Текст книги "Шестое действие"

Автор книги: Наталья Резанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

5. Все пути ведут в Свантер

Если обитатель Эрдской провинции по роду своей деятельности имел какое-то отношение к коммерции, а не сидел на земле (неважно, крестьянином или помещиком), то рано или поздно судьба забрасывала его в Свантер. Конечно, Эрденон издавна был тоже торговым городом, но с развитием мореходства положение Свантера оказалось выгоднее. Времена, когда графы Свантерские (бывшие в родстве с Йосселингами, а через них и с императорской династией) пытались привить своему городу рыцарский дух, забылись. Свантер стал городом рыцарей наживы, аристократов коммерции, патрициата от верфей, мануфактур и банковского дела, принцесс из кофеен и рестораций. Конечно, большинство промышляющей в Свантере публики к аристократии не относилось, однако носы они задирали не ниже. К тому же Свантер меньше Эрденона пострадал во время смуты. После установления императорского правления здесь даже пару лет располагалась главная резиденция генерал-губернатора, и поговаривали, что Свантер сделают столицей провинции. Правда, нарушать вековую традицию не стали, и после того, как бывший герцогский дворец в Эрденоне был заново отстроен, генерал-губернатор перебрался туда. Но свантерцы и это обстоятельство умудрились истолковать в свою пользу. Подумаешь, столица провинции! Вот в прежние времена, когда Эрд был настоящим государством, звание его столицы что-то значило. А сейчас нам такой чести и даром не надо.

И в отличие от многих других провинциальных городов, живших прежней славой, Свантер, оправивишись от потрясений, остался таким же, как до войны, – деловитым, наглым, бурлящим жизнью.

Следует заметить, что еще до войны Свантер считался заповедным краем для воров, мошенников и грабителей. Сейчас, когда в город снова вернулись большие деньги, количество преступников, возможно, еще не сравнялось с довоенным, но неуклонно к этому стремилось. Имперские законы, более строгие по сравнению с герцогскими, ничего не могли с этим поделать.

Мерсер бывал в Свантере неоднократно и неплохо знал город. Правда, доселе дела приводили его в наиболее респектабельные кварталы города. Примитивная уголовщина, царившая в Старой Гавани и на прилегающих к ней улицах, его не занимала. Однако местные нравы ему были известны достаточно, чтоб рискнуть направиться в этот рассадник порока.

У Мерсера не было в Свантере прибежища, где бы он останавливался в каждый приезд. Вообще-то постоянного места жительства у него не было нигде. Он привык к гостиницам и съемным комнатам и не видел причины менять что-либо. В этот приезд он в гостиницу не пошел, благо что в Свантере этого добра было больше, чем в любом городе провинции, а снял комнату у матушки Кинран – пожилой вдовы шкипера.

Почтенная дама от многих сверстниц отличалась одним полезным свойством: она не интересовалась делами своих жильцов, если те платили вовремя и не скупясь.

Сколько придется пробыть в Свантере, Мерсер даже не прикидывал. Но в отделение банка Сигурдарсона заходить не торопился. Это успеется. Для начала нужно узнать, объявлялась ли в городе Анкрен и когда.

Дополнительные сутки в Аллеве особых результатов не дали, но были потрачены не зря. Люди, приходившие в гостиницу, перепугали привратника чуть не до обморока – тот был уверен, что они намеревались прикончить постоялицу, не арестовать, не похитить, а именно убить. Больше ничего Йонас о них не знал, да и хозяин, бывший с ними в сговоре, тоже – только по этой причине, полагал Йонас, они с хозяином остались в живых. Возможно, привратник был прав. А вот первоначальное и вполне естественное предположение Мерсера насчет того, что Анкрен искали с собаками, очевидно, было ошибочным.

Никто ни о чем подобном не ведал в славном городе Аллеве и его окрестностях – это было ясно из разговоров в любимом кабаке стражей порядка; разговоров, которые Мерсер подогрел пивом и аквавитой. И никто не видел босую, легко одетую женщину. А вот упоминание о знатной даме в карете четверней, что направлялась по кинкарской дороге, промелькнуло.

Что знатной даме делать в таком городе, как Аллева?

Анкрен – если это была она – могла бы выбрать себе обличие поскромнее. Но, видимо, женское тщеславие пересилило.

Ее преследователи, убийцы, похитители – неважно, как назвать, раз у них все сорвалось, – не обратили внимание на несоответствие. Иначе Вендель не сказал бы, что след потерян. Но человек иного склада, чем те головорезы, обязан был заметить: что-то не так.

А может, она на это и рассчитывала?

Кинкарская дорога ведет прямо в противоположном направлении, чем дорога в Свантер и Бодвар. Те – на побережье, а Кинкар расположен ближе к Эрдскому валу. Что, если Анкрен нарочно постаралась привлечь к себе внимание именно на этой дороге? А сама, скрывшись из глаз, свернула на другую.

Не слишком ли он все усложняет?

Стефан Вендель без всякого смущения упоминал об убийствах, уже совершенных по приказу его господина, и тех, что должны были произойти. Но когда он говорил об Анкрен, его хладнокровие не смогло пересилить страха. Это не был страх суеверного обывателя перед ведьмой. Это был страх человека перед образом мыслей и действий, ему недоступным.

Они предполагали, что Анкрен направится в Свантер или Бодвар, и обрубили там концы. А Мерсер должен сообщить своему нанимателю сведения, что Анкрен двинулась к Эрдскому валу.

Не выйдет, сударыня. Хотя надо отдать дань вашему умению запутывать следы. Все равно единственной зацепкой оставался тот свантерский посредник, о котором сообщил Вендель.

Его звали Тобиас Мозер, и Мерсер кое-что о нем слышал. Странно, но в Свантере, где обожали давать людям прозвища, к этому человеку оно не приклеилось. Его имя никогда не связывали ни с одной женщиной, впрочем, мужчинами и мальчиками он тоже не интересовался. Мозер любил только деньги. Начинал он свою деятельность после войны и вполне законно – был то ли строительным подрядчиком, то ли купеческим приказчиком, то ли совмещал оба занятия и приобрел некоторые полезные знакомства. Подобным образом вступали в деловую жизнь многие нынешние уважаемые негоцианты. Однако Мозер предпочел переместиться в область грязных сделок между различными представителями преступного сообщества Эрда, а также тех, кто желал прибегнуть к их услугам. В каком-то смысле репутация у него была безупречная. Мозер не брезговал ничем, но если клиент честно оплачивал его услуги, то мог быть уверен в молчании. Формально Мозер не был замешан ни в чем противозаконном, и полиция за два десятка лет ни разу его не потревожила.

Мерсер, услышав об этом, резонно предположил, что блюстители закона предпочитали пользоваться услугами Тобиаса Мозера в обмен на безопасность. Но полную безопасность не может гарантировать никто, а такой род занятий, как у Мозера, развивает подозрительность.

Он жил в Старой Гавани – наихудшей части Свантера, но удобной для тех, кто не хочет лишний раз встречаться с городской стражей. Однако он довольно часто покидал этот район, предпочитая встречаться с клиентами на нейтральной территории. В дом к нему имели доступ только самые проверенные люди. Мозер не держал даже кухарки, не говоря об иной прислуге, только сторожевых собак. Всякий, кто заявился бы к нему в гости без приглашения, рисковал получить пулю в лоб – и получал, возможно, но в Старой Гавани с чужими о подобных вещах не откровенничают, а Мерсер был посторонним.

Вот и все, что он знал о Тоби Мозере, и в этот свой приезд ничего нового о нем не услышал. А это настораживало. Нельзя было откладывать визит в Старую Гавань, и Мерсер двинулся туда, слегка изменив внешность с учетом местности.

Совсем не обязательно наводить мороки, чтоб тебя не узнали. Но сие не значит, что такое дается без труда. И Мерсер, как уже было сказано, долго учился быть незаметным. Накладные горбы, приклеенные носы – это он оставлял императорскому театру в Тримейне. Зачастую достаточно изменить походку, манеру держать голову, по-новому зачесать волосы. А еще завернуть голенища сапог так, чтоб отвороты едва не скребли по мостовой, надеть шляпу с отвислыми полями и широкий плащ, как делают те, кто желает скрыть как наличие оружия, так и отсутствие рубашки. И вместо приличного молодого человека – вероятно, отставного офицера, небогатого дворянина в поисках достойной службы или в ожидании наследства от дальней родни – получается залетный головорез, который бродит по славному городу Свантеру, чтобы примкнуть к какой-нибудь банде. Пришлось применить и одно средство из походной аптечки – состав, делающий кожу шершавой, дряблой, нездоровой. И смело можно пускаться в Старую Гавань.

Добропорядочных граждан, не рисковавших отойти дальше двух кварталов от Епископской, это название приводило в ужас. По мнению Мерсера, подтвержденному личным опытом, Старая Гавань становилась по-настоящему опасна только с наступлением темноты. В это время всякий пришлый по традиции считался законной добычей, и самые забубенные матросы, которые в Старую Гавань из Новой перемещались, кружа по дешевым притонам, предпочитали держаться командами по десять-двенадцать человек. А днем сюда мог прийти и одиночка – и даже вернуться живым-невредимым, при условии, что он вооружен, не настолько хорошо одет, чтобы ввести в искушение местных жителей, а если все же кто-то нападет – способен отбиться.

Тобиас Мозер, насколько Мерсеру было известно, жил не в самой глубине Старой Гавани – там, куда клиент в нужде еще сунется, а патрульные – нет. На улице Углежогов. Никаких углежогов там уже лет двести как не было, точно так же как в Коптильне, излюбленном месте обитания свантерских воров, никто не коптил рыбу. Вообще же никакой межи, разделяющей Старую и Новую Гавани, не существовало. Просто постепенно хуже становились дома, в булыжнике мостовой появлялись выщербины, а потом он вовсе исчезал. То же у пирсов. Корабли процветающих торговых компаний и те, что составляли красу и гордость императорского военного флота, сменялись подозрительными посудинами и рыбацкими баркасами. Все же там, где обитал Мозер, пока было видно, что когда-то этот квартал представлял собой нечто иное, чем городские трущобы. Здесь в прошлом жили купцы, и от них остались прочные дома, высокие ограды, куда лучше было не заглядывать; сохранившиеся кое-где сараи и склады. Все рассохлось, растрескалось, облупилось, но пока держалось. Гнилые развалюхи среди помойных разливов начинались дальше, так же как нестройные ряды борделей и питейных заведений.

Прохожих в этот час было немного. Старухи-тряпичницы, роющиеся в грудах отбросов, жертвы похмелья в поисках заведений, открытых с утра, – вот, пожалуй, и все.

Остальные должны были выйти на промысел позднее, а сейчас отсыпались. Тем удивительнее было видеть, что к следующему перекрестку – как раз на повороте к Коптильне – стягивается разнообразная публика: калеки, симулянты и настоящие; девки, по раннему времени не потрудившиеся себя приукрасить, опухшие, с неприбранными грязными космами; молодцы в кафтанах на голое тело, зачастую уже утратившие в жизненных бурях глаз или ухо, но приобретшие каторжные клейма… и прочая шваль. Они ползли, как ручьи грязи к отстойнику, которым служил двухэтажный серый дом с наглухо заколоченными ставнями. Кое-кто уже просочился во двор через распахнутую калитку. Оттуда доносился визгливый женский плач, перемежающийся причитаниями. Подобные звуки для Старой Гавани были обычны независимо от времени суток и вряд ли привлекли внимание здешних обитателей.

– Эй, чего тут делается? – Обойдя Мерсера, к воротам приблизился крепкий детина в длинном, волочащемся по грязи плаще; гнилозубый, носатый.

– А ты не слышал? – лениво ответила одна из девиц. – Тоби Мозер повесился. – Она снова глянула на вопрошавшего и тщетно попыталась выпятить отвислые груди. – А ты красавчик…

– Уймись, не на работе, – цыкнул на нее детина, обдав окружающих сложной смесью запахов перегара, табака, «южной дури» и плохо переваренного ужина. – Да и врешь, поди, не мог такой кровопивец на себя руки наложить…

– Лопни мои глаза, – начала было девица, но гнилозубый, отстранив ее, полез в калитку. За ним потянулось еще несколько любопытствующих, включая девицу и Мерсера. Им пришлось тесниться и толкаться, и кто-то возмущенно крикнул:

– Эй, вы! Ворота бы распахнули, что ли…

– Не выходит, петли приржавели…

У крыльца, на земле, навзрыд плакала женщина, одетая немного пристойнее здешних обитательниц, – в относительно чистом чепце и платье, застегнутом на все крючки. Рядом валялась перевернутая корзина.

– Это Люси, – поделилась девица. – Она раз в неделю к нему приходила, убиралась и жратву из корчмы приносила для Мозера и псов его… Может, и трахал он ее заодно, хотя, по мне, у старины Тоби давно там все отсохло…

– Не гони, по делу говори!

– Ну вот, приперлась она, а Мозер не открывает. Она тут всех переполошила, дверь сломали, а там – вонища, жуть! Псы подохли с голодухи, заперто же было, а Тоби у себя в конуре на балке висит…

– Может, прикончили его? Мозер, конечно, гад, каких мало, но чтоб себя порешить…

– Нет, – рассудительно ответил кто-то из стоявших во дворе. – Ежели бы кончили, то и грабанули бы, а, говорят, добро не тронуто. Ну и заперто, опять же, было.

– Не тронуто? Так что мы тут стоим?

– А нечего там уже делать. В доме Лео Лихой со своими парнями…

Вопрошавший заскучал. Лео Лихой был мужчина серьезный и обстоятельный, под ним ходила одна из самых больших банд в Старой Гавани.

Народу во дворе тем временем прибывало. Вслед за деловыми подтянулись побирушки всех мастей. Одних влекло сюда любопытство, других – надежда поживиться хоть чем-то после того, как Лео со своими снимут сливки с имущества Мозера. Особенно оживились они, когда за дверями дома послышались движение, топот, ругань и четверо мужчин выбрались во двор, таща что-то на распяленном полотнище. Собравшиеся ринулись смотреть, что именно, и, возможно, были разочарованы: это были не груды неправедно нажитых денег и даже не барахло и утварь. Это оказался труп владельца.

Если это кого и напугало, то не слишком. Уж здесь ли не повидали покойников во всех видах. И любопытство вновь взяло верх. Самодельные носилки уложили на землю, и Мерсер оказался среди тех, кто окружил тело.

Для покойника, провисевшего в петле по меньшей мере пять дней (веревку срезали, но петля на шее еще оставалась), да еще в летнюю пору, Тоби Мозер выглядел не так плохо. Должно быть, он еще при жизни изрядно высох, поэтому, хотя следы тления были очевидны, тело не разложилось.

– Прямо как с ледника, – отметили в толпе.

– А у него в доме хуже, чем в леднике. Он же не топил сроду, дрова жалел…

– Вот так всегда. Как бы кто ни жмотничал, ни скаредничал, все равно все богатство другим уйдет…

– Глянь, на нем перстня или кольца нету?

– Да у него и пуговицы-то оловянные… Проваливай отсюда, паскуда!

Последнее было обращено к старому нищему, с трудом державшемуся на ногах, однако также возжелавшему поглазеть на мертвеца. Когда его мотнуло к Мерсеру, тот инстинктивно отодвинулся, чтобы нищий его не коснулся. Более омерзительной рожи трудно было сыскать даже в Старой Гавани. Гнилозубый молодец, болтавший с девкой, рядом с ним мог сойти за придворного аристократа, и даже покойный Мозер сейчас выглядел получше.

Из гущи кровоточащих нарывов выглядывали гноящиеся глаза, нос провалился, от зубов осталось несколько почерневших корешков. Лысину вместо шляпы прикрывало какое-то воронье гнездо. Лохмотья, которыми побрезговали тряпичницы, истлели на нем в несколько слоев. Что-то идиотски мыча, пьянчуга топтался рядом с покойником.

Затем внимание зевак снова переключилось.

– Горелый идет! – крикнули от ворот.

Горелый Ян также был главарем банды и соперником Лихого. Народу под ним ходило меньше, но были они по молодости лет наглее. Несомненно, Ян решил, что у него прав на наследство Мозера не меньше, чем у Лео.

Публика во дворе загомонила, предвидя новое зрелище.

В дверях показался Лео Лихой самолично – невысокий коренастый здоровяк лет под сорок, в плисовых штанах, сафьяновых сапогах и коротком камзоле с плотной вышивкой и лишь с одним недостатком – не сходился на животе, ибо снят был с господина, обладавшего более субтильным сложением. За поясом у него, в лучших традициях Старой Гавани, красовалось два ножа.

– Это кто же так оборзел, что похоронить доброго человека мешает? – ласково осведомился он.

– Горелый, Лео! – нестройно прозвучало с разных сторон.

– Тогда могилу придется братскую копать… А вы, шавки, цыть отсюда, если жизнь дорога!

Часть почтеннейшей публики поперла назад, к калитке. Действительно, может такое начаться – зашибут и не заметят. Другие отступили, но ограничились тем, что поприжались к стенам или полезли на забор. Схватка двух банд – такое не каждый день увидишь. Удерешь – шкуру сохранишь, зато сколько же упустишь случаев похвастаться! Вероятно, кто-то из этой шушеры надеялся при общей заварухе пробраться в дом и урвать-таки от богатств старины Тоби… Что характерно, никто не опасался, что к месту событий может подоспеть и городская стража. А напрасно, подумал Мерсер. Слухи о смерти посредника наверняка уже просочились за пределы квартала. Сейчас светло, и улица не так далеко от Новой Гавани, чтоб жадность служителей правопорядка не пересилила страх…

Люси-прислуга за все наконец отрыдала свое, поднялась с земли, отряхивая юбку, и стала сгребать обратно в корзину валявшиеся вперемешку булки, круги сыра и стираные подштанники. Обнаружила рядом с собой только что зависавшего над трупом старого пьянчугу и, разразившись бранью, замахнулась кулаком. Удивительно, как грозны становятся люди жалкие, когда появляются еще более жалкие существа…

Нищий шарахнулся, проскочив едва ли не в дюйме от Мерсера, шмыгнул в калитку и погреб себе прочь от дома. Мерсер задумался, уходить ли ему или стоит понаблюдать за дальнейшим развитием событий…

И вдруг понял, что это его совершенно не интересует.

Нечто странное почудилось ему в нищем пьянице. Что именно, Мерсер еще не понимал. Если бы тот не прошел мимо дважды, и вовсе бы внимания не обратил. А времени на размышления не оставалось. Во двор уже вваливалась банда Горелого – белобрысого губастого малого со следами жестоких ожогов на физиономии.

Перспектива принимать участие в чужой потасовке Мерсеру вовсе не грела душу. Может, при иных обстоятельствах он бы и поразмялся, но теперь его больше волновала личность отвратительного нищего. Уйти далеко тот вряд ли успел… но выход уже перекрыт… Ладно, коли не дают уйти через дверь, он способен махнуть через забор.

Так Мерсер и поступил. Прыгнул вниз, сбив с ног какого-то бедолагу, а когда тот попытался выразить возмущение подобной бестактностью, достав из-за пазухи заточку, успокоил его ударом по черепу. И только после этого оглянулся.

Подзадержавшиеся ребята Горелого еще чесали по улице, спеша поспеть к общему веселью. А чертов нищеброд пер им навстречу, не озаботившись отойти в сторону. Он настолько явно ничего не соображал, что бандиты не стали учить его уму-разуму. Тем паче что старик, как бы его ни шатало, умудрился ни на кого не налететь.

Вот именно. Он еле держится на ногах от пьянства и старости; он прет, наплевав на все препятствия, словно совсем их не видит, – и при том не столкнулся ни с кем и ни с чем. Конечно, люди от такого сокровища из помойки сами шарахаются – но не стены и столбы…

Мерсер, держась теневой стороны, двинулся за стариком, следя за его движениями и пытаясь вспомнить, что смутило его там, во дворе. Шум, доносившийся от дома (бандиты начали ритуальную перебранку), он воспринимал отстраненно. Он все еще не мог понять, что его смущает. Нищий омерзителен, но не подозрителен. Что за черт! Старик был совсем рядом, Мерсер хорошо его рассмотрел и мог бы поклясться: эти морщины, болячки и язвы самые настоящие, и такие гнусные лохмотья не сделать при помощи портновских ножниц и краски…

Вот именно. У всего здешнего сброда было общее свойство: он вонял. Застарелым и свежим потом, мочой, табаком и прочим. А старик и вовсе должен был смердеть, как выгребная яма. Но когда он проскочил в непосредственной близости от Мерсера, тот ничего не почуял. Пройди он чуть подальше – не возникло бы и тени подозрения. А так…

Напрасно все же людей, подобных Мерсеру, именуют ищейками. Ищейки преследуют добычу по запаху. А по отсутствию оного?

Но, пожалуй, он и не заподозрил бы, если бы не знал о мороке. И применить его вот так, в толпе, средь бела дня… впрочем, а для чего еще оно нужно, это умение?

А если все-таки Мерсер ошибся? Например, у него нос заложило? Что ж, для того он и идет за «стариком», чтобы проверить.

Нищий доковылял до перекрестка и свернул за угол. Мерсер последовал за ним. Многое зависело от того, куда нищий двинется дальше. Ведь сначала он шел в глубь Старой Гавани, в сторону Коптильни. Однако, покинув улицу Углежогов, он резко повернул в противоположном направлении, на Плотницкую (полностью она называлась улица Корабельных Плотников, но это мало кого заботило). Это было удачно, потому что Мерсер пару раз здесь проходил. И знал, что в конце улицы есть два-три дома с проходными дворами, выводившими на широкую и людную Соляную. А это уже никакая не гавань – не Старая и не Новая. И оттуда с подобной рожей стражники сразу попрут – их там немало…

Из проходных дворов старик выбрал самый неприглядный, и нетрудно догадаться почему. И дом, и двор пребывали в самом запущенном виде – вероятно, здесь сейчас никто не жил.

Неужели это и есть убежище Анкрен? Почему-то Мерсер в этом сомневался. Но он не вошел во двор вслед за нищим. Понимал: в этом случае незамеченным он не останется.

Нищий двигался медленно – волей или неволей, а Мерсера в скорости никто не ограничивал. Поэтому он бегом пересек соседний двор нежилого дома и прислонился к ограде, укрывшись за створкой ворот.

Возможно, он ошибся – но ошибки на то и совершают, чтобы их исправлять.

Неторопливой степенной походкой мимо него прошла высокая женщина в саржевом платье, сером в крапинку. На голове у нее была косынка, а поверх – широкополая мужская шляпа. Такой головной убор в Свантере носили женщины из торгового и ремесленного сословия, а также жены моряков. Мерсер успел рассмотреть нос с горбинкой, сжатые губы и выбившуюся из-под косынки светлую, почти белую прядь. На всякий случай он пропустил ее вперед и заглянул туда, откуда она вышла. Двор нежилого дома был совершенно пуст.

За женщиной он проследил до Крестовоздвиженской площади. За церковью Св. Николая там высился мрачноватый двухэтажный дом под островерхой черепичной крышей. Дверь была мощная, обитая железом, и на ней колоколец. Женщина позвонила. Ей открыла опрятная суровая старуха. Они поздоровались, и та, за кем следил Мерсер, вошла. После чего дверь со скрипом замкнулась.

Вот и все. А ведь только два часа пополудни (Мерсер слышал, как бил колокол на Святом Николае). Правда, на сегодня есть еще дела.

Мерсер вернулся к матушке Кинран, умылся и переоделся, вновь став благопристойным господином. Это проще, чем менять обличье при помощи наваждений. И надежнее – во всех смыслах. Анкрен подвело то же, что и в Аллеве. Морок был чересчур ярок, она слишком выделялась. Проще надо быть, вот что. Как это по-женски: не желать быть такой, как все, превзойти других если не в красоте, так в безобразии…

…Хотя в чем-то она и права. Слепив из себя столь отвратительную личность, что от нее шарахался даже сброд из Старой Гавани, она обеспечила себе свободный проход. Все брезговали с ней соприкасаться и тем самым узнать ее подменный облик. А что Мерсер обратил внимание, так ремесло у него соответственное… Заодно выяснил небесполезную подробность: морок способен обмануть зрение, но не обоняние. Интересно, как со слухом? «Старик» ничего не говорил, только мычал…

Ладно, пора поторопиться, не то будет поздно. Мерсер сразу, как пришел, спросил бумаги, перо и чернил. И, не мудрствуя лукаво, вывел единственную фразу: «Я нашел ее» – и дату. Потом запечатал письмо воском из свечи. Прикоснулся мимолетно к замшевому мешочку, висевшему на шее, передумал, не стал ничего доставать и приложил к воску монету в полкроны. Надписал письмо и отправился в контору Сигурдарсона.

Он поспел незадолго до закрытия, и приказчик посмотрел на Мерсера с некоторой опаской – все же пришелец был при шпаге. Правда, не приходилось сомневаться, что денег за конторкой приказчик не прячет, а при хранилище надежная охрана. Мерсер вежливо поздоровался, успокоив сердце служителя Маммоны, и спросил:

– У вас есть что-нибудь на имя Мерсер?

Приказчик пошелестел бумагами, заглянул в лежавшую перед ним толстенную книгу и кивнул.

– Но прежде вы должны передать мне письмо, – заметил он.

Мерсер протянул ему конверт. Приказчик прочел имя адресата: «Стефан Вендель», сверился с записями.

– На ваше имя переведена сумма в пятьдесят серебряных крон, а также есть письмо. Изволите получить?

– Да.

– В таком случае распишитесь вот здесь…

Негусто, отметил про себя Мерсер, пока приказчик вызывал помощника, а тот ходил за деньгами. Правда, если учитывать, что заказчик рассылал деньги по всем отделениям банка Сигурдарсона, Мерсер, возможно, был к нему несправедлив.

Кошелек он положил в карман, а письмо вскрыл, покинув гостеприимные стены конторы. Оно не было особенно подробным. Четким округлым почерком профессионального писаря (Мерсер даже позавидовал: сам он писал как курица лапой) сообщалось следующее:

«Начиная с десятого дня после получения этого письма вас будут ждать на мызе Хонидейл в двенадцати милях к востоку от Свантера. Заказ должен быть при вас. Окончательный расчет – там же».

Подпись, разумеется, отсутствовала.