Текст книги "Журнал «Если», 2009 № 11"

Автор книги: Наталья Резанова

Соавторы: Джеффри Форд,Аркадий Шушпанов,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Владимир Гаков,Нэнси (Ненси) Кресс,Николай Калиниченко,Джефф Вандермеер,Карл Фредерик,Александр Григоров,Лесли Робин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Все глядели на Генри, ожидая начала.

– Думаю, мы все знаем, почему мы здесь, – начал Генри, и тут же его поразило чувство нереальности происходящего. Он не понимал, сам-то он здесь зачем? В его мозгу всплыли слова Майкла Фарадея, высеченные на стене здания физического факультета Калифорнийского университета: «Нет ничего слишком чудесного, что не могло бы оказаться истинным». Теперь эти слова звучали насмешкой. То, что произошло с Генри, чудесным не было, но было «истинным» в том смысле, которого он не мог принять, хотя намеревался сделать все от него зависящее, чтобы свести дело к физике тем единственным способом, до которого смог додуматься после долгих часов напряженных размышлений. Все остальное было немыслимым.

Генри продолжил:

– Со всеми нами случилось… нечто… И самое лучшее, что мы можем сделать для начала, это выяснить – действительно ли мы все испытали одно и то же.

Сбор данных.

– Итак, я начну первым. В пяти разных случаях я испытал ощущение некоей силы, захватывающей мое сознание и мое тело, как будто через меня проходила мощная волна энергии, своего рода нейрологический шок. Один раз это было болезненно, в других случаях нет, но всегда очень утомительно. Кто-нибудь еще испытывал что-то похожее?

Последовал взрыв восклицаний, который Генри притушил поднятием руки.

– Давайте просто поднимать руки. Итак, кто-нибудь еще пережил подобное?.. Все. Хорошо, давайте теперь пройдем по кругу, каждый представится и расскажет свой случай, начнем слева от меня. Пожалуйста, рассказывайте ясно и подробно, насколько это возможно, но пока прошу ограничиться исключительно описаниями. Не надо толкований.

– Учителишко проклятый, – пробормотал кто-то, но Генри не разглядел, кто именно, да и не старался. Его сердце билось ускоренно, и ему казалось, что у него даже уши выросли, чтобы не пропустить ни одного слова. Он намеренно не упомянул о времени, когда происходили эти его «приступы» и не стал рассказывать о сопутствующих им внешних обстоятельствах, чтобы не влиять на информацию, которую могли бы предложить другие.

– Я Джон Клудж с четвертого этажа, – начал тяжелый круглоголовый мужчина с абсолютно лысой головой и приятным голосом.

Видно было, что он умеет заставить себя слушать. Видимо, университетский преподаватель, решил Генри. История или математика плюс, возможно, тренерская работа в какой-нибудь спортивной команде. – Все было почти точно так, как описал Генри, и чувствовал я эту «энергию» четыре раза. Впервые это произошло примерно в 7:30 вечера во вторник. Второй раз я проснулся ночью в среду в 11:42. Я засек время по будильнику, стоящему рядом с моей постелью. В третий раз я времени не заметил, поскольку меня стошнило после того пищевого отравления, которое с нами стряслось в четверг, но это произошло как раз перед этим приступом, где-то после полудня. Тогда энергетическая волна подступила к сердцу, я даже подумал, что у меня сердечный приступ. Последний раз это случилось вчера в 11:45 утра, и в дополнение к ощущению энергии я испытал… ну, что-то вроде…

Он выглядел смущенным.

– Пожалуйста, продолжайте, это важно, – подбодрил его Генри, слушавший, затаив дыхание.

– Ну, не скажу, что это было зрение, но через мой мозг проходили цвета – красный, голубой и белый – и с ними было связано ощущение чего-то… твердого.

– Ожерелье Анны Черновой! – воскликнула Эвелин, и собрание взорвалось.

Генри не мог остановить этот яростный гам. Он бы поднялся, но его ходунки остались в кухне; им просто не хватило места в переполненной гостиной. И он был очень благодарен Бобу Доновану, когда тот вложил два пальца в рот и испустил свист, который мог бы оглушить фронтовика.

– Эй! Все заткнулись, а то мы так ни черта и не поймем!

Все резко замолчали и возмущенно уставились на коренастого мужчину в мешковатых брюках из хлопчатобумажной ткани и в дешевом свитере из акриловой пряжи. Донован нахмурился и опустился на свое место. Генри воспользовался паузой.

– Мистер Донован прав: таким образом мы ничего не узнаем и не поймем. Давайте продолжим по кругу, никого не перебивая. Пожалуйста, миссис Басс.

Эрин Басс толково описала практически то же, что испытал Джон Клудж. Правда, с ней ничего не приключалось в среду ночью, но зато был более ранний опыт, совпавший по времени с тем слабым «приступом», испытанным Генри во вторник, как раз тогда, когда к нему пришла Керри, чтобы сопроводить в колледж. Эрин описала это переживание, как «шепот у меня в мозгу».

Следующие шестнадцать человек один за другим отчитались в тех же самых переживаниях четверга и пятницы, хотя некоторые из них не ощущали никакой «энергии» во вторник или в среду. Генри оказался единственным, с кем это произошло пять раз. В процессе всех «исповедей» Эвелин Кренчнотид неоднократно порывалась вскочить и «вставить свои пять центов». Ее распирало, будто гейзер, который только и жаждет разразиться обильными потоками. Генри опасался ее вмешательства, поэтому предостерегающе взял ее за руку, что было ошибкой, ибо Эвелин тут же принялась нежно пожимать его пальцы свободной рукой.

Когда наконец подошла очередь самой Эвелин, она заявила:

– Никто из вас не испытывал боли в четверг, кроме Генри и меня! А я находилась в это время в госпитале, на ЯМР-томографии, и я лежала внутри этой штуки, и боль была ужасной! Ужасной! А затем… – она сделала драматическую паузу, – затем я увидела ожерелье Анны Черновой как раз в то время, когда оно было украдено! И вы его тоже видели – все эти «твердые цвета», о которых говорил Джон. Сапфиры, рубины и бриллианты!

Снова разразился гвалт. Генри, в глубине души которого нарастал страх, мысленно застонал. Ну почему Эвелин Кренчнотид? Самый ненадежный свидетель из всех…

– Я его видела! Видела! – визжала Эвелин.

Джина Мартинелли принялась громко молиться. Люди что-то друг другу яростно втолковывали или сидели молча, с бледными лицами. Незнакомая Генри женщина полезла трясущейся рукой в карман и извлекла оттуда пузырек с пилюлями. Боб Донован опять приложил пальцы к губам.

До того как Донован смог испустить свой опасный для барабанных перепонок свист, Эрин Басс грациозно поднялась с пола, хлопнула в ладоши и крикнула на удивление громко:

– Стоп! Мы так ни к чему не придем! Эвелин, займите свое место!

Постепенно шум затих. Эвелин, которую последствие ее слов скорее возбудило, нежели испугало, пустилась в долгие и путаные описания своей митральной недостаточности, пока Генри не остановил ее единственным доступным способом – снова схватив за руку. И снова ласковое пожатие в ответ; Эвелин зарделась и нежно произнесла:

– Да, дорогой!

Генри ухитрился вырваться из ее хватки.

– Пожалуйста, я обращаюсь ко всем: для всего этого должно существовать объяснение.

Но не успел он начать излагать свои соображения, как Эрин Басс из союзницы превратилась в саботажницу.

– Вот именно, и я думаю, что мы снова должны пройти по кругу в том же порядке, чтобы каждый мог высказать свои соображения по этому поводу. Но только кратко, чтобы не усыпить многих из нас… Джон?

Клудж предположил:

– Ну, это может быть каким-то вирусом, затрагивающим работу мозга. Заразным вирусом. Или же каким-то загрязнением в здании.

«Ну да, вирус, заставивший всех присутствующих пережить одни и те же галлюцинации и сумевший открыть запертую дверцу сейфа!» – подумал Генри. Сарказм как-то взбодрил его. Ему просто необходимо было встряхнуться. Все находящиеся в комнате упоминали, что четверговая «энергия» имела своим источником область сердца, но никто, кроме Генри, не знал, что именно в этот момент Джим Пелтьер, избивая Керри, пережил необъяснимый сердечный приступ.

Когда очередь дошла до Эрин, она сказала:

– Все, что мы видим в этом мире, является майей, иллюзией чего-то постоянного и непреходящего, тогда как на самом деле реальность текуча и переменчива. Объяснение тому, что здесь произошло, лежит за пределами мира интеллектуальных концепций и разнообразных феноменов и проявлений. Нам были даны отрывочные образы, вспышки видений изменчивой природы реальности; мы прикоснулись к подлинному недифференцированному «бытию», которое обычно можно постичь лишь в нирване. Эти видения несовершенны, но по какой-то причине наша коллективная карма позволила нам это увидеть.

Боб Донован, следующий в очереди, раздраженно возразил:

– Все это просто чушь. Наверняка мы действительно подцепили какой-то мозговой вирус, как сказал Клудж, а сейф сработал шизанутый медвежатник. Копы сейчас это дело расследуют. Нам просто надо показаться докторам, хотя, конечно, толку от них, если требуется вылечить человека, никакого. А у людей, которые испытали боль, у Генри и Эвелин, болезнь протекает более остро, только и всего.

Большинство постояльцев, хотя и не без некоторого беспомощного скепсиса, согласились на теорию заболевания мозга, другие испытали видимое облегчение, оттого что им предложили хоть какое-то объяснение. Одна женщина произнесла задумчиво:

– Может, это начало Альцгеймера?

Мужчина рядом с ней пожал плечами и ответил:

– Все в Божьей воле.

Другой только покачал головой и закатил глаза.

Джина Мартинелли возвестила:

– Это и есть Божья воля! Грядет Конец Времен, и нам даны будут Знаки, если только мы станем слушать! «…И будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни» [19]19
  Откровение, гл. 2.


[Закрыть]. Так что…

– Конечно, Джина, это может быть волей Божьей, – перебила ее Эвелин, у которой уже сил не было сдерживаться, – но она уж очень странная! Ведь я же мысленно видела это ожерелье так же ясно, как видела бы реальное при свете дня, и это как раз в тот момент, когда его выкрали из сейфа! По-моему, Бог здесь ни при чем. И дьявол тоже, иначе кража удалась бы, понимаешь, о чем я? Дьявол-то знает, что он делает. Нет, это было послание от тех, кто ушел раньше нас. Мой дядя Нед мог видеть духов и все время их видел, они ему верили, я помню, как-то мы спустились к завтраку, а чашки все были перевернуты вверх дном, в комнате никого не было, и дядя Нед так сказал…

Генри перестал вслушиваться. Духи. Бог. Восточный мистицизм. Вирусы. Альцгеймер. Ничего, что объясняло факты, что хотя бы приблизительно соответствовало законам природы. У этих людей способность к умозаключениям не выше, чем у термитов.

Эвелин еще продолжала какое-то время в том же духе, но наконец даже до нее дошло, что никто не слушает. Аудитория была деморализована, а некоторые и вовсе спали. Айрин Бромли мирно сопела в кожаном кресле Генри. Эрин Басс позвала:

– Генри?

Он беспомощно оглядел собравшихся. Генри хотел описать эксперимент с интерференцией электронов при прохождении через две щели, разъяснить им, что если добавить еще один детектор, чтобы проследить путь, которым устремляется пучок электронов, то этот путь становится предопределенным, даже если включить детектор после момента испускания частиц. Он планировал подробно рассказать, как серия этих поразительных экспериментов навеки изменила всю физику, заставив ученых включить наблюдателя в фундаментальную процедуру измерения реальности. Сознание оказалось вплетенным в саму ткань Вселенной, и сознание представлялось Генри единственным связующим звеном, способным соединить всех этих невероятно разных людей и невероятные события, произошедшие с ними.

Даже для него самого эти «объяснения» выглядели неубедительными. Теллер или Фейнман просто фыркнули бы, такое услышав! И хотя это было уже гораздо лучше, чем все сказанное утром, Генри очень не хотелось выкладывать свои соображения сидящим перед ним иррационально мыслящим людям, половину из которых составляли просто-напросто невежды, а вторую половину – откровенно чокнутые. Они просто все отвергнут, и чего он добьется?

Но ведь именно он собрал их. И ничего другого предложить не может.

Генри начал продираться сквозь дебри, пытаясь излагать мысли так, чтобы звучало проще некуда. На большинстве лиц отражалось полное непонимание. Наконец, он завершил:

– Я не утверждаю, что имело место какое-то влияние на реальность групповым сознанием. – Да, но разве он не говорил только что именно об этом? – Я не верю в телекинез и подобный вздор. По правде сказать, я не знаю, что случилось. Но что-то случилось.

Он ощущал себя полным идиотом.

Боб Донован отрезал:

– Никто из вас ни хрена не понимает. Я вас слушал и вижу, что никто из вас даже точных фактов не знает. Я видел ожерелье Анны Черновой. Копы показали мне его вчера, когда задавали свои вопросы. Там нет никаких сапфиров и рубинов и только один маленький бриллиант. Глупо с твоей стороны, Эвелин, думать, что твои приступы имеют отношение ко всем этим делам. И откуда ты знаешь, что за боль ты испытывала «в то самое мгновение», когда сейф взламывали? Это твои домыслы и больше ничего.

– Ты хочешь сказать, что я лгунья? – завопила Эвелин. – Генри, запрети ему!..

Что он должен запретить? Генри в недоумении уставился на истеричку. Джон Клудж резко сказал:

– Я не верю, что Генри Эрдманн лгал про боль, которую испытывал.

Эвелин тут же переключилась с Донована на Клуджа.

– Ты хочешь сказать, что я лгала? Да кто ты такой?

Клудж начал объяснять ей, кто он такой – среди всего прочего еще и бывший нотариус. Другие тоже включились в споры. Эвелин разревелась, а Джина Мартинелли громко молилась. Эрин Басс поднялась и выскользнула из квартиры, другие потянулись за ней. Оставшиеся яростно спорили, никто не мог убедить оппонента в правоте своей теории, и споры становились все более громкими. Где-то на стадии перехода от просто гнева к сознательным оскорблениям возле Генри возникла Керри Веси, и ее прелестное личико было отмечено печатью крайней озабоченности и недоумения, а голос звучал высоко и сдавлено.

– Генри? Что тут, к черту, происходит?! Я слышала весь этот крик, пока поднималась из холла… Так что происходит?

– Ничего, – ответил Генри, выбрав самый глупый ответ из всех возможных. Обычно молодые относятся к старикам, как к особому виду живых существ, столь же далеких от их забот и проблем, как трилобиты. Но Керри была другой. Она всегда обращалась к Генри как к человеку, живущему в том же мире, что и она сама, с общими страстями и чудачествами, с устремлениями и поражениями. Но сегодня впервые он увидел, что Керри смотрит на него как на чужого и ненормального одновременно, и это послужило последней соломинкой, закономерным финалом всего этого злосчастного собрания.

– Но, Генри…

– Я сказал: ничего! – заорал он. – Вообще ничего! А теперь все убирайтесь и оставьте меня одного!

Десять

В дамской комнате Керри пыталась взять себя в руки. Нет, плакать она не собиралась. Ни из-за того, что доктор Эрдманн никогда до этого так с ней не обращался, ни из-за того, что с момента смерти Джима она постоянно чувствовала напряжение и боялась, что вот-вот сорвется, ни… нет, она не собиралась рыдать! Это было бы смешно. Она, в конце концов, профессионал – ну, профессиональная сиделка, а Генри Эрдманн – старик. А старики временами бывают раздражительными. Весь этот инцидент выеденного яйца не стоит.

Вот только она знала, что это не так. Она тогда еще какое-то время постояла в коридоре у двери квартиры доктора Эрдманна, пока все расходились, одаряя ее неопределенными улыбками, а Эвелин Кренчнотид продолжала разоряться внутри. Это беспрецедентное собрание сначала просто возбудило любопытство Керри: чтобы Генри Эрдманн в субботу, в десять утра принимал у себя гостей? А затем она прислушалась к тому, что говорит Эвелин, и ушам не поверила. Эвелин имела в виду… Эвелин думала… а главное, доктор Эрдманн тоже верил, что случилось нечто жуткое, необъяснимое и сверхъестественное в тот момент, когда Эвелин делали томографию… Генри в это верил!

Но Джейк Дибелла был серьезно озабочен и озадачен томограммой Эвелин.

Дверь дамской комнаты отворилась, и вошли ранние из субботних посетителей – женщина средних лет и угрюмая девочка-подросток. «Ну правда, Анна, – говорила женщина, – это всего лишь один час твоего драгоценного времени, и ничего страшного с тобой не случится, если этот час ты посидишь с родной бабушкой и сосредоточишься ради разнообразия не на себе любимой, а на ком-то другом. Если бы ты только…»

Керри отправилась в кабинет Дибеллы. Тот был на месте, работал за своим столом. И нигде не было видно ее даров – ни картины, ни кофейной чашки, ни подушки; и хоть и глупо это казалось, но она ощутила болезненный укол в сердце. Ему ничего не понравилось. Или не понравилась она.

– Доктор Дибелла…

– Джейк – мы ведь договорились, помнишь? – А затем: – Что-то случилось, Керри?

– Я прямо из квартиры доктора Эрдманна. У него там было что-то вроде собрания, человек двадцать, и они испытывали эти «приступы», или как их там называть, причем в одно и то же время. Приступы вроде того, что вы засекли, когда проводили томографию Эвелин.

Он пораженно глядел на нее.

– Что ты имеешь в виду, говоря «в одно и то же время»?

– Именно то, что и сказала. – Она сама удивилась собственному тону, твердому, уверенному, никакой дрожи. – Они говорили, что точно в то время, когда у Эвелин в томографе проявилась в мозгу эта странная активность, каждый из них тоже ее ощущал, только слабее. И это произошло как раз в то время, когда украли ожерелье Анны Черновой. И все они внутренним взором видели это ожерелье.

Тут Керри вспомнила, как Донован утверждал, что ожерелье совершенно не соответствует описанию Эвелин, и слегка смутилась.

Джейк посмотрел свои заметки, затем взглянул на Керри, потом снова в записи. Вышел из-за стола, подошел к двери, закрыл ее. Затем, взяв Керри за руку, осторожно усадил ее в кресло для посетителей, которое так и не было украшено ее подушкой. Вопреки рассудку она вздрогнула, когда их руки соприкоснулись.

– Доктор Эрдманн все-таки вовлечен в это дело? Расскажи мне все заново. И не спеши, Керри. Не пропускай никаких деталей.

* * *

Эвелин Кренчнотид двигалась в сторону квартиры Джины Мартинелли на пятом этаже. Нет, ну действительно, Генри был невыносимо груб – и с этой бедной девочкой, и со всеми собравшимися, а особенно с ней, Эвелин. Он не успокоил ее, когда этот ужасный мужлан Донован обозвал ее лгуньей, он больше не брал ее за руку, а только вопил и вопил – и это когда все между ними стало так хорошо!

Эвелин просто необходимо было все обсудить с Джиной. Правда, на собрании от Джины с ее дурацкими молитвами толку было мало. Джина на самом деле гораздо умнее, чем выглядит, она как-то даже работала на полставки специалистом по оформлению налоговой документации и заполнению налоговых деклараций, но почти никто об этом не знал, потому что Джина открывала рот лишь для молитвы. Нет, конечно, ничего плохого в молитвах нет! Эвелин совершенно определенно верила в Бога. Но если ты хочешь чего-то добиться, Богу надо оказывать всяческое содействие, чтобы он исполнил твою просьбу. Нельзя же ожидать от Господа, что Он все за тебя сделает.

А ведь Эвелин даже волосы завила специально для Генри!

– Джина, дорогуша? Можно войти?

– Да ты уже вошла, – отвечала Джина. Ей приходилось говорить громко, потому что она крутила Фрэнка Синатру на кассетном магнитофоне. Джина любила Фрэнка Синатру. И в данный момент она не читала Библию, что Эвелин восприняла как добрый знак. Она опустила свои телеса на диван Джины.

– Ну, и что ты думаешь по поводу собрания? – спросила Эвелин. Она уже предчувствовала добрых два-три грядущих часа пересказов, замечаний, сплетен, выражений сочувствия. И от этого ей будет гораздо лучше. Она станет менее напряженной. Менее напуганной.

Но вопреки ее ожиданиям Джина заявила:

– Когда я вернулась, увидела, что тут мне пришло сообщение. Рэй прилетает на следующей неделе.

О Боже, сын Джины. И, разумеется, из-за ее денег. Рэй не появлялся здесь уже больше года, а теперь, после того как Джина его уведомила, что собирается завещать все дочери… А завещать было что. Покойный муж Джины заработал большие деньги в строительном бизнесе.

– О, дорогая, – воскликнула Эвелин несколько механически. В другое время она с наслаждением обсудила бы все душевные страдания Джины; хотя бы потому, что это заставляло ее втайне радоваться факту отсутствия у нее собственных детей. Но сейчас, когда столько всего произошло и происходит… Генри, и попытка ограбления, и приступ Эвелин, и странные комментарии на собрании…

Фрэнк Синатра пел про муравьев на плантации каучуковых деревьев. Джина вдруг разрыдалась.

– О, дорогая, – повторила Эвелин и поднялась, чтобы обнять Джину и, наступив на горло собственной песне, посвятить себя выслушиванию речей об эгоизме Рэя Мартинелли.

* * *

Боб Донован снова сидел у постели Анны Черновой в лазарете. Этот человек просто не понимал намеков. Ей придется или отшить его прямо и недвусмысленно, или же использовать очень, очень много слов, чтобы прекратить эти докучливые визиты. Один только вид этого неуклюжего торса и жабьего лица приводил ее в дрожь. Нехорошо, конечно, так думать, но справиться с собой она не могла.

А ведь со сколькими прекрасными мужчинами она танцевала!

Кто из них был самый лучший? Фредерико, партнер по La Valse – он поднимал ее, как пушинку, никто с ним не мог сравниться. От Джина в «Шотландской симфонии» тоже дух захватывало. Но единственным, к кому она всегда возвращалась, был Беннет. После перехода из труппы Балета Нью-Йорк-сити в Театр американского балета ее карьера по-настоящему пошла в гору, и они всегда танцевали в паре. Беннет был так головокружительно хорош, танцуя Альбрехта в «Жизели»… На гала-представлении в Парижской опере их вызывали семнадцать раз!..

Ее внимание привлекло что-то из сказанного Бобом Донованом.

– Не могли бы вы повторить. Боб?

– Что? Дурацкие теории старины Генри? Научная тарабарщина!

– И тем не менее не могли бы вы повторить. – Она даже смогла изобразить улыбку.

На улыбку Боб откликнулся с трогательным рвением.

– Ну, хорошо, ладно, если хотите. Эрдманн сказал, дайте подумать… – Он наморщил и без того изборожденное морщинами лицо в мучительных усилиях все вспомнить. Опять она нехорошо про него думает. Возможно, он не самый отталкивающий представитель своего вида. Да и сама она чем лучше? В последние дни она не могла заставить себя поглядеть в зеркало. А уродливая шина на ноге приводила в отчаяние. – Эрдманн говорил про какие-то физические эксперименты с двумя щелями, в которых человеческое сознание влияет на путь, по которому движутся какие-то маленькие… частицы… достаточно только подумать о них. Или он говорил: не думать, а наблюдать?.. И что это связывает всех тех, кто ощущал эту так называемую «энергию» в одно и то же время. Тогда появляется такая новая штука – коллективно разом.

Разум, мысленно поправила его Анна. Коллективный разум. Ну, и что в этом странного? Она неоднократно испытывала это ощущение на сцене, когда исполнялся групповой танец, и каждый из партнеров выходил за пределы своей индивидуальности, и вся группа становилась единой сущностью, слитно движущейся под музыку и создающей нечто прекрасное. Переживание таких моментов заменяло ей религию.

Боб продолжал рассказывать, что говорили другие люди на собрании, отчаянно пытаясь этим безграмотным отчетом добиться ее благосклонности. Анна это сознавала, но все равно отключилась. Она думала о Беннете, с которым у нее устанавливалась фантастическая связь на сцене и за ее пределами. Вот он поднимает ее в grand pas de deux во втором акте, запах канифоли, которой натерта сцена, возносится, подобно ангельскому образу, и она сама воспаряет и летает…

* * *

– Расскажи еще раз, – попросил Джейк.

– Снова?! – Это уже в третий раз! Не то чтобы Керри была против. Он ни разу не слушал ее так внимательно, – никто ее не слушал так внимательно после смерти Джима. И опять же не то чтобы она хотела возвращения Джима. Ее передернуло при одной только мысли об этом. Под конец это была самая настоящая война. – Но зачем? Не хотите же вы сказать, что верите в эту чушь с коллективным разумом?

– Нет, конечно же, нет. Без доказательств не поверю… но Эрдманн ученый. Что еще он такого знает, о чем не сказал тебе?

– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Она действительно не понимала, тот разговор был выше ее понимания. Электроны, фотонные детекторы, эксперимент с рассеянием на двух щелях, неустранимое влияние наблюдателя… Память-то у нее была хорошей, но ей не хватало образования, чтобы правильно истолковать термины. Собственное невежество злило ее.

– Ты сказала, что Генри испытал два приступа с этой «энергией», когда ты находилась рядом с ним. А другие приступы случались, когда тебя рядом не было?

– Откуда мне знать? Вы лучше его самого спросите.

– Я спрошу. Я их всех спрошу.

– Все это звучит так глупо для меня, – бросила она и тут же сама испугалась собственного тона. Но Джейк просто посмотрел на нее задумчиво.

– Ну, для меня это тоже звучит глупо. Но Генри прав в одном: что-то происходит. И у нас тому есть документальные подтверждения в виде томографии мозга Эвелин и того факта, что сейф был открыт без повреждения замка, даже без того, чтобы кто-то подобрал правильную комбинацию цифр на замке.

– Это так… было?

– Детектив мне об этом сказал во время вчерашнего допроса… А кроме того, я затащил сюда лаборанта, чтобы он позволил мне взглянуть на лабораторные анализы всех, кто в четверг пополудни поступил в лазарет. Профессиональная любезность. Так вот: не было никакого пищевого отравления.

– Нет? – испуганно переспросила Керри.

– Нет. – Дибелла надолго погрузился в раздумья. Керри едва осмеливалась дышать. Наконец он проговорил медленно, как будто против своей воли, но она поняла одно – с каким трудом даются ему эти слова. – Керри, ты когда-нибудь слышала о принципе «эмерджентности»?

* * *

– Я делала все для этого мальчишки, – всхлипывала Джина. – Ну, просто все!

– Да, конечно, ты делала для него все, – соглашалась Эвелин, про себя думая, что «этого всего» было слишком много для Рэя. Ссужать его деньгами всякий раз, когда он терял очередную работу, позволять ему возвращаться домой к мамочке и переворачивать все вверх дном. Что по-настоящему нужно таким типам, так это хорошая взбучка, вот что.

– Анджела не такая девочка!

– Нет. – С виду дочь Джины была милашка. Поди разберись.

– И вот, когда я окончательно решилась вычеркнуть его из своей жизни и свыклась с этой мыслью, он тут как тут летит на крыльях, чтобы увидеть «свою старую мамочку» и сказать ей, как он ее любит! Он опять поставит всех на уши и перевернет все вверх дном, как тогда, когда он вернулся из армии, и когда он развелся с Джуди, и когда мне пришлось подыскивать для него адвоката из Нью-Йорка… Эвелин, никто, никто не может принести тебе таких страданий как собственный ребенок!

– Я знаю, – кивнула Эвелин, хотя на самом деле не знала. Она продолжала поддакивать всхлипываниям Джины. Над их головами проревел самолет, а Фрэнк Синатра пел о том, какой был хороший год, когда ему было 21.

* * *

Боб Донован взял Анну за руку. Она мягко отвела его руку в сторону. Деликатность не была проявлением заботы о нем, скорее, о себе – она не хотела сцен. Его прикосновение было отталкивающим. А вот прикосновение Беннета – о! или Фредерико… Но не столько о них, сколько о танцах она тосковала. А теперь она уже никогда не будет танцевать. Возможно, говорили доктора, она и ходить-то не сможет нормально.

Никогда не танцевать! Никогда не чувствовать, как пружинят ноги, выполняя ballotte, никогда не воспарять в пышном flick jete, не лететь стрелой, выгибая в экстазе спину и выбрасывая руки назад…

* * *

– Керри, слышала ли ты когда-нибудь о принципе «эмерджентности»?

– Нет. – Похоже, Джейк Дибелла сейчас снова заставит ее почувствовать себя дурочкой. Но ведь он это не специально. И пока она может сидеть с ним в одном кабинете, она будет его слушать. Возможно, ему нужен хороший слушатель. Может, ему нужна она. И может, он сумеет сказать что-то, что поможет ей снова наладить дружеские отношения с доктором Эрдманном.

Джейк облизнул губы. Его лицо все еще было белым как бумага.

– Эмерджентность означает, что по мере того, как развивающийся организм становится все более сложным, в нем начинают проявляться процессы, которые, как кажется, не вытекают из процессов, проходящих в нем на более ранней стадии и в более простой форме. Другими словами, целое становится чем-то большим, чем сумма своих собственных частей. Когда-то в результате развития у наших примитивных человекообразных предков возникло самосознание. Высшая форма сознания. Это был эволюционный скачок, появление чего-то нового…

Нечто полузабытое вдруг всплыло в голове Керри.

– Какой-то Папа – меня воспитали в католической вере, – возможно, один из Иоаннов-Павлов, сказал, что был такой момент, когда Бог вдохнул душу в наших животных предков. И поэтому эволюция не противоречит учению католической церкви.

Джейк, казалось, смотрел сквозь нее – нечто, видимое ему одному.

– Именно. Бог или эволюция… так или иначе, это случилось, эмерджентность породила сознание. И если сейчас эмерджентность порождает следующую стадию эволюции, новый уровень сознания… если это так…

Керри что-то злило, то ли ход его мыслей, то ли тот факт, что он ее начисто игнорировал, она сама не была уверена. Она резковато произнесла:

– Но почему сейчас? Почему здесь?

Вопрос заставил Джейка вновь посмотреть на нее. Он долго размышлял, прежде чем ответить. За это время самолет успел взлететь из аэропорта, пролететь над их головами, и теперь рев его моторов затухал вдали. Керри в ожидании ответа затаила дыхание.

Но он вымолвил лишь одно:

– Я не знаю.

* * *

Джина довела себя до такого состояния, что даже молиться не могла. Рэй, Рэй, Рэй – это была не та тема, которую Эвелин хотела бы обсуждать сегодня. Но она никогда не видела Джину в таком состоянии. Ее рыдания заглушали даже Синатру, поющего «Fly Me to the Moon».

– Я не хочу, чтобы он сюда приходил! Пусть его самолет летит в любой другой город, чтобы только он здесь не приземлялся! Я не хочу его видеть!

* * *

Никогда не танцевать. И единственное, на что можно рассчитывать, это на любовь таких мужчин, как Боб Донован… Нет. Нет. Лучше смерть!

* * *

– Да я просто в это не верю! – заявила Керри. – Эмерджентность! Не могу вообразить, что такое может происходить в Св. Себастьяне!

– Я тоже не верю, – ответил Джейк. И впервые за все время, пока Керри находилась в его кабинете, он ей улыбнулся.

За стенами здания прозвучал грохот мощного взрыва.

Керри и Джейк обернулись к двери. Керри первым делом подумала о теракте – взорвали начиненную взрывчаткой машину или что-нибудь в этом роде. В нынешние времена всякий первым делом думает о террористах. Однако теракт в доме для престарелых – это уж слишком. Может, взрыв бытового газа, или автобусы столкнулись, или…