Текст книги "Наташа Кампуш. 3096 дней"

Автор книги: Наташа Кампуш

Соавторы: К. Мильборн,Х. Гронемайер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Используя такие методы, Похититель держал меня в плену слабости пополам с зависимостью и благодарностью. Не бьют по руке, тебя кормящей. У меня была только одна рука, способная спасти меня от голодной смерти – рука мужчины, систематически доводящего меня до нее. Маленькие порции еды иногда казались мне сказочными дарами. Я до сих пор так живо представляю себе колбасный салат, который время от времени готовила его мать, что он до сих пор является для меня деликатесом. Когда после двух или трех дней в застенке я снова могла подняться наверх, Похититель изредка давал мне маленькую плошечку салата. Чаще всего в маринаде плавали только лук и пара ломтиков помидора – колбасу и сваренные вкрутую яйца он выуживал заранее. Но для меня и эти остатки являлись настоящим пиршеством. А если он, кроме того, делился со мной пищей со своей тарелки, а паче того, куском пирога, я была просто без ума от счастья. Как легко привязать к себе человека, которого заставляешь голодать.

* * *

1 марта 2004 года в Бельгии начался судебный процесс над серийным убийцей Марком Дютру. С детских лет я сохранила яркое воспоминание об этом деле. Мне было восемь лет, когда в августе 1996 года полиция ворвалась в его дом и освободила двух девочек – двенадцатилетнюю Сабину Дарденн и четырнадцатилетнюю Летисию Делез. Еще четырех девочек нашли мертвыми.

Месяцами я следила за ходом процесса по радио и телевидению. Узнав о мучениях Сабины Дарденн, я страдала вместе с ней, стоящей в зале суда напротив преступника. Ее, как и меня, по пути в школу затащили в автофургон и увезли в неизвестном направлении. Но подвальный застенок, в котором она была заперта, был еще меньше, чем мой, и ее история во время заточения отличалась от моей. Ей пришлось в действительности пережить тот кошмар, которым Похититель меня только пугал. Несмотря на существенные различия, преступление, раскрытое за два года до моего собственного похищения, запросто могло послужить сценарием для сумасшедшего плана Вольфганга Приклопила. Доказательств этому, разумеется, нет.

Процесс взволновал меня, несмотря на то, что я не нашла себя в Сабине Дарденн. Она была освобождена из плена через восемьдесят дней заточения и все еще пребывала в гневе, сохраняя уверенность, что правда на ее стороне. Она называла преступника «монстром» и «гадом» и требовала извинений, не полученных ею в зале суда. Заключение Сабины Дарденн было достаточно коротким для того, чтобы не успеть потерять себя. Я, в отличие от нее, к этому моменту уже 2200 дней и ночей находилась в заточении, мое восприятие действительности давно исказилось. Разумом я ясно осознавала, что пала жертвой преступления. Но из-за длительного контакта с Похитителем, необходимым мне для выживания, эмоционально я давно срослась с его психопатическими фантазиями. Они стали моей реальностью.

Из этого процесса я усвоила две вещи: во-первых, что жертвы насильственных преступлений не всегда вызывают доверие. Все бельгийское общество было убеждено в том, что за Марком Дютру стоит большая сеть – сеть, достигающая высших кругов. По радио я слышала, каким нападкам подвергалась Сабина Дарденн, не пожелавшая подкинуть дров в огонь этих теорий, а, напротив, твердо настаивавшая на том, что кроме самого Дютру никого больше не видела. А во-вторых, что сочувствие и эмпатия [42]42
  Эмпатия – способность поставить себя на место другого человека или животного, способность к сопереживанию.


[Закрыть]по-отношению к жертвам не бесконечны и могут быстро перерасти в агрессию и неприятие.

Примерно в это же время я в первый раз услышала по радио свое имя. По радио культуры шла передача о документальных книгах, как я внезапно вздрогнула: «Наташа Кампуш». Уже шесть лет я не слышала, чтобы это имя произносилось вслух. Единственный, кто мог ко мне так обратиться, сам поставил вето на мое собственное имя. Ведущий упомянул его в связи с новой книгой Курта Тотцера и Гюнтера Каллингера. Название гласило: «Бесследно пропавшие – самые сенсационные случаи Интерпола». Авторы рассказывали о своих изысканиях – и обо мне. Мистический случай, в котором не было ни одного горячего следа, а также трупа. Я сидела перед радио, и мне хотелось кричать: «Здесь я! Я жива!» Но никто не мог меня услышать.

* * *

После этой передачи моя ситуация показалась мне такой безвыходной, как никогда ранее. Я сидела на кровати, и вдруг все предстало передо мной в ясном свете. Я не могу так провести всю свою жизнь – это я понимала. Я понимала также и то, что Похититель никогда в жизни меня не освободит, а побег абсолютно исключен. Выход был только один.

Попытка самоубийства, предпринятая мной в тот день, была не первой моей попыткой уйти из жизни. Просто исчезнуть, раствориться в таинственном Ничто, где нет больше ни боли, ни чувств – таким представлялся мне тогда акт самоутверждения. Ведь у меня не было иных полномочий распоряжаться своей жизнью, своим телом, своими поступками. Возможность самостоятельно лишить себя жизни была моим последним козырем.

Когда мне было 14 лет, я несколько раз безуспешно пыталась удавиться с помощью деталей одежды. В 15 – перерезать вены. Я вонзила в кожу большую швейную иглу и ввинчивала ее все глубже, пока хватило сил. Рука горела почти невыносимо, тем самым усмиряя терзавшую мою душу внутреннюю боль. Временами, когда физическое страдание на короткие моменты заглушает душевные мучения, наступает облегчение.

В этот раз я хотела испробовать другой способ. Это случилось в один из вечеров, когда Похититель запер меня в подвале раньше, чем обычно, и я знала, что до следующего дня он не появится. Приведя в порядок комнату, я аккуратно сложила пару имеющихся у меня футболок и бросила прощальный взгляд на фланелевое платье, в котором была похищена, висящее теперь на крючке под моей кроватью. В мыслях я попрощалась с матерью. «Прости, что я ухожу. И что я снова ухожу, не сказав ни слова», – шептала я. Ну что же может случиться? После этого медленно подошла к плите и включила ее. Когда конфорка накалилась, я положила на нее бумагу и пустые рулоны от туалетной бумаги. Потребовалось время, пока бумага начала куриться – но это сработало. Я поднялась по лестнице и улеглась в кровать. Застенок наполнится дымом, и я тихо уйду, самостоятельно уйду из жизни, которая давно перестала быть моей.

Не знаю, как долго я лежала на постели в ожидании смерти. Мне показалось – целую вечность, на которую я уже настроилась. Похоже, дело двигалось достаточно быстро. Вскоре едкий чад достиг моих легких, и я сделала глубокий вдох. Но тут моя, казалось навсегда утерянная жажда жизни, громко заявила о себе. Каждая клеточка моего тела объявляла протест. Я начала кашлять, зажала рот подушкой и ринулась вниз по лестнице. Отвернула кран, сунула полотенце под струю воды и кинула его поверх тлеющей бумаги на плиту. Вода зашипела, едкий дым стал гуще. Кашляя, со слезящимися глазами, я размахивала в воздухе полотенцем, чтобы разогнать дым, лихорадочно размышляя, каким образом скрыть от Похитителя попытку покончить с собой. Самоубийство, ультимативное неповиновение, худшее из вообразимых преступлений.

На следующее утро в комнате стояла вонь, как в коптильне. Придя в застенок, Приклопил в недоумении втянул в себя воздух. Он выдернул меня из кровати, начал трясти и рычать на меня. Как я могла посметь лишить его себя! Как я могла посметь так злоупотребить его доверием! На его лице попеременно отражались то ярость, то страх. Страх перед тем, что я могу все разрушить.

СТРАХ ПЕРЕД ЖИЗНЬЮ
Внутренняя тюрьма

Удары кулаком и пинки., удушение., царапины, ушибы и защемление запястья, толчки на дверные косяки. Удары молотком и кулаками в область желудка (тяжелым молотком). Я вся была покрыта синяками: на правом бедре, правом предплечье (5 раз по 1 см) и нижней части руки (ок. 3,5 см в диаметре), на правой и левой внешней стороне бедра (слева ок. 9-10 см в длину, от глубокой черной до фиолетовой окраски, ок. 4 см в ширину), также на обоих плечах. Ссадины и царапины на бедрах, на левой икре.

I want once more in my life some happiness And survive in the ecstasy of living I want once more see a smile and a laughing for a while I want once more the taste of someone's love

Запись в дневнике, январь 2006

Мне было 17, когда Похититель принес в застенок видеокассету с фильмом «Плезантвиль». В нем рассказывалось о брате и сестре, выросших в 90-е годы в США. В школе учителя говорят о мрачных перспективах на рынке рабочих мест, СПИДе и угрозе гибели мира из-за глобального потепления. Дома разведенные родители ругаются по телефону, кто займется детьми на выходные, и с друзьями тоже сплошные проблемы. Мальчик окунается в мир телесериала из 1950 годов: «Добро пожаловать в Плезантвиль! Мораль и целомудрие. Сердечные приветствия: „Дорогой, я дома!“ Правильное питание: „Еще кусочек кекса?“ Добро пожаловать в идеальный мир Плезантвиля! Только на TV-Time!» В Плезантвиле мать сервирует еду именно в тот момент, когда отец приходит домой с работы. Дети красиво одеты, и играя в баскетбол, всегда попадают в корзину. Мир состоит только из двух улиц, а у пожарной охраны одна единственная задача: снимать кошек с деревьев – пожаров в Плезантвиле не бывает.

После ссоры из-за пульта дистанционного управления ребята внезапно оказываются в Плезантвиле. Вдруг они очутились в плену этого странного местечка, где отсутствуют краски, а люди живут по правилам, непостижимым уму детей. Если получится войти в это общество, то жизнь в Плезантвиле может оказаться замечательной. Но стоит нарушить его законы, как дружелюбные жители превращаются в свирепый сброд.

Фильм казался мне аллегорией той жизни, которую вела я. Внешний мир для Похитителя был равноценен Содому и Гоморре, где всюду подстерегали опасности, грязь и порок. Этот мир был для него воплощением всего того, в чем он потерпел фиаско и от чего он хотел оградить себя, а также и меня. Наш мир за желтыми стенами должен был быть миром Плезантвиля: «Еще кусочек кекса?» – «Спасибо, дорогая!» Та иллюзия, которую он постоянно озвучивал в своих рассуждениях, как прекрасно мы могли бы жить. В этом доме с отполированными до блеска, слишком ярко сверкающими поверхностями, и с мебелью, задыхающейся от собственного мещанства. Но он и дальше работал над фасадом, инвестируя в свою, нашу, новую жизнь, на которую в следующий момент набрасывался с кулаками. В одной из сцен «Плезантвиля» говорилось: «То, что я знаю, и есть моя реальность». Сейчас, перелистывая свой дневник, я иногда поражаюсь, как хорошо смогла вписаться в полный противоречий сценарий Приклопила:

Дорогой дневник! Пришло время полностью и без утайки излить тебе боль моего сердца, которую ему пришлось испытать. Начнем с октября. Теперь я не могу сказать точно, как все было, но вещи, которые произошли, были не очень хорошими. Он посадил несколько кустов туи «Брабант». С ними все в порядке. С ним же не всегда, а если у него не все в порядке, он превращает мою жизнь в ад. Каждый раз, когда у него болит голова, и он принимает таблетку, начинается аллергическая реакция, вызывающая сильнейший насморк. Но он получил от врача капли в рот. В любом случае, было очень тяжело. Без конца разыгрывались неприятные сцены. В конце октября пришел новый гарнитур для спальни со звучным именем «Эсмеральда». Одеяла, подушки и матрасы прибыли немного раньше. Разумеется, все антиаллергическое и пригодное к горячей стирке. Когда привезли кровать, я должна была помочь ему разобрать старый платяной шкаф. На это ушло около трех дней Мы должны были разобрать все на части, перенести тяжелые дверцы в рабочий кабинет, боковые стенки и полки мы снесли вниз. После этого пошли в гараж и распаковали все тумбочки и часть кровати. Мебель состоит из двух прикроватных тумбочек, каждая с двумя выдвижными ящиками и золочеными ручками, двух комодов, одного узкого высокого с… (прерывается).

Золоченые ручки, отполированные рукой идеальной домохозяйки, ставящей на стол еду, приготовленную по рецепту своей еще более идеальной матери. Если я все делала правильно и не уходила со сцены дальше кулис, иллюзия на какой-то момент становилась реальностью. Но каждое отклонение от сценария, который мне перед спектаклем не дали прочитать, жестоко наказывалось. Его непредсказуемость стала моим злейшим врагом. Даже будучи уверенной, что я все делаю правильно, даже угадывая, какой реквизит понадобится в этот момент, я могла ожидать от него чего угодно. Взгляд, слишком долго задержавшийся на нем, не та тарелка на столе, еще вчера подходящая, могли вывести его из себя. Чуть позже в моих записях стоит:

Жестокие удары по голове, в правое плечо, в живот, по спине и в лицо, а также в ухо и в глаз. Бесконтрольные, неожиданные и внезапные приступы бешенства. Крики, оскорбления, тычки при подъеме по лестнице… Удушения, садится на меня, зажимает рот и нос, задыхаюсь. Садится на плечи, встает коленями на кости рук, отбивает кулаками руки. На моих предплечьях кровоизлияния в форме пальцев, царапина и ссадина на левом предплечье. Он садился мне на голову или, стоя коленями на моем торсе, со всей силы бил меня головой об пол. И это несколько раз и со всей силы, пока не началась головная боль и тошнота. После этого беспорядочный дождь кулачных ударов, кидание предметами и толчки на ночную тумбочку. (…)

Тумбочка с золочеными латунными ручками. И снова он позволял мне вещи, поддерживающие иллюзию, что все делается ради меня. Например, он разрешил мне снова отращивать волосы. Но и это было только частью инсценировки. Потому что я должна была покрасить их перекисью водорода, чтобы соответствовать его женскому идеалу: послушная, трудолюбивая, белокурая.

Я проводила все больше времени наверху в доме, часами стирая пыль, убирая и готовя еду. Как и прежде, он ни на секунду не оставлял меня одну. Желание подвергнуть меня тотальному контролю зашло так далеко, что он даже снял с петель двери во всех туалетах дома – и на две минуты я не могла уклониться от его взгляда. Его постоянное присутствие доводило меня до исступления.

Все же и он стал пленником своего собственного сценария. Запирая меня в подвале, он должен был меня снабжать. Забирая меня в дом, не мог ни на секунду спустить с меня глаз. Методы оставались прежними. Но и его внутреннее напряжение возрастало. Что, если и сотни ударов будет недостаточно, чтобы держать меня под контролем? Тогда он потерпит неудачу и в своем Плезантвиле. Тогда пути к отступлению не останется.

* * *

Приклопил отдавал себе отчет в этом риске. Поэтому и делал все для того, чтобы показать, что мне угрожает, попытайся я покинуть его мир. Вспоминаю одну сцену, когда он унизил меня так, что я ринулась в дом, ища в нем спасения.

Как-то после обеда я работала наверху и попросила его открыть окно – я просто хотела вдохнуть немного свежего воздуха и услышать пение птиц. Похититель накинулся на меня: «Тебе это нужно только потому, что ты хочешь закричать и сбежать!»

Я умоляла его поверить мне, что я не убегу: «Я останусь, я обещаю. Я никогда от тебя не сбегу».

Окинув меня недоверчивым взглядом, он схватил меня за локоть и потащил к входной двери. Стоял белый день, на улице ни души, но, несмотря на это, маневр был рискованным. Открыв дверь, он вытолкнул меня наружу, не разжимая железной хватки на моей руке. «Ну, беги же! Попробуй! Посмотрим, как далеко ты уйдешь в таком виде!»

Я замерла от ужаса и стыда. На мне почти ничего не было, и свободной рукой я попыталась прикрыть свое тело. Стыд, что чужой человек может увидеть меня во всей моей худобе, покрытую синяками, с торчащими на голове короткими волосами, был сильнее, чем слабая надежда, что кто-нибудь, заметив эту сцену, обратит на нее внимание.

Так он поступал несколько раз – выпихивал меня голышом за порог дома и говорил: «Ну, беги! Посмотрим, как далеко ты уйдешь!» С каждым разом внешний мир становился все более угрожающим. Я угодила в эпицентр конфликта между желанием познакомиться с ним и страхом совершить этот шаг. Месяцами я молила о возможности ненадолго оказаться на свободе, но постоянно слышала в ответ: «Чего ты хочешь? Ты ничего не теряешь, ведь снаружи точно так же, как и здесь, внутри. Кроме того, оказавшись там, ты закричишь, и я должен буду тебя убить».

Он колебался между болезненной паранойей, страхом, что его преступление будет раскрыто, и мечтой о нормальной жизни, которая предполагала неизбежные выходы во внешний мир. Он попал в замкнутый круг, и чем больше чувствовал себя зажатым в угол собственными мыслями, тем больше его агрессия оборачивалась против меня. Как и раньше, он делал ставку на смесь психологического и физического насилия, беспощадно растаптывая последние остатки моего собственного достоинства и постоянно вдалбливая мне: «Ты – ничтожество, ты должна быть благодарна, что я тебя взял. Больше ты никому не нужна!» Он рассказывал, что мои родители в тюрьме, а в старой квартире больше никто не живет. «И куда ты денешься, если убежишь? Там ты никому не нужна. Потом раскаешься и приползешь ко мне на коленях». Кроме того, настойчиво повторял, что убьет любого, кто случайно станет свидетелем моей попытки к бегству. Первыми жертвами, объяснял он, возможно, станут соседи. Я же не хочу взять на себя за это ответственность? Или..?

Он имел в виду своих родственников в доме по соседству. С тех пор, как я изредка плавала в их бассейне, я чувствовала что-то вроде своеобразной связи с ними. Как будто это они позволили мне вырваться на свободу из будней дома. Я их никогда не видела, но вечером, находясь наверху в доме, я иногда слышала, как они зовут своих кошек. Голоса звучали дружелюбно и обеспокоенно. Как голоса людей, с любовью ухаживающих за теми, кого приручили. Приклопил старался минимизировать контакт с ними. Изредка они приносили ему пирог или сувенир, привезенный из отпуска. Как-то раз я была в доме в тот момент, когда позвонили в дверь, и быстро спряталась в гараже. Я слышала их голоса, пока они стояли с Похитителем возле дверей, передавая ему что-то, сделанное собственными руками. Такие угощения он тот час же выкидывал – из обостренного чувства брезгливости он ни разу не съел ни кусочка.

* * *

Когда он впервые взял меня с собой, я не ощутила духа свободы. А как я радовалась долгожданной возможности покинуть тюрьму! Сейчас же я сидела на переднем сиденье, парализованная страхом. Похититель дал инструкции, что отвечать, если меня вдруг кто-нибудь узнает: «Сначала веди себя так, как будто не понимаешь, о чем речь. Если это не поможет, скажи: „Нет, это ошибка“. А если тебя спросят, кто ты, отвечай, что моя племянница». Наташи давно уже не было в помине. После этого он завел машину и выехал из гаража.

Мы ехали по Штрасхофу вдоль Гейнештрассе: палисадники, живые изгороди, за ними дома. Улица была пуста. Мое сердце билось где-то в горле. Первый раз за все семь лет я покинула дом Похитителя. Я ехала по миру, который я знала только по моим воспоминаниям и коротким видеофильмам, когда-то записанным Похитителем для меня. Мелькали пейзажи, характерные для Штрасхофа, редкие прохожие. Когда он повернул на главную улицу и влился в поток движущихся машин, я краем глаза заметила мужчину, идущего по тротуару. Он шагал размеренно, без остановок, без лишних движений, как игрушечный робот, который заводится поворотом большого ключа в спине.

Все, что я видела, выглядело нереальным. И как в тот первый раз, когда я, двенадцатилетняя, стояла в ночном саду, меня охватило сомнение в существовании всех этих людей; так обыденно и равнодушно передвигавшихся по местности, знакомой мне, но ставшей абсолютно чужой. Яркий свет, в котором все купалось, казался льющимся из огромного прожектора. В этот момент я была уверена, что все это подстроено Похитителем. Это было съемочной площадкой, его большим «Шоу Труман», [43]43
  «The Truman Show» – фильм режиссёра Питера Уира, вышедший на экраны в 1998 году.


[Закрыть]где все люди – статисты, а мир – одна большая инсценировка, созданные для того, чтобы ввести меня в заблуждение, будто я на свободе. В то время как я остаюсь заключенной, просто в более просторной камере. То, что это была моя собственная психологическая тюрьма, в которой я томилась, я поняла несколько позже.

Мы покинули Штрасхоф, проехали по сельской местности и остановились в небольшом леске. Я могла ненадолго выйти из машины. Воздух пряно пах деревом, по сухой сосновой хвое скользили солнечные зайчики. Я опустилась на колени и осторожно прижала ладонь к земле. Иголки кусались, оставляя красные точки на подушечках пальцев. Пройдя несколько шагов, я прислонилась лбом к стволу дерева. Потрескавшаяся кора нагрелась от солнца и издавала сильный запах смолы. Так же, как деревья моего детства.

На обратном пути никто не сказал ни слова. Похититель выпустил меня из машины в гараже и запер в застенке, а я почувствовала, как во мне поднимается глубокая тоска. Я так долго радовалась встрече с внешним миром, раскрашивая ощущения, которые испытаю, самыми яркими красками. И теперь, оказавшись в нем, чувствовала себя в иллюзорном мире. Моей реальностью были березовые обои в кухне, привычная для меня среда, в которой я знала, как себя вести. Здесь, снаружи, я растерянно топталась на месте, как будто попала в другой мир.

* * *

Это впечатление начало сглаживаться, когда я в следующий раз оказалась на свободе. Мое безропотное, испуганное поведение при первых неуверенных шагах придало Похитителю уверенности. Уже через несколько дней он взял меня с собой в парфюмерный магазин Штрасхофа, пообещав, что я смогу выбрать для себя что-нибудь приятное. Похититель припарковал машину перед входом в магазин и прошипел: «Ни слова. Иначе здесь всем конец». После чего вышел из машины, обошел ее и открыл дверь с моей стороны.

Он пропустил меня вперед, и я вошла внутрь. Вплотную позади себя я слышала его тихое дыхание, представляя, как в кармане куртки его рука сжимает пистолет, чтобы сразу, как только я сделаю одно единственное лишнее движение, расстрелять всех. Но я буду молодцом. Я никого не подставлю под удар, я не попытаюсь бежать, я не хочу ничего иного, как урвать тот маленький кусочек жизни, который для других девочек моего возраста является само собой разумеющимся – просто пройтись по отделу косметики в парфюмерном магазине. Краситься мне было не позволено – Похититель не разрешал мне даже нормальную одежду, – но мне хотелось вырвать у него хоть крошечную уступку. Он позволил выбрать две вещи, необходимые в подростковом возрасте. В моем понимании тушь для ресниц являлась вещью первостепенной важности. Это я вычитала в журналах для девочек, которые Похититель изредка приносил мне в подвал. Я постоянно рассматривала страницы с образцами макияжа, одновременно представляя, как бы я нарядилась к своему первому походу на дискотеку. Крутясь с подружками перед зеркалом, прихорашиваясь и прыская, примеряя сначала одну, потом все же другую кофточку. Прическа в порядке? Ну, пошли, нам пора!

Теперь же я стояла между длинными полками с невероятным количеством незнакомых мне баночек и флакончиков, магически-притягательных, но в то же время вселяющих неуверенность. Я растерялась от этого разнообразия впечатлений, не понимая, что мне надо и опасаясь случайно смахнуть что-нибудь на пол.

«Ну же! Поторопись!» – услышала я его голос за спиной. Я спешно схватила первый попавшийся тюбик туши для ресниц, потом из маленького деревянного шкафчика с ароматическими маслами достала бутылочку с мятным маслом. Мне хотелось поставить ее открытой в своем застенке в надежде, что аромат масла перебьет затхлый запах подвала. Все это время Похититель не отставал от меня ни на шаг. Это нервировало меня, как будто я была воровкой, еще не застуканной на месте преступления, но которую в любой момент могут схватить за руку. Стараясь сохранять спокойствие, я медленно двинулась к кассе. За ней сидела полноватая женщина лет пятидесяти с небрежно завитыми седыми волосами. Когда она дружелюбно поприветствовала меня: «Добрый день!», я вздрогнула. Это были первые слова за семь лет, обращенные непосредственно ко мне чужим человеком. В последний раз, когда я разговаривала с кем-то, кроме самой себя и Похитителя, я была еще маленьким пухлым ребенком. Продавщица же поприветствовала меня сейчас как настоящую взрослую покупательницу. Она разговаривала со мной на «Вы» и улыбалась, в то время как я молча выложила перед ней обе своих покупки. Я была безмерно благодарна этой женщине за то, что она приняла меня всерьез, за подтверждение, что я на самом деле существую. Я могла бы часами стоять перед кассой, просто чтобы чувствовать близость другого человека. Мысль попросить о помощи даже не пришла мне в голову. Вооруженный, как я была уверена, Похититель находился в сантиметрах от меня. Я бы никогда не стала подвергать опасности эту женщину, на мгновение подарившую мне ощущение жизни.

* * *

В течение следующих дней истязания снова набрали обороты. И опять Похититель в гневе запирал меня, и опять я лежала, покрытая синяками, в постели, борясь сама с собой. Я не имела права поддаваться боли. Я не имела права сложить руки. Я не имела права дать ход мыслям, что заточение было лучшим из всего, что могло случиться в моей жизни. Я без конца вбивала себе в голову, что постоянные внушения Похитителя, как мне повезло, что я живу рядом с ним, не соответствуют действительности. Эти слова были расставлены вокруг меня как силки. Я лежала в темноте, скрючившись от боли, и знала, что он не прав. Но человеческий мозг способен быстро подавлять страдания. Уже на следующий день, поверив его заверениям, я снова охотно поддалась иллюзии, что все не так уж плохо. Но если я все-таки хочу когда-нибудь вырваться из застенка, то должна освободиться от этих силков.

I want once more in my life some happiness And survive in the ecstasy of living I want once more see a smile and a laughing for a while I want once more the taste of someone's love

Тогда я начала писать себе маленькие послания. Мысли, изложенные черным по белому, лучше поддаются осмыслению. В той части мозга, из которой их труднее извлечь, они воплощаются в действительность. С этой минуты я поверяла бумаге все – каждом издевательстве, трезво и без эмоций. Эти записи сохранились до сих пор. Основная часть занесена в простой школьный блокнот А5 аккуратным каллиграфическим почерком. Остальные я писала на зеленом листе А4, строчки тесно прижаты друг к другу. Как тогда, так и сейчас эти записки имеют одно и то же предназначение. Потому что даже по прошествии времени небольшие позитивные события во времена моего заточения остаются для меня более существенными, чем невероятная жестокость, которой я годами подвергалась.

20.8.2005 Вольфганг ударил меня, по крайней мере, три раза в лицо, 4 раза пнул коленом в копчик и один раз в лобковую кость. Он принуждал меня встать перед ним на колени и сверлил связкой ключей левый локоть, отчего образовались гематома и ссадина, выделяющая желтоватый секрет. К этому добавились ругань и избиения. Шесть ударов кулаком по голове.

21.8.2005 Утром ворчание. Оскорбления без причины. Потом бил, растянув на своих коленях. Пинки и толчки. Семь ударов в лицо, удар кулаком по голове. Ругань и удары в лицо, удар кулаком по голове. Ругань и побои, завтрак без мюсли. Потом темнота у меня внизу /без объяснений/ идиотские высказывания. Царапание ногтем по десне. Сдавливание подбородка и сжимание горла.

22.8.2005 Удары кулаком по голове

23.8.2005 Минимум 60 ударов в лицо. 10–15 вызывающих сильную дурноту ударов по голове, удар кулаком со всей силы в мое правое ухо и в челюсть. Ухо чернеет. Удушение, тяжелый апперкот, так что хрустнула челюсть, пинки коленом ок. 70 раз, преимущественно в лобковую кость и по ягодицам. Удары кулаком в поясницу и по позвонкам, по ребрам и между грудями. Удары щеткой по левому локтю и предплечью (черновато-коричневый кровоподтек), а также левому запястью. Четыре удара в глаз, так, что я видела голубые искры. И т. д.

24.8.2005 Жестокие пинки коленом в живот и в область гениталий (хотел поставить меня на колени). А также в нижнюю часть позвоночника. Удары ладонью по лицу, жестокий удар кулаком по правому уху (черно-синее окрашивание). Потом темнота без воздуха и еды.

25.8.2005 Удары кулаком по бедрам и груди. После этого низкие оскорбления. Темнота. За весь день только семь сырых морковок и стакан молока.

26.8.2005 Жестокие удары кулаком по передней части ляжек и по ягодице (лодыжка). А также звонкие, обжигающие, оставляющие красные пустулы удары по ягодицам, спине, бедрам, правому плечу, подмышкам и груди.

Кошмар одной единственной недели, которых было бесконечное множество. Иногда мне было очень плохо, меня трясло так, что я не могла удержать карандаш. Всхлипывая, я вскарабкивалась на постель, в страхе, что кошмары дня накроют меня и ночью. Тогда я говорила со своим взрослым «я», которое ждет меня, чтобы взять за руку, независимо от того, что еще может произойти. Я представляла, что оно смотрит на меня сквозь трельяж, который между тем появился над умывальником в моем застенке. Когда я достаточно долго вглядывалась в него, я могла увидеть мое сильное «я», отраженное в моем лице.

* * *

Я твердо решила, что в следующий раз не оттолкну протянутой мне руки. Я найду силы попросить о помощи.

Как-то утром Похититель протянул мне джинсы и футболку. Он хотел, чтобы я сопровождала его в «Баумаркт». [44]44
  «Baumarkt» – большой магазин стройматериалов.


[Закрыть]Я начала терять решимость сразу, как только мы повернули на магистраль, ведущую к Вене. Если он проедет по этой улице дальше, мы окажемся в районе, где я жила. Это был тот же путь, но в обратном направлении, который я проделала 2 марта 1998 года, скрючившись на полу грузового отсека. Тогда я дрожала от страха перед смертью. Сейчас, 17-летняя, сидя на переднем сиденье, я дрожала от страха перед жизнью.

Мы проезжали через Зюссенбрунн, совсем недалеко от дома моей бабушки. Меня охватила глубокая тоска по девочке, проводившей здесь выходные у своей бабушки. Это время казалось мне таким далеким, как будто с тех пор прошло несколько столетий. Я видела знакомые улицы, дома, камни мостовой, на которых играла в «классики». Но мне это больше не принадлежало. «Опусти глаза!» – прикрикнул Приклопил. Я моментально подчинилась. От близости к местам моего детства у меня перехватило горло, я отчаянно боролась со слезами. Где-то здесь, справа от нас, дорога на Реннбанвег. Где-то здесь, справа от нас, моя мать, может быть, сидит сейчас за кухонным столом. Сейчас уже, конечно, она думает, что я мертва, а я в это время проезжаю мимо всего лишь в паре сотен метров от нее. Я была совершенно раздавлена и чувствовала, что между нами лежит гораздо большее расстояние, чем это было на самом деле.