Текст книги "Маргаритки Смерти"

Автор книги: Наташа Корнеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

МОЛЧАЛИ Б ЛУЧШЕ…

когда повеяло полынью

от слов моих,

ключей гортанные напевы

сковали руки

и вороньё шарахнулось,

роняя перья

в придуманный мой снег,

в садах ухоженных

согбенная старуха

покорно убирала сорняки

с колючими засохшими цветами,

новорождённые смотрели из окна,

умершие с улыбкой наблюдали

тут – рядом, стоя за её плечом,

дыханье холода щеки едва касалось,

повсюду высота без основанья,

и много-много незнакомых птиц,

средь них одна – из радуг оперенье,

блестели разноцветные глаза,

но крылья связаны,

и лента чёрная от неба и до неба…

везли её на рынок,

продадут – еды накупят, станут поминать,

кровь разольют её по чистым рюмкам,

и станут говорить....

молчали б лучше…

О НЕЙ

двор, песочницы пятнами, перекошены рты,

меж лопаток лопатками врежет память, на ТЫ

разговоры с нездешними всё больней и больней,

под снегами подснежники всё о ней да о ней,

там мосты поминальные, там платков вороньё,

за закрытыми ставнями сиротеет моё

одиночество детское, в косах с белым бантом,

спит за старыми креслами, притворяясь котом,

тапок грёзы балетные, пачки жёлтых листков,

бед белёсых победами по стене кровосток,

не достроены ждущие пирамидки столбцов,

печки жерло орущее, синяки до рубцов,

мокрых листьев смородины стук тревожный в окно,

в горсти родины – родинок горьких ягод полно,

по губам крошки пряные недосказанных слов,

и рябины, как пьяные, на обочинах снов,

до крови по наитию рвётся небо в рассвет,

в дверь опасною бритвою ночь стучится – привет!

за разбитыми стёклами одиночеств семья -

имя мамино стёртое, нерождённая я.

ЗОЛУШКА

заполошное лето, сбежавшее впопыхах,

на ступеньках сезонных хрустальные скинув росы,

обжигающим светом у осени на руках

конопляников вздорных охапки забыло, в косы

заплетало огонь и осиновую листву,

наследило повсюду, роняя ромашек банты,

сиротливых тихонь-васильков – в жертву пашен бранных,

и в глазах незабудок последнюю синеву

воровато черпнув, расплескало смешным дождём,

словно вздорный ребёнок наскучившие игрушки,

подбирало на слух звуки, пробуя на излом

листопад обречённый, не нужный и простодушный,

ну, куда ты бежишь? раздеваешься на ходу,

постаревшие снасти, поверь мне, не виноваты,

повзрослевший малыш, заигравшийся в чехарду,

не заметил, что счастье набито клочками ваты.

ЗА ПОВОРОТОМ

за поворотом – шум, тоска, толпа,

машины, перегары выхлопные,

в витрине – отражение столба

на остановке, взгляды-чаевые

на блюдцах глаз, продрогшие слова,

торчащие из курток манекены,

собора золотая голова

да улиц кровеносная система

гоняет суету туда-сюда,

мерцательная окон аритмия,

постылых луж тягучая слюда,

и город этот, как огромный чирей,

всё больше, всё нарывней, всё больней,

надорванная кожица прозрачна,

обломанные ветки в журавлей

нацелены, и словно псы подачки,

трамваев ждут на лавках с козырьком

изношенные ноги и ботинки,

по трубам водосточным кувырком

несутся заморозков первые слезинки...

всё это там – за поворотом, здесь -

такая тишина, что стынет  в сердце

змеи гремучей огненная смесь,

такие память выдаёт коленца,

так тарахтит заглушенный мотор

на холостых  свободы оборотах,

что хочется рассматривать в упор

все пугала  в пропащих огородах.

ИРГА

подслушала бесчинство октября

в молчаньи оголённых проводов,

в надломленности ночи, в хрипах дня,

в спокойной обречённости шагов,

в предчувствии холодной чистоты,

в потёртом небе, в жалобных ветвях

покинутых, в предательстве листвы,

в домах притихших, в хмурых голубях.

в какой-то  необычной простоте

дождём  омытых умерших цветов,

в небрежно разрисованном холсте

набросками  людей полутонов,

и речка... боязлива и скромна,

напугана – крутой забыла нрав,

обратная безлунья сторона

погребена под траурностью трав

нескошенных, оставленных в снега

напоминаньем, что мы все уйдём...

а у меня  – огромная ирга

тихонько умирает, мы вдвоём

вчера смотрели, головы задрав,

на клин последний  плачущих гусей,

потом пошла я и открыла шкаф,..

зима грядёт… а тёплых нет вещей

ТВАРЬ ЦЕПНАЯ

ты можешь оставить открытыми окна – двери,

замки навсегда уничтожить, ключи и шторы,

ты можешь по стенам развешивать, как трофеи,

мои имена – фотографии – разговоры,

разбить зеркала, от своей убегая тени,

а тень   вместо пса  приковать – будет тварь цепная,

раскрашивать маски, когда –  у тебя нет денег,

но только об этом никто никогда не узнает,

ты можешь не пить и к утру умереть от  жажды,

одну разлюбить и тот час полюбить другую,

ещё не узнав её, знаешь уже что скажет,

и хлеба не дав, примеряешь седло и сбрую,

тебе  никогда, никогда не увидеть небо,

в обычном стекле ты находишь песок и камни,

давно убежал бы, но ты не умеешь бегать,

а видел ли ты, как взрываются дирижабли?

а знаешь ли ты, что зима – это просто лето,

замёрзшее лето с фруктовой такой начинкой,

что всякое утро без кофе и сигареты

опасней, чем спичкой в цистерне с бензином чиркнуть,

что всякая ночь  оглушительна до безумья,

а мысль о тебе барабанные перепонки

шутя разрывает, как будто в гробу лежу я,

весь мир надо мною огромной плитой бетонной,

ты можешь дышать под водой – у тебя есть жабры,

и мне от тебя никогда никуда не деться,

но ты – только гарь  – на другом берегу пожар был,

тебе не сгореть – не согреть – у тебя нет сердца

БУМАЖКА

В пластилине моей души – оттиск ты.

Убивая меня небрежно,

Не развешивал на кресты

С кожей содранные одежды,

Не выделывал, так сдавал. Чучельник

Принимал за скупые гроши.

Он то знал, что нет круче них.

Только ты не хотел дороже.

Крепостная моя душа вольной ждёт,

пропивая себя, алкашка.

Но ей пуговка не даёт

из кармашка сбежать бумажкой.

У СЕВЕРНОГО МОРЯ

У северного моря гулкий хруст,

Уходит берег к чёрту на кулички,

Холодный вечер однобок и пуст,

Пьёт с одиночеством давно и по привычке.

На камне сером замерзает тень,

Коленки подтянула к подбородку,

Ушла её хозяйка в прошлый день,

Случайно обронив свою походку.

Судачат волны шумно о своём,

Их ветер перемалывает в брызги,

И как-то по-особому поёт

Пронзительным пересолёным визгом.

От соли горько, белым порошком

Прибой приблудный ссыпался на гальку.

И месяц постаревший с поводком

Идет искать сбежавших чаек стайку.

Пар над водой, такой тягучий пар...

Шар золотой споткнулся, в кровь колени

о скалы разбивая, – луч упал

сухим обломком отраженья тени.

ПЯТЬ МИНУТ

Разойдитесь  юнии-июлии,

Августейший, брысь пошёл, пора,

Ясный в небе огорошен брюлик

Месяца в огранке серебра,

Старый пруд потерянным моноклем

Отбликует в травах луговых,

Брякнет колокольчик одиноким

Язычком,  вылизывая жмых

Васильков, дородных василисков,

По щетине поля слёз ручьи,

Лето, лето, но уже так близко

Заморозков цепкие крючки,

Эти три,  с не лучшим окончанием

Бри, достали краски и метлу,

Бабье лето кольца обручальные

Обменяет снова не на ту

Сказку про снегурочек  по окнам,

Накрахмалит скатерти. И что?

Королева Снежная подолом

Заметёт что было, то прошло.

Пять минут и август откурлычет,

Синева, ослепшая без птиц,

Попрошайкой жалкой горемычная

Кровью упивается зарниц.

Я пойду на гору на высокую,

 Распахну себя до ломоты,

Полоснут мгновения осокою

 В переходах  с темнотой на ты

ВЫШЛИ ЛЮДИ ПОГУЛЯТЬ

не тебе слова написаны,

не тобою прочтены,

и такие ночи мглистые,

нет ни звёзд и ни луны.

не проказничает по полю

ни единый ветерок,

птицы крыльями не хлопают,

серый заспанный восток

облаков чепец безрюшечный

позабыл спросонок снять

человечками-игрушками

вышли люди погулять,

как всегда обыкновенное

чудо пялится на них,

мир, поскрипывая стенами,

ухом к скважине  приник,

он выслушивает музыку

человеческих шагов,

слух его, грозой контуженный,

различить не может слов.

перевёрнутые лужами

мухами на потолке

люди бегают ненужные,

я тоскую по тебе…

ГЛАЗА В ГЛАЗА

На расстоянье сонного дыхания,

На коготь боли, взора  глубину,

Я между Гулливерами и карликами

Носком ботинка провожу черту.

Одни огромны, а другие маленькие,

Здесь трубный грохот, там – мышиный писк,

Стекают фонари сырками плавлеными

На горизонта стоптанный карниз.

Направо – тьма. Налево – полнолуние,

Ночь на носу, удавка за спиной,

Овечками бредут не приголубленными

Стада навстречу и стада за мной.

Над головой решётка безопасности,

Под башмаком – булыжники растрат,

Я в зеркала плюю для пущей ясности,

Полночных улиц обхватив разврат.

Давно уснули дворники и школьники,

Подвалы зачеканили бомжи,

В парадных дураки и алкоголики,

По подворотням город-старожил

Расклёвывает мусорные семечки,

Не съеденные стаей воробьёв,

Калачиком на старенькой скамеечке

Свернулись тени вымерших домов.

По катакомбам, по колодцам-дворикам,

Потерянные бродят голоса,

Затюканные времени топориком

Мои глаза  глядят  в твои. глаза

ГОВОРИ

город спал, по улицам бродили

сны чужие, мокли под дождём,

люди спали и автомобили,

но никто не спал в дому моём,

длинные ночные разговоры

до неспелой кислоты зари,

плотно занавешенные шторы

лупоглазых фонарей огни,

отодвинув на чуть-чуть в сторонку,

разгоняли тени по углам,

с наглою наивностью ребёнка

мой без спроса освещали хлам,

зеркалам заглядывали в души,

разбудили пыли толстый грим,

и с открытым ртом, развесив уши,

слушали о чём мы говорим.

сон мой, сон, бродяга обветшалый,

коридорный сирота больной,

сколько раз тебе я обещала -

столько раз врала -забрать домой

из приюта никому не нужных,

брошенных, потерянных вещей,

но набиты старые подушки

перьями убитых лебедей,

скоро сумрак черными грачами

фонари сгрызёт, как бон пари,

в булочных запахнет калачами,

ты, пока не поздно, говори,

говори, прошу, о чём угодно,

на каком угодно языке,

ночь скулит дворняжкой беспородной,

и сквозняк калачиком в замке,

под скатёркой старенькой ожоги,

и скрипит натужно табурет,

у камина коченеют ноги,

водка – рамка – зеркало – портрет.

ФОРТИССИМО

ах, как осенью пахнет, в открытом окне – Шопен

между форте – пиано и между пиано – форте,

холод с летним приданым в распахнутой настежь кофте

поверх пёстрого платья шествует подшофе,

полустёртые лица стареющих статных дам,

вечер с лёгкой небритостью и фонари во фраках,

невозможною прихотью небо упало в слякоть,

и летят а каприччио толпы листвы к ногам,

пируэты сложны пуританских сближений па

уходящей вальяжности стай перелётных крыльев,

на юру так и пляшут все от леденящих ливней,

все костры сожжены в перекрёстном скольжении пар.

ах, как осенью пахнет, возможно сойти с ума

и шагнуть за окно, головою сбивая капли,

и спросить заодно: «жизнь прекрасна, скажи, не так ли?»

ринфорцандо на саксе Шопена  фортиссимо…

СЛУЧАЙНОЕ

случайно оказавшимся вблизи

заброшенного неживого дома,

обучен пёс прогавкивать "иди-

те мимо, с вами не знакомы".

скрипит калитка сорванной петлёй,

заросший двор бурьяном матерится,

хозяева давно ушли в запой,

чужие неприкаянные лица

гримасой полустертою тату

валяются по кривоногим лавкам,

флажком бесцветным реет на ветру

пришпиленная к пустоте булавкой

записка: "Извините, никого

сегодня мы с котом не принимаем",

цветёт полынь, и глушат молоко

два пугала в  крапиве  за сараем.

ВОТ-ВОТ И…

в предчувствие рассвета петухи,

срываясь от натуги на фальцет,

отмаливают птичии грехи,

куриный бог, забыв, что амулет,

рассматривает родинки, глазок

прищурил, вспоминает о волне,

лениво солнце за мазком мазок

рисует арабески на стене,

растрёпанные парки седину

отряхивают, глупые, туман,

вытягиваясь в тонкую струну,

исчезнет скоро, вытряхнув карман,

считает ночь добычу, город спит,

ещё под фонарями бродит тень,

дождь, досыпая, мелко моросит,

закинув руки за голову день

чему-то улыбается хитро,

но что он знает? что он может знать?

а в крайнем доме шепоток ветров

качает нежно детскую кровать.

вот-вот и приоткроются глаза,

потише, ветер, не запачкай взгляд,

на несколько шагов, прошу, назад,

здесь дети нерождённые шалят.

ЗИМНИЙ САД

шлейф памяти метёт, опали звуки,

усталый ветер, чертыхаясь зло,

то лист сорвёт, то перекрестит руки,

одним движеньем рвущие письмо

из глупых слов в нестройных обещаниях,

из стаи точек, пятен от слезы,

забыла осень газ  включить, и чайник

тепло воды перегоняет в льды,

последний лист проковыляет мимо,

последний птах пробьёт моё стекло,

и покраснеет от стыда рябина,

а я усядусь молча у камина:

вода или вино – мне всё-равно,

мне всё-равно когда восходит солнце,

зачем орут так тяжко журавли,

и даже если чашка разобьётся,

и вверх тормашками весь мир перевернётся -

не шелохнусь, потухшие угли

ни ворошить, ни задувать не стану,

пускай в золу, в ничто перегорят,

достану сигарету из кармана,

пойду курить в свой мёртвый зимний сад.

У ЗЕРКАЛА

мой самый опасный враг

хитрый и изворотливый

исподтишка бьёт в пах,

слёзы его кислотные

мне разъедают лицо,

когда я его целую,

а я хочу ещё,

на полусгнившем стуле

в пачке балетной и

с белой петлёй на шее

в косы плету банты

криво, но как умею,

громко ору стихи,

в зеркало мути глядя,

и не могу найти,

где я и мне не надо

лампочных тусклых блях —

выхватила и… здрасти —

горестью на сносях

нате – припёрлось счастье

ЗАЛОЖНИКИ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ

заложники плохой погоды

на переходах за и вне

на цепь посаженой свободы,

реальность пнув, живём во сне,

и ногу на ногу закинув,

горазды, блть порассуждать,

не холодно, ли там пингвину

на льдине пингвинят рождать,

взболтает прорубь экскременты,

взрастут на них, как на дрожжах,

и будущие рудименты,

и настоящая вожжа,

под хвост попавшая кобыле,

и Сивке на горах  не жить,,

кто укатал  – того  забыли,

кто укатался –  не мужик,.

замёрзнут ягод лица в ...брины,

во льдах горчинку утопив,

а смерть – обычные смотрины,

из мёртвых вытряхнут живых.

опять заставят (ул)ыбаться,

писать – читать и говорить,

Му-му – Герасимам, а зайцев —

Мазаям, жизни – смерть.. в кредит.

ШТИЛЬ

знаешь, я хочу сказать тебе

что-то очень,  даже слишком важное,

горсткой пепла, помнишь, в сентябре,

выпала, и жизнь моя бумажная

 стайкой белых-белых журавлей

потянулась,  как в театре кукольном,

только в детской раненой игре

раньше всех меня одну застукали,

надо было спрятаться всерьёз

 а не закрывать лицо ладошками,

длинные составы паровоз

тащит с необструганными досками,

разгружала долго по ночам,

занозила сплошь себя и до крови,

верила румяным калачам,

серенадам под чужими окнами,

А потом  пришла ко мне зима,

раньше, чем сожгли листву пропащую,

Видно предоплата внесена

Будущим моим за  настоящее,

За  окном снега, снега, снега...

У соседей – травы да зелёные,

Мягкие, пахучие стога,

И огромный лес с живыми клёнами.

 у меня имеется свой лес,

на горе, но тёмный, неприветливый,

в том лесу есть много-много мест,

где я разговариваю с ветрами,

их осталось три, один ушёл,

потому что ветки стал заламывать,

мне не плохо и не хорошо,

я учусь дышать и верить заново.

ПРОТИВ ВСЕХ АКСИОМ

хочешь – буду любить,

баловать,

в  косы ленты вплетать

алые,

звёзды с неба таскать

малые -

зажигать в небе звёзды большие.

перестану будить

затемно,

сдохнешь – стану твоим

Хатико,

против всех аксиом

статики -

я без ветра воздушным змием

до вершин доберусь

аховых

по следам, на снегах

знаками

меж психическими атаками

нарисую твоё имя

ПОСТОРОННЯЯ КОМНАТА

посторонняя комната, выстланная пыльцой

опоздавших на бал увядающих хризантем,

в жёлтом платье разодранном, зла и дурна лицом,

стук  в  висках – наповал – переплёты под кожей вен -

анатомия осени,  каждый скелет – в шкафу,

близость старых рубашек – надежда для новых тел,

околдованный мной сити  выклевал глаз жару,

взятых на абордаж и до смерти влюблённых в плен,

в уходящих шагах – переплясы насущных зим,

месяц ветряный шалый, в усах – сирота-смешок,

на прощанье солгав, заунывно отморосит

и по швам, и по шпалам последний свой марш бросок

почерневшей листвой,  отлучённою  от светил,

опустившимся небом, предательским бегством птиц,

стекленеет лиц бой, в солнце кончился керосин,

инвазивно нигредо – гвоздикой  в  проём петлиц,

МАРШ КАРТОННЫХ БАЛЕРИНОК

давай бросаться душами внарезку,

стреляться из рогатки словоблудья,

и похер мутных взглядов занавески -

в посуде не прибудет – не убудет

ни граней, ни затрещин от касанья

непрочностью полупрозрачных стенок,

какая сука, слушай, в наказанье,

впихнула на пожизненную сцену?

какая тварь посмела, ухмыляясь,

откусывать по маленьким кусочкам

то ночь, то день, подсовывая старость,

испытывая мёртвое на прочность.

столешница под липкою клеёнкой,

следы по табуретам плоских задниц,

беззубою причёсаны гребёнкой

немытые давно слова, рассадник

сиротских рук, любовей иллюзорных,

заторканных до тошноты пластинок,

мерцают звёзды на столбах позорных

под вечный вой толпы простолюдинов,

расщёлкнут за окном орешек ночи -

всё знать с тобой мы вовсе не хотели,

запретный плод червяк-змеёныш точит,

играет бог «славянку» на свирели,

шагает строй солдатиков отлитых

из олова, порхают балеринки

картонные, корячатся пииты

слепые и глухие от соринок

классического вопля панибратства,

скрипит телега, в пыль круша дороги,

и сивка-бурка, проданная в рабство,

ржёт: «уноси скорей отсюда ноги!»

КУХОННЫЙ РЕПЕРТУАР

Как листья разметает души

дыханье время по дворам,

Тепла отмерив по сто грамм,

И воблой на верёвке сушит,

И стаптывает башмаком,

Шнурками задушить пытаясь,

Бормочет ветер заикаясь

О самом главном – ни о чём.

под кухонный репертуар

помятых памятных мгновений

за дверью охают ступени,

а дверь предчувствует удар.

качнёт как будто невзначай

седой облезлой шевелюрой

вдруг подурневшая натура,

по окнам мается печаль,

а волоокое стекло,

от разницы температуры,

ревёт в молчании понуро,

не вопреки, но всем назло,

один единственный зелёный

лист улыбается , вороны

шагают важно, нипочём

ни дождь, ни град, ни поперечный,

застрявший костью в горле, вечный,

и обо всём, и ни о чём,

вопрос, царапает ключом

простуженное горло скважин

замочных нервная рука,

звонок прокашляется – скажет:

«Привет – Пока…»

СЛОНИКИ

подтираю стихами грязь,

дни в ведре полощу помойном,

буквы – слоники напоказ

на комоде – петля, намордник,

цепь – оскоминой на гвозде,

окна пущены на заплатки,

в мелко вспаханной борозде

дождь сучит отбивая пятки,

в три погибели выпад в дом,

лбом о притолоку с разбега,

не получится под зонтом -

зонт проткнёт до печёнок небо,

утро падает кирпичом,

внутрь домов двери – окна – крыши,

утлой ветошью на крючок -

кукол, вырезанных из книжек,

всё закатится пятаком,

отчеканенным сапогами,

вдавят в грязь его каблуком,

чтоб не путалось под ногами

СОЮЗ

старушка-девочка из девочки-старушки,

с ней заодно состарились игрушки,

забавой детской быть не перестав,

такая же улыбка на устах,

едва заметно пали уголки,

припухлость губ забрали поцелуи,

да взгляд скорбит о тех, кто утонули,

не видя пропасти в спокойствии реки,

размыты берега, пологий спуск,

из глины рыжей проступают корни,

вот-вот и свалится берёза в омут чёрный,

и прочерком заменится союз

меж двух стихий, спит сторож пограничный,

все пленные расстреляны цинично,

и у реки теперь солёный вкус.

не утонуть – не заглянуть до дна,

вода спокойна стала и мутна…

WELCOME!

не убежать от осени моей,

не перепрыгнуть луж образование,

не расстелить лугов  цветных заранее,

на похороны не зовут гостей,

приходят сами: близкие – друзья,

враги приходят с радостными лицами,

жаль, нет второго дня – опохмелиться бы,

какая гадость всё-таки кутья,

я нарисую классики мелком

на кафеле облезлом  цвета  осени -

помчусь туда, где ни о чём не спросите,

и напишу на выходе – Welcome!

ВРЕМЯ ПРИШЛО

в ночь, одну из ночей безмозглых,

встала в крошках кромешной зги

въевшейся – взъевшейся до коросты

в стены – в простыни и – в мозги,

по карманам  да по матрёшкам

неразменный искала грош,

что ты бродишь, губная гармошка,

где ни попадя  спать не даёшь,

как назойливы дуры снежинки,

измельчали до манной крупы,

застоялись в застенках корзинки,

только мачехи так же скупы,

как и прежде виляют собаки

неподдельно и преданно, хвост

на две четверти делает взмахи,

кто-то праздником чтит холокост,

я дурею  от мерзких улыбок,

обнаживших беззубые рты,

воздух зимний просрочен и зыбок,

собирайся – айда по грибы,

нет грибов? да и  пофиг,  неважно,

обворуем, давай, снегирей,

надоело сидеть под фуражкой,

в антуражных   глазах упырей

ни зрачков нет ни яблок мочёных,

заболели желтухой огни,

в нашу глушь не пойдут почтальоны,

на почтампе в а/я хорони

похоронки  – приветы – и прочее

не решённых когда, где и как,

дней огрызки, в окне рожи корчит

в пятнах ржавчины медный пятак,

переломанный  зеркалом чёрным,

тенью катится в пыль под кровать,

и как будто  бы был не при чём он -

просто время пришло умирать,

ЗАДОМ НАПЕРЁД

да бывает у меня по-всякому,

поезда гоняешь под откос,

пялишься, как тварь, с отвисшей тяпкой,

на нериторический  вопрос,

а весна расхристанной хабалкой

лезет во все щели, и пищат

в теремках, приподнятыми палкой,

пасти желторотые скворчат.

в черной сковородке неба шкварками

салятся мечты который год,

кто там за спиной кряхтит и шаркает,

примеряет задом наперёд

не рождений   ползунки – слюнявчики,

погремушек хрупкое нутро,

никого в пустых кроватках нянчит,

в нелюбви рождённых всем назло

НЕ ЗАБЫВАЙ

... и ты меня не забывай -

я – лист надорванный в блокноте,

и не живу, как вы живёте,

трава – упавшая за край...

осины шёпот по ночам

меня баюкает, на утро

сдувает сновидений пудру

собачий гомон, невзначай

тень  опоздавшая на завтрак -

печальна, стынет сонный дом,

приблудным  ластится котом

вина  вчерашнего азарта,

стыд огрубевшего рубца,

где небо наспех сшито с морем,

тоска преступна априори,

а отсвет юности зерцал

пожарищ пеленой завешан,

смех беззащитный – в пыль усмешек,

улыбка первая – в оскал,

рисунок детский безутешен:

дом – вырос, человечек – мал

МУХОМОРЫ

уплетает за обе щёки,

так, что хруст стоит за ушами,

недалёкий ты и далёкий,

промежуток между борщами,

мухоморы не в красной книге,

отчего ж их давно не видно,

подорожниковы расстриги -

завсегдатаи поля битвы,

у кормушек звереют птицы,

львы не брезгуют тухлым мясом,

дождик в пятницу прекратится -

зашипят в лужах звёзд фугасы,

разлетятся на брызги пули

крошек хлебных – за голубями

самолётиком – Гули., гули,

поцелуй на таран со лбами,

глаз зажмуренных крепко-крепко -

как горошин в стручке засохшем,

нежно высекут ветры веткой

перепуганный взгляд окошек,

верный, преданный по-собачьи,

непогоды не признающий -

на заборе почтовый ящик -

он бездушный, но честно ждущий

ДВОРЫ (ЭКСПРОМТЫ)

окаменелые дворы

напоминают мне колодцы,

и днём рассматривали мы

из них, вытаптывая донце,

глаза от солнца щуря, звёзд

тугие спелые початки,

и ручейки бессильных слёз

со щёк бежали на брусчатку,

не закрывали мы рукой -

через зрачки входило солнце,

и, как две лампочки, с тобой

мы разбивались о колодца

сырые стены, этот свет

мне до сих пор ночами снится,

давно того колодца нет,

и звёзды выклевали птицы

+++

где та беседка и скамья -

ножом израненное счастье,

велосипеды без руля

по кочкам  и по ямам мчатся,

холодный снег за шиворот,

напополам последний рубль

на девяносто в поворот

на скорости... и твои губы

ещё я помню, по ночам

мы лазали за огурцами

и ненавидели к врачам

ходить – предпочитали сами

любой в портвейне утопить

недуг, была и водка с перцем,

как жаль, нельзя нам возвратить

своё покинутое детство

ЧЁЛКА ОТРАСТАЕТ БЫСТРО

полощется, как знамя мысль в башке,

на древке заполошном тонкой шеи,

не о великом, о святом борще,

о каше нескончаемой в горшке,

о слабом ни к чему негодном теле,

ну что ж с нас взять, а вы чего хотели?

красивости, завернутые в ложь,

газетные нарезанные пытки,

святые лики, вместо рыл и рож,

хрустальных туфель и карет из тыквы?

да боже ж мой! берите! ну же! ну!

в зеркальности отмеренное время

нагой ногой болтается без стремя

за левым тень растает по утру

как жаль, что я когда-нибудь умру?

кому? мне? право, не о чем жалеть,

и на подъём легка, и здесь ничто не держит,

пусть отпоёт петух, рассвет едва забрезжит -

и мысли выбьет солнечная плеть,

сбежавшие туманы молоком

запахнут подгоревшим, хрен бы с ними,

я не пойму – мы жили или были...

раз откусив, заткнули на потом

невкусным несъедобным пирогом

дарованное богом(?) или чёртом...

как быстро, сцуко, отрастает чёлка

у девочки, с зашитым напрочь ртом

НЕ МНЕ

разбита чашка вдребезги,

до дыр душа поношена,

её теперь не мне нести,

летает птицей брошенной,

распалось на горошины,

расхлёстано рассветное,

плохое ли  хорошее -

как знать, когда раздеты все,

любовь моя просрочена

рисованная пальцами,

по стёклам след пощёчины

в заброшенном трамвайчике

КАРТИНКА

Кай – не ты, а я – не Герда,

снега нет – дожди и грязь,

и наверное не верно

получилось в грязь упасть,

Сани Снежной королевы

возят мальчиков других,

мяса нет, одни консервы,

вместо зёрен – только жмых,

Если б сердце стало льдинкой -

я б расплавила все льды,

Там – картина, здесь – картинка -

Шик сусальной красоты,

Через стёклышки цветные

даже серое цветно,

Только травы луговые

Пахнут лучше всё-равно,

чем тепличные растенья

с родословной от богов,

слово приторное – гений -

не достойно дураков

ДАЧНОЕ

у нас такая серость беспробудная,

копают яму, лязгают ковшом,

стоит рябина рядом не обутая

под ярко-рыжим тоненьким плащом,

дрожит и ноги глиной перепачканы,

а рядом тополь, зеленью дразня,

смеётся над покинутыми дачами,

и никому нет дела до меня

СОБАКИ

на дачах завершается сезон,

собаки выбегают на дорогу

в ошейниках из будочных острогов,

выпрашивают у прохожих корм

разглядывают улиц пустоту,

собачьей головой не понимая,

зачем дома пустые охраняют,

но чувство долга держит на посту.

проводят лето, подожмут хвосты,

подшёрсток отрастёт, собьются в стаю,

замёрзнет часть, другую – отстреляют,

для соблюденья улиц чистоты

ХОЛОДНЫЙ ДОЖДЬ

холодный дождь. остывшие слова,

огонь смело весёлым листопадом,

сгорело всё, по небу туч зола

ползёт и больше ничего не надо

не видно птиц, пустые острова

плывут краями не соприкасаясь

мой гвоздь последний кто-то оторвал

из стенки полусгнившего сарая

холодный дождь в холодную ладонь

и комом в кружке отсыревший сахар

а я себе заказывала бронь

за печкой у сверчка. ты бронь захапал

СИМ-СИМ

В стрелках время загогулина

Паутиной вековой,

Этот матч с тобой продули мы,

Ноль помноженный на ноль.

Пауками цифры липкие,

Круг за кругом суета,

Кто в стене, а кто под плитками,

Смерть, как кубок УЕФА,

Пьедестал, венки лаврушные,

Сдохни, строгое жюри,

Ангел, хватит, не наушничай,

За глаза не говори,

Пни меня, коль тварь последняя,

Мордой ткни меня в дерьмо,

Бесы, вскормленные сплетнями,

Из-под ног копытом дно

Выбивают. Подними меня,

От самой себя храни,

Я, не помнящая имени,

Сгусток мамкиной крови,

От отца ломоть отломанный,

От детишек – колобком.

  Прошлогоднею соломою,

Рассыпухой папиллом

Разлетелась да растратилась,

То ли резать, то ли жечь,

То ли праздничные скатерти

Вышивать, да камни  с плеч

Не стряхнуть, сидят, нахохлились

На морозе воробьём,

Замороженными соплями

да с  ведром пустым бабьё

Поперёк дороги шаркают,

Раскудрит твою туды,

Мои сани безлошадные

На замёрзшие пруды

Прут по щучьему велению,

Только кто её просил?

Где ж ты, солнышко весеннее?

Где ты, сказочный сим-сим?

ЦАРСТВО ЗА КОНЯ

Под подушками – прикосновений

Крошки, рукопожатий труха,

К подбородку суставы коленные,

Иезуитский стакан-истукан

Рёбра жёсткости вынул наружу

В подстаканнике из пустоты,

Капли пота на лбу обнаружил

Сон, круги аритмично чисты,

В сотый раз  без шасси на посадку,

Но у самой бетонки – беда -

И гашетку от страха касатик

Вырывает из лап на себя.

Узкобёдрая хныкса-кушетка

В автоклавном  прогнившем белье,

Что-то доброе снится соседке,

Тень шатается, навеселе,

Ухайдокали  сивку-каурку,

Обокрали конька-горбунька,

Царство всё отдадут за мензурку,

И в придачу свои потроха

ПО МОТИВАМ

Золушка в край скурвилась,

На короля – принца,

Вбила в башку, что курица

Не человек, не птица.

Мякоть сгнила каретная,

Семечки съели мыши,

Туфля –  чья? Офсетная

Стерпит, А мы – пишем!

Паж огородным пугалом,

Недоучился малый,

Фея широкоскулая

Тырится по карманам,

Спит звездочёт, игорные

Пообглодали кости,

Тужимся на уборные,

За домики на погосте

МАРГАРИТКИ СМЕРТИ

Брук бондом не по-королевски

дыхнуло  утлое нутро,

Рассвета сдёрнув занавески,

светило рыжее мурло

впихнуло в тёмное пространство

горбатой комнаты моей,

Прогубошлёпало мне  «Здравствуй»,

отмахиваясь от теней.

Котом облезлым  ноги шоркнув,

посеяв шерсти семена,

размыто-серой став из чёрной,

ночь прошмыгнула из угла,

по счёту пятого, под койку,

забилась чохом (пыли – жуть),

Сны выносили на помойку,

И ты мне крикнул «Не забудь»,

Но притворилась, что не слышу,

Сны по карманам распихав,

по лестницам чудес всё выше

за синими птенцами птах

взбиралась без перил, ступеней,

на звук,  на шорох в тишину,

на цыпочках и на коленях,

через «хочу, но не могу».

Когда же вниз я посмотрела,

вдруг поняла, что не умру

РЕКВИЕМ

День начинался. Мыло. Полотенце,

Верёвка, Крюк под серым потолком,

Смотрю в окно, желаю наглядеться,

Запечатлеть в подкорке весь фантом

Немира. Непроцесса. Непротеста.

Нежизни. Нелюбови. НИЧЕГО,

Халтурит солнце, рассветает пресно,

Туман горелым пахнет молоком,

Отдайте мне день моего рождения,

Сотрите имя в метрике ничьей,

Верните мать. Я попрошу прощения

За то, что стала матерью моей.

Отцу отдайте все сперматозоиды,

Пусть до поллюций он не доживёт,

Пусть будет вечным мальчиком-изгоем,

Пусть не родится никогда и не умрёт.

Свидетельство мне дайте нерождения,

Вложите в руку левую перо

С глубокой выемкой для неуничтожения

Всего что есть, и не было чего.

Я стану резать воздух на  кружочки,

На мелкие цветные конфетти,

Прости, мой Бог, что кланялась божочкам,

И за моё рожденье не прости

ЖИЛИ-БЫЛИ

Не подсматривай, сон на глаза повязкой,

Отработанным жестом  на вены – жгут,

Там, за тумбочкой косоглазой, сказки

Жили-были, а дальше – врут,

Не рассказывай зря не мигая-честно,

Всё умею сама, нагло, тет-а-тет,

Выдаю за чистейшую ложь погрешность,

лицемерье – за пиетет,

Обмани, оболги, растеряй по пьянке,

На последнюю мелочь купи б*ля*дей,

Я – волчица, и дети мои – подранки,

Девять  выношенных смертей

ШАМБАЛА

Я в шамбалу хочу, подите вон,

Уродливые будни, выходное

Пособие в обмен на полигон,

Любовь продам за братство фронтовое,

Ищите гильзы в скошенной траве,

Сожгите мусор выпавшего чуда,

Замолкни, за спиной не стой, паскуда,

Не режь ножом по молодой коре

Сердечек мёртвых, выброси свой нож,

Горстями вычерпай с кустов ночных чернику,

Переломай через колено корж

Луны, и если чёрствый – выкинь

ШУРЫ-МУРЫ

Бег по периметру четыре на четыре,

Поочередно вешая шаги,

Основанное утро на чифире

касается меня не с той ноги,

День кипятильником из двух фабричных лезвий,

В немытой банке вековой налёт,

Окно – на мыльной роже сна – порезом,

Восход – куском говяжьим стынет в лёд,

Хостес будильника – крыльчатка паранойи,

Смирительных рубашек гардероб,

Табун коняг без конюха у Трои,

Соображают на троих растрёп

Расстрельных тризн нательные  иконки,

Наколотых соборов купола,