Текст книги "Наташа Кампуш. 3096 дней"

Автор книги: Наташа Кампуш

Соавторы: К. Мильборн,Х. Гронемайер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

В ту ночь после первой вспышки насилия Похитителя я лежала на своем тонком матрасе в новой двухъярусной кровати. Дребезжащий звук вентилятора, казалось, возникал прямо возле моих ушей, ввинчиваясь в мой мозг так, что мне хотелось кричать от отчаяния. Холодный воздух с потолка дул мне прямо в ноги. В то время, как дома я могла долго лежать на спине, вытянувшись во весь рост, здесь, чтобы укрыться от неприятного сквозняка, мне нужно было свернуться калачиком как эмбрион и подоткнуть одеяло со всех сторон, укутав ноги. Но все же теперь я лежала на более мягком матрасе, чем мой «садовый» лежак, и у меня было достаточно места, чтобы поворачиваться. Кроме того, у меня были новые обои. Я протянула руку, дотронулась до них, закрыла глаза и вспомнила мебель из моей детской, кукол и плюшевые игрушки. Расположение окон и двери, занавески, запах. Если я буду усиленно думать об этом и засну, держа руку на стене, то проснусь все так же, с рукой на стене, но в моей собственной комнате. Моя мать принесет мне чай в постель, и я смогу отнять руку от обоев, и все снова будет хорошо.

Каждый вечер я так и засыпала – рука на обоях, в уверенности, что однажды проснувшись, окажусь в своей детской комнате. В то время я верила в это, как в сказочное заклинание, которое когда-нибудь сбудется. Позже прикосновение к обоям стало как ежедневная клятва самой себе. И я ее сдержала: когда через восемь лет я в первый раз после заточения пришла к матери, то легла на кровать в своей детской, где совсем ничего не изменилось, и закрыла глаза. Как только я прикоснулась рукой к стене, все воспоминания моментально вернулись, а особенно первое: маленькая десятилетняя Наташа, в отчаянии пытающаяся сохранить веру в себя, и прижимающая ладошку к стене темницы. «Я снова здесь, – шептала я, – видишь, это сработало».

* * *

Чем дальше год двигался к концу, тем глубже становилась моя печаль. Вычеркнув в календаре первые дни декабря, я впала в такую тоску, что меня не порадовал даже шоколадный Крампус, [22]22
  Krampus – мифическая фигура, обозначающая злого духа в виде черта, который в День св. Николая запугивает детей.


[Закрыть]принесенный Похитителем на День святого Николая. Приближалось Рождество. Мысль провести праздники в подвальном одиночестве была невыносимой.

Как для любого ребенка, Рождество было для меня главным праздником года. Аромат печенья, украшенная елка, предвкушение подарков, вся семья, которая соберется вместе в этот день. Эта картина стояла перед моими глазами, пока я безучастно снимала фольгу с шоколадки. Скорее, это была картина детства, не имеющая ничего общего с последним Рождеством, проведенным с моей семьей. Как всегда мои племянники пришли в гости, но свои подарки они получили еще дома. Я оказалась единственным ребенком при раздаче подарков. Что же касается украшения елки, моя мать всегда питала слабость к новым тенденциям моды, так что сейчас дерево сверкало мишурой и лиловыми шарами. Под ним возвышалась груда подарков для меня. Пока я один за другим разворачивала пакеты, взрослые сидели на диване и под болтовню радио листали журнал о татуировках. Такое празднование Рождества было для меня глубочайшим разочарованием. Мне даже ни разу не удалось убедить кого-нибудь спеть рождественскую песню, а я так гордилась тем, что знала наизусть несколько песен, выученных в школе.

Только на следующий день, когда мы праздновали у моей бабушки, меня охватило рождественское настроение. Мы все собрались в соседней с гостиной комнате и торжественно спели «Ночь тиха». [23]23
  «Stille Nacht, heilige Nacht» – один из самых известных христианских рождественских гимнов.


[Закрыть]А потом я прислушивалась, полная радостного предвкушения, когда же раздастся нежный звук колокольчика. Христос родился. Дверь в гостиную распахнулась и в свете свечей из настоящего пчелиного воска перед нами предстала Рождественская елка, распространявшая божественный аромат. Моя бабушка всегда украшала елку по старой крестьянской традиции – соломенными звездами и стеклянными шариками, тонкими и прозрачными, как мыльные пузыри.

Именно так я представляла себе Рождество. И таким оно должно остаться и в этом году. Но как это сделать? Я вынуждена встречать самый большой семейный праздник без семьи. От одних мыслей об этом мне становилось жутко. Но с другой стороны, в моей голове снова и снова крутились мысли о том, что Рождество дома меня все равно всегда только разочаровывало. И что я в своей изоляции, конечно, приукрашивала прошлое.

Я могла бы попробовать хоть приблизительно осуществить в этом подземелье свои мечты о настоящем Рождестве. Используя подручные материалы, я решила создать себе праздник, который стал бы отправной точкой фантастического путешествия в рождественские дни в доме моей бабушки.

Похититель поддержал меня в этой игре. Тогда я была бесконечно благодарна ему за то, что он создал видимость настоящего Рождества. Теперь я думаю, что он, скорее всего, это делал не для меня, а по внутреннему принуждению. Следование праздничным традициям было и для него чрезвычайно важно – праздники создавали четкую структуру и определенные правила, а без правил и структур, за которые он держался с доходящей до смешного неукоснительностью, он не мог жить. Естественно, несмотря на это, он не обязан был потакать моим желаниям. То, что он все-таки это делал, могло быть связано с его воспитанием – оправдывать ожидания и соответствовать тем представлениям, которые от него ждали окружающие. Сейчас я знаю, что он всегда терпел поражение в отношениях с отцом, требовавшим от него соответствия этим установкам. Признание отца, так необходимое ему, видимо, так и осталось его недостижимой мечтой. Такое поведение Похитителя по отношению ко мне было спорадическим, а потому еще более абсурдным. В конце концов, он похитил и запер меня в подвале. Собственно, это была не та ситуация, при которой учитывают ожидания и пожелания своей жертвы – все равно, как если бы он кого-то душил и при этом интересовался, удобно ли тот лежит и не слишком ли сдавливает горло. Но тогда я не обращала на это внимания. Я была по-детски удивлена и благодарна Похитителю за то, что он так старается для меня.

Я понимала, что не получу настоящую елку, поэтому попросила принести искусственную. Мы вместе распаковали коробку и водрузили дерево на тумбочку. Получив нескольких ангелочков и немного сладостей, я потратила много времени на украшение маленькой елочки.

В сам рождественский вечер я осталась совсем одна и смотрела телевизор, пока не выключился свет, изо всех сил стараясь запретить себе мысли о моей семье, празднующей дома. Похититель отмечал как этот, так и все последующие рождественские праздники у своей матери или она у него – конечно, тогда я об этом ничего не знала. Только на следующий день мы праздновали вместе. Я была поражена, что он исполнил все мои желания. Я попросила маленький учебный компьютер, такой же, как год назад получила в подарок от родителей. Этот был не настолько хорош, как тот, но я все равно была переполнена счастьем, что теперь могу учиться, не посещая занятий. Я же не хотела выглядеть совсем отсталой, если когда-нибудь все-таки выйду на свободу. Еще он подарил мне альбом для рисования и коробочку акварельных красок «Pelikan», точно таких же, как я получила от отца: 24 цвета, включая золотой и серебряный, как будто Похититель вернул мне кусочек жизни. В третьей упаковке обнаружился набор «Закрашивать цифры» с масляными красками. И такие у меня были дома. Я радовалась часам занятости, которую обещало мне педантичное закрашивание.

Единственное, что я не получила от Похитителя, был скипидар. Он опасался, что от него в маленьком застенке возникнут вредные испарения.

Все дни после Рождества я проводила в рисовании и занятиях на компьютере. Я старалась видеть свою ситуацию в позитивном свете и как можно дальше отгоняла мысли о своей семье, специально пробуждая не очень приятные воспоминания о прошлом Рождестве. Я пыталась убедить себя в том, что это очень интересный опыт – узнать, как празднуют другие взрослые. Еще я была страшно благодарна за то, что вообще получила возможность отпраздновать Рождество.

Свой первый канун Нового года в плену я провела в полной темноте. Я лежала в кровати и напряженно прислушивалась – вдруг я поймаю отголосок новогоднего фейерверка, который гремит в полночь в том мире наверху. Но мои уши улавливали только монотонное тиканье будильника и жужжание вентилятора. Позже я узнала, что Похититель всегда проводил новогоднюю ночь со своим другом Хольцапфелем. Он скрупулезно готовился к празднику и покупал самые дорогие ракеты для фейерверка. Однажды, когда мне, должно быть, было 14 или 15, Похититель разрешил мне из окна дома понаблюдать, как он ранним вечером запускает в воздух ракету. А в 16 лет мне уже было позволено, стоя в саду, полюбоваться, как ракета рассыпает по небу дождь серебряных шаров. Но это произошло уже в то время, когда заключение стало настолько неотделимой частью моего «я», что Похититель больше не боялся выводить меня из дома. Он знал, что за это время стены моей внутренней тюрьмы так выросли, что я не воспользуюсь попыткой к бегству.

* * *

Год, в который произошло мое похищение, остался позади, а я все еще находилась в заточении. Внешний мир отодвигался все дальше, воспоминания о прошлой жизни становились все более призрачными и почти нереальными. Мне уже не верилось, что еще меньше года назад я была школьницей, после обеда играла, выезжала с родителями на природу, вела обычное существование.

Я пыталась, насколько возможно, свыкнуться с жизнью, в которую была насильственно втянута. Не всегда это было легко. Контроль Похитителя оставался абсолютным. Его голос из громкоговорителя действовал мне на нервы. В моей крошечной темнице я, с одной стороны, ощущала себя погребенной глубоко под землей, а с другой – выставленной в витрине, где можно наблюдать за каждым моим движением.

Теперь я регулярно поднималась наверх в дом. Почти каждые две недели мне разрешалось принимать душ и иногда по вечерам ужинать и смотреть телевизор вместе с Похитителем. Я радовалась каждой минуте, проведенной вне подвала, но и в доме меня не покидал страх. Между тем я уже знала, что он живет там один и меня не подкарауливают неизвестные, но моя нервозность от этого не уменьшалась. Он со своей паранойей позаботился о том, что бы я не смогла расслабиться даже на несколько секунд. Находясь наверху, я чувствовала себя на невидимом поводке у Похитителя: должна была находиться от него на определенном расстоянии – не больше и не меньше одного метра, иначе он сразу же взрывался. Он требовал, чтобы я всегда держала глаза опущенными и не смела их поднимать.

После всех этих бесконечных часов и дней, которые я проводила в полной изоляции в подвале, я стала очень восприимчивой ко всем его указаниям и манипуляциям. Недостаток света и человеческого общения так меня ослабили, что мне больше нечего было ему противопоставить, кроме привычного противодействия, которое я не ослабляла, и которое помогало удерживать необходимые мне границы. О побеге я почти перестала думать. Как будто невидимый поводок, на котором Похититель держал меня наверху, становился все более реальным. Как будто я действительно была прикована к нему цепью и психологически больше не в состоянии отойти дальше или подойти ближе, чем на метр от него. Похититель настолько упрочил мой страх перед внешним миром, в котором меня не любили, по мне не скучали, меня не искали, что он почти вытеснил тоску по свободе.

Находясь в подвале, я пыталась все время занять себя какой-нибудь деятельностью. По выходным, которые я проводила в одиночестве, я, как и раньше, часами мыла и убирала, пока все не начинало блестеть и пахнуть свежестью. Я много рисовала и использовала малейший клочок бумаги в альбоме для рисования: моя мать в длинной юбке, отец с его огромным животом и усами, я, смеющаяся, между ними. Я рисовала сияющее желтое солнце, которое не видела долгие месяцы, дома с дымящимися трубами, пестрые цветы и играющих детей. Фантастические миры, позволяющие мне на несколько часов забывать о том, как выглядит моя действительность.

Как-то Похититель принес мне книжку поделок. Она была предназначена для дошкольников и скорее расстроила, чем развеселила меня. Веселое запускание бумажных самолетиков на пяти квадратных метрах было просто невозможным. Лучшим подарком стала кукла Барби, которую я получила вскорости, и крохотный швейный набор, какие часто лежат в отелях. Я была бесконечно благодарна за эту длинноногую красотку из пластика, составившую мне компанию. Это была Барби-наездница в высоких сапогах, белых брюках, с красным поясом и хлыстом в руке. Несколько дней подряд я просила Похитителя принести мне лоскутки ткани. Иногда требовалось много времени, чтобы он выполнил подобное желание. И то только в том случае, когда я беспрекословно выполняла все его указания. Например, если я плакала, он на несколько дней лишал меня таких благ, как жизненно важные для меня книги и видеокассеты. Чтобы что-нибудь получить, надо было постоянно благодарить и хвалить его за все, что он для меня делал, вплоть до факта моего похищения.

В конце концов он сдался и принес мне старую футболку. Белую футболку-поло из мягкого гладкого джерси с нежным голубым узором. Ту самую, которая была на нем в день моего похищения. Я не знаю, забыл ли он об этом или в своей мании преследования просто хотел избавиться от нее. Из одного куска материала я сшила для моей Барби коктейльное платье с тоненькими лямочками-спагетти из ниток и элегантный асимметричный топик. Из веревки, найденной среди моих школьных вещей, и одного рукава я смастерила футляр для своих очков. Позже мне удалось уговорить Похитителя отдать мне старую матерчатую салфетку, которая после стирки стала синей, и он использовал ее в качестве тряпки. Из нее для моей куклы получилось бальное платье с тоненьким пояском из резинки на талии.

Позже я сплела из проволоки подставку для кастрюль и смастерила маленькие произведения искусства из бумаги. Похититель принес мне в темницу набор для рукоделия со спицами, на которых я упражнялась в вязании и плетении крючком. Будучи еще на свободе, школьницей, я никогда этого по-настоящему не умела. Когда я совершала ошибку, учителя быстро теряли со мной терпение. Теперь у меня было навалом времени, никто не стоял у меня над душой, и я могла всегда начать сначала, пока не доводила свои маленькие работы до совершенства. Такое рукоделие было моим психологическим спасательным кругом. Оно избавляло меня от безумия одинокой бездеятельности, к которой я была принуждена. При этом я почти медитировала, думая о своих родителях, для которых и мастерила эти маленькие подарки – на тот случай, если снова окажусь на свободе.

Но о том, что эти поделки предназначаются моим родителям, Похитителю я не могла обмолвиться ни словом. Перед его приходом я прятала рисунки и старалась не упоминать родителей, так как, если я заговаривала о моей прошлой жизни до заключения, он реагировал все более раздраженно. «Твои родители тебя не любят, им на тебя наплевать, иначе они заплатили бы выкуп», – каждый раз повторял он, если я жаловалась, как соскучилась по ним. Тогда же, где-то весной 1999 года, последовал запрет. Я не имела права больше никогда упоминать о родителях и говорить о том, что происходило в моей жизни до похищения. Мама, отец, сестры и племянники, школа, последняя лыжная экскурсия, мой десятый день рождения, дача отца, мои кошки. Наша квартира, мои привычки и магазин матери. Моя учительница, школьные друзья, моя комната: на все, что было раньше, было наложено табу.

Запрет на мое прошлое стал стандартным компонентом посещений Похитителя меня в застенке. Стоило мне только заикнуться о родных, как на него нападал приступ бешенства. Если я начинала плакать, он выключал свет и оставлял меня в темноте до тех пор, пока я снова не становилась «паинькой». Быть паинькой обозначало: я должна благодарить его за то, что он «освободил» меня от жизни до похищения. «Я тебя спас. Теперь ты принадлежишь мне», – часто повторял он. Или: «У тебя больше нет семьи. Я твоя семья: твой отец, твоя мать, твоя бабушка и твои сестры. Теперь я для тебя все. У тебя больше нет прошлого», – вбивал он в меня. «Тебе гораздо лучше у меня. Тебе повезло, что ты попала ко мне, и я так опекаю тебя. Ты принадлежишь только мне. Я тебя создал!»

* * *

«Видя, какую постыдную жизнь ведут женщины, Пигмалиона отвратили грехи, которыми их щедро одарила природа, и потому он жил один, без жены и давно уже не имел возлюбленной. В это время он своим волшебным искусством преобразил белоснежную слоновую кость, придав ей форму, которую не могла бы иметь ни одна из земных женщин»

(Овидий, «Метаморфозы»).

Теперь я думаю, что с помощью своего жуткого преступления Вольфганг Приклопил не добивался ничего другого, как создать свой маленький, совершенный мирок с человеком, который бы целиком и полностью принадлежал ему. Обычными путями ему этого достичь не удалось, и поэтому он решил кого-то вынудить и сформировать для этой цели. На самом деле он не мечтал ни о чем большем, кроме любви, участия, тепла. Ему хотелось иметь рядом кого-то, для кого он стал бы самым важным человеком на свете. Видимо, он не нашел другого способа, кроме как похитить застенчивую десятилетнюю девочку, надолго отрезать ее от внешнего мира, чтобы привести в такую психическую форму, из которой можно «слепить» нечто новое.

В тот год, когда мне исполнилось одиннадцать, он лишил меня моего прошлого и моего собственного «я». Я должна была стать для него листом чистой бумаги, на которой он сможет записать свои больные фантазии. Мне было отказано даже в собственном отражении в зеркале. Если уж я не могла видеть свое отражение в социальном общении с другими, кроме Похитителя, людьми, то по меньшей мере хотела видеть свое лицо в зеркале, чтобы окончательно не потерять себя. Но мои просьбы хоть о маленьком зеркальце постоянно отклонялись. Только через несколько лет я получила «Алиберт» [24]24
  Шкафчик для ванной с зеркалами.


[Закрыть]с зеркалом. Впервые заглянув в него, вместо прежде знакомых детских черт я увидела чужое лицо.

Неужели он действительно по-новому сотворил меня? Сейчас, спрашивая себя об этом, я не могу найти однозначный ответ. С одной стороны, он не на ту напоролся. Все его потуги разрушить меня, чтобы создать собственное творение, наталкивались на сопротивление. Ему так и не удалось меня сломить.

С другой стороны, его попытки сделать из меня «нового» человека попадали на благодатную почву. Я была сыта по горло своей жизнью до похищения и так недовольна собой, что приняла самостоятельное решение как-то изменить свою жизнь. И всего за пару минут до того, как Похититель затащил меня в свой пикап, я живо представляла, как бросаюсь под машину – настолько я ненавидела жизнь, которую была вынуждена вести.

Естественно, запрет на мою личную историю привел меня в бесконечное уныние. Я находила несправедливым, что больше не имею права быть самой собой и не могу говорить о боли от разлуки с моими родителями. Но что осталось мне от моей собственной истории? Теперь она состояла в основном только из воспоминаний, не имеющих почти ничего общего с настоящей жизнью, которая шла дальше. Больше не было моего класса, мои племянницы повзрослели и, скорее всего, просто не узнали бы меня при встрече. А родители, может быть, испытали облегчение, избавившись от долгих споров по моему поводу. Отрезав меня от мира, Похититель создал идеальную основу для того, чтобы вообще лишить меня прошлого. Поскольку в то время, когда на сознательном уровне я придерживалась по отношению к нему мнения, что похищение – тяжкое преступление, постоянно повторяющееся требование принимать преступника за спасителя все глубже укоренялось в моем подсознании. На самом деле видеть в Похитителе рыцаря, а не злодея, было гораздо проще и для меня. В отчаянных попытках отвоевать в своем плену хоть что-то позитивное и не сломаться при этом, я повторяла про себя: «По меньшей мере, хуже уже не будет. В отличие от множества случаев, виденных мной по телевизору, Похититель не изнасиловал и не убил меня».

Но похищение моего собственного «я» дало мне определенную свободу. Сегодня, когда я возвращаюсь к этому чувству, оно кажется мне необъяснимым и парадоксальным в свете того факта, что в заточении и изоляции я была полностью лишена ее. Но тогда я впервые в жизни почувствовала себя освобожденной от предубеждений. Я больше не являлась маленьким колесиком в семье, где роли были давно распределены, а мне отведено место неуклюжей толстушки. Семьи, в которой взрослые перекидывали меня как мяч, и чьи решения были для меня непонятны.

Хотя я пребывала в системе абсолютного подавления, потеряла свободу передвижения, а каждым моим шагом управлял один-единственный человек, такая форма угнетения и манипуляции была мне понятна и ясна. Похититель не был типом, ведущим осторожную игру – он открыто и откровенно хотел властвовать. В тени этой власти, предписанной мне, как это ни парадоксально звучит, я смогла в первый раз в жизни стать самой собой.

Косвенным доказательством этого служит для меня сейчас тот факт, что с момента похищения я больше никогда не имела проблем с энурезом. Несмотря на то, что я была подвержена нечеловеческой нагрузке, с меня, похоже, свалилась определенная доля стресса. Если попробовать подвести итог одной фразой, я сказала бы так: когда я отказывалась от своего прошлого и слушалась Похитителя, я была желанной – первый раз за долгое время.

Поздней осенью 1999 года была поставлена окончательная точка в лишении меня тождественности. Похититель приказал мне выбрать новое имя: «Ты больше не Наташа. Теперь ты принадлежишь мне».

Я долго сопротивлялась, хотя и считала, что обращение по имени в любом случае не играет большой роли. Существовали только я и он, поэтому «ты» было достаточным для того, чтобы понять, кто имеется в виду. Но любое упоминание имени «Наташа» вызывало в нем такой гнев и негодование, что я сдалась. А кроме того: разве я и раньше не хотела избавиться от этого имени? Когда мать грубо окликала меня, оно приобретало уродливое звучание, напоминая об ожиданиях, которые я не оправдала и о требованиях, которые мне никак не удавалось удовлетворить. Будучи ребенком, я всегда мечтала об одном из имен, которые носили другие девочки – Штефани, Ясмин, Сабина. Все, что угодно, только не Наташа. В «Наташе» скрывалось все, что я не любила в моей прошлой жизни. Все, от чего хотела и должна была избавиться.

Похититель предложил мне в качестве моего нового имени «Мария» – так звали его обеих бабушек. Хотя это предложение не вызвало у меня восторга, я согласилась, потому что Мария так или иначе было моим вторым именем. Но это тоже не понравилось Похитителю, ведь он хотел дать мне абсолютно новое имя. Он настаивал, чтобы я выбрала что-нибудь другое. И срочно.

Я листала свой календарь, включающий также дни именин, и на странице от 2 декабря, прямо рядом с «Наташей» наткнулась на «Бибиану». Так в последующие семь лет Бибиана стала моим вторым «я», несмотря на то, что Похитителю все же не удалось стереть мое первое.

* * *

Похититель лишил меня моей семьи, моей жизни и моей свободы, а также моей тождественности. Физическое заключение в подземной тюрьме, отделенной от мира множеством тяжелых дверей, шаг за шагом дополнялось психической тюрьмой, чьи стены становились все выше. А я начала благодарить за это надсмотрщика, их воздвигнувшего. Потому что в конце этого года он выполнил мое самое заветное желание – подарил мгновение под свободным небом.

Стояла холодная, ясная декабрьская ночь. За несколько дней до этого Похититель уже объяснил мне правила этой «экскурсии»: «Если ты закричишь, я тебя убью. Если ты побежишь, я тебя убью. Я убью любого, кто тебя услышит или увидит, если ты настолько глупа, чтобы привлечь к себе внимание». Ему уже было недостаточно угрожать мне только моей собственной смертью. Он сразу взвалил на меня ответственность за всех, кого я могу позвать на помощь. В его планы убийства я поверила сразу и безоговорочно. Я до сих пор уверена в том, что он был способен убить ничего не ведающего соседа, если бы тот случайно обратил на меня внимание. Тот, кто взваливает на себя так много забот по содержанию в собственном подвале узницы, не побоится и убийства.

Когда он, крепко держа меня за плечо, открыл дверь в сад, меня обуяло глубокое чувство счастья. Прохладный воздух нежно коснулся моего лица и рук, и я ощутила, как постепенно исчезает запах гнили и одиночества, крепко обосновавшийся в моем носу. В голове прояснилось. В первый раз за последние два года я почувствовала под своими ногами мягкую землю. Каждая былинка, прогибающаяся под моими ступнями, казалась мне драгоценным и неповторимым живым существом. Я подняла голову и посмотрела в небо. От бескрайности простора, открывшегося передо мной, у меня перехватило дыхание. Луна висела низко над горизонтом, а в вышине сверкали несколько звезд. Я на свободе. Впервые с того момента, когда 2 марта 1998 года меня затащили в белый автофургон. Я откинула голову назад и с трудом сдерживала всхлипывания.

Похититель провел меня через сад к живой изгороди. Я протянула руку вперед и осторожно коснулась темных листочков. Они горьковато пахли и блестели в лунном свете. Мне казалось чудом дотронуться рукой до чего-то живого. Я отщипнула пару листочков и спрятала их в карман. Небольшое напоминание о том, что внешний мир жив.

После короткой остановки у кустарника он повел меня назад к дому. В первый раз я увидела его в лунном свете снаружи: желтый коттедж с заостренной крышей и двумя трубами. Окна с белыми рамами. Трава газона, по которому мы возвращались, была неестественно короткой и ухоженной.

Вдруг на меня напало сомнение. Я видела траву, деревья, листья, кусок неба, дом и сад. Но был ли это мир, сохранившийся в моих воспоминаниях? Все казалось слишком плоским, неестественным. Трава была зеленой, а небо высоким, но видно же, что это только декорации! Это же Похититель поставил здесь живую изгородь и дом, чтобы продемонстрировать мне. Я очутилась в постановке, в том месте, где снимаются сцены на натуре для сериалов. Тут нет никаких соседей, никакого города с моими родителями в 25 минутах езды отсюда. Вместо этого только пособники преступника, которые внушали мне, что я «на свободе», в то же время наблюдая за мной через большой экран и смеясь над моей наивностью. Я зажала листочки в кулаке, как будто они могли послужить доказательством того, что это реальность, что я реальность. Но я ничего не ощутила. Только огромную пустоту, которая сжала меня холодной беспощадной рукой.