Текст книги "Герои. Другая реальность (сборник)"
Автор книги: Наталья Резанова
Соавторы: Виктор Точинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)
В маленький городок Монбазон они въехали ближе к вечеру, изрядно прискучив долгой и унылой дорогой. От мысли заночевать здесь д'Антраг отказался. Во-первых, не было приличной гостиницы, а во-вторых, по справке выяснилось, что деревушка Сен-Пьер – именно там влачил аббат Леру свое сельское уединение – находится не далее как в трех лье.
– Поехали верхом, – предложил граф. – Слуги как-нибудь разыщут дорогу сами, а мне не терпится поскорей увидеть Армана.
Бриссак не возражал, и, проведя менее часа в седлах, оставшиеся вдвоем путешественники увидели крыши Сен-Пьера. Деревушка производила гнетущее впечатление. Покосившиеся, потемневшие от времени дома, разбросанные без признака какой-либо планировки. Упомянутые крыши покрывала солома, и многих вязанок не хватало... Ни одного жителя не было видно.
«Неужели Арман живет в таком убожестве? – с горечью подумал граф. – Неудивительно, что в голове у него помутилось...»
Они направили коней к церквушке – и она, и стоявший неподалеку дом кюре выглядели чуть более приглядно, чем дома паствы. Но лишь чуть...
Кюре они не нашли, ни дома, ни в храме, зато обнаружили звонаря – тугого на ухо (издержки профессии), слегка пьяного и изрядно придурковатого. Разговор затянулся, но все же с немалым трудом удалось разузнать: нет, мсье аббат здесь не живет. Да, порой бывает, и даже проводит иногда службы вместо часто хворающего кюре, например, завтра будет служить заутреню... Так где же его найти? А вон по той дорожке поезжайте, незадолго до леса увидите.
Д'Антраг тронулся было в указанном направлении, но пришлось подождать Бриссака – тот с необычайно таинственным видом отвел звонаря в сторонку, что-то долго втолковывал ему, затем, как показалось графу, протянул несколько монет.
– Не пожалел двух экю, зато приготовил милый сюрприз для Армана, – несколько туманно пояснил вернувшийся Бриссак и больше ничего не пожелал рассказывать.
На выезде из деревни они увидели еще одного местного жителя, одетого в невероятно засаленную домотканую блузу и в панталоны примерно той же степени чистоты и опрятности. Деревянными двузубыми вилами мужчина переворачивал сено, разложенное на придорожной лужайке.
– Скажите, любезнейший, мы правильно едем к дому аббата Леру? – поинтересовался граф, решивший, что целиком и полностью полагаться на слова звонаря будет несколько опрометчиво.
Пейзанин разогнулся, и растерянно переводил взгляд с одного путника на другого. Был он немолод – в густо росшей на лице щетине обильно сквозила седина.
«Еще один глухой? – подумал граф. – Уж французский-то язык здесь должны понимать, не Бретонь, где целые деревни бормочут лишь на своем варварском наречии...»
Он повторил вопрос, громко и тщательно выговаривая слова.
Низкий лоб пейзанина собрался в морщины, рука потянулась к затылку... Отреагировал он своеобразно – гаркнул во всю глотку:
– Мари-Николь! Мари-Николь!
Из-за кособокого сарайчика показалась девушка, и граф д'Антраг на время позабыл, что собирался поставить небольшой научный опыт: выяснить, чем быстрее можно подвигнуть пейзанина к разговорчивости – видом хлыста или же серебряной монеты.
Девушка была хороша – для тех, кто имеет склонность к деревенским, кровь с молоком, красавицам. К тому же одежда ее резко контрастировала с засаленной блузой старика – простое, но чистенькое и нарядное платье. Высокую полную грудь пейзанки даже украшало ожерелье – граф удивился, до сих пор он считал, что деревенские девушки так наряжаются на работу лишь в буколических операх... Однако Мари-Николь принесла деревянные грабли и немедленно пустила их в ход – при том нагнулась в сторону господ столь низко, что содержимое ее декольте заставило де Бриссака с шумом втянуть в себя воздух.
– Аббат... там... – проговорил наконец старик, и показал для верности рукой. Зубы у него были хуже некуда – половины не хватало, оставшиеся потемнели, сгнили, – и, казалось, униженно молили о щипцах зубодера.
Указанное направление соответствовало полученным от звонаря сведениям.
– Если бог действительно создал человека по своему образу и подобию, – несколько минут спустя произнес Бриссак, отличавшийся вольнодумством, – то надо признать, что во внешности господина Б. имеются весьма неприятные черты...
Д'Антраг промолчал. Затем лейтенант намекнул, что неплохо бы запомнить имя и дом Мари-Николь – он, Бриссак, дескать, охотно бы улучшил бы породу здешних мужланов на каком-нибудь сельском сеновале. Граф вновь ничего не сказал.
Они пришпорили коней и вскоре увидели домик, разительно отличавшийся от домов Сен-Пьера: небольшой, но уютный, аккуратно побеленный, с черепичной крышей.
А еще через минуту на пороге появился привлеченный стуком копыт Арман де Леру.
* * *
– Ты в письмах очень мало рассказал о предмете своей страсти, – сказал д'Антраг, наблюдая, как слуги устанавливают на улице походный стол и выгружают из кареты многочисленные припасы. – Кто она и кто ее родители, о которых ты мельком упомянул?
Граф был несколько удивлен – никаких признаков безумной, страстной влюбленности, столь явно сквозившей в письмах, молодой аббат не проявлял.
– Ее родители... – задумчиво повторил Арман. – Вообще-то ее отец дворянин...
– «Вообще-то» означает, что он из новоиспеченных? – уточнил Бриссак. – Фи-и-и...
Д'Антраг – чьи предки-графы ходили еще в крестовые походы – улыбнулся самыми кончиками губ. Род перигорских де Бриссаков был возведен в дворянское достоинство тоже не так уж давно, во времена религиозных войн.
– Именно так, – подтвердил Арман. – Причем дворянство дедом Сандрийон получено за подвиг, достойный внесения в исторические анналы, – за излечение застарелого геморроя у самого герцога д'Аржансона!
– Если бы в геральдической комиссии сидели честные люди, – немедленно подхватил Бриссак, – то центральное место в новом гербе занимало бы седалище военного министра!
Граф взглянул на Армана де Леру с легкой тревогой – как он отнесется к весьма вольной шутке приятеля? Все-таки речь идет об отце возлюбленной...
Арман остался совершенно спокоен. Более того, продолжил рассказ о родне Сандрийон в столь же фривольном тоне:
– А ее мачеха в первом браке была баронессой – и теперь спит и видит, как бы вернуть баронскую корону на дверцы кареты. Выхлопотала для своего благоверного место главного лесничего принца де Рогана – здешний лес принадлежит ему, вы не знали? Неподалеку отсюда по дороге на Бельви расположен один из замков принца, и раз в год, летом, он дает бал для верхушки местного дворянства...
После этих слов господин аббат тяжело вздохнул.
– Ба! Кажется, я понял, в чем дело! – вскричал Бриссак. – Принц Роган давал этим летом бал – и не счел фамилию де Леру относящейся к верхушке дворянства?!
– Бал состоится сегодня, – сухо ответил Арман. – И дело совсем не во мне... Сандрийон, окончательно потеряв голову от бредней тетки, собралась туда... Без приглашения.
– Едва ли ее пропустят дальше ворот парка, – сказал д'Антраг. – Роганы любят держать в услужении титулованных людей, подчеркивая своё исключительное положение среди французских дворян. Но за ровню их никогда не призн<А>ют.
Бриссак сегодня был явно в ударе и продолжил блистать проницательностью:
– Полноте, граф! Дружище Арман опасается обратного – что его возлюбленную пропустят, не так ли? У де Рогана, например, двое молодых сыновей... Принцы ведь женятся на простолюдинках лишь в сказках, а вот делают их содержанками сплошь и рядом!
Арман ничего не ответил, и упорно молчал до того момента, когда трое друзей уселись за стол. Тогда он произнес с горечью:
– У меня, не знаю отчего, есть нехорошее предчувствие: я не увижу больше Сандрийон... А ведь всё так удачно складывалось... Я рассказал ей о своем брате-близнеце, – дворянине, чистом душою и сердцем, к тому же не женатом... Нашел священника, готового за деньги обвенчать хоть магометанина с картезианкой... Снял очень миленький домик в Монбазоне... Будь проклят Роган с его балом!
Граф д'Антраг решился наконец высказать томившее его сомнение:
– Прости меня, милый Арман, но... Мне показалось, что в письмах ты демонстрировал несколько иные чувства – и несколько иные намерения – в отношении своей избранницы. Мы, твои друзья, даже опасались, что...
Граф не договорил – аббат рассмеялся, на удивление заразительно и весело.
– Ох, извини, любезный Анри... Неужели и в самом деле можно было решить, что я потерял голову от прекрасной селянки? Что же, тем лучше! Всё гораздо проще, друзья мои... Должен признаться, что питаю самые серьезные намерения прославиться на литературном поприще, – а времена, когда можно было проложить путь в Академию косноязычными переводами Федра либо Саллюстия, к счастью, миновали. В изящной словесности наступает новый век, и новые книги будут занимать внимание читателей и критиков – наиболее близкие к жизни, к природе, к истинным взаимоотношениям между людьми...
– Значит, мне довелось стать первым читателем начальных глав «Писем из деревни»? – догадался граф. – Эпистолярного романа, сочиненного господином де Леру?
– Ну, не совсем так... – смутился Арман. – Ничего специально я не сочинял и не выдумывал... Просто описал имевшие место события несколько более литературно и возвышенно...
Бриссак почувствовал – или ему показалось, что почувствовал – в двух последних репликах некое глубинное напряжение. И он поспешил увести разговор в сторону:
– Арман, вы, наверное, отчаянно здесь скучаете без последних парижских новостей? Мне кажется, мы с графом сможем восполнить сей пробел. Дошла ли, к примеру, до ваших краев препикантнейшая история о новом любовнике мадмуазель Дютэ?
* * *
После пятой бутылки шампанского разговор о женщинах сменился разговором о делах магических и оккультных – хотя и прекрасный пол продолжал занимать в нем изрядное место.
– Любопытный случай произошел с девицей Ленорман, наделавшей столь много шума в Париже, – рассказывал Бриссак. – Учился с нами в военной школе один юнкер – нелюдимый, настоящий дикарь-южанин, не хочу утомлять вашу память его варварской фамилией... Утверждал, что он сын провинциального адвоката – может, оно и так, но я уверен, что еще дед этого малого был самым настоящим корсиканским banditto. Однажды – редкий случай – нам удалось вытащить его на воскресное гуляние на площади Дофина. Там выступала со своими гаданиями мадмуазель Ленорман. Мы сложились по несколько экю с человека, и Монборе заранее навестил девицу, рассказав ей, что надо предсказать нашему нелюдиму. Шутка удалась на славу! Малыш-корсиканец ходит теперь сам не свой – еще бы, услышал, что ему предстоит стать величайшим полководцем в истории и повелителем половины мира!
– К концу жизни дослужится до чина капитана в провинциальном гарнизоне, – меланхолически прокомментировал граф. И рассказал о другом пророчестве, слухи о котором поползли не так давно по Парижу:
– В начале этого года в салоне герцогини де Грамон собралось достаточно пестрое общество: придворные, военные, судейские, литераторы... Звучали весьма смелые речи – о Вольтере, о грядущей революции, что сбросит с Франции цепи суеверия и фанатизма, о царстве разума и свободы, которое не за горами. Лишь Казот – связавшись с иллюминатами, он помалу приобрел славу ясновидца, – не разделял общих восторгов. «Вы увидите ту великую и прекрасную революцию, о которой так мечтаете, – сказал он. – Но лучше вам не знать, что произойдет с вами в долгожданном царстве разума...» Конечно же, после такого вступления все наперебой стали требовать предсказаний: что случится с каждым из них. И Казот дал волю фантазии: Кондорсе, по его словам, предстоит принять яд, чтобы избежать казни на революционном эшафоте; Шамфор с той же целью выстрелит себе в голову, но неудачно, лишь обезобразив лицо... Де Байи и де Мальзерб не успеют уйти из жизни сами – и примут смерть из рук палача. Герцогиня попыталась свести все к шутке, сказав, что женщины в бунтах и революциях не участвуют, и ей ничего не грозит. «Ошибаетесь, сударыня, – сказал безжалостный Казот. – Вы поедете к месту казни на простой тюремной повозке, и умрете без духовника, без исповеди. Причем окажетесь еще не самой высокопоставленной дамой, казненной таким образом...» И он весьма прозрачно намекнул, что позорная казнь ждет и принцесс крови, и, смешно сказать, королевскую чету... Сейчас это звучит как иллюминатские бредни – но тогда уверенные мрачные речи Казота на многих произвели впечатление.
– Бред, конечно же, – произнес де Бриссак. После чего в нарочито игривом тоне пересказал старый анекдот об известной иллюминатке – супруге маршала де Ноайля, опустившей адресованное Богородице письмо в кружку для пожертвований церкви святого Рока; томимый скукой священник написал ответ от имени Пресвятой Девы, завязалась оживленная переписка – обман вскрылся несколько месяцев спустя и история наделала много шума... В заключение рассказа он спросил де Леру:
– Скажите, Арман, коли вы уж время от времени подвизаетесь в здешней церкви, – вам не доводилось получать схожие послания? При здешней простоте нравов это было бы не удивительно...
– Не доводилось... Но примеров мракобесного суеверия и без того хватает. Не так давно кюре привез из Парижа часы – большие напольные часы с боем... И что вы думаете? Сия невинная покупка вызвала крестьянское волнение, чуть ли не бунт. Кто-то пустил слух, что часы на самом деле – пресловутая габель, которую никто здесь в глаза не видел и ничего о ней толком не знает, но все уверены, что страшнее вещи нет на свете... Пришлось вмешаться мне – причем успел я в последний момент, часы уже лежали на готовой вспыхнуть поленице.
– Как же вы сумели переубедить фанатиков? – поинтересовался Бриссак.
– Очень просто. Показал им письмо, полученное из Артуа, от де Левиса, – большая печать с герцогской короной выглядела на нем необычайно внушительно. И сказал, что это булла папы римского – предписывающая каждому французскому кюре владеть часами с боем. Толпа немедленно разошлась, причем многие с благоговением облобызали печать де Левиса.
– Фанатизм и суеверия низов или развращенное безверие высшего сословия – что страшнее для Франции? – продекламировал Бриссак патетически. – Хорошая мысль, надо бы записать...
– Фанатизма здесь хватает... То ползут слухи о двухголовом теленке, родившемся в соседней деревне в пятницу, и предвестившем великие беды, причем на турецком языке... То пейзане приносят мне какой-то обугленный камень, и пытаются продать за десять ливров, утверждая, что он свалился с неба... И все мои уверения, что физиологическое устройство гортани телят не позволяет им произносить ни турецкие, ни какие иные речи, – уходят, как вода в песок. С тем же успехом можно объяснять, что космос – суть пустота, заполненная мировым эфиром, и камням там взяться решительно неоткуда...
Увидев, что Бриссак тянется откупорить очередную бутылку (слуг приятели давно отпустили), аббат де Леру запротестовал:
– Полно, друг мой! Мне завтра – вернее, уже сегодня – очень рано вставать и служить заутреню – кюре в отъезде. И без того, боюсь, вместо канонических текстов придется прочесть несколько отрывков из Апулея, вставляя в подходящих местах «аминь»...
– Не волнуйтесь, Арман, – сказал Бриссак с многозначительным видом. – Я предвидел, что наша вечеринка затянется, – и принял меры. Взгляните на свои часы, когда колокол на церкви в очередной раз пробьет время, и вы всё поймете.
«Так вот о чем он сговаривался со звонарем, услышав про заутреню...» – догадался д'Антраг.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой материализм и просвещение одерживают самую решительную победу над фанатизмом, мракобесием и суевериямиРоже-Анж – тот самый пейзанин, что встретился графу и Бриссаку на выезде из Сен-Пьера – привык вставать не просто на рассвете, но за час до него, едва небо на востоке начинало набухать розовым. Вставал и безжалостно поднимал домочадцев – скудный завтрак, и за работу.
Сегодня он проснулся особенно рано, но дело того стоило, утро предстояло особое...
Полежал в темноте, приводя мысли в порядок, услышал, как колокол церкви святого Петра пробил три удара – и тут же сел на низкой, сколоченной из досок лежанке. Что-то не так... Время он давно привык чувствовать без часов – и, по его ощущениям, было гораздо позднее.
Он встал, с наслаждением почесался, тело зудело от укусов насекомых. Иветт, рябая невестка, греющая ложе свекра, пробормотала что-то во сне – Роже-Анж взглянул на нее почти с ненавистью.
Одеваться не стал, спал в одежде – июньские ночи прохладны, а топливо для очага дорого. Роже-Анж вышел из-за занавески, отделявшей ложе главы семейства от общей комнаты. Остальные домочадцы спали прямо на земляном полу, на кучах всевозможного рваного тряпья. Ни в узенькие щели окошек, ни в зияющее в потолке отверстие дымохода не сочилось ни лучика света. Перешагивая через лежащие тела, Роже-Анж прошел к двери, отодвинул деревянный засов, вышел на улицу.
Так и есть – небо на востоке оказалось не то чтобы светлым, но чуть менее темным. Не иначе как звонарь Гризье выпил вчера больше обычного... Пора будить Мари-Николь – по опыту прошлых лет Роже-Анж знал, что гости с бала начнут разъезжаться через час-другой, но приготовиться стоило заранее. Он шагнул обратно в дом, стараясь дышать ртом – после ночной свежести густые испарения давно не мытых тел казались особенно отвратительными.
Дверь чуланчика, где ночевала Мари-Николь, отворилась с пронзительным скрипом. Роже-Анж специально не смазывал петли – не для того он бережет дочку, чтобы кто-то из недоумков-сыновей залез к ней под юбку и порушил все великие планы... (На самом деле двое старших лишь считались сыновьями Роже-Анжа, будучи в действительности его единокровными братьями, – покойный отец тоже был не прочь пошалить с невесткой.)
Мари-Николь посапывала, свернувшись клубком, подтянув колени к подбородку – иначе на полу крохотного помещения было попросту не разместиться. Роже-Анж пнул ее – легонечко, чтобы, чего доброго, не остался синяк. Прошипел:
– Вставай, дармоедка...
Потом Мари-Николь мылась на улице, под навесом, вскрикивая от ледяной воды. Роже-Анж стоял рядом, придирчиво разглядывал ее грудь, живот, бедра... Хороша, спору нет, хоть сейчас под принца... Нет, конечно же, Роже-Анж не мечтал, что на его дочь упадет благосклонный взгляд столь высокой особы. Однако старый Козиньяк (тоже владевший участком, очень удачно расположенным у дороги) продал два года назад дочь проезжему секретарю королевского суда из Монбазона, – и дела его круто пошли в гору, прикупил виноградник у вдовы Люро, а сейчас торгуется с кривым Венье насчет покупки мельницы...
Рассвет близился. Роже-Анж принес дочери хранившиеся в запертом сундуке выходное платье, бирюзовое ожерелье и нарядные башмачки из красной кожи. Мари-Николь, закутанная в холщовое полотенце, дрожала и смотрелась не слишком-то прельстительно. Пришлось исправлять дело – аккуратно положив сложенное платье на чурбак, Роже-Анж обнял дочь, мял ей грудь заскорузлой, мозолистой ладонью, вторая скользнула вниз... Остановился старик с трудом, но своего добился: Мари-Николь покрылась румянцем, глаза поблескивали, дыхание бурно вздымало грудь...
– Одевайся, – буркнул Роже-Анж и отвернулся. Затем подумал, что если принц – или хотя бы секретарь суда – нынешним летом не подвернется, то он сам опробует это яблочко. Перезревшие плоды начинают гнить...
Вручил дочери деревянные грабли, отправил к дороге – вновь разметать сено, уложенное вчера вечером в аккуратную копну.
Восток все больше наливался светом, уже можно было разглядеть купол церкви и колокольню, различить в темной стене леса отдельные деревья. Скоро гости его высочества начнут разъезжаться. Да и вчерашних дворян, спрашивавших про аббата, нельзя сбрасывать со счетов – Роже-Анж заметил, как один из них пялился на грудь его дочери...
Пора поднимать домочадцев, хватит им бездельничать. Роже-Анж тяжело пошагал к дому, но остановился, услышав от дороги истошный крик:
– Оте-е-е-е-ец!!!
Ну что там у нее... На грабли наступила? Он поспешил к дочери. Подойдя, решил было, что понял причину ее испуга: из-под ног метнулась огромная крыса – как-то неловко, несколько боком, прихрамывая на обе левые лапы... Но закричала Мари-Николь не при виде грызуна.
– Э-э-э... – только и сказал Роже-Анж, потянувшись к затылку привычным жестом.
На дороге лежала тыква. Да что там тыква – тыквища, не то король, не то кардинал всех тыкв. Огромная, рыже-красная, необхватная... Откуда она здесь? Да еще в такое время? Прошлогодний урожай давно съеден, и тыквы сейчас зеленые, с кулак размером...
– Отец... – лепетала Мари-Николь, – она... она... Она говорит!!
Губы девушки подрагивали. Роже-Анж собрался огреть ее пониже спины рукоятью граблей, – какому же принцу, скажите на милость, приглянется слабоумная, несущая всякую чушь? И тут он сам услышал – далекий, еле слышный женский голос, раздающийся словно бы прямо в голове...
Роже-Анж осторожно шагнул к чудо-тыкве, и голос стал громче – сидящая не то в гигантском овоще, не то в голове женщина умоляла спасти ее отсюда, и порола какую-то ахинею о часах, не вовремя пробивших...
– Сгинь, сатана, – пробормотал Роже-Анж, осеняя себя крестным знамением.
* * *
Под утро обильные возлияния сделали свое дело. Арман де Леру если и вспоминал про заутреню, то далеко не в благочестивых выражениях: какого дьявола, в самом деле, он должен исполнять чужие обязанности? Да и вообще, завтра же отправится в Париж, и объявит семье, что бросает постылую каторгу, – пускай-ка братец Жан-Франсуа отрабатывает бенефиций, хватит ему бездельничать! А его, Армана, призвание – литература!
– Но сегодня, друзья, мы поедем к моей Сандрийон! – восклицал Арман. – И вы убедитесь, какие жемчужины попадаются в здешней навозной куче! Я уверен, что она вернулась задолго до полуночи, даже не попав в бальную залу, и нуждается в утешении, – а сотня экю сделает лесничего весьма сговорчивым, и он не будет возражать, если мы прокатимся с его дочерью развлечься в Монбазон! Выезжаем немедленно!
Пошатываясь, он направился к дому, переодеться. Бриссак, тоже весьма разгоряченный вином, был не прочь составить компанию приятелю. Д'Антраг ближе к рассвету впал в меланхолию и никаких возражений не высказал.
Сонные слуги седлали коней, когда заявился встрепанный, с соломой в волосах крестьянский парень: очень важное, мол, дело к господину аббату. На графа и Бриссака он глянул с опаской, и, нагнувшись к уху де Леру, горячо что-то зашептал. Арман сидел с брезгливой миной – наверняка изо рта парня разило отнюдь не флорентийскими благовониями.
– Тыква?! – вскричал аббат, не дослушав. – Человеческим голосом?! Сожгите ее к чертям! Спалите на самой большой поленице! И не забудьте положить туда же двухголового теленка!
– И габель, – подсказал Бриссак.
– Да, да, и габель! В огонь все порождения дьявола! В очистительное пламя!
...Когда они проезжали окраиной Сен-Пьера, со стороны церкви донесся отчаянный, оглушительный вопль – трудно было представить, что его способен издать человек либо животное. Бриссак придержал коня, потянул носом воздух. Покачал головой:
– Похоже, они и в самом деле жгут теленка... Явственно тянет горелой плотью.
– Да пропади они пропадом, фанатики и мракобесы! – откликнулся Арман, по-прежнему возбужденный. – Поспешим, друзья, нас ждет Сандрийон, моя Сандрийон!!
