Текст книги "Стоянка запрещена (сборник)"

Автор книги: Наталья Нестерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Чего они маются? – справедливо спросил позади меня мужской голос.

Спектакль, с моей точки зрения, вытянула работа Кости. Две музыкальные темы, героини и героя, как воспоминание о первой поре любви, то вступали и звучали ностальгически пронзительно, то захлёбывались и обрывались, то переплетались, будто ссорились, – гораздо убедительнее, чем герои.

Когда артисты вышли на поклон, к сцене по проходу между креслами потянулись служители с корзинами роскошных цветов. Их поставили у ног главной героини.

– Богатый любовничек! – констатировал за моей спиной тот же голос.

Аплодисменты усилились, точно народ хвалил широкий жест состоятельного поклонника или девушку за то, что сумела отхватить щедрого покровителя.

С Костей мы встретились в фойе. Он был непривычно взволнован – ещё не отпустило нервное напряжение.

– Дрянь, да? – спросил Костя.

– Спектакль на «троечку», но твоя работа – выше всяких похвал. Честно-честно! – заверила я в ответ на Костину гримасу.

– Всё, что можно было выжать из пыльной аппаратуры. Ладно, не рога терять. Сейчас труппа, журналисты поедут на банкет. Айда с нами?

– Спасибо, нет! Извини!

На банкете надо будет выражать притворное восхищение и сыпать неискренними комплиментами. Кроме того, глядя на меня и Костю, все подумают: «Где он отхватил эту Брунгильду?» Я, валькирия, уж лучше домой, к бабушке.

– Ася, пошли? А? – уговаривал Костя.

– Не могу, куча книжек, которые надо прочитать.

– Забыл спросить! – ударил себя по лбу Костя. – Как прошёл разговор с Сеней?

– Всё отлично. Увидимся в пятницу?

– Пока!

Разочарование, которое легко читалось на Костином лице, грело мне сердце. А желудок урчал в предвкушении вкусного ужина.

Пятница, седьмое ноября 2008 года

– Теперь, когда мы разобрались с наречиями, обратимся к предлогам. Я хочу сказать спасибо всем ребятам, которые пишут на электронный адрес нашей радиостанции. Грамотно пишут, без ошибок. Или это компьютер проверяет? – выдерживаю лукавую паузу. – Итак, вопрос Коли Смирнова, вот что он пишет: «Сейчас по телевизору говорят «в Украине», а моя бабушка утверждает, что надо говорить «на Украине». Как правильно?» Коля! Как ни странно, твой вопрос затрагивает политические реалии. Сейчас поясню. С названиями городов, районов, областей, республик, стран употребляется предлог «в» – «в Москве», «в Индии», «в Казахстане», то есть внутри этих географических образований. Но традиционно говорили «на Украине», как «на окраине», ведь Украина была краем Российской империи. Предлог «на» используется, когда речь идёт об островах – «на Сахалине», «на Кубе», «на Бермудах» – или о горах – «на Кавказе», «на Урале», «на Памире». Однако есть исторически закрепившиеся исключения – «в Крыму». Единственное исключение среди островов – и тот полуостров. Вернёмся к Украине. Став самостоятельной, независимой, эта республика, точнее, её руководители, пожелала изменить употребляемый предлог. Не «на Украине», что исторически правильно, а «в Украине». Очевидно, это был своего рода вызов: мы такие самостийные, что и русский язык нам нипочём. Мне кажется обидным, что и российские политики, журналисты вслед за украинскими бросились искоренять традицию.

«Перебираешь!» – предостерегает меня жестом Костя. И показывает, что много, длинно говорю. В самом деле, и горы с островами приплела, и политику.

– Кстати, – резко сменяю тему, – попадая в профессиональную среду, например, водителей автотранспорта, моряков и даже космонавтов, слова тоже изменяются. К примеру, ударение перескакивает на другой слог…

Костя выбрасывает руку вперёд, показывает на часы, а потом хватает телефонную трубку и трясёт ею. Я снова увлеклась, а надо ещё выслушать ответы на вопрос, заданный в начале передачи.

– Как шофёры и космонавты изменяют слова, мы поговорим в следующий раз. А пока принимаем ответы на вопрос: «Какие наречия читаются одинаково слева направо и справа налево?» Наш телефон…

Мы еле смогли уложиться в отпущенное время, еле-еле – те самые наречия, которые я загадала.

Пьём кофе с Костей в «Столовке».

– Тебя несёт, – говорит он. – Заводишься и забываешь о рамках.

Костя не упрекает, не критикует, а находит интонации, которые прочитываются как желание доброго человека помочь тебе.

– Всем понятно, что ты знаешь больше, чем способна высказать. Это здорово, это прекрасно, но не профессионально.

– Я знаю.

– Ася, посмотри на меня! Оторвись от пирожного.

– Да?

– Если аудитория чувствует, что у ведущего бэк-граунд о-го-го, – самый кайф. Но когда ведущий неудержим, сыплет и сыплет – утомляет. По капле выдавать, оставляя желание завтра, послезавтра услышать.

– У меня так никогда не получится.

– Ерунда. У тебя отличные передачи.

– Исключительно благодаря тебе. Я как труба, вернее – трубач, который дул бы и дул, не будь дирижёра. В конкретном варианте – звукорежиссёра.

– Тебе поплакаться хочется? – Костя тонко улавливает мои настроения. – Валяй.

– Я мечтала стать учителем словесности. Так, как мечтают в космос полететь или выйти замуж за миллионера. Я хотела донести до детей, что языкознание – это потрясающе интересная наука, точная и одновременно постоянно изменяющаяся. Сломалась на практике, мы проходили практику в школе, когда учились в институте. Как сейчас помню: первый урок, правописание числительных. Я готовилась, волновалась, трепетала – ни дать ни взять Наташа Ростова перед первым балом. Материала запасла на десять уроков, включая викторины с числительными, кроссворды и чайнворды, которые хотела на доске нарисовать. Был провал. Оглушительный. Дети стояли на головах. Натурально – ноги вверх, голова вниз, стрелялись какими-то резинками, бросались учебниками. Точно их подключили к высоковольтной линии. Если мне сегодня скажут, что отправляют в ад, я знаю, что окажусь в седьмом «Б» или в шестом «А».

– Дети в большинстве – сволочи. Рога пробиваются, чешутся. Бодают всё, что движется и не движется.

– Дети – это весна жизни, самая лучшая пора.

– Одно другого не исключает. Чем твой первый урок закончился?

– Звонком.

– А правописание числительных?

– Не удалось даже заикнуться. Сорок пять минут я только умоляла: сядьте, пожалуйста, не шумите, не кричите, послушайте, перестаньте… и так далее. Растрёпанная мямля перед возбуждёнными зверятами. Потом меня пригласила на беседу завуч. Сказала, что педагога из меня не выйдет. Класс надо держать в узде, силу воли дети должны чувствовать. У них ведь нет интереса к абстрактным знаниям. Алгебра, география или биология – им одинаково по фигу. Завуч так и сказала – «по фигу», как подросток. Но если в школе сильный, волевой математик, выпускники строем идут на математические факультеты. Сильный географ – и дети влюбляются в географию. Биолог на уровне – дети становятся естественниками. В языкознании, как правило, педагоги – размазня. Вот наш народ поголовно и не знает, как пишется «килограмм» – два «л» или два «м». Школьная литература надолго отбивает интерес к русской классике. Хотя «Анна Каренина» писалась не для прыщавых подростков, так же, как «Герой нашего времени» или «Тихий Дон».

– Ася! То, что у тебя рогов не предусмотрено, я давно понял. И про литературу мы ещё поговорим. Чем практика-то закончилась?

– Мне грозила катастрофа. Могли не засчитать практику и к защите диплома не допустить. Завуч спасла. Приходила на мои уроки… когда физрук был занят. Он просто порядок поддерживал. «Кто пикнет, – гаркал, – башку сверну!» А завуч не угрожала. В ней было нечто, заставляющее детей утихнуть и прислушаться. К концу практики, веришь ли, дети стали интересоваться материалом. Благодаря церберам, конечно. Физрук приглашал меня на рюмку чая в свою каптёрку. А завуч после урока переспрашивала: «Как ты говорила? Пятьюдесятистам коровам поставили клеймо?» «Пятистам», – поправляла я. Завуч поставила мне «отлично» за практику и рекомендовала никогда не приближаться к школе.

– А физрук?

– Оказался Прохиндеем – с большой буквы.

– Женатой сволочью? Поматросил и бросил?

– Нет, женился он позже, на моей подруге.

– А до того?

Костю интересовали факты, которые давно перестали волновать меня. Гораздо увлекательнее поговорить о том, что родной язык детям преподают личности безрогие. Виной тому традиция отправлять на филологические факультеты девочек, не обнаруживших явных талантов. Филология – это база культуры, всегда пригодится, иди в неё, доченька. Однако нельзя наотмашь казнить преподавателей. И в самой науке сплошь и рядом анахронизмы…

Я рассуждала, выплёскивала давно наболевшее, пока не увидела, что Костя, до того внимательно слушавший, отвлёкся, смотрит куда-то в угол. Я проследила за его взглядом. Димка Столов. Появился в зале и осматривает, что тебе Наполеон, поле брани. За что брани? За несвежие бутерброды, которые его повара из вчерашнего банкета соорудили? Осталась нарезка рыбная и мясная – вот вам, кушайте.

У Кости было лицо человека, у которого чешутся кулаки и он страстно желает, чтобы противник дал повод для драки. Столов встретился с Костей взглядом и лениво перевёл глаза – умело скрыл трусоватость: я с кем попало не связываюсь.

– Извини, – сказал Костя. – Этот павиан вызывает у меня желание обломать ему рога.

– Не бери в голову. Доблесть невеликая. Рога у Димы из папье-маше.

– А почему он каждый раз присасывается к тебе?

– Был влюблён в меня целую четверть.

– Четверть чего?

– Школьную четверть, два с лишним месяца. Ерунда, забудь. Я же была Брунгильдой и в нежном возрасте, редкий мужской взгляд не остановится на пампушке.

– Могу себе представить. Ася, у тебя есть парень?

– В каком смысле?

– В смысле жених, любовник, постоянный кавалер.

– Нет, в данный исторический отрезок у меня нет парня.

– Почему? – допытывался Костя. – Ты очень… аппетитная, – не сразу подобрал он слово, – девушка.

– Аппетитная, правильно. Потому и нет жениха – боюсь, что скушает. Ам-ам, и нет Аси Топорковой, только косточки валяются. Костя, мне нужно убегать. Мчусь к родителям, стирать им занавески. Ой, сколько не договорили! Книжки для рекламы, которые шеф-редактор дала… Не то что на любителя, а на любителя по крови родного, вроде жены или бабушки, которые смысла не понимают, но радуются – опубликовался наконец-то, родненький. Ты можешь поверить, что у нас нет достойных авторов? Следующий раз об этом поговорим, ладно? И ещё хочу обсудить с тобой построение передачи – блоки, рубрики…

После уборки у папы и мамы я снова приехала на радиостанцию. Вернее – в вестибюль нашего института, где помреж раздавала призы. Настя не пришла, и от её имени никто не попросил награды.

Поздно вечером позвонил Костя:

– Я в Интернете посмотрел про Брунгильду. Она же валькирия, точно? Скачал «Песнь о Нибелунгах». Ася! Это невозможно читать, засыпаешь на лету.

– Костя, девочка не пришла.

– Какая девочка?

– Настя, помнишь? У которой родители развелись, ты ещё диктовал ей, когда и куда за призом прийти. Мы время передачи безбожно перебрали.

– Да, было, – сказал Костя и замолчал.

– Я ей книжку хотела подарить, из своих любимых, а Настя не пришла.

– Спокойно! Не кисни. Может, девочка справилась, расставила приоритеты, послала кого надо подальше, пододвинула кого надо поближе. Тебе кто-нибудь помогал решить личные проблемы?

– Все помогали, то есть мешали. Нет, в итоге были правы… Костя, не знаю!

– Формулирую вопрос иначе. Когда ты рубила с плеча, переворачивала положение вещей и выступала в новом качестве, разве помнила о подсказках других людей?

– Костя? Ты про кого говоришь? Про меня? Да я в жизни ничего не рубила, не поворачивала и всегда следовала наставлениям родителей и бабушки.

– Аська! – Он впервые меня так назвал. – Ты – уникум. Как горы. С предлогом «на», я запомнил: на Алтае, но – в Альпах. Горы всегда вызывали желание их покорить, на них лезли и пёрли, профессионалы и любители. Оставляли мусор после стоянок, гибли в расщелинах. Но горы оставались горами – неосквернёнными.

– Костя? Скажи мне честно. Выпил?

– Немного. Ты бы знала! Мы сейчас за городом, кинотеатр в подвале монтируем одному… коммерсанту… бандюге… да леший их разберёт, не отличишь. Но задача интересная, чувак мои слова на этапе проектирования по-серьёзному воспринял. Студия – сказка, изоляция – супер, вентиляция – последний писк, даже я не знал о таких технологиях. Но! Рог им в задницу!

– Костя!

– Извини! Аппаратура, значит, супер! Но инструкции на японском! Даже не на английском. Ты в иероглифах, случайно, не сечёшь? Жаль. Мы здесь в лучшем варианте сутки проваландаемся. И не исключено, что спалим эту хрень, за которую в жизнь не расплатиться.

– Костя!

– Мне нравится, когда ты произносишь моё имя. Раньше не любил, отдавало скелетом. Ко-сс… как кости. Ты в курсе, что все скелеты в школах и музеях были не пластиковыми, а натуральными? Раньше, когда мы учились. Сейчас – не знаю. Бесхозный труп долго варили, по частям, сливали бульон с ошмётками мяса, снова варили, вытаскивали, просушивали, собирали с помощью проволочек, закрепляли на подставке и отправляли в школу, в кабинет биологии. Только вообрази: детям – варёные останки.

– Костя! – умоляюще произнесла я.

– Да, всё нормально, путём. Извини! Куда суешь, куда? Дырка третья справа! Асенька, это я не тебе. У нас тут запуск космического корабля без чертежей. Нет, чертежи-то есть: архитектурный, конструкторский, электрика, вентиляция. Но никто не подумал свести их воедино. Наша традиция: дырок насверлить, пусть разбираются. Не то что магазин «Икея» – их мебель соберёт и даун. Гениально и тошно. Стой! Убери резак! Что ты режешь? Ваня! Я предупредил: оставлять хвосты, под яйца не кромсать… Ася? – испуганно. – Ты на линии?

– Да, Костя, я на линии. Не ругайся, пожалуйста!

– Ага! Сейчас я им культурно скажу. Дорогие мои шаромыжники! Если кто-нибудь из вас без моего ведома хоть миллиметр отрежет, я сделаю из него шантрапу. Со всеми вытекающими последствиями: с хирургическим наложением швов на промежность и с последующей бездетностью. Поняли? Отлично. Ася, я благородно выражался?

– Более чем, – засмеялась я. – Ты ужасно смешной, когда пьяный. – И тут же попросила: – Но ты не пей!

– Уже нечего. Если только из хозяйского бара стырить.

– Костя!

– Асенька?

– Мне кажется, тебе нужно поспать, потом принять душ, когда проснёшься, выпить крепкого кофе…

– Говоришь, как моя бывшая жена. Она всегда знала, что мне следует делать, где бабки зашибать. Минутку, уйду, чтобы ребята не подслушивали. Смотрите мне!

– Ты был женат? – поразилась я.

– А то! Если бы я не был женат, то сейчас в столице нашей Родины кувыркался. Сбежал и не раскаиваюсь. Тебя, например, встретил…

– И дети? У вас есть дети?

– Бог миловал. Помнишь, ты после первого эфира вышла… голос ещё вибрирует. И спрашиваешь меня: «Бог миловал?»

На самом деле я не религиозна, да и бабушка тоже. Но у неё есть присказка: «Бог миловал». Если беда обходит стороной, бабушка вспоминает бога. По гололедице дошла до дома и не упала, удалось купить хорошее и недорогое мясо, слесарь неожиданно быстро починил унитаз – все «бог миловал». Хотя, кажется, правильная формулировка – «бог помиловал».

– Не упоминай имя Господа всуе, – посоветовала я Косте.

Это было так же бесполезно, как подобная рекомендация бабушке.

Костя не слышал меня и говорил, словно озвучивал поток сознания. Пьяного сознания.

– Бог – ерунда. Богини – да! Их не осталось, ты случайно выжила…

Следовало прекращать эти алкогольные глупости. Костя первый о них пожалеет.

– Костя, давай заканчивать разговор, пожалуйста!

– Когда ты произносишь «пожалуйста»… такая интонация… хочется отдать последнюю рубаху или разодрать её на груди.

– До свидания!

– Спокойной ночи, богиня!

Какая из меня богиня? Наговорил спьяну сорок бочек арестантов. Комната моя невелика, от окна до двери четыре шага. Ходить взад-вперёд – только разворачиваться. Я схватила с полки книгу Мокиенко «Образы русской речи» – кажется, тут читала про «сорок бочек арестантов». Не могли в прошлых веках русские люди соединить бочки и арестантов. Они мыслили конкретно. В огороде бузина, а в Киеве дядька – это конкретно, без иносказаний.

И Костя без намёка на иносказание – «богиня»! Хотя я простая толстая девушка.

Подвыпившего Костю тянет на гиперболы. А Прохиндей в состоянии алкогольного перебора жаловался на происки тренеров, чиновников от спорта, сокомандников – всех тех, кто не позволил ему взойти на олимпийский пьедестал. Хотя какие происки в лёгкой атлетике? Прибежал первым – и чемпион.

Нашла! «Арестант» – в севернорусских говорах – «мелкая сушёная рыба». «Сорок бочек арестантов» – это небылицы о якобы огромном улове. Но в наше время значение, похоже, поменялось. «Наговорить сорок бочек арестантов», как мне кажется, – это не просто приврать, а нести откровенную чушь, котлеты с зонтиками смешать.

Или я чего-то не понимаю? Понимать не хочу?

Не успела ответить на внутренние вопросы, как снова позвонил Костя:

– Я забыл спросить, из-за чего звонил.

– У меня спросить, почему мне звонишь? – рассмеялась я.

– Да нет, хотел узнать, сколько тому ребёнку на операцию требуется?

– Тридцать тысяч долларов, – быстро ответила я. – Две с половиной уже есть.

– Понял, попробую отжать из хозяина этого дворца. Он вроде мужик неплохой.

Понедельник, десятое ноября 2008 года

– Все, кто связан с космосом, говорят не «с бо́рта корабля», а «с борта́», водители автотранспорта литературное «шофёры» заменили на «шофера́».

Костя делает кислое, плачущее лицо, потом резко улыбается, растягивая рот до ушей. Всё это означает, что я говорю академически уныло, надо прибавить огонька и задора.

Киваю и после глубокого вздоха продолжаю с интонацией, с которой открывают тайны:

– Ребята! Мне кажется, космонавты и водители, лесорубы и полярники хотят, изменяя окончания слов или ударение, очертить свой профессиональный круг, зону избранных. У каждого из вас наверняка в школе есть свои словечки, которые будут не понятны новичкам, тем, кто только пришёл в ваш класс. Вдумайтесь! Это же удивительно! Люди – с помощью языка, переделывая слова, – устанавливают границы. Кто говорит «с борта́» – это наш, из Центра управления полётами. А кто произносит «с бо́рта космического корабля» – чужак. Но тут и ловушка!

Костя «бьёт по баскетбольному мячу» – «Гаси эмоции, спокойнее!»

Мне обидно, но верю, покоряюсь, сдерживаю восторг. Он, восторг, связан с давней потребностью рассказать о языкознании так, как понимаю и чувствую. Отбросить вечный страх – не прочитала в учебнике, в научной статье – значит, права не имею говорить. Твои домыслы не подкреплены авторитетами – держи их при себе. Нашлась учёная! Но радио – микрофон в крохотной студии, звонки детей – для меня это растущая вера в собственную полезность.

– Как полагаете, в чём же ловушка? – спрашиваю детей. – Я не прошу отвечать тут же. Подумайте до следующей передачи «Словарик», которая, как обычно, выйдет в эфир в шестнадцать часов. А теперь вопрос, заданный в начале передачи. Правильно ли сказать: «Бо́льшая половина урожая собрана»? – Слово «бо́льшая» выделяю голосом. – Здравствуйте, как вас зовут?..

Таня Егорова дозвонилась пятой и, как всегда, ответила правильно, явно читая по бумажке:

– Распространённые выражения «бо́льшая половина» и «меньшая половина» являются неправильными. Половина не может быть ни больше, ни меньше, потому что части равны.

– Молодец! Ты получаешь приз…

Таня Егорова в моём виртуальном классе отличница. Всего ребят, которые звонят регулярно, не больше двух десятков. Меня поначалу пугало, когда звонили одни и те же. Никто не будет выпускать в эфир передачу для двадцати детей. Но Костя успокоил: по подсчётам меня слушает больше трёхсот тысяч человек – это хороший показатель для области. И на всех передачах, принимающих звонки, есть свои активисты. Не говоря уж о Сталине. Так редакторы и ведущие зовут сумасшедшего или хулигана, который прорывается в эфир регулярно. Проявляет удивительную ловкость: звонит с разных телефонов (номера на определителе отличаются), меняет голос, называется новыми именами, толково, по теме передачи предварительно формулирует вопрос или мнение. Но, дорвавшись до эфира, вопит: «При Сталине был порядок! А сейчас бардак!» Сумасшедший Сталин – враг номер один продюсера Семёна Викторовича. Милиция не соглашается найти радиотеррориста, потому что состав преступления трудно подобрать. А звукооператоры соревнуются, кто быстрей вырубит злодея. Раньше рекордом было щёлкнуть тумблером после «При Сталине…», а сейчас удаётся: «При Ста…» Ведущие при этом выражают сожаление, мол, звонок сорвался, принимаем следующий. Сталин однажды позвонил и на мою передачу, но детский голос трудно подделать. Костя, подав мне знак: «Говори, не останавливайся!» – что-то энергично объяснил хулигану. Как автогеном отрезало.

Мы сидим в «Столовке». Поедая пирожные, я хнычу, что передача сегодня неудачная: Костя только и размахивал руками, то подстёгивая меня, то тормозя.

– Мешал тебе? – напрягается Костя.

– Напротив, очень помогал. Просто я неисправимая, никогда не научусь работать в эфире…

– Да у тебя отлично получается! Это я слишком увлекаюсь дирижированием.

Нашу милую перепалку в стиле: «я виноват – нет, я не права» прервал Дима Столов. Подошёл, наклонился, чмокнул меня в щёку, по-хозяйски потрепал по голове и двинулся дальше по своим владениям. Ни дать ни взять – Арчибальд Арчибальдович из «Мастера и Маргариты». Вряд ли Столов читал Булгакова. Но надо же, копирует один в один.

Костя побледнел от злости.

– Давай переместимся в другую кафешку? – предложил он. – Что мы зациклились на «Столовке»? Ходит тут, – Костя проводил Диму недобрым взглядом, – павлин рогатый…

Я представила животное с павлиньим хвостом и ветвистыми рогами, рассмеялась. Или мне была приятна реакция Кости на фамильярность Столова, поэтому веселилась?

– Поехали ко мне обедать, – в свою очередь предложила я.

– Ещё обедать? – вырвалось у Кости удивление.

Конечно, после четырёх пирожных (Костя только бутерброд съел) трудно представить, что я способна поглотить ещё и полноценный обед. Вполне способна. Более того, после каждой передачи я объедаюсь бабушкиной стряпнёй. Потом заваливаюсь спать, встаю, ужинаю и ночью сижу над книгами, готовлюсь к следующим эфирам. Благо рано утром мне не вставать.

– Ася, ты чего покраснела?

– Здесь душно.

– Рванули?

– Ко мне?

– Ты же пригласила.

– Но только…

– Черепашьим ходом.

По дороге Костя рассказал мне, что коммерсант, у которого он монтировал кинотеатр в подвале, согласился отвалить семь тысяч баксов на операцию ребёнку. Я очень обрадовалась, а потом заподозрила, что и сам Костя участвует в пожертвовании. Прямо спросила: сколько из семи твои? Костя ответил честно – две тысячи, гонорар за работу. И выразился в том смысле, что если я прошу деньги у столовского павлина, то и от него, Кости, должна принять.

Бабушка, когда я их познакомила, спросила Костю:

– Вы фасольку любите?

– А кто это? – растерялся Костя.

– Суп с фасолью, – пояснила я.

– Асенька любит с жирной грудинкой, с лучком обжаренным, – доносила бабушка.

– Я тоже, – мямлил Костя, – с жирной… грудинкой.

– Мойте руки, я накрываю, – поспешила на кухню бабушка.

В ванной, когда мы по очереди мыли и вытирали руки, я быстро рассказала Косте, что бабушка пережила ленинградскую блокаду. Два её братика умерли от голода, прабабушке удалось спасти только маленькую дочь, вырваться на вторую блокадную зиму в деревню. И на всю оставшуюся жизнь у прабабушки закрепился страх голода и желание кормить, кормить, кормить. Этот страх привился и моей бабушке. Для неё преступление – выбросить хлеб, даже чёрствый. Моя мама однажды выкинула в мусорное ведро заплесневелую горбушку, бабуля подняла крик и обозвала маму фашисткой.

– А как утилизируется старый хлеб? – спросил Костя.

– Из него делаются сухарики в духовке. Я всю жизнь, как семечки, трескаю сухарики.

– Логично. Сейчас их стали продавать в пакетиках.

Фасолевый суп Костя ел мужественно и нахваливал. Но когда бабуля предложила добавку, поспешно воскликнул:

– Нет! – Сбавил тон: – Спасибо, было очень вкусно. А, а, а… что, ещё одно блюдо?

– Конечно, – радостно подтвердила бабуля. – Зразы, внутри яйцо с лучком, подливка грибная.

– Мне одну! – быстро попросила я.

– Мне тоже, – подхватил Костя. А когда увидел громадную, в полтарелки зразину, невольно воскликнул: – Мать честная! В том смысле… что выглядит очень аппетитно.

Шумно вздохнул, набираясь сил, занёс над тарелкой вилку.

– Может, осадить? – спросила бабуля.

– Что? – поднял голову Костя.

– Муж мой перед первым, вторым и третьим, чтобы осадить, по рюмке выпивал.

– Осадить – это мысль, – улыбнулся Костя.

Выпив водки, Костя расправился со вторым блюдом почти без усилий. Осадив зразину второй рюмкой, втолкнул в себя расстегай и запил клюквенным морсом.

Когда мы с Костей пришли в мою комнату, он рухнул на тахту со словами:

– Пищевой удар. Ася, две рюмки водки для меня – тьфу. Но такой пищевой удар! Осоловел.

Костя повернулся и нажал кнопку на приёмнике. Полилась классическая музыка.

– «Радио Орфей» слушаешь? – заплетающимся языком спросил он. – Уважаю, классная станция.

И через секунду отключился, уснул. Сначала сидел ровно, а потом свалился на бок. Костю можно понять, у меня тоже глаза слипались. Подложила Косте под голову подушку, вторую взяла себе – на другую сторону тахты.

Мы спали как сиамские близнецы, игрой природы соединённые ниже позвоночника. Торс и ноги личные, а попы срослись.

Мне снился восхитительный сон, музыкальный и чувственный. Было приятно и хорошо: лёгкая, как пёрышко, я летала на музыкальных волнах, не удивляясь тому, что на них можно парить не душой, а телом, что каждая моя клеточка поёт, приближаясь к заветному финалу. И всё-таки я услышала посторонние звуки, настойчивое: «Открой глаза!» Голоса моих родителей и бабушки: «Открой глаза! Он же прохиндей!» – такие призывы я часто слышала от них в пору моего несчастного романа.

Я послушная девочка. Я открыла глаза. И ничего не увидела. И продолжала сладострастно постанывать, уже сообразив, что Костя меня целует.

Мы лежали нормально – вдоль тахты. Когда Костя меня растянул, не помню. Я у стенки, он – с краю. Целует, обнимает, я отвечаю вполне активно.

– Что ты делаешь? – умно спросила я.

– Я тебя люблю, Асенька! Очень хочу тебя любить.

Это не вызывало сомнения. Орудие любви твёрдо упиралось мне в живот. Хорошо, мы в одежде, не успел раздеть.

– Зачем? – глупо спросила я.

Костя простонал и попытался снова меня поцеловать, я увернула голову.

– Но ведь тебе хорошо, я же видел, – прошептал мне Костя в ухо.

И ухо едва не сорвалось с черепа – так ему приятно и щекотно. Рвалось покинуть мою голову и навсегда поселиться на Костиных губах.

– Я спала, ты воспользовался. Это нечестно.

Более всего хотелось стянуть с себя юбку, колготки, трусы и… Желания дразнить его, Костю, распалять, набивать себе цену не было. Куда уж больше распалять, и цена моя, известно, невелика. Хотя Прохиндей в своё время говорил: «Ты мне не сразу дала, помурыжила. Зато девочкой досталась». То «дала… девочкой» выглядело как упражнения гимнаста на живом бревне, которое изо всех сил сдерживает боль и страшится показать разочарование. Мы, брёвна, тоже чувства имеем. Правда, о реальных возможностях услады не подозреваем, как сейчас с Костей. Только в книгах читаем.

Во мне заложена устаревшая генетическая программа, не эволюционировавшая по ходу изменений в общественной этике. Проще всего, хотя и примитивно, назвать программу «женской гордостью». Плюс воспитание, которое генетические дефекты только развило. Не могу, хоть убейте, раз – и ноги раскинула! Без любви, без страсти душевной, без мечты и её воплощения, без надежды и будущего, без фантазии и полёта. Один раз попробовала, хватит. Не желаю бревном выступать.

Все эти мысли: о Прохиндее, бревне, генетической программе, последствиях воспитания и др. – не тянулись, не заняли время, которое требуется для чтения двух абзацев. Мне-то и в здравом уме требуется напрячься, чтобы внятно произнести: «программа, не эволюционировавшая по ходу изменений в общественной этике», а чего уж тут, на пике эмоций требовать. Мысли промелькнули секундно, как вспышки, маячки из прошлого, якорьки и воспоминания о болезненных уколах. Ровно столько, сколько звучали мои слова, которые повторила:

– Это нечестно, Костя!

– Почему? Разве я тебя обидел?

– Да.

– Чем, Асенька?

И тут мне вспомнилось, что со сна у людей дурно пахнет изо рта. От Кости ничем гадким не веяло. А от меня? Бабушка, телесериалы глядя, комментировала: «Целует её спросонья, фу! У неё ж как лошади во рту переночевали».

Поэтому я говорила, почти не размыкая губы:

– Потому что ты знаешь, как я от тебя завишу, что я ноль без палочки… без тебя. Расплаты желаешь?

Другая палочка, упиравшаяся мне в живот, медленно теряла напор.

– Что ты несёшь? – пробормотал Костя. – Как ты могла подумать?

– Как ты поступаешь, так я и думаю.

– Ася! Ты мне нравишься. Очень. Сильно. Давно. Какая, к чёрту, расплата? Неужели ты думаешь, что я могу с тебя… или вообще с кого-то натурой брать?

– Думаю. Разве не было? С какими-нибудь безголосыми певичками?

Откуда взялось это ревнивое прозрение, не ведаю. Но Костя резко сбросил ноги на пол, сел, ладонями обхватил голову и пробормотал:

– Ты – совершенно другое.

Мне потребовалось выполнить серию несимпатичных движений: сползти, вихляя задом, к краю тахты – чтобы обогнуть Костю и встать.

Одёрнув юбку и кофту, я застыла перед Костей. Только хотела сказать, что прощаю, но больше подобное не должно…

– Ася? – Он поднял глаза. – Я тебе противен?

– Что ты! Костенька, у меня сейчас друга ближе тебя нет… Да и никогда не было.

– Только как друг?

– Ага.

– Детский сад, школа средняя! – Костя вскочил и бессильно потряс кулаками. – Я тебе не придурок, которого дружбой кормят! Если ко мне ничего не испытываешь, то хотя бы скажи, почему. Что во мне не устраивает?

Разве я могла правду о внешнем несоответствии сказать? Под пытками не призналась бы Косте, который выше не вырастет и массу тела не наберёт, что мы не подходим друг другу визуально. Это и была пытка.

– Ася? Ты мучаешься, вижу. В чём дело?

– У нас разные интересы, – только и смогла выдавить я.

Тут, на моё счастье или беду, постучала в дверь бабушка:

– Детки, вы проснулись? А я оладушек испекла, покушайте горяченьких.

Костя рывком распахнул дверь и шагнул за порог, заставив бабушку отступить.

– Вера Петровна, – быстро проговорил Костя, – огромное спасибо за угощение! – Захватил бабушкину руку и прижал к губам. – Вы потрясающий кулинар. Такие фасольки и зразы! Никогда не забуду.

И через мгновение уже был в прихожей. Скинул тапочки, натянул свои ботинки с высокой шнуровкой, сорвал куртку с вешалки, одного взгляда потребовалось Косте, чтобы понять, как открываются наши запоры.