Текст книги "Ползучий плющ"

Автор книги: Наташа Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Но мне нечего рассказывать! Я уже описала полицейским все, что случилось. Почему вы мне не верите?

Ники побледнела еще сильнее, а краснота вокруг глаз и под носом проступила как знаки вины; ее непрерывно двигающиеся руки дрожали.

– Антония, – вступила Триш, – мне кажется…

– Помолчи, Триш. Ники, я не верю тебе, потому что не верю, будто даже ты могла быть настолько абсурдно безответственна. Я хочу знать правду, и я сделаю все необходимое, чтобы вытянуть ее из тебя.

– Антония, ты не можешь поступать таким образом. Что бы ни случилось, ты должна…

– Это тебя не касается, Триш. Помолчи.

– Я не могу позволить тебе…

Голос Антонии взорвался яростью.

– Ты не можешь ничего мне позволить. Ты не имеешь права вмешиваться. Если не можешь держать язык за зубами, лучше уходи.

Сознавая, что любой протест только еще больше выведет Антонию из себя, Триш поднялась. Ники издала невнятное слово, которое звучало как «пожалуйста».

– Ты будешь говорить, только когда я тебе разрешу. – Голос Антонии щелкнул как кнут. Ники дернулась и закрылась руками, словно от удара. Когда Триш шла мимо девушки, направляясь к двери, Ники взглянула на нее, явно умоляя не оставлять ее один на один с Антонией.

После секундной паузы Триш, повернув голову, произнесла как можно спокойнее:

– Я подожду в холле, пока ты закончишь, Антония.

– Как угодно. Так, Ники. Я хочу…

Триш вышла из комнаты, прежде чем услышала требование, размышляя, стоит ли спуститься в цокольный этаж и сообщить констеблю Дерринг, что Ники вернулась. Если бы она была уверена, что это поможет, она вполне нашла бы в себе силы противостоять гневу Антонии, но такой уверенности у нее не было.

Гадая, как дела у инспектора Блейка с Робертом, Триш устроилась ждать в неудобном, хоть и красивом старом кресле из фруктового дерева, стоявшем в холле рядом с холодным радиатором. Край сиденья врезался в бедра, как она ни усаживалась. Через некоторое время это стало настолько нестерпимым, что Триш поднялась и стала взад-вперед прохаживаться по холлу.

Прохаживаясь, она старалась осмыслить все услышанное, сожалея, что не имеет доступа к полицейским материалам. Из всего, что могло случиться с Шарлоттой, более или менее вероятными ей представлялись только три варианта: ее забрал с игровой площадки совершенно незнакомый человек по причинам, пока не выясненным, ее убил кто-то из близких ей людей или забрал Бен Уэблок.

Мысль о том, что Шарлотта может находиться в руках Бена, успокаивала, но Триш не могла заставить себя поверить в такую возможность. Она не видела его с развода, но все, что она знала о нем до сих пор, говорило, что он не способен на столь хитрый и жестокий поступок, как похищение Шарлотты. Как бы ни был он до сих пор сердит на Антонию, он никогда не отомстил бы ей таким способом. И если бы захотел получить опеку над ребенком, которого никогда не знал, то добился бы этого через суд. В этом Триш была уверена. Почти.

Нет, сказала она себе. Тут дело хуже. Могла ли это быть Ники?

Если бы мне удалось увидеть ее глаза, я бы сказала. В них могла таиться эта пустота, пустота, которая появляется, когда разрывается связь между происходящим с тобой и твоими ощущениями.

Жаль, что я не видела ее глаз. Ее и Роберта. В его глаза я никогда не заглядывала. А зря.

Дверь гостиной открылась, и появилась Ники. Теперь у нее дрожали уже не только руки, она тряслась всем телом.

– Простите, – тихо проговорила Триш, направляясь к девушке из дальнего конца холла.

Ники содрогнулась, словно через нее пропустили ток напряжением в тысячу вольт.

– Простите, что оставила вас одну, но я побоялась, что в моем присутствии Антония станет еще грубее.

Ники покачала головой, цепляясь одной рукой за перила, а другой вытирая глаза.

– Хуже она уже не станет. Я знаю, что виновата, но ей не следует говорить такие вещи. Она должна понимать, что я никогда не обижала Лотти. Я чувствую… – Она умолкла, словно не находя слов, чтобы это описать.

– Да, скажите мне, Ники, как вы себя чувствуете?

– Это невыносимо. – Ники в упор взглянула на Триш. – Мне невыносима мысль о том, что они могут делать с Лотти, когда…

Тут красные, опухшие веки скрыли глаза Ники, но Триш увидела достаточно, чтобы испытать некоторое облегчение.

– И я не могу это прекратить. Я бы все отдала, чтобы этого не случилось. Антония не понимает. Она думает, что я обижала Лотти, понимаете, как…

– Да, понимаю. Но вы тоже должны понять: в том состоянии, в каком она сейчас, можно сказать все, что угодно. Постарайтесь не слишком обижаться… или не слишком сердиться. Можете ли вы с этим справиться, сознавая, что она сейчас испытывает?

– Ее поведение не слишком отличается от обычного. Она всегда всех во всем обвиняет. И она даже не знает Лотти и не понимает ее. Она никогда ее не обнимает, не ласкает. Детей надо обнимать и гладить. Иначе они вырастают с мыслью, что они плохие, грязные. Но ей и в голову не приходит обнять Лотти, потому что она не любит ее. А я люблю.

– Ники! Вы не должны так говорить! Она мать Шарлотты. Она страшно боится за нее.

Ники фыркнула:

– Вы когда-нибудь видели их вместе? Никогда не наблюдали, как Лотти пытается с ней играть? Она приносит Антонии игрушки и протягивает их ей. Но в ответ получает только замечания: она, мол, шумная, неуклюжая или не слишком внимательная. Она же маленький ребенок. – В голосе Ники больше не было злости, девушка снова заплакала. – Что еще хуже, она так любит свою мать. Вчера она не хотела идти в парк, потому что очень хотела приготовить сладости к возвращению Антонии из Штатов. Из «Мерики», как она обычно ее называет. «Когда моя мама вернется из Мерики?» Она все утро об этом спрашивала, в бассейне, все время. «Почему мама уехала в Мерику?» Снова и снова.

– Наверное, вам было трудно это выдержать, – заметила Триш.

– Да ничего, – ответила Ники. – Я не поэтому не позволила ей приготовить сладкое. Просто Антония заставляет нас гулять каждый день при любой погоде. Часто, когда мне казалось, что Лотти лучше было бы полежать в теплой постели, она настаивала на прогулке. Хорошо укутаться, но гулять! Я не осмелилась остаться дома в субботу, даже ради Такого дела, как сюрприз для мамы. Антония бы так разозлилась, если бы узнала, а она узнала бы; она всегда все узнает. Я сказала, что мы приготовим сладкое утром. Но если бы я сделала так, как хотела Лотти, с ней ничего не случилось бы.

– Она все еще переживала, когда вы отправились в парк?

– Минуту или две. Понимаете, я разрешила Лотти надеть колготки и взять коляску с любимой куклой, и это ее отвлекло. Для девочки это событие, потому что обычно ей разрешают играть с коляской только дома. Так что она скоро перестала дуться. Но мы были бы в безопасности дома, если бы я пошла у нее на поводу. В этом-то весь и ужас: заново переживать все моменты, когда я могла поступить по-другому, и ничего бы не произошло. Это не было предопределено, понимаете?

Триш услышала шаги, поднимающиеся из цокольного этажа.

– Антония сказала, что вас дожидается констебль Дерринг, чтобы задать несколько вопросов? – спросила она громче. Дверь на верхней площадке лестницы распахнулась. – Здравствуйте, констебль Дерринг. Это Ники Бэгшот.

– Я поняла, – сказала молодая женщина-полицейский. – Спуститесь, пожалуйста, со мной вниз, Ники.

Ники вздохнула, но не возразила. У нее был такой вид, будто она выполнит любое распоряжение, потому что слишком устала и отчаялась, чтобы сопротивляться. Дерринг подождала, пока она пройдет вперед, и затем, повернувшись, одарила Триш взглядом, в котором упрек был смешан с презрением.

Вежливо улыбаясь, Триш смотрела на нее, пока дверь не захлопнулась. В гостиной Антония стояла прислонившись к каминной полке и, видимо, смотрела в пустой очаг.

– Теперь ею занялась Дерринг, – сказала Триш. – Неужели было так уж необходимо набрасываться на нее?

Выпрямившись и расправив плечи, Антония повернулась, чтобы ответить. Лицо ее было вполне спокойным, но при этом вся она источала суровость.

– Думаю, да. Она наверняка знает больше, чем говорит. И должен быть способ вытянуть это из нее. Я знаю, Блейк не хотел, чтобы я ее расспрашивала, но мне хотелось увидеть, что я смогу сделать. И я ни словом не обмолвилась про коляску. А ты?

– Я тоже. Но она сама сказала, что они взяли ее в парк. Ты узнала что-нибудь ценное?

– Абсолютно ничего. Я могла бы… – Антония замолчала, глядя на свои руки, словно они принадлежали кому-то другому. Они были сжаты в кулаки.

– Честно говоря, Антония, мне кажется, она искренне горюет.

– Так, черт возьми, и должно быть!

– Послушай, может, ты немного отдохнешь? Если хочешь, я могу побыть здесь, пока ты приляжешь, и разбужу, когда вернется Блейк. Ты же сменила часовой пояс, да и все это на тебя навалилось… – Триш остановилась. Всегда было очень важно, чтобы Антония не вообразила, будто ей приказывают. – Как тебе мое предложение?

– Уснуть я не смогу, это ясно. Едва я закрою глаза, как увижу…

– Хорошо, может, тогда хочешь поговорить?

– Мне совершенно не о чем говорить. Если ты хочешь о чем-то меня спросить, то, ради бога, не мямли и спрашивай. Терпеть не могу, когда меня хитростью заставляют что-то говорить.

– Хорошо. Я вовсе не пыталась тобой манипулировать, но это правда – я действительно хотела попросить тебя немного больше рассказать о синяках на руках Шарлотты.

– О, ради всего святого! Я все сказала полиции. Ты была здесь и слышала. Хватит об этом.

– Мне просто интересно, какого размера и очертаний они были, – сказала Триш, которая никогда не боялась гнева Антонии. В отличие от бедняги Бена.

– Очертаний? В чем дело, Триш? К чему ты теперь клонишь?

– Какие были синяки – маленькие и круглые? Или большие? Или как полоса или черта вокруг руки? Или в маленьких темно-красных точках? – Триш нашла в себе силы рассмеяться. – Но я не должна задавать наводящие вопросы.

– Да ради бога! Почему не спросить прямо? Ты хочешь знать, не впивалась ли Ники пальцами в руку Шарлотты и не связывала ли ее, да? Или – что там еще? – много мелких точек? Покусывала в порыве страсти? Правильно?

– Да, Антония, все верно. Хотя по моему краткому впечатлению от Ники мне трудно представить, что она могла намеренно навредить Шарлотте. Но поскольку я сама не видела синяки, я…

– Возможно, если бы видела, то меньше сочувствовала бы Ники и была бы в этой ситуации на моей стороне.

– Антония, разумеется, я на твоей стороне. Я прекрасно представляю, что ты испытываешь.

– Ты не можешь этого представить, – сказала Антония, глядя на Триш почти с такой же враждебностью, как на Ники. – У тебя нет детей.

– Верно. Но я не лишена воображения и имею некоторый опыт в делах такого рода.

– «В делах такого рода»! Если ты имеешь в виду насилие над детьми, почему, черт тебя побери, так прямо и не скажешь? Я же сказала тебе, что ненавижу, когда ходят вокруг да около. Мы все понимаем, что происходит, а ты притворяешься…

– Антония, я нисколько не притворяюсь. Я только хочу помочь, – ровно произнесла Триш. – Постарайся рассказать мне, если можешь. На что были похожи те синяки?

– Это явно были следы пальцев. Поэтому я и поверила Ники, когда она сказала, что Шарлотта поскользнулась. Я не дура. Если бы они были похожи на следы веревки, я вряд ли поверила бы объяснению Ники. Но я не сравнивала синяки с ее пальцами, если теперь ты хочешь спросить меня об этом.

Триш кивнула:

– Я действительно об этом думала. Я заметила, что у Ники необычно маленькие руки.

Антония покачала головой. Губы ее были плотно сжаты, серые глаза, казалось, окаменели.

– О боже! Лучше бы я никогда ей не верила. Нужно было тут же уволить эту сучку. Должно быть, я сошла с ума.

– Нет, не сошла. И не вини себя, Антония. У тебя было множество причин доверять ей, и ни одной – или крайне мало – сомневаться в ней.

Она должна понимать, что на Роберта падают серьезные подозрения, думала Триш. Должна. Как она этого не видит?

– В тот момент я даже не задумалась ни о каком риске, – продолжала Антония, словно Триш вообще не открывала рта. – Ники была сама убедительность, и Шарлотте как будто было с ней хорошо, но, может, это такая защитная реакция? Могло это быть? О, Триш, что мне делать? Я думала, что заставлю Ники сказать мне правду, но она не поддалась. Если полиция не сможет ничего от нее добиться и я тоже не смогу, что мне делать?

– Полиция узнает правду, в чем бы она ни заключалась. Но, если честно, я думаю, что Ники виновата только в небрежности. Судя по всему, она чрезвычайно предана Шарлотте и слишком… слишком добрая вообще.

– Я тоже так думала. Теперь я в этом не уверена. В любом случае все детские насильники должны нравиться, разве не так? Я хочу сказать, что они должны уметь настолько очаровать ребенка, чтобы тот им доверился.

– Да, должны… но даже в этом случае Ники не вписывается в образ тех насильников, которых я встречала или о которых слышала. Послушай, Антония, нет ли еще кого-либо, кто мог желать похитить Шарлотту? Не ради всего того, о чем мы боимся даже думать, а ради чего-то более тривиального?

– Чего, например? И кто, скажи на милость? И как что-нибудь, связанное с этим, может быть тривиальным?

– Ну, например, Бен. Я тут подумала, может, у него случился заскок и он захотел, чтобы Шарлотта немного с ним пожила? В конце концов, он же ее отец. Разве нет?

– Ой, не смеши меня. Разумеется, он ее отец. Ты ничуть не лучше его. А вообще, ты все усложняешь просто ради желания усложнить. Я бы хотела, чтобы ты этого не делала. Он никогда не выказывал ни малейшего желания взять на себя хоть какую-то ответственность за Шарлотту. Что типично. И даже если захотел, то это совсем не в его стиле.

– Я подумала, может, ты хочешь, чтобы я с ним повидалась.

– Хочешь обставить полицию? – Антония покачала головой, стараясь взять себя в руки. После напряженного молчания она добавила: – Я знаю, что сама попросила тебя приехать сегодня, но не для того, чтобы ты разыгрывала из себя детектива-любителя. Я просто хотела, чтобы со мной кто-то побыл. И не знала, что ты примешься меня допрашивать, критиковать и пугать кучей всевозможных проблем.

– Извини, – сказала Триш, с трудом находя в душе необходимое сочувствие. – Возможно, мне лучше уехать. Когда вернется Роберт?

– Бог его знает. Раз им занялась полиция, я, вероятно, не увижу его до полуночи. А что? Полагаю, теперь ты хочешь помучить его?

– Я думала только о том, чтобы ты не оставалась со своей бедой один на один, и я понадеялась, что он скоро вернется, – ровно произнесла Триш, пытаясь не реагировать на саркастические выпады Антонии.

– Чтобы подержать меня за руку, ты имеешь в виду? Это будет в первый раз. Слушай, давай-ка уезжай, пока мы не начали ссориться, а?

Триш молча поднялась. И почти сразу же почувствовала на своем запястье влажную ладонь Антонии.

– Прости, Триш. Я не могу вести себя как ни в чем не бывало, держаться вежливо, когда Шарлотта в… – Голос Антонии прерывался. Она смотрела прямо перед собой, впившись зубами в нижнюю губу. Через секунду она выпустила руку Триш и закрыла лицо руками, словно слышала какой-то ужасающий звук, от которого хотела отгородиться. Содрогнувшись, она безвольно опустила руки, снова открыла глаза и заговорила почти нормальным голосом: – Когда Шарлотта в такой опасности.

– Понимаю, – сразу же поддакнула Триш, думая: удивительно, что даже величайший ужас, какой только может испытывать женщина, звучит театрально, будучи выражен словами. – Не буду больше путаться у тебя под ногами, но ты обещай позвонить мне, как только что-нибудь узнаешь… или если захочешь, чтобы я к тебе приехала. Я сразу же приеду и сделаю все, что ты захочешь… буду просто сидеть и молча смотреть, что бы здесь ни происходило, если это тебе поможет. Что бы ни происходило.

– Хорошо. Спасибо. Я позвоню.

Триш покинула дом, стараясь не обращать внимания на вопросы журналистов и не слишком злобно глядеть на камеры, щелкавшие вспышками вокруг нее.

Она попыталась припомнить, какой из мостов через Темзу должен быть наиболее свободным, и направилась в Челси. Проезжая по улицам, наводненным едва ли не большим количеством покупателей, чем в будни, она думала о Бене и о свете, который он мог бы пролить на случившееся.

Глава седьмая

– Сэр?

Сидевший за столом Джон Блейк поднял глаза и увидел в дверях своего кабинета Кэт Лейси.

– Да, Кэт?

– Дженни Дерринг сказала, что вы хотели меня видеть.

– Да. Что удалось узнать у Бенедикта Уэблока?

– Разве вы не получили отчет? Я лично положила его на ваш стол.

– Да? Должно быть, я его не заметил. – Блейк признался себе, что это была очередная подсознательная уловка, призванная залучить Кэт к нему в кабинет. – Точно. Вот он, аккуратный и официальный. Тем не менее раз уж вы здесь, то могли бы дать мне живое представление об этом человеке. Проходите, садитесь.

– Мне показалось, он говорил искренне, – сказала Кэт, разглаживая на коленях черную льняную юбку и ничем не давая понять, что уловка Блейка для нее не тайна.

Она была ростом с него, выше большинства мужчин в их подразделении, но всегда умудрялась выглядеть исключительно женственной в своей простой одежде. Кроме черной юбки, на ней была блузка из кремового шелка, нитка жемчуга и прямой черный пиджак. Вероятно, стоило все это не так уж много; он был уверен, что блузка куплена в «Тай Рэк», потому что, увидев ее впервые, попытался купить такую же для своей жены. Но Кэт в своей блузке выглядела на миллион долларов. Как всегда, что бы она ни надела, даже джинсы. Но и сказать, что она выставляет себя напоказ, он не мог. Ее гладкие волосы были гладко зачесаны назад и схвачены черной бархоткой, косметики на ее немного кругловатом лице практически не было.

– Кроме того, он внимателен к чувствам других людей, умный, склонный к самоанализу, – продолжала она. – Я бы сказала, что это последний человек в мире, который мог бы обидеть ребенка, сэр. Но, справедливости ради, у Сэма сложилось совсем другое впечатление.

– Похоже, что да. – Блейк просматривал ее отчет, пока она говорила. – Вы написали, что, по словам Уэблока, он никогда не видел девочки. Вы этому верите? Это кажется сомнительным.

Кэт минуту раздумывала. Эту ее привычку Блейк ценил больше всего. Она никогда не спешила ответить только для того, чтобы заполнить паузу, и никогда ничего не выдумывала, чтобы угодить собеседнику.

– Я поверила. Но у меня нет доказательств. Этот человек понравился мне, и поэтому я склонна была ему поверить. – Она с полуулыбкой посмотрела на Блейка и добавила: – Я немногим людям верила, сэр, и до сих пор не ошибалась.

– Откровенно, – сказал он, стараясь не искать в этих словах смысла, на который не должен был даже надеяться.

– Сэр?

– Да, Кэт?

– Я слышала, что вы забрали из дома его бывшей жены кукольную коляску.

– Да, забрал. На очередном брифинге я сообщу все подробности. А почему вы спрашиваете?

– Просто интересно, что такого вы в ней увидели, что забрали.

– В основном кровь и волосы. Возможно, и тому и другому существует вполне невинное объяснение, поэтому не делайте поспешных выводов.

– Но вы ведь сделали?

– Ну, это выглядит не слишком убедительным.

Кэт ничего не сказала, просто сидела, сдерживая легкую дрожь, от которой на шелковой блузке, облегавшей тело, появились складки. На мгновение под тканью явственно проступили контуры простого, без вышивки лифчика. Блейк решительно приказал себе думать о деле.

– Может ли четырехлетний ребенок поместиться в игрушечную коляску, сэр?

– С трудом. – Удивительно, подумал он, как мозгу удается разделиться на две зоны – профессиональную, которая активно занимается ребенком, и другую, которая не может думать ни о чем, кроме кожи Кэт Лейси под ее одеждой. – Но Шарлотта Уэблок была мелкой для своего возраста, и если она была мертва, когда ее засовывали в коляску, это возможно. Некоторые из ее суставов пришлось бы сломать, чтобы она поместилась, но это можно было сделать.

Кэт какое-то время смотрела на него. Потом с притворным спокойствием спросила:

– Вы абсолютно уверены, что так все и было, да?

– Да. В швах матраса, кроме крови и волос, обнаружена земля. И очевидно, что внутри коляску чистили.

– Вы предполагаете, – сказала Кэт, которая во всем любила ясность, какие бы неприятные или тягостные открытия она ни приносила, – что после смерти девочки убийца затолкал ее тело в коляску, с невинным видом выкатил ее из дома, выкопал где-то яму и затем вынул тело, чтобы похоронить, и при этом с его рук в коляску насыпалась земля. Так?

– Примерно.

– У вас есть подозреваемый?

– Первый – дружок матери, но еще есть няня и любой другой человек, у кого был доступ в дом.

– Кроме матери.

– Да. На этот раз мать чиста, Кэт. У нее не было возможности прилететь из Нью-Йорка в нужное время.

– Я так понимаю, нет сомнений, что она там находилась, да?

– Да. Факс пришел час назад. – Блейк знал, что хотя подозрение в подобного рода делах в первую очередь падает на отцов и отчимов, существовало шокирующее количество случаев, когда мучили и даже убивали своих детей матери. И это был один из тех фактов, с которыми он так и не сумел смириться.

– У друга есть алиби?

– На него орали пять его коллег-директоров и видела секретарша, которая вчера днем забирала какие-то бумаги. По-моему, ни один из них не питает к Хиту настолько теплых чувств, чтобы лгать ради него. Они убедили меня, что в парке его тогда не было, но это не означает, что он не виновен. Он мог втянуть в это дело няню, и в этом случае, мне кажется, мы могли бы достать его через нее. Судя по ее виду, она расколется скорей, чем он. В любом случае пока мы только с ее слов знаем, что Шарлотта вообще была на этой треклятой игровой площадке. Но мы пытаемся найти подтверждение.

– Вы хотите сказать, что сожитель матери мог убить Шарлотту, а потом уговорить няню вывезти тело в игрушечной коляске? А потом, пока она разыгрывала сцену в парке, чтобы обеспечить себе какое-то алиби, организовывал его для себя в конторе?

– Что-то в этом роде.

– Но он же очень рисковал, не так ли?

– Может быть. У нас пока недостаточно сведений о них обоих. А было бы больше, если б наш суперинтендант не зациклился на похищении ради выкупа, которое совершил посторонний человек. Если бы мы сделали в доме настоящий обыск и смогли дать нашим экспертам образцы материала из канализационных труб и прочее, мы бы продвинулись дальше.

– Но он может быть и прав, сэр. Вы должны признать это. Очень часто детей похищают совершенно посторонние люди, – сказала Кэт, лицо которой выражало жалость.

– Да. Но нам понадобится несколько дней, чтобы отследить всех известных педофилов, которых могли видеть в этом районе. А дней у нас нет. Этот ребенок… Боже! Как я ненавижу такие дела.

– Как держится ее мать, сэр?

Блейк пожал плечами:

– Старается из последних сил.

– Что она собой представляет?

– В обычных обстоятельствах я бы назвал ее самодовольной сукой, – откровенно ответил Блейк. – Увешана брильянтами. Дорогая прическа. Дом, который стоит не меньше миллиона, и чертовски хорошая работа. Но сейчас не тот момент. Она слоняется по дому в полном раздрае. Действительно переживает за ребенка.

– В каких она отношениях со своим другом?

Блейк чуть улыбнулся. Разговор с Кэт всегда помогал ему прочистить мозги. Умеет же она задать нужный вопрос!

– Трудно сказать. Я бы не сказал, что они похожи на нормальную пару. Но с другой стороны, откуда мне знать? Я в жизни не видел нормальной пары. – Он подумал о муже Кэт, который казался одним из самых отъявленных подонков, каких ему доводилось встречать. – Кроме как на свадьбах, да и то не всегда. Но его у нее не было, мне пришлось встречаться с ним в его конторе.

Увидев выражение лица Кэт, Блейк кивнул.

– Интересно, правда? Но этому было дано некое объяснение, а в середине нашей беседы в качестве временной замены приехала ее кузина.

– Известно, кто она, эта кузина?

– Представилась как Триш Макгуайр. Кроме этого, я лишь понял, что она не видела Шарлотту несколько недель.

– А возраст?

– Макгуайр? О, думаю, за тридцать. Худая, даже тощая, короткие, торчащие, как шипы, темные волосы, поразительное лицо… знаете, резкие черты, горящие глаза. Дикие глаза, если вдуматься. Как у орла, может быть. И умные.

– Она вам понравилась, – сказала Кэт, заулыбавшаяся по мере того, как Блейк описывал эту женщину.

– Пожалуй, да, – согласился он и тоже улыбнулся, отчего его лицо покрылось морщинками. – Больше чем Антония, это уж точно. Две совершенно разные сестры. Макгуайр не из тех, кто носит брильянты. Удобная одежда… джинсы… и никакой косметики.

Блейк заметил, что Кэт украдкой посмотрела на часы. Самые обычные кварцевые часы на простом ремешке из черной кожи. Он поймал себя на том, что снова думает о кольцах Антонии Уэблок, а потом осознал, что для женщины, которая выглядит как Кэт… для такой, как Кэт… блестящее золото и ювелирные украшения были бы ненужным излишеством. Он также подумал о белой полоске кожи под ремешком, укрывавшим ее от солнца.

Возьми себя в руки, Блейк.

Приказ как будто сработал, и внезапно он ясно увидел Кэт, не только ее тело, но и ее саму, и заметил, что она держится из последних сил. Она с рассвета в участке, и он знал, что дома у нее неприятности. С таким-то дерьмом у кого не было бы?

– Пожалуй, с вас на сегодня достаточно, Кэт. У вас измученный вид.

Она кивнула.

– Я тоже ненавижу такие дела, – проговорила она с нехарактерной для нее страстью. – Хотела бы я…

– Понимаю, – сказал он, внезапно вспомнив, слишком поздно, что не далее как в прошлом году у нее была неудачная беременность. К тому же это была ее первая беременность. Не удивительно, что она содрогнулась при мысли о том, что ребенку могли сломать кости, чтобы запихнуть в игрушечную коляску. Черт! – подумал он и на мгновение забыл о своих нежных чувствах и не очень нежных тоже. – Может, выпьем, Кэт? Быстренько, чтобы отбить этот привкус.

Она улыбнулась, на ее спокойном лице отразилось сожаление и такое внимание к нему, Блейку, что это было просто нечестно.

– Лучше не надо, сэр.

– Да, пожалуй, вы правы. И все равно, жаль.

Она кивнула и поднялась одним легким движением, которому позавидовали бы многие балерины.

– Иногда я думаю о том, чтобы перевестись в другой участок, – сказала она. – Поближе к дому. Хорошая идея… или нет?

Блейк подумал, что должен был бы сделать разумное замечание насчет ее карьеры и мужа, который был каким-то там юристом, а потом сказал:

– Я решительно против.

Не глядя на нее, он снова взял папку и услышал, что Кэт уходит. Он не решился посмотреть ей вслед и невидящим взглядом пялился на папку, пока не услышал, как за Кэт закрылась дверь.