда безымянного проезда, параллельного 26 и 27-й линиям.

От Михаила до Михаила

21 февраля 1613 года Высшее сословно-представительское собрание России – Земский собор избрал на русский престол первого царя из новой династии – Михаила Федоровича Романова. На Руси это был один из самых древних и почтенных родов. По одним преданиям, Романовы происходили «из литвы», по другим, «из прусс». Если верить фольклору, в последней четверти XIII века некий князь Прусский по имени Гланда Камбила Дивонович приехал в Россию и в 1287 году «принял святое крещение с именем Ивана». Постепенно прусский Камбила стал называться по-русски – Кобыла. В летописях за 1347 год под такой фамилией известен приближенный великого князя Симеона Иоанновича некий боярин Андрей. Смена фамилии на Руси была делом привычным. Чаще всего фамилии присваивались по имени или прозвищу отца. Так, сын боярина Андрея – Федор – имел прозвище Кошка, а его дети числились в летописях уже Кошкиными. В XVI веке боярин Никита Романович принял фамилию Романов – по имени своего отца окольничего Романа Захарьина-Юрьева. Никита Романович был дедом первого царя из этого рода.

Из трехсот лет царствования династии Романовых две трети приходятся на петербургский период отечественной истории. Последним царем был восемнадцатый по счету монарх из этого рода – Николай II Александрович.

Николай II вступил на престол в 1894 году. В то время весь христианский мир готовился к встрече нового столетия. Как всегда это бывает, на рубеже веков в обществе особенно обострились мистические настроения. Тогда-то и вспомнили о старом, более чем трехсотлетней давности, проклятии, произнесенном супругой убитого 11 декабря 1611 года Лжедмитрия II Мариной Мнишек. Марина, помазанная на царство еще в 1606 году, в момент убийства своего мужа была на последнем месяце беременности. Вскоре появился на свет младенец Иван, который, что бы там ни говорили историки, формально являлся наследником русского престола. Поэтому он представлял несомненную опасность для только что избранного на царство первого Романова – Михаила. Мальчика обманом взяли у находившейся в заточении Марины, уверив мать, что новый царь не будет мстить ребенку. Марина поверила. Однако в октябре 1614 года Иван был повешен. По преданию, Марина Мнишек, узнав об этом, в отчаянье прокляла весь род Романовых «От Михаила до Михаила», вплоть до последнего царя, «пока вся династия не угаснет».

Проклятие Марины Мнишек породило целую серию и других предсказаний, которые с пугающей периодичностью стали появляться в России. Уже в 1660-х годах некий монах пророчил смерть всем Романовым, которые решаться связать свою судьбу с Долгорукими. О давней вражде этих родов в обществе хорошо помнили, однако о пророчестве забыли и впервые вспомнили сразу же после безвременной кончины юного императора Петра II, случившейся в 1730 году неожиданно, за несколько дней до его свадьбы с Екатериной Долгорукой. Затем, через полтора столетия, это пророчество вновь нашло подтверждение в трагической гибели императора Александра II, произошедшей опять же накануне его венчания уже с другой Долгорукой, но тоже Екатериной, известной княгиней Юрьевской, вот-вот готовой стать императрицей Екатериной III.

Летом 1825 года, незадолго до загадочной смерти императора Александра I, в Литейной части Петербурга сгорел пятиглавый Преображенский собор. На глазах сбежавшихся на пожар горожан один за другим рухнули все пять куполов гвардейского храма. А на следующий день по городу разнеслось зловещее предсказание небезызвестного монаха Авеля о неминуемой гибели династии Романовых: «У России осталось пять императоров, и все они так же, как эти пять куполов, один за другим исчезнут в пожаре истории. Начнется все с царствующего Александра I и закончится Николаем II, который погибнет в огне гражданской войны». Мало кто мог предположить тогда, сколь точным будет императорский счет Авеля. России и в самом деле оставалось пережить пятерых представителей рода Романовых. Тогда же снова заговорили о том, что династия, начавшаяся с Михаила, Михаилом и закончится. «От Михаила до Михаила» – стало зловещей формулой ожидания катастрофы. В конце концов так и случилось на самом деле.

Как известно, в марте 1917 года император Николай II отрекся от престола в пользу своего брата Михаила Александровича. Михаил еще раньше был наследником престола, но не по возрасту, а в результате печального семейного обстоятельства. В 1890 году неожиданно умер от туберкулеза его старший брат Георгий, прямой наследник престола. В течение пяти лет, вплоть до рождения в 1904 году у Николая II долгожданного сына – царевича Алексея – Михаил был официальным наследником. Если верить фольклору, это обстоятельство всегда вызывало в нем досаду, так как «быть престолонаследником ему было не по вкусу». Рождение царевича Алексея, ко всеобщему удовлетворению, все ставило на свои места. И вдруг 2 марта 1917 года Михаил Александрович получает телеграмму от Николая II, которая начинается словами: «Петроград. Его императорскому величеству Михаилу Второму». Для Михаила это стало полной неожиданностью. После мучительных размышлений он заявил, что отказывается от престола в пользу… Учредительного собрания. Правда, это было уже на следующий день. Таким образом, формально можно считать, что Михаил Второй, как назвал его Николай II, в течение одних суток все-таки был русским царем, а династия Романовых, начавшаяся Михаилом в 1613 году, как это и было предсказано в фольклоре, закончилась Михаилом в 1917-м.

Дальнейшая судьба Михаила Александровича мало чем отличается от судеб других членов царской фамилии, рискнувших после октябрьского переворота остаться в большевистской России. Сразу после отречения он выехал в Гатчину. Оттуда он обратился к управляющему делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевичу с просьбой «легализовать его положение в Советской республике». Тот откликнулся и прислал бывшему великому князю на бланке Совнаркома разрешение на «свободное проживание в России в качестве свободного гражданина». Но уже 9 марта следующего 1918 года ему было предписано выехать в Пермь. А в ночь на 13 июня того же года он был убит в Перми вместе со своим секретарем.

От Петра до метрá

В 1918 году в Петрограде был открыт Государственный музей истории города. Основой его экспозиций стали коллекции художественно-исторического музея «Старый Петербург», созданного еще в 1907 году при петербургском Обществе архитекторов-художников. Члены общества, опасаясь, что из-за расцветшего в те годы вандализма многие художественные ценности старого Петербурга могут быть утрачены, решили сохранить все, что так или иначе касалось его истории и архитектуры. Коллекции стали стремительно пополняться архитектурными чертежами и рисунками, фрагментами разрушаемых и перестраиваемых зданий, элементами утраченных оград и решеток, предметами быта и мебелью, фотографиями снесенных домов и другими образцами бытовой петербургской культуры. Музей размещался в собственном доме архитектора П. Ю. Сюзора на Кадетской линии Васильевского острова. В 1918 году коллекции были переведены в Аничков дворец.

В 1939 году Музею истории города передается бывший дом Румянцева на набережной Красного флота (ныне Английской), 44, где в свое время размещался так называемый «Румянцевский музеум», перевезенный затем в Пашков дом, в Москву.

В 1953 году Музей был пополнен материалами закрытого в процессе пресловутого «Ленинградского дела» Музея обороны Ленинграда. Сегодня Музей истории города представляет собой огромный музейный комплекс, в который, кроме Румянцевского особняка, входят Иоанновский равелин, Комендантский и Инженерный дома петропавловской крепости, а также Смольный собор.

По традиции Музей собирает абсолютно все, что имеет отношение к городу, от проектных чертежей до личных вещей петербуржцев. В кругах эстетствующих ценителей прекрасного родилась даже ироничная поговорка о характере такого всеядного собирательства: «От Петра до метрá», хотя музей любим и посещаем, а все его бесчисленные экспонаты представляют исключительную ценность для истинных петербуржцев. Со временем эта поговорка приобрела и иносказательный смысл: смесь, всякая всячина, винегрет.

Между прочим, имя великого реформатора и основателя Петербурга Петра I в качестве некоего зримого и понятного временнóго рубежа использовалось в фольклоре неоднократно. Все, что происходило в давние, для города доисторические времена, на языке петербуржцев называется: «До Петра». А то, что началось давно, но все-таки в обозримый, а главное, в петербургский период истории, обозначается фразой: «С петровских времен».

От Смоленского и Волкова кладбища

Неоднократные переименования Петербурга наложили определенный отпечаток на самоидентификацию петербуржцев не только по отношению к имени самого города, но и к его возрасту. Тонкий, внимательный и ироничный наблюдатель, писатель Леонид Борисов еще в начале XX века в повести «Волшебник из Гель-Гью» заметил: «Был поздний холодный вечер… Питеряне в этот час ужинали, петербуржцы сидели в театрах, жители Санкт-Петербурга собирались на балы и рауты». Этот выразительный ряд, связанный с названием города можно легко продолжить. Вместе с очередным новым именем города его жители последовательно становились то петроградцами, то ленинградцами. Этот опыт распространялся даже на отдельные районы города. Например, коренные василеостровцы, которых в обиходной речи называли «Васинцами», демонстративно дистанцировались от случайных приезжих провинциалов, обитателей так называемой «Васиной деревни» – района дешевых доходных домов, принадлежавших некоему домовладельцу Васину. «Мы васинцы! А они васины», – с нескрываемой гордостью, подчеркивая тонкую разницу, говорили истинные василеостровцы.

Даже в 1970-е годы, когда в силу естественных причин, а также известных обстоятельств, связанных с террором, Гражданской и Отечественной войнами, коренных ленинградцев становилось все меньше и меньше, они всячески старались подчеркнуть свою особость по отношению к другим слоям населения. Помните грустный анекдот о том, где в Ленинграде можно встретить коренного ленинградца? И печальный ответ: «В бане и в коммунальной квартире». При этом в статусе ленинградцев не отказывали ни второму, ни даже первому поколению жителей города. Просто считалось, что они, по определению, живут в отдельных квартирах со всеми удобствами, включая недоступные для коренного населения города ванные и душевые комнаты.

В последнее время интерес петербуржцев к своему прошлому стал особенно острым. Поиски собственных корней, желание отыскать, откуда «пошли есть» их фамилии, постепенно превращаются из досужего увлечения в болезненную необходимость. В этом смысле становится понятным естественный интерес к заброшенным и забытым погостам.

Церковь прав. Иова на Волковском кладбище

Напомним, что согласно энциклопедическим словарям поколением считается время, равное чуть менее чем 30 годам. Это соответствует промежутку между рождением родителей и детей. Если это так, то как ни считай, а из примерно 200 поколений людей, живших на земле от сотворения мира по Библии, около 11 поколений имеют прямое отношение к Петербургу. Именно столько поколений прошло через триста лет его существования. Пользуясь условным языком статистики, скажем, что чуть более 3-х из них живут в сегодняшнем Петербурге. Это, как выражаются ученые, родственники одной ступени родства: родители, дети, внуки, иногда – правнуки. Но ведь и те восемь поколений горожан, которые покоятся на петербургских погостах, тоже наши с вами родственники. И все они имеют право на память. А то, что их гораздо больше «там», чем «здесь», так об этом со знанием дела говорили еще древние римляне, не случайно возводя «любовь к отеческим гробам» в высшую степень человеческих добродетелей.

Вот почему, подчеркивая право на родовитость по-петербургски, городская фразеология обратилась к старейшим городским кладбищам – Смоленскому и Волкову. Поговорка «От Смоленского и Волкова кладбища», образованная по аналогии с известной идиомой «от младых ногтей», означает, что речь идет об истинном петербуржце, фамильные корни которого восходят к самому юному возрасту Петербурга.

ОТМАХАЛ

Известно, что по своему характеру император Николай II был более предназначен для частной, семейной жизни, нежели для общественной или государственной службы. Он отличался домашней простотой, верностью семейным традициям, скромностью в общении и искренней преданностью в любви. Но именно личная жизнь Николая II была окрашена в тона драматизма, безысходности и мрачного пессимизма. Причиной этого, среди прочего, были два обстоятельства, связанные с женой императора Александрой Федоровной. Первое заключалось в том, что беззаветная и искренняя любовь Николая II к своей супруге вступала в неразрешимое противоречие с чувством неприязни и даже ненависти, которые испытывало к ней практически все русское общество, начиная с ближайшего окружения царя и кончая простым народом. Это обстоятельство в значительной степени вытекало из другого: у царственных супругов рождались только девочки, в то время как страна ожидала от монарха законного наследника престола. Традиционно считалось, что именно в этом состоит одна из его основных государственных обязанностей. В этом смысле перенос вины с супруги на отца ожидаемого наследника был неизбежен. Он был заложен в многовековых традициях христианской религии. Достаточно вспомнить евангельское: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова…» и т. д.

Можно только догадываться, сколь велики были внутренние переживания Николая II. Они не изгладились даже после рождения долгожданного царевича Алексея. А тут еще питерские остроумцы с нескрываемой насмешкой из уст в уста передавали издевательскую выдумку: «ОТМАХАЛ», зашифровывая в этой несложной аббревиатуре имена всех его детей (Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, Алексей). Неисправимые зубоскалы не забыли при этом даже об одном выкидыше, случившемся у Александры Федоровны. Они обозначили его литерой «X». Надо сказать, что корни этой обидной аббревиатуры вполне невинные. Как известно, дочери Николая II были так дружны и неразлучны друг с другом, что даже праздничные поздравления родителям подписывали одним, придуманным ими общим именем ОТМА. (Все литеры этой милой аббревиатуры обозначали первые буквы имен сестер – Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии.) Так что до уничижительного ОТМАХАЛ было совсем недалеко.

Судьба всех без исключения детей Николая II и Александры Федоровны сложилась трагически: вместе со своими родителями они были расстреляны большевиками в 1918 году в Екатеринбурге, в доме инженера Ипатьева. Некоторые из них продолжают жить в петербургском городском фольклоре. Память о старшей дочери Ольге сохранилась в микротопониме «Ольгинская петля». Так в Петербурге называют трамвайное кольцо, проложенное в 1910-х годах на Среднем проспекте Васильевского острова у современного здания научно-исследовательского Геологического института. Происхождение этого названия восходит к истории строительства Детского приюта трудолюбия на углу Среднего проспекта и 23-й линии. Трехэтажное кирпичное здание приюта возводилось в 1899–1900 годах по проекту архитектора М. Ф. Гейслера. Приют был назван именем святой Ольги в честь великой княгини Ольги Николаевны. Ее имя сохранилось и в современном фольклорном названии дома № 80 по Среднему проспекту, где в свое время находился приют. Местные жители его и сегодня называют «Ольгинским домом».

Памятью о ее младшей сестре Татьяне служит название железнодорожной станции в Гатчине. Она была устроена на окраине города, на территории деревни Малая Гатчина в годы Первой мировой войны и названа по имени второй дочери императора Николая II великой княжны Татьяны Николаевны, родившейся в 1897 году. Во время войны Татьяна много времени отдавала благотворительности. Широкой известностью пользовались так называемые кружечные сборы, организованные ею в Петербурге в пользу раненых солдат.

В современной Гатчине бытует легенда, что призрак Татьяны Николаевны часто появляется на железнодорожной станции ее имени. Женщина в длинном платье бродит по платформе и восклицает: «Как все изменилось!»

Наиболее загадочной оказалась посмертная жизнь младшей дочери Николая II Анастасии. Вскоре после расстрела царской семьи в Европе появилась очень похожая на Анастасию женщина, которая выдавала себя за дочь императора Николая II. Родилась легенда о том, что Анастасии чудом удалось избежать смерти. Она будто бы спаслась и через некоторое время объявилась в Германии. Сходство этой очевидной самозванки с подлинной Анастасией было столь велико, что многие, жившие за границей великие князья и княгини признали в ней свою родственницу. Сомневалась, пожалуй, только бабка Анастасии, вдовствующая императрица Мария Федоровна, жившая в то время в Копенгагене. Чтобы убедиться в подлоге, она решила ехать в Германию. Но германское правительство, вероятно, также сомневавшееся в подлинности этой Анастасии, настоятельно рекомендовало ей не посещать Берлин. Тогда Мария Федоровна попросила удостовериться в подлинности Анастасии бывшую няньку царских детей Теглеву. Теглева действительно повидала Лжеанастасию и «убедилась, что она самозванка».

Впрочем, за несколько десятилетий после 1918 года в мире всплыло около 30 Анастасий, несколько Марий и Татьян, одна Ольга и даже один царевич Алексей.

Отправить в желтый дом

Такой широко известный эвфемизм, означающий «усомниться в чьих-либо умственных способностях» и заменяющий менее изящное восклицание: «Ты что, дурак?», появился в Петербурге вскоре после открытия Обуховской больницы. Больница расположена на территории между Фонтанкой и Загородным проспектом, на участке, принадлежавшем в первой половине XVIII века кабинет-министру в правительстве императрицы Анны Иоанновны Артемию Петровичу Волынскому. В старом Петербурге его усадьба была известна как «Волынский двор». В 1740 году Волынский был обвинен во всех смертных грехах и казнен на эшафоте Сытного рынка, а в 1779 году на территории его бывшей усадьбы возвели шесть корпусов одной из первых в России городских больниц. Больницу назвали Обуховской – от Обуховского моста через Фонтанку, возле которого она появилась.

В состав Обуховской больницы входил и так называемый Дом призрений для умалишенных. Это было первое в Петербурге, да и во всей России учреждение подобного рода. Первоначально Дом призрения был выкрашен в традиционный для тогдашнего Петербурга желто-песочный цвет. Но именно он стал решающим признаком для фольклорного названия этого богоугодного заведения – «Желтый дом». Очень скоро так стали называть вообще все сумасшедшие дома. Достаточно вспомнить стихотворение А. Ф. Воейкова «Дом умалишенных»:

 
Снилось мне, что в Петрограде
Чрез Обухов мост пешком
Перешел, спешу к ограде
И вступаю в желтый дом.
 

Согласно одной из петербургских легенд, знаменитый лесковский Левша умер в Обуховской больнице, «Обуховке», или «Обители скорби», как называли эту больницу сострадательные петербуржцы. По другой легенде, Пушкин неоднократно бывал в Обуховской больнице, навещая некого знакомого офицера, помешавшегося на игре в карты. Будто бы именно в стенах этого «Желтого дома» родился замысел «Пиковой дамы», по крайней мере отчасти, поскольку на этот счет есть и другие легенды. Но уж его драматический эпилог – точно: «Герман сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: „Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, туз!..“».

Несколько позже в обществе была понята абсурдность совместного содержания не опасных для окружающих нервнобольных с несчастными умалишенными. Больницы стали разделять. Так в первой половине XIX века по инициативе императрицы Марии Федоровны в Ульянку из Обуховской городской больницы был переведен Дом призрения умалишенных. Клиника разместилась на Петергофской дороге, ныне проспект Стачек, 158, на бывшей даче Г. А. Потемкина, перестроенной для этого архитекторами Д. Квадри и П. С. Плавовым. Новая лечебница носила название «Больница Всех Скорбящих», по одноименной церкви, возведенной в 1832 году по проекту Доменико Квадри. Городской фольклор с завидной оперативностью откорректировал известную идиому «Отправить в желтый дом». Теперь шутливая угроза принудительного лечения выглядела иначе: «Отправить на одиннадцатую версту ко всем скорбящим». Иногда в литературе встречается вариант: «На тринадцатую версту». Видимо, появление этого варианта пришлось на время переноса границы города с Фонтанки к Обводному каналу или от последнего к Нарвским воротам, что в данном случае принципиального значения не имеет. Оба варианта относятся к одному и тому же объекту городского фольклора.

В 1920-х годах больнице присваивается имя прославленного швейцарского психиатра Огюста Фореля, после чего весь район вокруг больницы в фольклоре стал называться «Форели». И тут началась, что называется, новая мифологизация. Весь район вокруг больницы Фореля стал называться «Форели». При этом рассказывали о речке, которая славилась форелью, о домике, в котором жила крестьянка Ульяна, «добро варившая уху», о рыбалке, на которую съезжалась петербургская знать, и ни слова о знаменитом психиатре и невропатологе, имя которого, фонетически совпадающее с названием царской рыбы, носила больница.

Во время последней войны больница Всех Скорбящих была уничтожена фашистами. Вместе со всеми ее обитателями. В 1950-х годах в восстановленном здании больницы разместился Дом культуры «Кировец».

Со временем и понятие «Желтый дом» стало нарицательным. Например, здание Кораблестроительного института, часть которого занимает заводоуправление судостроительного предприятия «Адмиралтейские верфи», в народе называется «Желтый дом». И, как утверждают сами заводчане, не только потому, что его стены окрашены в традиционные классические желтые тона. «Желтым домом» в народе назывался и Смольный, в те времена, когда в его помещениях находился Ленинградский обком КПСС.

Пей до дна

27 ноября 1718 года в Петербурге состоялось первое, введенное Петром I для отдыха и развлечений, собрание высшей петербургской знати. Такие собрания, названные в России по-французски «ассамблеями», в отличие от процветавших до того заседаний пресловутого петровского «всепьянейшего собора», где ничего, кроме пьянства, обжорства и беспутства, не происходило, наряду с умеренными развлечениями предполагали и деловое общение. Впервые в России на такого рода собрания были допущены женщины. На ассамблеях учились танцевать и вести светские беседы, играть в застольные игры и демонстрировать друг перед другом праздничные одежды.

Но даже присутствие дам не избавляло эти собрания от привычных стародавних казарменных шуток, инициатором и исполнителем которых чаще всего был сам император Петр I. Так, опоздавшему или провинившемуся, независимо от его пола и положения, подносился огромный штрафной кубок вина – так называемый «кубок большого орла», на крышке которого было выгравировано: «Пей до дна». Многие, выпив его, тут же под громкий хохот собравшихся валились с ног. Для некоторых эта доза оказывалась смертельной. Фраза «Пей до дна» стала раннепетербургской формулой щедрости и неумеренности и вскоре была подхвачена городским фольклором. Ритмическая хоровая мелодекламация этих трех слов до сих пор входит в обязательный ритуал русского обряда широкого гостеприимства.

Позже арсенал традиционных приемов хлебосольного радушия расширился за счет еще одного ритуала, появившегося на Руси благодаря небезызвестному народному умельцу Петру Телушкину. Это был казенный крестьянин Ярославской губернии, мастер кровельного цеха, редкий искусник, имя которого в первой половине XIX века не сходило с уст петербуржцев. Все хорошо знали, как без помощи строительных лесов он отремонтировал фигуру ангела на шпиле Петропавловского собора, погнувшуюся во время сильного урагана 1829 года. Телушкина в Петербурге прозвали «Небесным кровельщиком». Он был принят императором Николаем I и награжден за свою работу суммой в пять тысяч рублей. Однако в Петербурге восторженное упоминание имени смельчака сопровождалось легендой о том, что за свой труд Телушкин будто бы получил еще и пожизненное право на бесплатную чарку водки во всех казенных кабаках России. Для этого достаточно было щелкнуть пальцами по несмываемому клейму, которое ему будто бы поставили на правой стороне подбородка. Чтобы кабатчики узнавали и препятствий к выпилке не чинили. Отсюда, как утверждает легенда, и берет начало русский характерный жест, приглашающий к выпивке.