Текст книги "Стикс"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Утро

Он потянулся сладко, посмотрел на часы: половина восьмого. А можно еще лежать и лежать, суббота ведь: выходной. Но нет, надо бы встать, пробежаться. Будни, выходные – все едино. День шестой, и точка. Покосился на Зою, улыбнулся невольно, вспомнив вчерашний вечер: что это с ней? Медовый месяц в середине жизни? Бедная женщина, до чего он ее довел! А точно он? Нет, это словно был какой-то другой человек. Потому что он-то теперь понимает: нельзя обращаться пренебрежительно с любовью кого-то к себе, пусть даже любовь эта кажется и глупой, и ненужной. Но когда все в жизни рушится, она единственное, за что можно хоть как-то зацепиться. Любовь и семья.

– Ты куда? – Зоя подняла голову с подушки. Снова удивился этой ее способности мгновенно просыпаться, стоит только ему подняться с постели.

– Полежи еще. Я пробегусь.

Зоя осталась лежать в постели, но он знал, что, когда вернется, на столе будет завтрак и крепкий кофе, и чистое полотенце она подаст ему на руки, с улыбкой заглянув в ванную комнату. И скажет:

– Какой же ты красивый, Ванечка! Почему ты такой красивый?

Меньше всего он хотел в себе сейчас этой красоты. К чему? Отчего? Был бы он жигало, альфонс, живущий за счет женщин, или киноартист, тогда пригодилась бы. А так красота его – вещь совершенно бесполезная. Женщины никогда не были самым важным в его жизни, он это чувствовал. Просто радовался, наверное, что все так легко, что не надо какими-то особыми усилиями добиваться их любви к себе, не надо тратить на это драгоценное время. Это было для удобства – его красота. А сейчас потеряло свою актуальность. Зоя будет с ним и так. Всегда будет. Она ему нужна. А до остальных сейчас нет дела. Он страшно занят. Вот сейчас должен добежать до парка, сделать несколько кругов, потом серию гимнастических упражнений и вернуться обратно. Опять же не для красоты, для дела. И плевать, что женщины смотрят, а потом сплетничают друг с другом. Может быть, думают, что это он нарочно: бежит, красиво бежит, старательно. Но он-то точно знает: для себя, не для них. Хотя спинку все равно выпрямил, бежать стал ровнее, дыхание, со свистом рвущееся из груди, постарался сдерживать. Ничего не поделаешь: природа. Инстинкт.

– Смотрите, смотрите: Мукаев!

– Хорошенький какой! Прямо Шварценеггер! Который Арнольд.

– Куда ему, Арнольду! Наш-то Ваня был силен по женской части. До того, как память потерял.

– А остальное?

– При нем, видишь?…

– Мукаев, гляньте!

– А-а, тот, которому память отшибло?

– Значит, девоньки, свободный. Раз жену не помнит.

– Он, говорят, теперь не пьет, не курит.

– И женщинами не интересуется?

– Ха-ха!

– А на вид, так все в порядке.

– А на ощупь?

– Подойди да проверь.

– Ха-ха!

Краска бросилась в лицо. Хорошо еще, что бежит. Эта краска не от стыда, а оттого, что как следует, разогрелся. Откуда их столько взялось в такую рань? Суббота же! На рынок идут. Вот попал. Ну и попал! Провинция. Забыл уже, что это такое. Вот сороки! Как соберутся вместе несколько баб, так одного мужика непременно заклюют!

– Здравствуйте! – поздоровался на всякий случай. Знает он их?

– Доброе утро.

Замолчали, улыбаются, разглядывают очень внимательно. В парк, скорее в парк! А вслед чей-то томный вздох:

– Повезло Зое…

Ему не повезло. Кто его таким родил? Как кто? Мама! Он вдруг вспомнил о матери. Как-то нехорошо получилось. Почему она кажется такой чужой? Почему, когда плохо, тянет не к ней, а к Зое? Надо бы сходить, проведать. Как она там, с новым мужем? Хотя почему это с новым? Муж у нее только один, он же новый, он же старый. Может, потому и неприятно видеть сына, который напоминает о плохом. О том, каким образом появился на свет. Но все равно: надо бы сходить. Спросить у Зои, где живет, и сходить.

Он вытер лицо, сняв с себя потную футболку. Оглянулся: не видит ли кто, что снял? Какой он, к черту, Шварценеггер! Еще работать и работать! Не для них, для себя.

Полдень и дальше

…Когда сел завтракать, Зоя стала торопливо одеваться.

– Ты куда?

– В гараж, за машиной.

– По-моему, я должен пойти.

– Ты кушай, кушай. Я сейчас.

Когда он через час вышел с сумками из дома, Зоя послушно уступила место за рулем. Он сел в «Жигули», неуверенно тронул рычаг переключения скоростей:

– Разве это так? Странно! Черт, похоже, что все забыл!

– Знаешь, давай-ка я, – сказала Зоя. – Ты еще не совсем здоров.

– Хорошо. – Он пересел на место справа от водителя. В конце концов, дороги-то не помнит. Где она там, их дача?

Ехали они с полчаса. Сначала по шоссе, потом по неровной проселочной дороге. Песок да сверху немножко щебенки. Хорошо, что дождей в этом году было мало по весне, а конец мая и начало июня выдались просто очень жаркими. Деревенька, куда они приехали, была небольшой. Дома старые, бревенчатые, новых современных построек и щитовых светленьких домиков по пальцам пересчитать. В основном везде темные от времени и дождей бревна, облупившиеся наличники, над первым этажом не мансарды – чердаки. Сверху – маленькое окошко в домике, похожем на скворечник.

Возле одного из таких домов они с Зоей и остановились. Он замер от восторга: настоящий деревенский дом! Родина. Он всегда помнил, что это его родина. Когда же бывал в деревне? В детстве? Надо бы у матери спросить.

На крыльцо под козырьком, покрытым зеленоватым, замшелым от времени шифером, вышла женщина лет шестидесяти (он догадался, что теща), радостно охнула, захлопотала:

– В дом проходите, в дом! Давно ж не виделись! Толя! Гости к нам! Толя!

Вышел и Зоин отец, буркнул что-то неразборчивое, подал руку. Он почувствовал, что родители жены не очень-то его жаловали. Из сада выбежали Головешки, еще больше посмуглевшие на солнце, увидев его, замедлили шаг, подошли степенно. Он нагнулся, поправил сбившиеся банты: один розовый, другой голубой. Точно помнил, что с розовым – Маша, та, что хорошо соображает в математике.

– Как дела? – улыбнулся. – Купаться пойдем?

Вот тут они оживились, две хорошенькие, смуглые девчонки. Он достал гостинцы из сумок, стал раздавать. Они, как всегда, не ссорились и, несмотря на то что и шоколадок, и прочих сладостей было по две штуки, причем все совершенно одинаковое, все равно разворачивали каждую конфету и делили пополам. У него сердце отчего-то заныло. Как будто в детстве был сильно обделен. Чем?

Теща пригласила обедать, выставила на стол бутылку водки. Он вспомнил, что зовут ее Анна Максимовна. Зоя говорила: Анна Максимовна и Анатолий Львович. Тесть разлил по рюмкам прозрачную жидкость:

– Ну, со свиданьицем!

Зоя выпила, закашлялась, он чуть глотнул и поставил рюмку на стол. Поймал удивленный взгляд тещи. Пусть. Не хочется. Гадость, определенно: водка – это гадость. Обед был простой: жареная картошка, салат из огурцов-помидоров, селедочка, посыпанная сверху зеленым лучком. Но ел он с аппетитом и все время оглядывался. Знакомый с детства деревенский дом: потолки высокие, русская печь, беленная известкой, в печи чугунная заслонка, пол из широких, толстенных досок.

– Жарко сегодня, Анна Максимовна, -улыбнулся. -Печь-то давно не топите, должно быть?

– Да, жарковато, – кивнул тесть, потом кашлянул: – Как со здоровьицем, Иван… кхе-кхе?…

– Поправляюсь, – коротко сказал он.

– Оно, конечно. Поберечься надо. Мать, а мне рюмочку еще можно?

– Да ну тебя! – махнула на него кухонным полотенцем теща. – Рюмочку! С рюмочки все у тебя и начинается! Иди вон лучше в огород, шланг налаживай. Поливать вечером будем.

– А чего его налаживать? Шланг как шланг, – подмигнул тесть. – Бери да поливай. Мотор, однако, барахлит. Смазать бы надо.

– Я тебе сейчас смажу! Полотенцем по загривку. Зять не пьет, и ты помолчи.

– Может, я чем помогу? – поинтересовался из вежливости. В моторах он ничего не понимал, это точно.

– Идите уж на речку! Девчонки заждались.

– Да-да. Пойдем, Зоя?

Она вышла первой, он же задержался в сенях и, прикрывая дверь, услышал глухой тещин шепот:

– Зятька-то, Толя, как подменили. Стал как человек. Ишь: Анна Максимовна! Уважительно. А то все мать да мать. Может, и наладится у них…

Он и сам вдруг поверил, что все наладится. И отчего-то записал себе в календарь и этот день, как день шестой. Хотя ничего важного он не сделал. Приехал с женой к детям, привез продуктов, пошел с ними на речку купаться, до шести часов лежал под солнцем, чувствуя, что на глазах смуглеет, учил девчонок плавать. Маша и Даша, визжа, висели у него на шее, барахтали ногами в воде. Он смеялся, брызгался, как мальчишка, в шутку затаскивал их поглубже, где было больше, чем по шейку, зорко в это время следя, чтобы девчонки не захлебнулись. Держал Головешек в воде под смуглые худые животы, и руки были удивительно сильными, словно из железа. Потом выжимал их черные, промокшие косички и объяснял, как легче научиться плавать. Зоя молча сидела на берегу, в темных очках. Когда девчонки убежали играть в песок с другими детьми, он снял с нее эти очки и увидел, что плачет.

– Что-то случилось? Я делаю что-то не так? Зоя?

– Где ж ты был все эти годы? – тихо спросила она.

– Где был? Как где? С тобой.

Она покачала головой. Солнце светило ярко, и он впервые очень внимательно разглядел Зоино лицо. Сказал вдруг с удивлением:

– А у тебя разные глаза! Один карий, а другой голубой! Надо же!

– Ой! Некрасиво как, да? – Она схватилась за темные очки.

– Нет, что ты! Очень оригинально! Никогда раньше такого не видел! Не надо, не надевай… А почему ты не купаешься?

– Старая уже. Стесняюсь. И плаваю, как лягушка.

– Да? А у меня, кажется, великолепный кроль! Смотри!

Он разбежался, бултыхнулся с берега в воду, почувствовал, как она оглушила, ударив по барабанным перепонкам, рванулся, вынырнул метрах в четырех от берега, поплыл размашисто, широко.

– Папа плывет, папа! – восторженно закричали с берега Головешки. – Ух ты! Смотрите, это наш папа!

Он чувствовал, что постепенно наберет ее, отличную физическую форму. Малышня на берегу визжит от восторга. В самом деле, кроль у него красивый. Роскошный кроль. Пусть девчонки гордятся тем, какой у них отец. Хорошо!

Когда вылез на берег, Зоя улыбалась. Сказала:

– А плавать ты стал совсем по-другому.

– А раньше как плавал? – поинтересовался он.

– Всегда хорошо, быстро, но не так красиво. Да я и видела-то всего пару раз, – стала вдруг оправдываться она. – Может, и так плавал. Ты на речку со мной не ходил, стеснялся, все говорил, что фигура у меня некрасивая.

– Бред какой! Из-за этого с женой на речку не ходить? Извини, я не имел в виду твою фигуру.

– Я некрасивая, – вдруг всхлипнула она. – Не пара тебе.

– Зоя, перестань! Ну, хватит же! Зоя! Дети смотрят. Ну, все, все.

И он, нагнувшись, поцеловал ее по очереди в оба глаза: один раз в карий, другой раз в голубой. Почувствовал вдруг, что в душе уже совсем другое. Нет, уже не «жалко, что ли?». Еще не любовь, но какая-то смутная, непонятная тревога. Предчувствие любви. «Где я был все эти годы? – подумал он. – Ведь как хорошо, спокойно. В душе тишина и полное равновесие. Как будто раньше она раскачивалась на двух чашах, между «хорошо» и «плохо», а теперь вдруг нашла эту единственную точку покоя и опоры и замерла. Надолго ли?» Пузырь внутри дремал или, может, исчез вовсе? Нельзя ему оттуда, никак нельзя.

– Твои родители не будут волноваться? – спросил он Зою.

И она опять не смогла сдержать удивленный взгляд: «Кто ты теперь? Кто?» А ведь он говорил такие простые, естественные вещи. Отчего же раньше никогда их не говорил?

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Ночь

Все счастливые дни похожи один на другой, тут уж ничего не поделаешь. Это горе разное, и причины его каждый раз разные. То денег нет, то здоровья, то просто тоска забирает оттого, что горя впереди больше, чем счастья. А что счастье? Это когда все есть, а этого всего не может быть ни больше, ни меньше. Каждый раз одинаково.

Этот день он тоже занес в актив, обдумав все его события ночью, в постели. События мелкие, незначительные: звонкий смех Головешек, тихую улыбку Зои, тайные, счастливые взгляды тещи, молчаливое одобрение тестя. Это была его Семья, люди, которые приняли его в свой круг, за свой стол, люди, которым он был обязан редкими минутами покоя и простой человеческой радости – вещам обыденным и всем понятным.

Он чувствовал, что вечер седьмого дня – закат его душевного равновесия. Завтра будет день восьмой, день тяжелый, и не потому, что понедельник, а потому что придется решать важную для себя проблему: сажать Игната Хайкина или не сажать. Ведь мог Игнат убить. И ту женщину, что нашли восемнадцать лет назад в Горетовке, и кума, и своего соседа. И мог не помнить, как убил всех остальных. Психиатрическая экспертиза, которую до сих пор почему-то еще не проводили, наверняка определит отклонения от нормы. Этот Хайкин, без всякого сомнения, человек больной.

«Убивец», – вспомнил он хриплый шепот подозреваемого и руку, тянущуюся к тяжелому дыроколу. И в этот момент вошел Руслан. И Хайкин сразу сжался.

Впервые прозвенел в душе звоночек. Хайкин боится Руслана. Его, следователя Мукаева, слишком долго не было. И с подозреваемым работал капитан Свистунов. «Ну, да ты, Игнат, все уже знаешь», – вот как работал.

– Ваня, ты почему не спишь?

Они лежали в постели, Зоя физически устала и, кажется, была очень счастлива. И то и другое расслабило ее, разморило. Но заснуть раньше, чем он, Зоя все равно не могла.

– Думаю, – ответил он не очень охотно.

– О чем?

– Есть одна женщина…

– Женщина? – Зоя мгновенно приподнялась на локте. – Какая женщина?

– Ее зовут Лора. Лариса. Я никогда тебе о ней не говорил?

– Лора? Может быть, Леся?

– Значит, о Лесе ты знала.

– Весь город знал.

– А о Лоре? О той, что живет в Нахаловке, в частном особняке?

– Вот, значит, какие они были, твои ночные засады, – грустно сказала Зоя. – А я думала, ты, когда домой не являлся, у Леси ночевал. А была, оказывается, еще и Лора.

– Все прошло, – твердо сказал он. И повторил: – Прошло. А начал я этот разговор, потому что, возможно, скоро с этой Лорой встречусь. И я хочу, чтобы ты узнала это от меня. Еще до того, как встреча состоится. Потому что понял уже, что такое провинциальный городок. Если есть что-то в нем быстрее скорости света, то это скорость сплетни.

– Раньше ты тоже говорил, что это твоя работа: встречаться с разными людьми. Но почему-то люди эти были преимущественно женщины. И встречался ты с ними по вечерам.

– Я хочу поменять работу, – твердо сказал он. – Но мне надо закончить два важных дела. Вэри Вэл просил. А потом все будет по-другому.

– И чем же ты собираешься заняться?

– Не знаю. Может быть, уеду в деревню. С тобой.

– И что мы там будем делать?

– Не знаю. Но мне кажется, что я должен начать оттуда. Это моя отправная точка. Я должен вспомнить свою жизнь. С настоящего первого дня, а не с того, с которого началось мое мытарство. И еще я должен…

– Что?

Он не хотел пугать Зою. Про то, что надо будет кого-то убить, ей лучше не знать. Может быть, и обойдется. Спишут на самооборону, в крайнем случае, выгонят с работы. Но ему другого и не надо. Обойдется.

– Спи. Спокойной ночи.

– Ваня?

– Да?

– А ты ведь совершенно другой. Я думала – пройдет. Не может же человек забыть некоторые свои привычки. Но в тебе же ничего не осталось прежнего. А если ты все вспомнишь, оно вернется?

– Что вернется?

– Все то. Плохое.

– Если честно, я никак не могу представить себя бабником, пьяницей и хамом. И не могу представить, что когда-то писал «жи-ши» через «ы».

– Писал, писал, – рассмеялась вдруг Зоя. – И долго писал. Если бы я с тобой не занималась, вряд ли сдал бы вступительные экзамены на свой юрфак. Мы же учились в одном классе! Помнишь? Русский ты всегда списывал у меня, а математику у Руслана.

– А у меня тогда кто что списывал? – вдруг совершенно по-детски обиделся он.

– У тебя просили защиты от старшеклассников. Ты был отчаянным, ни с кем не боялся сцепиться. И еще ты был лучшим волейболистом, футболистом, баскетболистом…

– И все-таки у меня должен был быть в школе любимый предмет. И каким-то образом я же поступил в юридический.

– Милый, наверное, все вступительные экзамены у тебя принимали женщины, – улыбнулась Зоя. – А этот предмет ты всегда знал на «отлично». И даже с плюсом. Спокойной ночи. Да, если ты пойдешь к Лоре, по крайней мере вспомни все, что ты мне раньше врал, если останешься у нее ночевать. Ведь я целых десять лет тебе верила.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Это был какой-то сплошной тягучий, клейкий кошмар. Без отдыха, без редких проблесков солнца. Не в смысле погоды: здесь-то все было как раз в полном порядке. Светило солнце, и поэтому он сначала никак не мог сосредоточиться. Деревня Ржаксы в его памяти была намертво связана с холодом, туманом и мелким, противным дождем. Слово Ржаксы тянуло за собой паровозом труп, выпачканный в рыжей грязи, и долгие поиски кого-то в склизком тумане.

Рано утром в прокуратуру привезли Хайкина. Тот отчего-то был весел и почти счастлив. Хотя чему было радоваться? Хайкина везли на следственный эксперимент. Везли в наручниках, как особо опасного преступника, и народу ехать с подследственным собралось много. Хайкин же, казалось, радовался тому, что произвел такую суету. Радовался Игнат и возможности увидеть родную деревню и, кажется, совсем не понимал, какое приезд всех этих людей произведет там впечатление.

«Он не убивал», – подумалось тогда в первый раз за этот бесконечно длинный, тягучий и душный день. День-кошмар. В самом деле, как мог человек с такой легкостью и в таком отличном настроении ехать на место, где, по собственным же словам, убил родственника, двоюродного брата? Причем убил страшно, не одним ударом, а многими, с каким-то остервенением втыкая нож в мертвое уже тело. Но, Хайкин?

– Быть может, вы не понимаете, Игнат… Платонович, в чем вас обвиняют? – негромко спросил он перед тем, как Хайкина повели в машину, милицейский «газик», на котором подследственный должен был ехать в Ржаксы в сопровождении конвоиров.

– Как не понимать? Понимаю, – нагнул шишкастую голову Хайкин.

– Вы признались в том, что убили десять человек. Десять!

– Ну, убил, – согласно кивнул Хайкин. – Так что ж? Едем, что ли?

…Деревня Ржаксы была большой, с двумя центральными улицами, идущими почти параллельно, остальные улочки и переулки расходились в стороны, словно ветви диковинного дерева с двумя стволами, на концах расщеплялись, порой заканчивались захламленными тупиками, порой выбегали в поле, на простор. Одну центральную улицу называли почему-то Западная, другую – Восточная. В конце Западной и был дом Хайкина, тот, который Игнат делил пополам с семьей убитого теперь двоюродного брата. Фамилия того, кстати, тоже была Хайкин. Оказалось, что тетка, оставившая сыну дом, была женой родного дяди Игната Хайкина.

Наталья Хайкина, жена убитого, испуганно прикрывала концом грязного фартука рот с тех самых пор, как милицейский «газик» и черная «Волга» подъехали к воротам ее дома. Она никак не могла сообразить, что же такое происходит, и то и дело растерянно поглядывала на Игната.

– Так что, он, что ли? – спросила наконец, не выдержав. – Васю-то моего он? А мы-то всей деревней гадаем, за что ж Игната-то забрали? Так врет ведь, окаянный! Врет! Пьяный он был в тот вечер. И Вася мой не трезвее. Сначала-то все насчет забора лаялись, а потом вбили в землю два кола и помирились. Мол, так тому и быть во веки веков.

– А потом? – осторожно спросил он, следователь Мукаев.

– Потом. Потом за поллитрой пошли, это уж как водится.

– А вы?

– К соседке ушла. Не с ними ж сидеть. Дети на улицу ушли, взрослые они уже. Одному семнадцать, по осени в армию заберут, другому пятнадцать. Вот и болтаются. По девкам, должно быть. Так вот: я к соседке, а эти двое к нам, значит. Картошки жареной я им цельную сковородку оставила. Пришла – картошки-то нет. Всю ее съели, картошку-то. И огурцов соленых полбанки.

– Как же ваш муж оказался у пруда?

– Кто ж его знает? Водка, она такая, куда хошь приведет.

– Когда вы вернулись, что увидели?

– Чего увидела? Сковородка пустая, посуда грязная, поллитру, само собой, вылакали.

– А Игнат? Дома?

– А я к нему по ночам не хожу.

– А мужа почему не сразу хватились?

– Ну, вы скажете, гражданин следователь! – хихикнула Наталья в подол фартука, которым все еще прикрывала рот. Он успел заметить, что зубы у Хайкиной очень плохие, все изъеденные чернотой. – Делать мне нечего, как мужика своего искать, особливо когда выпьет! Подумала, что протрезвеет да утром придет.

Хайкин все это время молчал, согласно кивал головой.

– Так все было, Игнат? – спросил он.

– Так, так, – теперь уже часто и торопливо закивал Хайкин.

Руслан Свистунов вместе с участковым привели двоих понятых. Это были соседи, которые испуганно косились на милиционеров в форме и никак не могли сообразить, в чем признался Игнат Хайкин и почему из-за него происходит такая суета. Уладив формальности, приступили к главной части: следственному эксперименту.

– Так, где ты его убил, Игнат? Дома или на пруду? – спросил он.

– Дома, – уверенно сказал Хайкин.

Он глубоко вздохнул. Согласно данным экспертизы, следов крови ни на кухне, ни в комнате обнаружено не было. Не было их и на половине Игната Хайкина. Тот же уверенно прошел на соседнюю половину, принадлежащую двоюродному брату, в кухню.

– Вот, значит, сидели мы с ним. О заборе, значит, толковали. Ну и, слово за слово, я его и… того.

– Чем? – спросил капитан Свистунов.

– Ножом. Со стола взял и… того.

– Как? Показывай.

Один из милиционеров сел на стул. Хайкин тоже сел на стул. Потом неуверенно взял нож, столовый, тупой, с закругленным концом, махнул им куда-то вверх, над головой.

– Как бил? – внимательно посмотрел на Игната Руслан.

– Ну, как? Так. – Хайкин снова неуверенно махнул рукой.

– Сидя, значит?

– Ну, да. Само собой. Сидели мы, выпивали.

– А экспертиза показала, что смертельный удар был нанесен из положения стоя. Остальные же удары нанесены, когда тело уже лежало на земле. И следов крови здесь, на кухне, не обнаружили. А, Игнат? Так как же? Выходит, ты врешь? Давай вспоминай. Как следует вспоминай.

«Он не убивал», – второй раз за день мелькнуло в голове.

– Вспомнил, – вдруг охотно сказал Хайкин. – Все вспомнил, гражданин начальник. Ведите к пруду.

– Ох, Игнат, Игнат! – покачала головой Наталья. – Что ж ты на себя наговариваешь-то? Ну, зачем тебе Васю-то убивать? Зачем?

– Поспорили мы, – упрямо сказал Хайкин. – Дальше не помню.

– И как убил, не помнишь? – тут же спросил Руслан.

– Ведите.

Выйдя со двора, всей толпой двинулись на другой конец улицы, к пруду: Игнат Хайкин в сопровождении конвоиров, двое оперативников, сотрудник с видеокамерой, участковый, он, следователь Мукаев, понятные, Наталья и жители деревни Ржаксы, которыми процессия по дороге обрастала все больше и больше. Местные держались на расстоянии, переговаривались о чем-то негромко и то и дело качали головами. Постепенно разогревало, и чувствовалось, что если не набегут облачка, то всех вскоре охватит сонная одурь. Хотелось поскорее покончить с неприятным делом.

Дошли до пруда. Именно отсюда осенью выловили тело, когда к вечеру следующего после убийства дня Наталья все-таки хватилась мужа. Обежав всю деревню, попросила мужиков пошарить баграми в пруду. Сначала было подумали, что Васька Хайкин, напившись, поскользнулся на берегу да сам же и свалился в воду. Мелкий, беспрерывный осенний дождь смыл и кровь и следы. Только потом участковый, осмотрев тело, сообразил, что Ваську-то зарезали. И тогда уже закрутилось. Он, следователь Мукаев, не понимал только, отчего так долго все тянулось. Почему до весны и что он думал себе раньше, когда нарочно, судя по всему, затягивал это дело.

«Он не убивал», – в третий раз.

– Ну, Игнат? – вновь спросил Свистунов. – Так как все было? Показывай.

Вот тут, на берегу, Игнат чувствовал себя совсем неуверенно. Потоптался на одном месте, перешел на другое. Все как привязанные ходили за подследственным.

– Кажись, на том берегу, – тихо сказал Хайкин.

– Уверен? – настороженно посмотрел на того Руслан.

– Кажись, да.

Все, включая понятых, пошли на другой берег. Там Игнат остановился, притопнул ногой:

– Здесь.

– Так. И что?

– Спорили мы, вот что.

– Здесь-то о чем?

– О заборе.

– Все о заборе? – усмехнулся Свистунов.

– А об чем?

– Ну, не знаю. Тебе виднее. И что дальше?

– Дальше я его и… того.

– Чем?

– Ножом. Чем?

– Тебе виднее чем. Нож где взял?

– Из кухни. Как где?

– Тебе виднее, – повторил Руслан. И вдруг повернулся к Хайкиной, которая тоже отчего-то ходила следом. – Наталья, нож какой-нибудь из дома пропал?

– У меня все имущество целое.

– Так что, Хайкин? Где взял нож?

– Значит, у себя.

– Зашел на свою половину, взял нож и пошел с соседом на пруд. Так?

– Да.

– Значит, тогда уже задумал убить? Когда заходил за ножом?

– Значит, задумал.

– Ну и что? Показывай. Володя, подойди к нему. Ты – Василий Хайкин. Игнат, так как?

Тот засопел, затоптался на месте, потом с опаской приблизился к невысокому, но плотному, коренастому Володе в милицейской форме. Взмахнул рукой, ударил со спины. Володя, пожав плечами, упал. Свистунов посмотрел на Хайкина:

– Ну? А дальше?

Игнат присел на корточки и стал аккуратно и очень равномерно махать рукой. Пять раз махнул, поднял голову, посмотрел на капитана Свистунова: «Мол, хватит?»

И тут он не выдержал. Уже минут десять стоял отстраненно, давил, давил в себе поднимающийся к горлу пузырь. Жара, духота. И какая-то бессмысленность всего происходящего. Что они тут делают? Что?!

И вдруг резкая вспышка перед глазами. Полная, удивительная ясность.

– Он не убивал.

– Что? – Свистунов посмотрел на друга детства удивленно.

– Он не убивал, – повторил и решительно подошел к Хайкину и Володе: – Ты встань.

Тот послушно вскочил.

– Отойди в сторону. Хайкин, идите сюда.

Игнат с опаской приблизился. Он вдруг резко схватил Хайкина за плечо, развернул боком. Потом правой рукой чуть придержал, взмахнул левой, имитируя удар, ребром ладони тронул Хайкина за шею, слева, в область сонной артерии:

– Вот так. Слышите? Так. Сверху вниз. Потому что он маленький, очень маленький. И именно в шею, потому что здесь…

Хайкин вдруг громко заверещал. Потом вырвался и кинулся бежать. Руслан Свистунов, конвоиры, участковый и даже Наталья и понятые дружно закричали:

– Куда?! Стой! Стой! Куда?!

Милиционеры побежали за Хайкиным, Игнат же, вереща, как заяц, по-заячьи же и бежал, петляя. Потом вдруг споткнулся, упал и уже на карачках пополз прочь от пруда. Хайкина догнали быстро, вернули. Игнат дрожал и всхлипывал.

– В чем дело? – спросил он. – Ты все видел, что ли? Как убивали?

– Виновный я! И на голову больной! Пустите!

– Надо везти его на психиатрическую экспертизу, – сказал он Свистунову. Руслан кивнул, а Хайкин вдруг закрыл глаза, прижал кушам испачканные ладони и стал раскачиваться из стороны в сторону и скулить:

– И-И-И…И-И-И…

– Уведите. Он не убивал. Не так все было.

– А как? – спросил Руслан.

– Вы. – Он повернулся к участковому. – Пожалуйста, лягте на землю. Вот здесь. Нет. Это было совсем на другом берегу. Пойдемте.

Они вернулись как раз к тому месту, с которого начиналось Хайкинское топтание. К бревну, лежащему возле самых мостков. Он уверенно топнул ногой:

– Здесь.

Потом взял за плечо участкового, так же как Хайкина, развернул того боком, поморщился:

– Рост не тот. Слишком высокий. Да ладно. Первый удар я уже показал.

Он снова взмахнул рукой. Потом слегка подтолкнул участкового:

– Падайте.

Тот послушно свалился на землю. Кулем, будто взаправду. Он нагнулся и уверенно взмахнул рукой ровно десять раз. Все удары в грудь, в область сердца. Потом схватил участкового за ноги и поволок к мосткам.

– Иван!

Обернулся. Руслан смотрит и качает головой.

– Да-да. Я понял. Увлекся. – И вдруг улыбнулся, глядя на лежащего: – Не собираюсь я вас топить.

– Что ж, для следствия оно и можно, – добродушно улыбнулся участковый, пожилой дядечка с коротко стриженными волосами, с которых при падении упала милицейская фуражка. – Да и жарковато сегодня. Можно и в пруд.

Он посмотрел через плечо. Игнат Хайкин, которого под руки вели конвоиры, споткнувшись, несколько раз обернулся и снова тоненько заверещал:

– И-и-и… и-и-и…

Отчего-то стало не по себе. Что-то очень неприятное было связано с этим Хайкиным. Второй оперуполномоченный смотрел на него, следователя Мукаева, с немым восторгом. Да и Руслан Свистунов покачал головой:

– Ты гений. А? Все вспомнил. И число ударов, и про то, что преступник был ростом выше Хайкина. И сообразил, что сбросили его в воду с мостков. Точно ведь, а? Он за лестницу, конец которой в воде, должно быть, зацепился и не всплыл. Только когда мужики баграми нашарили. А место-то? Место-то как? Ведь дождем же все смыло? Как? Ваня, как?

– Не знаю.

– Ты гений, – повторил Руслан. – Но что теперь с Хайкиным делать?

– Это только эпизод, – устало сказал он.

– Ну да. Еще девять. Замучаешься следственные эксперименты проводить, – усмехнулся Руслан.

– А что делать?

– Не знаю. В психиатричку его. Заключение о невменяемости, и… Может, женщину-то в Горетовке он убил?

– Я устал. Жарко.

– Тогда, здесь – все. Поехали, что ли?

Местные стали потихоньку расходиться. Когда вернулись на исходную, увидели, что Хайкин забился в милицейский «газик» и сидит там, закрыв глаза. И все так же раскачивается из стороны в сторону:

– И-и-и… и-и-и…

– Ну, точно: псих. – Капитан Свистунов покрутил пальцем у виска. – Надо же!

– Он убийцу видел.

– Что?

– Что слышал. Голова сильно болит. Жарко.

– Водочки, может?

– Ты же знаешь…

– Все вы тут больные. Придурки.

В голосе Руслана послышалась неожиданная злость. Глаза коньячного цвета потемнели, и взгляд их словно бы сделался крепче, жестче. И тогда он, следователь Мукаев, позволил пузырю подняться чуть повыше к горлу и тоже жестко и очень зло сказал:

– А тебе, похоже, так удобнее. Больную голову ищешь? Чтобы со здоровой на нее переложить? Ты же давил на него. Самым настоящим образом давил. Почему ж ты так вцепился в этого бедного Хайкина? За что?

– А иди ты… – Руслан обернулся: вокруг были люди. Не место для выяснения отношений, хоть служебных, хоть личных. Рот у капитана Свистунова дернулся, но Руслан, стараясь быть спокойным, сказал: – А я в магазин. Посиди, Иван Александрович, в холодке. Остынь.

– Капитан Свистунов?

– Так точно, – усмехнулся друг детства.

– Будьте так добры уложиться в полчаса.

– А куда вы торопитесь, господин Мукаев?

– Работать.

– Ну-ну, – снова усмехнулся Свистунов и повторил: – Ну-ну.

Когда Руслан ушел, Наталья Хайкина вдруг засуетилась, начала поспешно вытирать руки о цветастый фартук:

– Ой, гражданин следователь, а чайку-то? Чайку? Время-то обеденное, за полдень перевалило.