Текст книги "Журнал «Если», 2009 № 11"

Автор книги: Наталья Резанова

Соавторы: Джеффри Форд,Аркадий Шушпанов,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Владимир Гаков,Нэнси (Ненси) Кресс,Николай Калиниченко,Джефф Вандермеер,Карл Фредерик,Александр Григоров,Лесли Робин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Если она была нефункциональна, тогда ты применил верную процедуру, – заключил Моуз. Он не пытался утешить меня, это было за пределами его понимания. Он лишь утверждал понятный ему факт.

– Я любил ее и должен был защищать, а вместо этого не сумел избежать аварии, а потом отключил рубильник… – попытался объяснить я. – Ты все еще хочешь знать, почему я пью?

– Потому что ты испытываешь жажду, Гэри.

– Потому что я убил мою родственную душу, – горько произнес я. – Возможно, она никогда бы не проснулась или не узнавала бы меня, но она бы была, дышала, у нее по-прежнему оставался бы один шанс из миллиона, а я… положил этому конец. Я обещал оставаться с нею в здравии и болезни и нарушил свое обещание. – Я начал нервно шагать вокруг его рабочей станции. – Извини, Моуз. Я не хочу обременять тебя своими проблемами:

– Это не бремя, – откликнулся он.

Я некоторое время изучающе смотрел на него. «Да ладно, почему это должно тебя заботить!»

– Хочешь, поговорим о бейсболе, – наконец выдавил я.

– Я ничего не знаю о бейсболе, Гэри.

– Да просто сменил тему, – печально улыбнулся я.

– Я могу подключиться к главному компьютеру и буду готов разговаривать о бейсболе менее чем через девятнадцать секунд, Гэри, – предложил Моуз.

– Нет необходимости. У нас должна быть общая тема, которую мы могли бы обсуждать.

– У нас есть убийство, – выдал Моуз.

– Правда?

– Я убиваю в среднем одного робота каждые двадцать дней, а ты убил Кэти. Вот что у нас общее.

– Это не одно и то же, – сказал я.

– В чем отличие, Гэри? – спросил он.

– Роботы, которых ты убиваешь, не обладают большим чувством самосохранения, чем ты.

– Было ли у Кэти чувство самосохранения? – спросил Моуз.

«Толковая машинка», – подумал я.

– Нет, Моуз. После аварии не было. Но у меня была к ней эмоциональная привязанность. У тебя же не было такого чувства к роботам, которых ты убивал.

– Не знаю.

– Чего ты не знаешь?! – вспылил я. Вдруг ужасно захотелось выпить, только чтобы выбросить из головы все болезненные воспоминания о Кэти, которые возникли в моем воображении.

– Я не знаю, что такое эмоции и чувства, Гэри, – бесстрастно пояснил Моуз.

– Не представляешь, какой ты везучий сукин сын – горько произнес я.

– Представляю, – сказал он, снова удивив меня и почти вытащив из мрачных дум.

– Ты неиссякаемый источник моего любопытства, Моуз. Может, ты объяснишь свое представление? – заинтересовался я.

– Ты мой друг. Никакой другой робот не имеет друга. Следовательно, я должен быть везучим сукинсыном.

Я рассмеялся, по-товарищески обхватил рукой твердое металлическое тело и звучно похлопал его по плечу.

– За последние шесть месяцев ты единственный умудрился меня рассмешить, – сказал я. – Никогда не меняйся.

Если бы робот мог заметно напрячься или выказать замешательство, то он бы так и отреагировал.

– У друзей имеется обычай ударять друг друга, Гэри?

– Добрых пять минут я толковал свои действия Моузу. И в первую очередь, сам удивился, что вообще взялся что-то ему объяснять. Черт побери, из-за горечи утраты моей Кэти и из-за беспробудного пьянства я отдалился от своей семьи и заставил всех родичей от меня отвернуться, но, сказать по правде, мне было плевать, что любой из них думает обо мне. Однако этот проклятый механизм знал, как заставить меня честно и твердо взглянуть на самого себя всякий раз, когда задавал один из своих обезоруживающих вопросов, – и я вдруг осознал, что не хочу разочаровать его своими ответами. Еще больше я устал разочаровывать самого себя. Если я в глазах робота представитель человечества, то обязан воплощать его как можно лучше.

После ночной смены я вернулся домой смертельно усталым, но не мог уснуть из-за страшной головной боли. К тому же я был невероятно голоден, а подобное состояние было необычным для того времени дня. Пытаясь нашарить в пыльной аптечке болеутоляющее, я понял причину: прошло уже почти двое суток со дня последней попойки. Неудивительно, что я был голоден – я отказался от алкогольного дурмана, и мой организм потребовал насыщения хоть какой-нибудь пищей.

Я прошел на кухню за водой, чтобы запить таблетки, но в холодильнике обнаружилось только несколько банок пива, в столе стояли запыленные бутылки с остатками спиртного, а в раковине громоздилась пустая тара. Во всей квартире не было ни одного безалкогольного напитка.

Я не самоубийца и не тупица, чтобы запивать лекарство пивом, а потому хлебнул воды из-под крана. Из пригоршни. Потому что чистого стакана не оказалось.

Плотно закрыв за собой дверь кухни, я пошел в ванную, под горячий расслабляющий душ. Это помогло справиться с дрожью во всем теле, а когда начали действовать таблетки, позволив мыслить более ясно, я ухмыльнулся, представив иронию ситуации, в которой оказался. Сегодня я попытался разорвать порочный круг, явившись домой без захода в пассаж, лишь для того чтобы попасть в домашнюю алкогольную ловушку.

Я лег и вскоре заснул, но, как всегда во сне, снова переживал ту аварию, переросшую в катастрофу, в кошмар всей моей жизни. Я проснулся мокрым от пота и принялся шагать туда-сюда по комнате. Если бы только мои рефлексы не притупились из-за алкоголя, я бы быстрее среагировал, когда другой автомобиль рванул на красный свет. Пусть тест на алкоголь в крови и выявил, что я не превысил допустимого лимита, пусть тормозной след и указывал на вину другого водителя… Но если бы я тогда был совершенно трезв, Кэти осталась бы в живых.

Выйдя из ванной, я включил телевизор, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. На трезвую голову я оценил комнату: ужасно запущенное помещение последние месяцы не подвергалось уборке, и повсюду лежала пыль. Я ждал наваливающегося одиночества – вряд ли от него спасет то, что я повернул все наши фотографии к стене, – и внезапно осознал наличие в моей жизни некоего интереса: любознательный Моуз, с его самостоятельными выводами и трогательным желанием побольше узнать о человечестве.

Я переключил канал, устроился поудобнее, чтобы смотреть баскетбол, и сразу заснул. К моменту моего пробуждения игра уже давно закончилась, не то чтобы баскетбол меня теперь сильно интересовал, но оказалось, я проспал большую часть дня. Хоть это и довольно странно, но я не был разочарован потерей дня, вместо этого я обнаружил нетерпеливое желание продолжить разговор с Моузом.

Поэтому я и пришел на работу раньше, чем обычно. Я аккуратно укладывал в ящик стола купленный по дороге бутерброд, стараясь не задеть лежащую рядом полупустую фляжку, когда на мой стол упала тень. Я быстро со стуком задвинул ящик, опасаясь, что в дверях стоит Билл Неттлз, но это оказался Моуз. Мне было очень приятно: впервые он сам разыскивал меня.

– У тебя сломались часы, – заявил он, не давая сказать ни слова. – Смена начнется только через семнадцать минут, Гэри.

– Часы не сломались, – ответил я. – Просто я сегодня чувствую себя способным работать гораздо эффективнее.

– Являться на смену в неправильное время – это эффективно? – Могу поклясться, его голос был более выразительным, чем обычно. Теперь в нем почти слышалось любопытство.

– Нет, Моуз, эффективно приходить раньше, если ты понимаешь разницу. – Я помолчал. – Да не обращай внимания! Между прочим, зачем ты пришел ко мне в кабинет до начала работы?

– Чтобы подождать тебя.

Вот и вытягивай из него теперь по чайной ложке!

– Зачем тебе ждать меня?

– Мне требуется твоя вводная, касающаяся убийства другого робота.

– Другой человек дал приказ о деактивации? – нахмурился я.

– Да, Гэри.

– Тогда почему ты просто не выполнил команду? У меня нет нужного оборудования и квалификации, чтобы диагностировать неисправности робота. Полагаю, у другого человека есть возможность технической экспертизы.

Он вздернул голову вверх и набок, словно обдумывая ответ. Я наконец сообразил, что эту характерную особенность он перенял у меня.

– Мне не нужны вводные по механическому статусу робота. Я верю, что его состояние не требует уничтожения, и я хотел бы узнать твое мнение.

Я не смог скрыть удивления:

– Ты просишь моего совета?

– Разве дача совета не является функцией друга?

– Является… – вздохнул я, – но я не эксперт по роботам.

– Ты уничтожил другое существо. Мы сравним данные, чтобы установить, следует ли убить этого робота.

– Обстоятельства чрезвычайно различны, Моуз, – сказал я ему.

– Ты говорил, что если бы ты не убил Кэти, то оставалась бы вероятность восстановления ею всех функций, – заметил Моуз.

– Я говорил, что оставалась ничтожнейшаявероятность, которая, возможно, у нее была, – поправил я. – У нее выявили смерть мозга. Всё, ты слышишь, Моуз, всё ее программное обеспечение было разрушено. Поддержание простого существования – это не жизнь. Даже если настал бы день, когда она перестанет нуждаться в аппаратах, та Кэти, которую я знал, ушла навсегда.

– Понимаю, – ответил он. – Однако программное обеспечение этого робота невредимо.

Я удивленно взглянул на него:

– Ты с ним общался?

– Да, Гэри, – ответил он. – В порядке определения состояния его программирования.

Он спрашивал робота о самочувствии? Это так… по-человечески.

– Тебе приказали починить робота? – наконец спросил я.

– Нет.

– Тогда почему ты просто не уничтожил его, как тебе было приказано?

– Ты бы уничтожил Кэти, если бы она могла общаться с тобой?

– Конечно, нет, – ответил я. – Но уничтожение робота очень сильно отличается от убийства человека. Это же просто машина. – Вдруг я почувствовал себя виноватым, говоря такие вещи другой машине. – А этот робот сказал тебе, что он не хочет быть уничтоженным?

– Нет, Гэри. На самом деле он сказал, что больше не исполняет никаких функций, следовательно, его существование не имеет логической цели.

– Ну тогда нет проблем, – легко вздохнул я. – Даже робот согласен, что должен быть уничтожен.

– Да, – согласился Моуз, – но только потому, что ему приказали подчиняться, Гэри.

– Нет, – сказал я. – Это потому, что этот робот не имеет чувства самосохранения. Иначе он наплевал бы на приказы и стал протестовать.

Перед тем как ответить, он целую минуту молча смотрел на меня:

– Итак, ты говоришь мне, что из-за того, что у роботов нет чувства самосохранения, приемлемо уничтожать их без причины или обоснования. – Это было сказано как утверждение, но ощущалось как вопрос. – Ты вчера говорил, что у Кэти тоже не осталось чувства самосохранения.

Наблюдение Моуза оказалось для меня ударом по больному. Я тяжело плюхнулся за стол, а мой потрясенный разум вернулся в тот роковой день шесть месяцев назад, когда врачи высказали почти твердую уверенность, что Кэти не сумеет выкарабкаться. Поскольку я знал, что ее мозг мертв и она не может сама решать свою судьбу, было ли мне, не сказать приемлемо, но проще решиться на отключение ее системы жизнеобеспечения? Неужели осознание, что она больше не сможет бороться за свою жизнь, оправдывает убийство?

Я некоторое время страдал и метался в этих мрачных мыслях, пока не решил, что позволил отключить аппарат вовсе не поэтому. А потому что жестоко поддерживать механическое существование организма, когда все, что делало се Кэти, ушло навсегда. Этот вывод вел к другому неудобному и беспокойному вопросу: жестоко по отношению к ней или ко мне?

Должно быть, я высказал свои мысли вслух, потому что Моуз снова заговорил:

– Ты принял верное решение? – спросил он.

– Да, – твердо ответил я и беззвучно добавил: «В конце концов, я на это надеюсь». – Но человеку всегда кажется неправильным забирать жизнь того, кто тебе дорог, независимо от любых оправданий.

Моуз принялся шагать по комнате туда-сюда. Он нервничал? Я всегда так делаю, когда расстроен. Должно быть, это еще одна деталь, которую он у меня перенял.

Вдруг он остановился и повернулся ко мне:

– Я не способен любить, но я верю, что прерывать существование этого робота – неправильно.

– Почему? – спросил я.

– Его можно починить.

Я удивленно уставился на него. Чего я не спросил, хотя должен был, это почему Моуз чувствовал себя обязанным починить робота. Вместо этого я сказал:

– Ты понимаешь, что можешь быть деактивирован, если откажешься слушаться начальство?

– Да, – просто ответил он.

– И это тебя не беспокоит? – Это чертовски беспокоило меня.

– У меня тоже нет чувства самосохранения, Гэри.

Я понял, что проклятый робот бросает мне в лицо мои же собственные рассуждения.

– Какой же смысл для тебя чинить робота, который уже не способен выполнять нужные компании функции, если возможным результатом будет уничтожение отлично работающего робота – тебя?

– Будь я поврежден, ты бы уничтожил меня, если бы знал, что меня можно починить? – спокойно спросил он.

«Нет, я бы не сделал этого, Моуз», – так я подумал, но вслух не сказал, потому что это лишь подтвердит его аргументы, и я потеряю машинку, ставшую моим единственным другом.

– Черт возьми, где ты подцепил эту дурацкую привычку отвечать вопросом на вопрос? – спросил я вместо этого. Потом понял, что сделал то же самое и рассмеялся: – Да не бери в голову!

Воцарилась неловкая тишина – по крайней мере, для меня она была тяжкой, – пока я обдумывал все сказанное, пытаясь найти лучшее разрешение его дилеммы. Самая логичная мысль: зачем вообще уничтожать сломанного робота, если его можно починить, дать новые задачи и поставить на другой участок или продать куда-нибудь еще? Роботы – штучки недешевые.

– Ты сказал, что можешь починить этого робота, – сказал я больше утвердительно, чем вопросительно.

– Да.

– Объясни-ка мне, что с ним не так?

– Ему требуется поставить новые детали: верхние конечности и почти всё туловище. Однако в моей мастерской нет в наличии требуемых частей, так как эта модель больше не выпускается.

Теперь я начал понимать:

– Значит, ты как устранитель неполадок связался с главным компьютером, увидел, что где-то еще имеются нужные детали, и заказал их, но заказ отменили?

– Верно. Мне ответили, что подобный ремонт робота для компании невозможен.

– Ладно, я всё понял. – И я действительно мог убедить его при помощи логики, что починка этого робота не стоила окончания существования Моуза. – Знаю, почему тебе не разрешили чинить его. Создать робота очень сложно и дорого, поэтому каждый робот, купленный компанией, обычно является долговременной инвестицией. Но поскольку выпуск этой модели прекращен, то запасные части для него больше не производятся, а потому слишком дорого покупать имеющиеся в ограниченном количестве детали на замену. Выгоднее купить совершенно новый, усовершенствованный механизм прямо с линии сборки. Ты следишь за мыслью, Моуз?

– Да, Гэри, – откликнулся он. – Решение отвечает экономическим интересам компании.

– Точно, – кивнул я, довольный тем, что он так быстро уловил суть. – Значит, этот робот будет заменен на более полезную для компании модель, и тебе не надо тратить время на его ремонт.

– Если бы Кэти можно было починить, – вдруг спросил он, – смог бы ты, вместо того чтобы тратить время и силы на ее ремонт, из соображений экономии выбрать себе новую родственную душу?

Я разочарованно вздохнул: дело оказывалось сложнее, чем я думал.

– Нет, не смог бы, Моуз. Но нельзя сравнивать ценность Кэти и стоимость робота. Она была единственной в своем роде. А этот сломанный робот всего лишь механизм, один из многих вышедших из сборочного цеха!

– Это робот модели Ди-Эй-Эн-564, Гэри. По всему миру их было выпущено всего восемьсот штук. Кэти была женщиной, а их в мире пять миллиардов. Не мог бы ты мне объяснить, что делает ее существование более ценным, чем функционирование робота?

Я скривился. И как это у Моуза всегда находятся такие логичные опровержения на все мои ответы и в то же время такие неправильные?

Как я тебе уже толковал, Кэти была моей родственной душой. И среди пяти миллиардов женщин другой такой нет. – Я помолчал, пытаясь подобрать слова, которые помогут мне заставить его понять: – Помнишь, я говорил тебе, что люди не рождаются полностью запрограммированными, как роботы, и наши эмоции могут выдавать различную реакцию на одинаковый набор данных? Так вот, процесс нашего обучения и развития – то есть нашего программирования – делает каждого из нас отличным от других. Потому человеческая жизнь более ценна, нежели жизнь робота. Когда один из нас умирает, его нельзя заменить.

Мне показалось, что на этот раз Моуз не мог подобрать нужных слов. На ответ ему понадобилось некоторое время.

– Значит, Кэти была уникальной для тебя, потому что она была тебе родственной душой, – наконец констатировал он.

Я кивнул в знак согласия: любопытно, к чему это приведет.

– Хорошо, я везучий сукинсын, потому что я единственный робот, у которого есть друг. – Он многозначительно помолчал. – Делает ли это меня уникальным среди всех других роботов моего модельного ряда?

– Определенно, Моуз, так оно и есть! – ответил я. – Я внимательно посмотрел на него и понял: в его компании мне не только приятно, но уже как-то привычно. – И тебе не следует чинить другого робота, если ценой этому будет твое уничтожение. Где еще я найду такого друга, как ты?

Он снова немного помолчал и наконец заключил:

– Я не буду его чинить.

Это стало началом новой фазы наших отношений, конечно, если человеку можно вступить в отношения с механизмом. Каждый вечер он ждал меня, и каждую ночь, исключая время, когда Моузу требовалось срочно отремонтировать какие-нибудь схемы, он шагал во время обходов рядом со мной, и мы разговаривали. Мы говорили обо всем, что приходило мне в голову. Я даже прочитал ему лекцию о бейсболе. Да еще по случаю принес ему новостной диск почитать, и через несколько секунд уже отвечал на бесконечные вопросы о том, какой он, тот мир за пределами завода.

И каждую ночь снова и снова он спрашивал меня о моральном аспекте своего поведения, когда имел возможность починить робота, но не сделал этого.

– Мне по-прежнему это кажется неверным, Гэри, – сказал он однажды вечером, когда мы снова коснулись вечной темы. – Я понимаю часто возникающую материальную неэффективность ремонта, но мне кажется несправедливым, что тот робот был уничтожен по экономическим соображениям.

– Несправедливым по отношению к кому? – спросил я.

Он уставился на меня.

– К роботу.

– Но у робота нет чувства самосохранения. Ему все равно. – Уставился я на него в ответ. – Почему ты не приводишь реальные аргументы?

Он обдумывал вопрос в течение минуты, прежде чем ответить.

– Мне не все равно, – наконец заключил Моуз.

– Ты же знаешь, что это не твоя забота, – сказал я.

– Беседы с тобой расширили мое понимание мира и углубили восприятие, – объяснил он. – Не механическое восприятие, оно предварительно запрограммировано. Но ощущения моральные.

– Разве могут у робота быть моральные ощущения? – спросил я.

– До встречи с тобой я бы ответил отрицательно, Гэри, – сказал Моуз. – И я думаю, у большинства роботов их нет. Но как устранитель неполадок я обладаю программированием, способным к обучению и развитию, потому что должен приспосабливаться к любой потенциально вероятной ситуации. Это означает, что у меня есть способность сообразно обстоятельствам принимать решения, которые никогда прежде не применялись в отношении проблем, которые никогда прежде не возникали.

– Но это совсем не тот случай, – напомнил я. – Ты однажды заявил мне, что деактивируешь по роботу каждые три недели или как-то так.

– Это было до того, как я встретил человека, который до сих пор, спустя шесть месяцев, страдает от чувства вины за деактивацию родственной души.

– Знаешь что, Моуз, – задумчиво проговорил я. – Думаю, тебе лучше не обсуждать этого больше ни с кем.

– Почему? – спросил он.

– Это настолько выходит за рамки твоей базовой программы, что может сильно напугать любого, а там и до перепрограммирования недалеко.

– Мне бы это не понравилось, – сказал Моуз.

Нравится – не нравится… Сказано роботом, а звучит вполне нормально. Пару месяцев назад меня бы это удивило, даже повергло в шок. Теперь же звучит вполне здраво и обоснованно. Ведь это говорит дружище Моуз.

– Тогда будь заместителем моей родственной души – и обычным роботом для всех остальных, – предложил я.

– Да, Гэри, я так и сделаю.

– Помни, – сказал я. – Никогда не показывай им, каким ты стал, кто ты есть.

– Не буду, Гэри, – пообещал он.

– И он держал свое обещание семь недель.

А потом пришел день Аварии. Моуз ждал меня, как обычно. Мы поговорили об игре «Уайт Сокс» и «Янкиз», об островах Карибского моря (даже не спрашивайте меня, почему), о восемнадцатой и двадцать первой поправках к Конституции (абсолютно не имеющих смысла ни для него, ни для меня) и, конечно, о неспасении того злосчастного робота.

Мы болтали во время обхода территории и наконец добрались до точки, где надо было на несколько минут расстаться, потому что мне снова поручили дополнительно проинспектировать сектор Н, куда Моузу заходить не разрешалось: его программой не предусматривался ремонт находящейся там тяжелой машинерии.

Я шагал по сектору Н, внимательно глядя по сторонам, когда внезапно вырубилось электричество, и все огромные механизмы вдруг остановились, а лампы отключились. Постояв пару минут в темноте, я решил вернуться на свой пост и сообщить о неполадках начальнику, если обслуживание этого участка не входит в обязанности других смотрителей.

Я стал пробираться среди металлических громад на ощупь, но электричество также внезапно включилось, и яркие огни вспыхнули во всю мощь. Ослепленный, я оступился и свалился прямо в громадный станок, который начал плющить и перемалывать что-тона своей рифленой поверхности. Словно со стороны я услышал до боли знакомый надрывный крик и осознал, что аппарат плющит и перемалывает меня.

Я пытался освободиться, вырваться из жадной железной пасти, но меня уносило все дальше и дальше. Что-то снова впилось мне в ноги, превращая их в крошево, и я опять истошно закричал, а потом мне, как во сне, привиделся Моуз, одной сильной рукой удерживающий станок, а другой – вытаскивающий меня из смертельной ловушки.

– Стой! Не лезь сюда, ты тоже погибнешь! – хрипел я. – Меня не спасти!

Он продолжал высвобождать меня из стальных зубов.

Последнее, что я услышал перед глубоким обмороком, были слова, сказанные слишком спокойным для ситуации голосом: «Ты не Кэти».

* * *

Я пробыл в больнице месяц. К выписке у меня имелись два протеза вместо ног, титановая левая рука, шесть уже сросшихся своих ребер, нехилое выходное пособие и сносная пенсия.

Лишь раз ко мне в палату заглянул представитель компании, и я спросил его о судьбе Моуза. Он сказал, что они до сих пор размышляют, как быть. С одной стороны, он герой-спаситель, с другой – он серьезно повредил станок стоимостью в несколько миллионов баксов и не подчинился своей программе.

Когда я оказался дома и осторожно побродил по комнате на новых ногах, то наконец разглядел, насколько я опустился, во что превратилась моя жизнь после смерти Кэти. Я открыл все двери и окна, пытаясь очистить спертый воздух, и начал убирать мусор. Наконец я добрался до полупустой бутылки виски. Я поднял ее левой, титановой, рукой и замер, пораженный иронией образа.

Каждый раз, глядя на мое новое приспособление, я вспоминал своего по большей части титанового друга и всё, что он для меня сделал. И этой же рукой, почти такой же, как у него, я выливал содержимое бутылки в раковину.

Две недели я привыкал к новому себе – не к человеку с комплектом конечностей-протезов, но к человеку непьющему. И вот как-то раз я собрался в магазин, открыл дверь и обнаружил стоящего на пороге Моуза.

– И сколько ты здесь уже стоишь? – удивленно спросил я.

– Два часа, тринадцать минут и…

– Черт побери, почему ты не постучал?

– Это такой обычай? – спросил он, и до меня дошло, что это была самая первая неавтоматическая дверь в его жизни.

– Проходи, – сказал я и проводил его в гостиную. – Спасибо, что спас меня. Вход в сектор Н явно противоречил твоим инструкциям.

Он задрал голову вверх и слегка набок:

– Ты бы ослушался приказа, если бы знал, что родственная душа может быть спасена?

«Да».

– У тебя глаз подтекает, Гэри, – заметил Моуз.

– Не обращай внимания, – ответил я. – Зачем ты здесь? Это же не компания послала тебя поздравить меня с выпиской из больницы?

– Нет, Гэри. Я нарушил основной стандартный запрет покидать территорию завода.

– Как? – поразился я.

– В результате полученных повреждений, отразившихся на моей руке, – он поднял разбитую и помятую уродливую конечность, чтобы я посмотрел, – я больше не могу выполнять тонкие ремонтные работы. Потребная деталь сочтена слишком дорогой, и меня перевели из отдела устранения неполадок в цех базовой сборки, где задания слишком просты и монотонны. Скоро меня перепрограммируют. – Он помолчал. – Я продолжал работать, но сегодня главный компьютер утвердил официальное окончание твоей трудовой деятельности. Я решил, что мне необходимо выяснить, не является ли окончание трудовой деятельности результатом смерти. После перепрограммирования в моей базе данных не сохранится информация о тебе или об этой аварии, и я почувствовал необходимость выяснить, действительно ли я спас своего друга, перед тем как это станет не моей заботой.

Я долго молча глядел на него. Этот, на первый взгляд, бездушный механизм дважды преодолевал свое программирование ради меня. Я чуть не бросился на его металлическую шею с крепкими и неуклюжими объятиями.

– Если ты не вернешься, Моуз, они не смогут тебя перепрограммировать, – наконец произнес я. – Просто подожди здесь минутку.

Я прошагал в спальню и побросал какую-то одежку в рюкзак, задержавшись, только чтобы поглубже припрятать в сумку фотографию Кэти. Затем вернулся в гостиную.

– Моуз, – сказал я. – Как тебе идейка посмотреть все те места, о которых мы с тобой месяцами лишь разговаривали?

Он снова задрал голову чуть набок – уже привычно и узнаваемо:

– Мне бы это… понравилось, Гэри.

Минуту спустя мы вышли и направились в банк забрать мои сбережения. Я знал, что Моуза будут искать – из-за немалой стоимости или из-за того, что он единственный робот, преодолевший программирование, – поэтому я не стану обналичивать свои пенсионные чеки и тем самым показывать, где мы находимся. Я дал Моузу указание: если кто-то спросит, он должен представляться моим личным слугой. И мы направились на вокзал.

Так обстоят дела и сейчас. Путешествуем мы или убегаем – зависит от вашей точки зрения. Но мы свободны и намерены таковыми оставаться.

Я ответствен за смерть родственной души. Я не хочу быть ответственным за смерть еще одной.

Перевела с английского Татьяна МУРИНА

© Mike Resnick, Lezli Robyn. Soulmates. 2009. Печатается с разрешения авторов.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2009 году.