Текст книги "Журнал «Если», 2009 № 11"

Автор книги: Наталья Резанова

Соавторы: Джеффри Форд,Аркадий Шушпанов,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Владимир Гаков,Нэнси (Ненси) Кресс,Николай Калиниченко,Джефф Вандермеер,Карл Фредерик,Александр Григоров,Лесли Робин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Бой Роберт проиграл со счетом 4:5. Но, шагая к раздевалке, чтобы привести себя в порядок перед церемонией награждения, он тем не менее был доволен результатом. Почти победа!

В раздевалке Ларс подошел к нему и сел рядом.

– Хороший был бой, – признал он, стягивая фехтовальные туфли. – Техника у тебя была не столь хороша, как в прошлый раз, зато какая скорость, черт побери!

– Верно, – согласился Роберт, ощущая нарастающее чувство вины. – Но, боюсь, исключительно благодаря энантиомерам.

– Благодаря чему?

– Энантиомерам.

Ларс смотрел на соперника озадаченно.

– Стереоизомерам, – еще раз попытался объяснить Роберт.

Ларс и на этот раз не понял:

– Изомерам?

Ларс покачал головой.

– Господи! Разве вас, физиков, совсем не учили химии в колледже?

– Немного. Зачем она нам? Химия – всего лишь прикладная физика.

Роберт закатил глаза к потолку.

– Изомеры, – пояснил он, – это молекулы с одинаковой химической формулой, но с разным расположением атомов и иногда разными типами связей. Стереоизомеры – это изомеры с одинаковыми типами связей, а энантиомеры – это зеркальные отражения.

– Что ж, спасибо, что заполнил брешь в моих знаниях по химии, – улыбнулся Ларс. – Но какое это имеет отношение к цене на колбасу в Братиславе?

Роберт медленно выдохнул.

– Мне стыдно в этом признаться, но я вроде как вторгся в твою личную жизнь.

Ларс наклонил голову и прищурился.

– Я все гадал, не генетическую ли причину имеет твоя потрясающая скорость. И я проанализировал в моей лаборатории твой пот… твою ДНК. – Он развел руки. – Я очень извиняюсь.

Ларс напрягся, и в его глазах мелькнул гнев. Но потом он улыбнулся:

– Ты разоблачил мои гены. Как это безнравственно звучит, верно?

– Слушай, я ведь извинился. Не знаю, о чем я тогда думал. Меня одолело такое любопытство…

– Я физик. И мне прекрасно знакомо состояние, когда любопытство забивает все остальное. Так что ты узнал?

Роберт все рассказал, а потом объяснил, как воспользовался этим знанием.

Ларс, похоже, на секунду смутился. Затем почти шепотом сказал:

– Так вот почему ты был таким дьявольски быстрым на дорожке.

Роберт кивнул:

– Теперь понимаешь, почему меня одолевают сомнения насчет участия в Олимпийских играх?

Ларс сжал губы.

– Думаю, – сказал он, помолчав, – это вроде того случая, когда Иван Пушкин сделал операцию по смене пола и стал участвовать в соревнованиях саблисток.

Роберт стянул пропотевшую куртку.

– Многие тогда считали, что Иванну не следовало допускать к соревнованиям.

Ларс кивнул.

Роберт взглянул ему в глаза:

– Значит, ты думаешь, что мне не следует соревноваться на Олимпийских играх?

– Я этого не говорил. – Ларс расстегнул свою куртку. – И обратного тоже не говорил. Тут вопрос сложный.

– Роберт кивнул:

– В любом случае я отзову свою кандидатуру в олимпийскую сборную.

Роберт слышал, как произнес эти слова, но не мог поверить, что сделал это. Как он смог так легко отказаться от мечты? Его затрясло.

– Ты в порядке? – спросил Ларс.

Роберт попытался взять себя в руки и сосредоточился, засовывая куртку в сумку.

– Во всяком случае, на эти Олимпийские игры. Ты прав. Мне надо поработать над техникой.

– Нет, – возразил Ларс. – Я не хотел сказать, что тебе следует…

– Все в порядке. – Роберт попытался найти оправдания для себя.

– Энантиомеры могут признать допингом, повышающим скорость реакции. – Он переобулся в шлепанцы для душа и встал. – Если бы они вырабатывались у меня в организме естественным путем, благодаря генам, тогда – никаких проблем. Но когда я их себе вколол, это в определенном смысле поставило меня на один уровень с бейсболистами, принимающими стероиды… с этими скользкими сволочами. – Не желая, чтобы Ларс увидел его лицо, он полез в шкафчик за мыльницей. – Фехтование – чистый спорт, и я хочу, чтобы так было и дальше. – Он провел рукой по глазам. – Может быть, через несколько лет, – грустно произнес он, – все это уже не будет иметь значения.

Ларс тоже встал.

– Не забывай, что фехтование – всего лишь хобби, – утешительно проговорил он. – Зато работа у тебя продвигается отлично. Кажется, твоя идея ускорения времени принесла реальные плоды.

– Ускорение времени дает горькие плоды, – вздохнул Роберт. – Скуку. – Он медленно покачал головой. – Я заплатил за более долгую жизнь, – негромко произнес он, словно для себя. – Что хорошего в долгой жизни, если она полна скуки?

Ларс хлопнул его по плечу:

– Добро пожаловать в наш клуб.

Роберт взял полотенце и направился в душ, но тут же остановился и сунул руку в сумку.

– Кстати, – сказал он, достав второе полотенце и протянув его Ларсу. – Это твое.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

© Carl Frederick. Lifespeed. 2008. Печатается с разрешения автора.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2009 году.

АЛЕКСАНДР ГРИГОРОВ
КЛАСС МЛЕКОПИТАЮЩИЕ

^{Иллюстрация Владимира Овчинникова}

На ступенях перед входом в Палеонтологический музей искусства собралась ватага подростков. Пацаны пили пиво, курили и резались в карты; девочки тоже потягивали сигаретки и хихикали о своем, о женском.

От кучки игроков послышался мат – кто-то проиграл. Из будки вылез охранник – в черной форме, с дубинкой на поясе. Отобрал карты, дал по затылку первому попавшемуся горе-катале и велел ждать тихо: скоро пойдете. Получив в спину очередь из неприличных жестов, ушел. Его догнал мальчишка, который все это время сидел за колонной и листал электронную книгу. Ростом он был выше сверстников, но сложен неладно: худой, высокий, да еще и шагал так, будто готовился выйти на сцену или арену цирка – неестественно выпятив грудь и выгнув спину.

Вслед пронеслось:

– О, Чудаков побежал мента доставать! Теперь ему не до нас. Сдавай, Лёха.

Спрятав книгу в поясной чехол, Чудаков спросил охранника:

– Господин сержант, а сколько длится экскурсия? В среднем.

Охранник ответил, глядя поверх головы Чудакова:

– Я не засекал – оно мне нужно? Грят, были случаи, люди по несколько суток сидели. Всех не упомнишь: вошел посетитель, а когда вышел – кто его знает.

– А я думал, на ночь из музея всех выгоняют…

– На последний этаж вход обслуге запрещен. Туда только директор заходит и научные сотрудники. Там все заблудшие и сидят.

– Почему же директор оттуда никого не выгоняет?

Охранник выглядел немногим старше Чудакова, но форма и дубинка позволяли чувствовать себя мудрее:

– Я сам недавно служу, но начальник охраны грит, мол, директор только рад, что на последнем этаже есть люди. Его, кстати, недавно достроили: вишь, кладка свежая.

Чудаков оглянулся на ступени перед входом. Одноклассники по-прежнему дурачились в ожидании экскурсовода.

– А сами-то вы на экскурсии были? – спросил Чудаков, рассматривая дубинку.

– Не-а, – сержант повернулся спиной. – Как по мне, кино лучше.

Возле входа началось шевеление – класс обступил учительницу. Чудаков поспешил занять место в строю, пахнущем косметикой и перегаром.

– 12-й «Б», вам повезло – экскурсию будет вести сам директор музея. – Учительница кивнула в сторону щуплого очкарика.

Двери открылись, подростки потянулись в нутро музея, оставляя за собой пустые бутылки, пакеты от чипсов и окурки. Чудаков заходил последним и, пока не закрылась дверь, успел посмотреть на охранника. Тот тасовал отобранную колоду карт, пожевывая спичку. Махнул Чудакову рукой – на прощание.

В холле висели картины, возвышались статуи и бюсты, фоном звучала классическая музыка. Экскурсовод вывел класс на середину зала и стал в центре живого кольца, под прицелом глумливых взглядов.

– Здравствуйте, дети.

– Привет, ботаник, – отозвался из круга оцепления двоечник Подорванный.

Класс заржал, повинуясь условному рефлексу – раз штатный юморист что-то брякнул, надо смеяться. «Ботаник» ответил ровным голосом:

– Тогда лучше историк.

– Что – историк? – Подорванный не привык получать сдачи ни на словах, ни в драке, потому к продолжению разговора оказался не готов.

– Если вам угодно как-то прозвать меня, то лучше историком. Ботаника – наука о растениях, я в ней, признаться, не силен.

– А разве историк не может быть ботаником? – спросила ехидная Журавлёва.

Ватага вновь засмеялась, уже громче – почуяли победу.

– В принципе, может. – Историк держался с достоинством, глядя поверх очков на боевые позиции противника. – Но тогда придется учиться вдвое больше – времени на глупые вопросы не останется.

Класс умолк в поисках колкости, а Чудаков позволил себе улыбнуться. Историк кивнул в сторону благодарного зрителя, одноклассники покосились, как на предателя.

– Если вопросов больше нет, – экскурсовод сделал ударение на последнем слове, – тогда, пожалуй, начнем.

Подошли к стене с барельефом. На нем крайней слева была изображена обезьяна, перед ней, правее – обезьяна на задних конечностях, дальше – прямоходящая обезьяна, человекообразный крепыш, и, наконец, Homo Sapiens – царство Животные, класс Млекопитающие. Чудаков помнил эту картинку по урокам биологии. Тогда по классу ходил учебник Подорванного, где тот дорисовал Пращурам части тела. Точнее – одну часть.

Барельеф отличался от книжного рисунка деталями. Чудаков протиснулся в первый ряд, чтобы рассмотреть подробнее.

Подорванный тоже узнал изображение – щерился и толкал соседей в бока.

Отработанным движением историк направил луч указки на крайнюю слева обезьяну.

– Перед вами – схема эволюции искусства. Она перекликается со схемой биологической эволюции, что неудивительно: творчество – это продукт человеческой мысли. На оси времени первым изображен аналфабетус – Человек Неграмотный…

Одинокие сдавленные смешки переросли в общий хохот. Подорванный и присные картежники схватились за животы.

– Анал-фабетус! – двоечник выговорил слово на выдохе – вдохнуть мешал смех.

Чудаков задрал голову, сощурил глаза и присмотрелся.

У Человека Неграмотного на спине тяжкой ношей лежит огромная книга – она-то и заставляет беднягу стоять на четвереньках. Его сосед справа, оказывается, вовсе не идет, а сгорбившись сидит за столом и читает книгу поменьше.

Когда истерика прошла, экскурсовод продолжил:

– Следующий за ним – так называемый Homo Educatus, Человек Грамотный.

Экскурсовод сделал паузу. Школьники ожидали смешного слова, но просчитались.

Чудаков забежал вперед рассказа – уже рассмотрел следующих персонажей.

– Далее идет аналог биологического Человека Умелого – трансферопитек, Человек Передающий; за ним – Homo Creatorus, Человек Творящий.

Трансферопитек держит не палку, как показалось Чудакову сначала, а «журавль» – таким пользуются журналисты, чтобы в кадре не появлялась рука с микрофоном.

У Человека Творящего – кисть, он стоя рисует на мольберте.

– Завершает композицию Homo Ducerus, Человек Ведущий. – Историк поправил очки. – Теперь поднимаемся на второй этаж и ждем меня. Руками ничего не трогать!

Чудаков выходил из холла спиной вперед – старался напоследок усмотреть неуловимое нечто в облике Человека Ведущего. Ничего особенного: голый мужчина с развитой мускулатурой и устремленным вперед взглядом. Никаких подручных средств. Homo Ducerus просто вел за собой недоразвитую часть человечества.

Возле двери в зал второго этажа образовался затор – узкий дверной проем не смог впустить всех школьников сразу. Когда историк протиснулся в окутанный темнотой зал, там уже орудовала шайка Подорванного.

Вспыхнуло. Мелькнуло лицо. Ломающимся басом прозвучало матерное слово.

– Я же просил ничего не трогать! – крикнул экскурсовод и щелкнул рубильником, до которого не успели добраться вандалы.

Дальняя стена зала ожила объемным изображением.

Африканские джунгли: деревья, кустарники, лианы; за ними – озерцо в обрамлении пальм. На переднем плане чинно идет саблезубый тигр, поворачивается в зал и раскрывает страшную пасть с длинными острыми клыками.

Девочки дружно визжат. Подорванный ругается театральным шепотом.

В лазурном небе парит орел. Из кустов высовывается гиена, пугается хруста веток и исчезает в недрах видеореконструкции. С дерева спускается крупная обезьяна, похожая на особь с барельефа.

Экспозиция замерла. Внимание перешло на историка, держащего в руке пульт.

– Австралопитек, его вы видите в центре, является не только прародителем человека, но и прообразом аналфабетуса. – На этот раз никто не смеялся, все застыли в изумлении. – Не знающий грамоты индивид далек от культуры и искусства. Он способен ориентироваться лишь на инстинкты. Какие минимальные жизненные потребности вы знаете?

За всех ответил Подорванный:

– Пожрать, поспать и…

Журавлёва прыснула в кулак, хотя договорить Подорванный побоялся. Остальные девочки покраснели, это было заметно даже в полумраке.

– Совершенно верно, – историк ждал такого ответа. – Человек Неграмотный обладает лишь зачатками разума, и природа развивает его, подбрасывая задачи на выживание: какой плод съесть? на какое животное можно охотиться, а какое может пообедать самим охотником? с какой самкой спариваться, чтобы получить здоровое потомство?

Журавлёва опять прыснула.

– Аналфабетус даже не подозревает о том, что обладает культурой, пусть и примитивной с нашей точки зрения. Это все равно что диванному клопу объяснять понятие высоты. Тем не менее такое звено необходимо творческой эволюции как отправная точка. В конце концов, все мы рождаемся неграмотными и приобретаем знания в ходе жизни. Другой вопрос – какие, сколько и как быстро.

Картинка вновь пришла в движение.

Обезьяна, принюхиваясь, крутится на месте. Появляется чудище, от которого пращур бросается наутек. Погоня переходит на другую стену, где обезьяна плавно превращается в человека в набедренной повязке и с копьем в руке, а чудище – в тигра. Охотник пронзает хищника, разворачивается и берется за плуг, в который впряжен вол. Далее крестьянин «перетекает» в рудокопа с киркой, затем – в красноносого токаря, стоящего возле станка. Действие заканчивается на третьей стене: аналфабетус торгует пивом.

Историк щелкнул пультом и поводил лучом указки по стоп-кадру.

– Возможно, вам приходилось слышать выражение «нулевой читатель». Так литераторы называют воображаемого читателя с низким уровнем знаний. Дескать, если даже он поймет, о чем речь, остальные – подавно. Похожим термином пользуются и режиссеры. Вот вам и ценность для искусства Человека Неграмотного. Правда, первая и последняя.

Продавец превратился в обезьяну и побежал к четвертой стене. Там он с ловкостью уселся за парту, затем спрыгнул к огромному глобусу и покрутил его. На школьной доске пращур написал несколько букв и продолжил суетиться между учебными пособиями.

– Как видите, внешне Homo Educatus мало чем отличается от своего неграмотного сородича – как афарский австралопитек от африканского. – Экскурсовод продолжал гонять обезьяну по видеореконструкции, нажимая кнопки на пульте. – Главные изменения происходят в высшей нервной системе: развивается образное мышление, зарождается интерес к новому. Заметьте, теперь это не вопрос жизни и смерти, а тяга к познанию.

Человек Образованный привстал на задние конечности, чтобы передними схватить пластиковый прямоугольник, похожий на аттестат.

Картинка исчезла, зажегся свет. Помещение оказалось пустым – четыре голые стены.

– Пройдемте дальше, – скомандовал историк.

На третьем этаже у входа в зал школьники выстроились в очередь. Экскурсовод прошел мимо молчаливого строя и открыл дверь. Никто не рванулся вслед. Внутри щелкнуло, пол осветился разноцветными отблесками. Послышался голос историка:

– Прошу заходить.

Двенадцатиклассники оказались на стоянке первобытных людей. В углу чернела пещера, посередине горел костер, вокруг расположились обросшие шерстью особи. Гостей они не замечали. Самцы разделывали тушу мамонта, самки возились с детишками. Объемная графика с эффектом полного присутствия – новейшая технология, по сравнению с которой «кино» на втором этаже – прошлый век.

Историк зашел прямо в костер, чем вызвал вздох восхищения. Оттуда, из мнимого пламени, продолжил экскурсию.

– Трансферопитека в первом приближении можно сравнить с Человеком Умелым. Он обладает минимальным набором знаний и даже пытается пользоваться ими во благо себе и окружающим. Впрочем, как и во вред. Ведь из заостренного куска камня можно сделать примитивный топор, годящийся и для охоты на дичь, и для убийства соседа. С точки зрения искусства, ситуация выглядит проще – Человек Умелый еще не научился врать, а значит, не вредит с помощью информации.

Историк вышел из костра и направился к пещере. Туда же робко потянулась вся группа, проходя сквозь камни и мохнатые фигуры.

В пещере обнаружился еще один член общины, долбящий камнем стену. В желтоватом отсвете виднелись высеченные рисунки – примитивные, но по-своему изящные.

– Этот человек изображает сцены охоты, приготовления пищи, общинного быта. На это у него уходит вся мыслительная энергия, для лжи просто не остается места в голове. Спустя тысячелетия потомки этого очаровательного репортера догадаются, что действительность можно искажать. И воспользуются более совершенными орудиями труда.

В зале стала меняться обстановка, переходя из одной сцены в другую.

Китаец пишет палочкой на сырой глине, монах черкает пером в толстом фолианте при свече, денди в клетчатом костюме щелкает на печатной машинке. И в каждом из них (чудесное свойство трехмерной экспозиции?) узнается пещерный художник.

Весь объем зала превращается в редакцию газеты. Одни пишут, другие верстают, третьи печатают. Каждый занят свои делом, как племя во время стоянки.

Картинка гаснет – в зале загорается яркий свет. Историк бросается в угол, где была пещера – там стоит Подорванный с маркером в руке. На белой стене зеленеет неприличное слово.

Парень хотел написать комментарий к наскальным рисункам, а получилось самодостаточное произведение.

Историк взял Подорванного за локоть и потащил к выходу. Чудаков достал платок, чтобы стереть пакость, но надпись исчезла сама – стенам было не привыкать к изыскам потомков пещерных людей.

Класс высыпал в коридор. Историк закрыл дверь электронным ключом и сообщил:

– На этом экскурсия окончена. Всего доброго.

Снова ощутил себя в плотном кольце, под прицелом глаз. На сей раз в них не было смертельной злости, читалось лишь вполне безопасное любопытство.

Чудаков сделал шаг вперед:

– Разве мы не дойдем до вершины эволюции? Вы не можете нас бросить на полпути.

Историк снял очки и положил их в карман серого, как пыль веков, пиджака.

– А я и не собирался вас бросать. Но имею право прекратить экскурсию ввиду неудовлетворительного поведения члена группы.

– Но он же один, – удивилась Журавлёва и показала в сторону Подорванного, – а нас много. Из-за него одного останавливать всю историю?

– Чаше всего так и бывает, – историк разрубил ладонью воздух, – один тормозит все развитие.

Разорвал кольцо окружения, направился по коридору к лестнице, чеканя шаг по скрипучему паркету.

– Подождите! – крикнул вслед Чудаков и подбежал к Подорванному, который, сидя на подоконнике, болтал ногами и делал вид, что ему все равно.

Чудаков взял за плечо двоечника и легко поставил его на ноги. От подобной бесцеремонности Подорванный опешил, но в драку не полез – и так отличился достаточно. Чудаков посмотрел сверху вниз, впервые за годы учебы используя преимущество в росте. Казалось, готов был ударить зарвавшегося картежника.

– Что тебе нужно? – Чудаков тряс Подорванного за грудки. – Что сделать, чтобы тебя не было ни видно, ни слышно до конца экскурсии?

Кто-то из класса вслух сказал: «Дать по морде».

Хулиган вырвался и с брезгливостью поправил измятую рубашку.

– А вот отдай мне свою электронную книгу, – Подорванный показал пальцем на поясной футляр Чудакова.

– Зачем она тебе?

– Читать буду!

Прямота ответа сбила Чудакова с толку. Все же он расстегнул футляр и показал книгу Подорванному, а потом – одноклассникам.

– После экскурсии – она твоя. Даю слово.

Картежник, двоечник и лоботряс Подорванный перевел взгляд с Чудакова на ватагу и кивнул – мол, вы свидетели. Одобрительный гул скрепил сделку. Будущий обладатель электронной книги поднял руки и стал в экскурсионный строй: сдаюсь, веду себя тихо.

Наблюдавший за сценой историк снова надел очки. Сделал приглашающий жест – класс отреагировал движением.

Экскурсия поднялась на четвертый этаж.

– С течением времени передача информации получила новое развитие. Человек научился скрывать посылы за выдумкой, – говорил историк, открывая дверь. – Чем искуснее выдумщик, тем интереснее его слушать или читать. Собственно, отсюда и произошло понятие «искусство», как мы его понимаем сейчас.

Наконец щелкнул замок, дверь открылась, и экскурсовод исчез в темноте зала. Оттуда донесся удаляющийся голос:

– Ярким образцом служит театр. Развлечение зрителя захватывающими историями, на первый взгляд, не несет полезной информации. Но стоит вчитаться в пьесу, как мы получим представление не только о быте описываемого времени, но и о морали, политике, предрассудках. А ведь, скажем, Еврипид пользовался теми же буквами, что и писцы, составлявшие торговые расчеты.

В дальнем конце зала луч света выхватил белый клавесин, за которым расположился историк. Класс потянулся к нему, с опаской ступая впотьмах.

Пальцы легли на клавиши, зазвучала серенада. Историк продолжил мысль, не отрываясь от игры:

– Равно как и Моцарт писал музыку теми же нотами, что извлекает полковой трубач при сигнале о наступлении. Сущность человеческого гения в том, чтобы облечь информацию в форму простую, но трогающую душу. Да-да, именно здесь на авансцену и выходит духовность как признак восприимчивости искусства.

Словно услышав эти слова, в центр зала вышел обнаженный мужчина. Зажглись цветные напольные лампы: свет не разогнал темноту – ласково попросил потесниться. Зрители оказались в центре представления, невольными его участниками. Мужчина остановился и поиграл рельефными мускулами. Девочки захлопали в ладоши – нестройные аплодисменты утонули в таинственной музыкальной мессе. Стало заметно, что все тело мужчины иссечено шрамами. У обнаженного в руке появился метательный диск. Атлет покрутился вокруг своей оси, присел для броска, но в тот же миг застыл, превращаясь в статую – белую, с безупречно гладкой поверхностью.

Из другого угла зала, проходя сквозь сбившихся в кучку школьников, вышла старуха с кошелем, полным монет. Карга заметно хромала и вблизи производила впечатление жалкое и отталкивающее. Направилась в середину зала и остановилась рядом с дискоболом. Повернулась лицом к школьникам с отвратительным звуком – то ли скрипнула половица, то ли организм издал непотребный звук. Старуха протянула перед собой кошель, сдернула накидку с правого плеча и обнажила морщинистую грудь. Застыла улыбка, в беззубом рту сверкнули два резца, проявилась золоченая рама – видение стало картиной. Игра полутонов, насыщенные краски, точный мазок – шедевр эпохи Ренессанса.

Зазвучал бодрый мотив. Появились четверо господ: трое – в голубых накидках, шляпах с перьями и панталонах, заправленных в ботфорты; один – в кожаном жилете, дырявых штанах в обтяжку и стоптанных башмаках. Все – при шпагах; у троицы имелись мушкеты. Пахло от компании дурно – Чудакову захотелось помыться, причем немедленно. Лица у гостей оказались под стать запаху: красные носы и щеки сдавали с потрохами бывалых выпивох, а гнилые зубы портили и без того неприятные ухмылки. Ни дать ни взять – бандиты с большой дороги. Они достали шпаги, готовясь отражать атаку.

Нападающие материализовались буквально отовсюду: со стен, потолка и даже из-под пола бросились враги в красных накидках. Завязалась драка. Мушкетеры отбивали выпады гвардейцев с изящной легкостью, меняя личины бродячих преступников на светлые образы литературных героев.

Подорванный не выдержал и бросился в гущу событий, раздавая «красным» пинки и зуботычины. Ишь чего затеяли – такой оравой на четверых!

В отличие от предыдущей экспозиции, здесь можно было взаимодействовать с персонажами выставки, как в виртуальной реальности.

Класс замер в предчувствии наказания, но экскурсовод продолжал играть на клавесине, не замечая геройства Подорванного.

– Особенность Homo Creatorus в том, – голос историка звучал чуть громче музыкального фона, – что он умеет превращать земное в божественное. Человек Творящий, как и Прямоходящий, ближе к небесам по сравнению с представителями низших ступеней эволюции. Заметьте, это касается не только скульпторов, художников и писателей. Любой Homo Sapiens может творить, если на то появится воля. Талантливый токарь не только быстро и тщательно обрабатывает деталь, но и думает, как усовершенствовать станок; дворник с божьей искрой в душе превращает детскую площадку в райский сад, а не гоняет метлой пыль. Homo Creatorus имеет право на жизнь до тех пор, пока нет смысла заменять его машиной.

Стены исчезли, помещение стало безразмерным. Школьники преодолели робость и разбрелись между прибывающими с каждой секундой персонажами. Подорванный оставил гвардейцев и переключился на пиратов во главе с одноногим калекой. Журавлёва присоединилась к обществу кавалеров, одетых по моде начала девятнадцатого века. Обмахиваясь веером, она зычно гоготала в ответ на реплики ухажеров. Среди них выделялся остроносый красавец с задорным «коком». Ей нравились его черты – «мечтам невольная преданность, неподражательная странность и резкий, охлажденный ум».

Чудаков метался. Сначала сфотографировал на цифрофон средневекового бородача, который спустился с потолка на парашюте в форме пирамиды. Рядом «всплыла» подводная лодка – Чудаков подбежал и к ней. Молодой капитан вылез из люка, но через секунду рухнул на обшивку умирающим стариком. Затем школьника отвлекли голоса, звучащие из пещеры, – там четверо парней под гитары пели на английском языке.

Вдруг музыка затихла, вслед за ней улетучился гам. Погас свет. Скрипнула и открылась дверь – совсем не та, через которую экскурсия входила в зал Homo Creatorus. Тьму разрезал бледный луч, который вырвался из проема.

– Творчество имеет и обратную сторону, – произнес историк, заслоняя собой вход в новое помещение. – Помните, мы говорили об остром камне первобытного человека? Искусство в руках Creatorus'a – оружие пострашнее.

Поманил пальцем и вполоборота вошел в светящийся прямоугольник. Первым двинулся Чудаков, далее, сплюнув на пол, – Подорванный.

Остальные – следом.

Последней вошла Журавлёва, за ней дверь закрылась.

Помещение напоминало фотостудию – о ней Чудакову рассказывал дедушка. У него был бумажный паспорт, и дед объяснял, почему на первой странице такая смешная фотография.

Лампы светят в лицо, по бокам стоят черные зонтики, на всю стену – обои с пейзажем: пальмы, море, пляж. Историк занял место у допотопного фотоаппарата, из которого, по рассказам деда, «вылетала птичка». Постучал по деревянному корпусу, требуя внимания.

– Одновременно с Человеком Разумным сотни тысяч лет назад на Земле жили неандертальцы. Многие ученые считают их тупиковой ветвью эволюции – neanderthalensis не сумели развиться до уровня родственников по классу.

Историк завозился с аппаратом – менял высоту ножек, доставал и убирал пластины, протирал объектив. Попутно продолжал экскурсию:

– Вот и у Homo Creatortis есть собрат, который имеет божий дар, используя его совершенно бесполезно. Скорее всего, это направление тоже зайдет в тупик, но до того попортит кровь палеонтологам. Как прикажете различить двух гоминидов, одинаковых по анатомии и противоположных по направлению векторов творческих сил? Вам рассказывали на геометрии, что такое векторы? Отлично.

Нырнул под черную накидку и попросил стать кучнее. Класс выстроился в два ряда: немного потолкались и уставились в объектив, натянув на лица улыбки. Историк выпорхнул из-под накидки, в его руках обнаружился маленький цифровой фотоаппарат.

– Внимание, снимаю!

Задергалась и блеснула вспышка. Школьники почувствовали, что не могут двигаться и говорить. Только зрачки бегали туда-сюда. 12-й «Б» превратился в часть выставки.

– Есть все признаки того, что современное общество откатилось ка ступень назад, – продолжал историк, глядя на дисплей аппарата. – Мало кого интересует искусство в чистом виде, без возможности продать его. Это мало кого интересовало и раньше, но в абсолютном исчислении сегодня масштаб угрожающий – море вместо лужи. Что и говорить, деградация… Творчество Человека Передающего подчас оценивают выше деятельности Человека Творящего, а иногда восторгаются и умениями Homo Educatus. Всему виной простота и главное – дешевизна орудий труда.

Скрипнула деревянная оболочка камеры-обскуры, превращаясь в плоскую подставку. На нее историк водрузил ноутбук, открыл крышку, соединил кабелем с фотоаппаратом.

– Больше не нужно колдовать над пластинкой со светочувствительным покрытием из йодистого серебра, проявлять ее в парах ртути и фиксировать в растворе тиосульфата натрия. Щелкнул, сбросил и готово! Отпала необходимость комкать листы в ожидании музы, марать бумагу, а потом выкладывать написанное свинцовыми буковками из коробок. Можно даже не сидеть ночами у рояля, наигрывая фразы и меняя гармонию: набрал сэмплы, сложил в кучу – кушайте на здоровье, если не стошнит. А уж о поисках нужного полутона на палитре я вообще промолчу, чтобы не рассмешить вас. Зачем пачкать руки и мыть кисти? В итоге, посмотрите, что получается…

Перед двенадцатиклассниками выстроились чудовища. Они рвались растерзать жертв, но натыкались на незримый барьер и возвращались обратно – как собаки на цепи.

Картежника Лёху сотряс рвотный спазм – потекло с подбородка на одежду.

Неподвижный отряд молча переживал ужас.

– Не бойтесь, эти монстры безопасны, всего лишь виртуальная экспозиция, – улыбаясь, проговорил историк. – Здесь собраны самые яркие продукты неандертальского творчества. Видите пальто, поверх которого красуется майка?

Пальто висело в воздухе на плечиках прямо перед Чудаковым и зловеще мотало рукавами, норовя схватить за шею и придушить. Белая майка истрепалась, местами зияли дыры – видимо, одежка носилась очень давно.

– Это не простое пальто, а одетое, – историк похлопал экспонат по плечу, как бы успокаивая. – В том смысле, что литераторы в своих опусах часто его «одевают».

В строю чудовищ оказался также безголовый мужчина. Голову он держал в руке и, по словам историка, «кивал своею головой в знак согласия». В числе уродцев значились наброски портретов – скособоченный карлик, большеголовый мутант с чахлым тельцем, несимметричная женщина, которая шла боком, с оборотом в три четверти; ходячий стол, несущий на себе кувшин с цветами и фруктами.

Стол не отбрасывал тень. А кувшин отбрасывал.

Довершал кошмар музыкальный фон – режущая ухо какофония в стиле «техно».