Текст книги "Черная хроника Арды"

Автор книги: Наталья Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Тебе дан великий дар, и грех губить его. Говорят, раз в тысячу лет рождаются такие люди. Видно, ты избран судьбой.

– Если бы я знал, что делать с этим даром...

– Помнишь ли – "Зов, что заставляет покинуть край счастливый, это – моя дорога. Я разменял золото бездумного счастья на черствый, но живой хлеб страданий. Горько мое вино, но я пью его, ибо в нем – свершенье. Хочешь – возьми мой хлеб, испей из чаши моей – я жду. Боль приноси свою – я возьму ее, дав взамен знание и мудрость."

– Темны эти слова...

– Разве не темны твои сны? Ты хочешь знать их значение?

– Нет... Я не хочу больше этого видеть, не хочу! Отшельник встал, прямой и строгий, и поднял свой посох.

– Вон отсюда... трус... будь ты проклят!

* * *

"Я должен измениться. Перестать быть собой. Мудрые говорят – не желай себе смерти, ибо жизнь не повторится. Лучше уж умереть, чем это..."

Он помнил сказание: "Глядящий в глаза белого тигра, седого, древнего, бессмертного тигра – изменится. Познавший суть свою – изменится. Познание – убийца покоя, похититель счастья для имеющего жалость. Хочешь мудрости – иди, но оставь покой. Хочешь покоя – убей свою жалость, умри." Это был первый выбор. Он не хотел умирать – но и жить т а к больше не хотел.

Глаза зверя – светло-зеленые, затягивающие. Воля – где? Он не видел ничего, он шел, держась рукой за теплую короткую шерсть. Тело зверя – мускулистое, упругое, струится, словно растворяясь. Где я? Что там? Я это видел когда-то... Что это?

Зверь несется гигантскими прыжками, почти не касаясь земли. Туман скрывает его тело – призрачное, как и он, и глаза его – как болотные огни... Человек сидит, изо всех сил держась за жесткую холку...

* * *

"Я его видел... Он был другой – моложе, сильнее... Если это он – то я знаю, кто это..."

– Приветствую тебя, Идущий к Закату, – неуверенно, еще сомневаясь.

– Привет тебе, приехавший на Белом Звере...

– Я тебя откуда-то знаю. Я тебя видел? Но ты был так давно. Ты мудр – так говорят. Объясни!

– Что?

– Объясни мне меня.

– Что с тобой?

– Я вижу. Не знаю, не понимаю – что? Если понимаю – то не могу сказать другим, ибо тогда должен судить, а я не в силах...

– Ты всегда видишь? Как это бывает?

– Иногда, теперь очень часто. Словно как слышишь – надо затыкать уши. Но как закрыть душу?

– Ты этого хочешь?

– Не знаю... Теперь – не знаю.

– Сейчас ты можешь видеть? Смотри на меня – что ты видишь? Говори. И он заговорил. И не выдержал Черный Повелитель. – Замолчи! Замолчи! – крикнул он, закрывая лицо руками. – Все правда. все так было... Иди за мной.

Листы книги были потрепанными и ломкими.

– Читай. Здесь все поймешь – все, что ты видел. Я буду ждать.

* * *

– Ты хочешь, чтобы я отнял твой дар?

– Нет. Теперь – нет.

– Чего же ты желаешь? Говори – все будет как ты выберешь. Ведь ты можешь видеть грядущее – загляни. Реши.

– Не хочу. Мне это не нужно, я выбрал. Нужно ли мне говорить, что я избрал, Повелитель?

– Нет. Благодарю тебя. Только знай... впрочем, ты уже это сам знаешь. Тяжело знать – предвидеть – и не сметь сказать.

– Да. Я не смогу ничего изменить сам... Молчание.

– Нет. Иначе это будет та же проклятая предопределенность.

– Но зачем тогда мой дар!

– Тот, кто стоит на развилке, спросит – туда ли я иду? Знающий скажет – да или нет. Но не скажет – почему. И не скажет – как дойти, иначе нет смысла дороге.

– Я отвечу, Повелитель.

* * *

"Сталь кольца – оковы на устах моих, на сердце моем. Я знаю. Я вижу. Я молчу. Я не смею менять – предопределенность и зло, что я призову на головы других. Я не смею судить. Не судья, а слуга... Сталь кольца – как печать, как клеймо, как судьба... Лунный камень и ночь, и молчанье пути, я не смею, я смею... Молчать – и идти..."

(Девятый Назгул)

Звали ее Исилхэрин, и была она в родстве с королевским домом Нуменора. Когда шла она – спокойная и отрешенная – в своем темно-вишневом бархатном платье, расшитом по плечам черным стеклярусом, все говорили: "Вот идет Исилхэрин прекрасная, холодная как осенняя луна." Многие искали руки Исилхэрин белолицей, Исилхэрин черноволосой, красавицы с темно -синими глазами, но спокойно отвергала всех она, не объясняя на то причин.

Лишь одного мимолетного взгляда хватило им, чтобы искать друг друга потом всю жизнь. Почему они не остановились, не заговорили тогда? Лишь несколько минут спустя поняли они, что эта короткая встреча – их судьба. Но оба уже затерялись в толпе.

Через семь лет, вернувшись из Средиземья, он увидел ее на пристани, и, не раздумывая, подошел к ней, едва сойдя с корабля. И, не говоря ни слова, шли они рядом по улицам белой гавани. Наконец, остановились они у заросшей плющом ограды дома, и спросил он:

– Госпожа моя, я не знаю вашего имени, но мне кажется, что я давным-давно знаю вас. Скажите, могу ли я просить вашей руки?

– Господин мой, только вас мыслю я своим супругом. Но, боюсь, нам не быть вместе. Я скажу вам все, хотя это может стоить мне жизни. Выслушайте меня.

– Я приму все, что бы вы не сказали, ибо воистину наша встреча дарована Валар.

Она странно улыбнулась в ответ.

– Войдемте, господин мой.

– Я доверюсь вам, хотя вы, возможно, возненавидите меня. Уже давно наша семья не верит в мощь и милость Валар. Я не знаю, откуда идут предания о творении Арды в нашем роду, но они не похожи на те, что поведаны нам Элдар. Мы почитаем Древнюю Тьму, ибо она старше Света, и силы ее – древнее Арды. Древнее Айнур и самого Эру. Мы не отвергаем Валар, но не они главные в этом мире. Мы равно чтим Свет и Тьму, но Тьму мы ставим выше.

Она вздохнула.

– Вот и все. Вы возненавидите меня – пусть. Вы можете, если захотите, выдать меня – пусть. Я полагаюсь на вашу совесть. Другого судьи, кроме вас, я не приму. Я в ваших руках. Решайте.

Он сидел, низко опустив голову. Затем тихо заговорил:

– Мне трудно понять вас – слишком все это непривычно и неожиданно. Тяжело мне. Но знайте – никогда я не предам вас. Это мое слово.

Непростой и нескорой была их любовь. Много раз покидал он Нуменор и, возвращаясь из смертных земель, становился он все суровее и задумчивее, и, хотя по счету нуменорских лет был он еще молод, седина уже начала пробиваться в его черных волосах, и все больше боевых шрамов было на теле его.

– Я становлюсь другим. Словно Забытые земли меняют меня, и нет мне больше радости здесь. Мне кажется, я перестаю быть воином. Или я стал трусом? Не могу убивать их. Дикари, жестокие, злобные... А мне жаль их. Как же не понять – не мечом и огнем... Да и почему, кто дал мне это право – судить? Не понимаю... Почему – низшие? Темные – да, грубые. Но разве мы не были такими в свое время? И убивать их – за это? Именем Валар? Обращать их в рабов?

Он закашлялся.

– Нет, госпожа моя. Вы можете услышать обо мне много нелестного. Что я и трус, и не подчиняюсь приказам, и не уважаю Великих... Верьте или не верьте – это ваше дело. Но убийцей я больше не стану. Я видел людей Харада. Они ровня нам, нуменорцам, хотя и не Валар их вели. Наверное, я начинаю верить Тьме...

И еще восемь лет прошло – а он не возвращался. И вести были всякие – что он убит, что он в плену или, еще хуже, сбежал к врагам.

Но он опять появился – ночью постучался в дверь ее дома. Он был теперь совсем седым, и уродливый шрам пересекал его лицо через лоб и левую скулу. И впервые Исилхэрин потеряла самообладание и плакала у него на груди. Когда утром расставались они, она заметила странный перстень на его руке – похоже, что был он из стали, с очень темным камнем. Она ничего не спросила, но, перехватив ее взгляд, он странно посмотрел на нее и грустно улыбнулся.

Утром он уехал, а через неделю Исилхэрин взошла на корабль, что плыл на восток, и в руке держала она ветку омелы. Такой он увидел ее в гавани куда, повинуясь неясному зову, пришел он этим утром. И все смотрели на прекрасную Исилхэрин, которую словно минули эти пятнадцать лет – она была по-прежнему свежей и юной.

Однажды они шли по главной площади и ее привлекло странное оживление у дверей высокого храма.

– Что это? – спросила она.

Он угрюмо молчал. А затем сказал – резко и хрипло:

– Жертвоприношение. Всесожжение во славу Валар. Уйди.

Исилхэрин застыла от ужаса. Эти слухи доходили до нее, но она не верила.

– Их – живыми? – выдохнула она.

– Да. Но я помогу им...

Он накрыл кольцо рукой, и она увидела, как побледнело и покрылось потом его лицо. И те двое, что были прикованы к столбу – спина к спине, вдруг повисли на цепях.

– Все. Они мертвы. Им не будет больно. Идем отсюда.

И вновь была война. И сердце Исилхэрин болело от недоброго предчувствия. А потом она узнала, что он схвачен и под судом, потому что не дал перебить людей в небольшом харадском городке, взятом после двухдневной осады. Разъяренные сопротивлением солдаты ворвались, убивая всех на своем пути. Слов они не слушали. Тогда он дрался против своих, а потом, когда понял, что это безнадежно – все говорили об этом по-разному – он выкрикнул какое-то жутко звучащее заклятье, и три черных тени пролетели над пожарищем, и нуменорцы в ужасе отступили, бежали от пылающих развалин. Его, израненного и жестоко избитого приволокли в крепость и бросили в гарнизонную тюрьму. Обвинения были тяжелые – измена и ересь. Но прежде, чем был произнесен приговор, в суд вошла Исилхэрин и сказала:

– Вина на мне. Это я – служительница Тьмы. Я околдовала его. Он невиновен.

И теперь они стояли у столба – спина к спине, и их руки были скованы вместе – ее руки с его руками, и одна цепь притягивала их к столбу. И стиснув зубы, он изо всех сил молил – пусть она умрет. Пусть умрет сейчас, быстро, без боли. Он понимал, что если так будет, силы кольца не хватит, чтобы убить его. Он слишком был измучен, чтобы заставить кольцо убить их обоих.

"Пусть умрет. Пусть умрет быстро", – билось у него в сердце.

И когда ее мертвая голова запрокинулась ему на плечо, он облегченно вздохнул. За себя он не боялся.

Ему было дано видеть то, что не дано другим, и потому он увидел перед собой фигуру в черном плаще с обнаженным мечом. Он понял – не раз ему приходилось из милости добивать смертельно раненных. И с улыбкой принял он удар ледяного клинка в сердце.

– Госпожа моя, далек твой путь, но я найду тебя. Ночь ведет тебя, Тьма ведет меня, но рядом наши дороги. Я найду тебя, я найду тебя...

ПЕСНЬ ДЕВЯТИ

Под ущербной луной мчались десять теней над серебристыми туманами и сухим ковылем степей – на юго-запад. Слабыми звездами тихо мерцали их короны и шлемы, мечи и шпоры. Те, кто видел их в этот глухой час, сочли их лишь ночными облаками, хотя странно было, что неслись они навстречу ветру.

Словно огненное око виделось им сверху жерло Ородруина, полное крови Арды, и туда – резко вниз – устремились десять теней. Плащи их отлетели назад, словно крылья камнем падающих на добычу охотничьих беркутов. Черный нуменорец – первый в летучей кавалькаде – быстро спешился и подал руку Властелину, помогая ему сойти с коня, ибо был тот еще очень слаб.

Он стоял у развалин поющего замка и, казалось, слышал хаос обрушившихся звуков, режущих слух, словно предсмертный хрип, рвущийся из разорванного горла. Здесь были обломки его замысла, его памяти, его боли и скорби, его воли и решимости. Память. Она не погибла, она навеки была в нем. Он обернулся, и Девять увидели слезы в его глазах, и непонятно было – капли светятся от скорбного взгляда ущербной луны или от сияния, исходящего из его светлых глаз? Пророк улыбался – он один знал, что сейчас должно произойти, и Властелин улыбнулся ему в ответ, но грустной была улыбка на его измученном лице.

Он обернулся к луне, и поднял руки. И Девять, сами не понимая, почему, соединили свои руки с кольцами в одном пожатии, объединяя их силу. И Музыка встала перед их глазами, и сердце вело ритм ее. Черные поющие стены, чернее ночной тьмы, еще зыбкие и неопределенные, встали перед ними, и звезды светили сквозь них, и растворились в черноте и стала она светящейся. Пели звезды, пел туман, затянувший чашу гор, и огонь Ородруина оранжево-розовым пятном размывался в нем.

Казалось, Черная хроника Арды вставала перед ними черным замком,и Память и Скорбь, Воля и Боль сплетались воедино, расцветая в ночи ущербной луны, и Сердце давало им суть и определенность.

Он опустил руки, и все вдруг ощутили, как устали они. Он не обернулся к ним.

– В трудах моих вы все имеете часть, – дрогнувшим голосом сказал он, – Пусть каждый из вас по замыслу своему создаст Музыку, и да вплетется она в Песнь Темного Творения. А я буду слушать и дам Музыке вашей суть и плоть.

И выступил вперед Король Назгулов. Мрачной и глухой была музыка его, словно далекие и низкие голоса тянули скорбный плач, и лишь рваный, быстрый ритм бешеной скачки делал из похоронного плача, лишающего воли, песнь боя – далекого, но страшного и неизбежного. И поднялась высокая башня, черная как небытие, прекрасная как высокая скорбь. Башней Скорби назвали ее.

Медленно поднял голову Дух Востока. Музыка его полна была глубокого раздумья, и всеобъемлющая мудрость лилась из сердца его и вставала темно-синими переливчатыми стенами: от иссиня-черного до прозрачно-голубого; и легкие синие искры волнами пробегали по устремленным в небо шпилям. И башней Мысли назвали ее.

Словно молния с небес ринулась песнь Защитника, Духа Юга. Тверд был ее звенящий ритм, и несокрушимая сила воли звучала в ее быстрых низких мелодиях. И черные со стальным отливом стены взметнулись в звездное небо, и алмазным блеском сверкал шпиль острой грозной башни – башни Мужества.

Печаль и память о прошлом медленно пульсировали в чарующей песне Элвера. Надежда вела его мелодию, и тема ее была совсем не похожа на мелодию первых трех Назгулов; казалось, основная тема Саурона изменилась в ней до неузнаваемости, получив светлую окраску. И у всех, кто слышал его песнь, легче становилось на сердце, и светлые слезы надежды набегали на глаза. И призрачные стены были полупрозрачны, словно морион в перстне его, и вдруг поняли все, что не сейчас, а в далеком будущем обретет эта башня свою определенность, и всегда меняться ей, ибо нет конца надежде. И башней Надежды назвали ее.

Яростные крики боя, перекрывающие грохот штормового ветра, рев боевых рогов звучали в песне рыжеволосого воителя Этуру-Кханда. Упоение боем, радость сражения и стремление к победе гулко гремело в ней, и сердца Девяти радостно бились, словно в предвкушении долгожданной битвы. Тяжеловесные стены из красноватого гранита резко встали перед глазами Девяти, и улыбка промелькнула на бледных губах Властелина, и башней Воинов назвали красную башню.

Печальной и успокаивающей боль, полной жалости и доброты была песнь шестого. Чем-то похожа она была на мелодию юного Элвера, столь же успокаивающая и целящая. Зеленоватая спокойная башня медленно поднималась, опалесцируя, вспыхивая золотистыми искрами. И назвали ее башней Жалости.

Седьмой из Девяти, всадник Белого Тигра, прорицатель сложил вместе ладони и закрыл свои длинные узкие глаза. Странной, непонятной была его мелодия, непривычной и тревожной. Молочно-белые, полупрозрачные стены вставали замысловатым ажурным цветком, и никак нельзя было предугадать ни очередного хода стены, ни следующего фрагмента мелодии. Тревожное предчувствие и надежда, боль потаенного знания и решимость свершения – все смешалось в невообразимом, медленно -змеином танце мелодий и стен. И встала ажурная, причудливая беловато-мерцающая башня Предвиденья.

Король Назгулов вздрогнул – ему показалось, что вновь он слышит свою собственную мелодию. Но все же иной она была, песнь воина Совы. Ибо в ней была древняя память, дающая решимость и волю, память непреходящая, болящая живой раной. Черная башня встала, так похожая на башню Скорби, но алые искры вспыхивали на ее шпилях. И назвали ее башней Памяти.

Девятый, Еретик, медленно поднял руки к луне, и закрыл глаза. На его бледном лице едва заметно светилась улыбка, и слезы дрожали на острых черных ресницах. Все знали о чем думает он, и чье имя повторяет он сейчас. Тихо, едва слышно зазвучала песнь, полная щемящей тоски разлуки, надежды и боли, великой жертвенности и отречения. И всем казалось, что еще одна мелодия – едва слышная, идущая извне, струится, сливаясь с первой, и тонкой спиралью поднялась к ущербной луне башня из мерцающего халцедона, нежная и твердая, словно та любовь, что привела его на Темный Путь. И когда опустил он руки, на шпиле башни забилось черное знамя с серебряным знаком ущербной луны под короной. И башней Любви назвали ее.

И тогда обернулся Властелин к Девяти и сказал:

– Теперь слушайте Песнь Темного Творения, что создали вы. И зазвучала мелодия, вобравшая в себя замыслы всех их, и была она проткана глухим связующим ритмом Сердца, и девять башен обрели в этот миг свою суть.

И встала еще одна башня. Она возникла стремительно -словно рванувшееся в небо пламя; и такая боль вела Музыку, что Девятеро опустили глаза, не в силах смотреть: они только слушали. И медленно темнела башня, как остывает железо; и черной стала она, и в горькой скорбной гордости своей увенчана была она железной короной. И башней Тьмы назвали ее.

И вошли все Десять по длинной черной лестнице в Барад-Дур возрожденный, и в поющем зале возложил Властелин венец на свои седые волосы, и бледно-голубым пламенем вспыхнул прозрачный камень в тонком обруче – словно третий глаз, видящий то, что не дано другим.

Утро выдалось сырым и пасмурным. Холодный промозглый туман затопил все ложбины и впадины, и вершины деревьев на холмах выныривали из беловатой мути как драконьи гребни. Непонятно было, где кончается туман и начинается небо. Непонятно было каким будет день, разве что ближе к полудню солнце разгонит туман и небо немного прояснится. Хотя вряд ли будет светлый день. Этим летом погода хмурилась, и частые дожди совсем размыли и без того сырую в этих местах землю. Хорошо еще, что лесную почву покрывал плотный пружинящий слой хвои – не так мокро было спать и не так мокро идти. Гэндальф шел уже не первый день, хотя путь, вроде, был недалек. Было подозрительно спокойно – за все эти дни он не встретил ни одной живой души. Ему было страшновато, хотя вряд ли кто мог назвать его трусом – он единственный среди Мудрых отважился пойти сюда, в страшный и таинственный Дол-Гулдур. Элронд, Кирдан и Галадриэль оставались охранять свои владения, Саруман – глава Мудрых, ему нельзя; Радагаст – пользы от него мало, остальные двое пропали. Раньше, конечно, надо было разведать силы и укрытие Врага. Но кто знал, что он будет бить так точно и мощно – ведь его считали беспомощным без Кольца! Права Галадриэль, он и без Кольца скоро восстановит силы и станет неодолим. Да, ошибся Эонве. Надо было еще тогда схватить его. Может, его и пощадили бы – все-таки только Майя. Но уж вечное заточение получил бы точно. И был бы в Арде покой. Гэндальф вздохнул и побрел дальше, опираясь на магический посох. "Да, силен Враг. Всего тысячу лет как очухался – а уже нет Арнора, в Гондоре королевский род вымер, Эльфы почти все сбежали на запад, в Мории – Балрог... Вновь граница Света и Тьмы идет по горам, словно и не было взлета нуменорских королевств... Раньше, раньше надо было."

Туман немного рассеялся. С поросших клочьями мха ветвей капала вода и неприятно ползла за ворот. День разгорался и становилось тепло и душно. Вновь загудели занудные комары-кровососы, запахло прелью и гнилью. Темный ручей бежал по склону лесного холма, по слежавшимся прошлогодним листьям. Вода была чистой и прозрачной, но Гэндальф опасался пить здесь, в чародейском лесу у Дол-Гулдура. Из этого проклятого места струилась зараза страха и колдовской тьмы, затягивая весь Лес, нависая над Лориеном и протягивая цепкие пальцы за горы, к благословенным землям Высших людей и эльфов.

С голой вершины лесного холма – здесь был базальт, и рос лишь мелкий кустарник – он увидел жуткую башню. Черная, угрюмая, она возвышалась над лесными волнами совсем близко, и страх студнем дрожал вокруг нее в душном полуденном мареве. Она казалась живым существом, затаившемся на холме и следящим тяжелым плотоядным взглядом за добычей. Особенно это впечатление усилилось ночью, когда в окошке башни замерцал желтый огонек, словно кошачий глаз. Крылатая тень пронеслась над лесом и исчезла в башне. К утру Назгул улетел. Жуткие здесь, видно, задумывались дела. К кому, интересно, прилетал Назгул? К своему сообщнику или, все-таки, здесь сам Саурон Черный, Гортхауэр Жестокий?

Гэндальф очень тщательно подготовился к встрече. Он был одет как умбарский книжник – он видел их в южном Гондоре в дни перемирия. Сила Света была в его посохе, и он надеялся справиться с любым врагом.

Как ни странно, башня была пустой. Двери открыты, ни души. Но он все-таки чувствовал чье-то присутствие, хотя этот "кто-то" источал скорее не злобу, а любопытство. Гэндальф шел осторожно, готовый каждый момент вступить в бой. И когда сзади послышался мягкий тихий спокойный голос, он вздрогнул и схватился за меч.

– Добро пожаловать, почтенный!

Тот, кто приветствовал его, был безоружен. Совсем юный, очень высокий и тонкий, с огромными серо-зелеными глазами, он был одет во все черное. Плащ лежал, небрежно брошенный, на спинке тяжелого кресла, придвинутого к заваленному книгами столу. Оплывшие свечи в шандалах черненного серебра говорили о том, что он работал всю ночь.

Гэндальф кивнул в ответ на приветствие, разглядывая своего собеседника, похожего в лучах пробивающегося сквозь ячеистое окно в свинцовом переплете солнца на черный тростник. "Кто это? Назгул? Или сам Саурон? Он ведь может принимать любой облик, у него ведь нет плоти, человеческой как моя... Но отсюда тянется все Средиземское зло... Вряд ли это Назгул. Все -таки это Саурон, и он обрел образ. Вот я и разгадал тебя, Враг, хоть и приятен ныне твой облик."

– Приветствую и тебя... Саурон Великий, Властелин Колец! На лице юноши появилось странное выражение – не то растерянность, не то гримаса какая-то, и Гэндальф решил, что тот досадует, что его разгадали. Юноша издал горлом странный звук, вроде фырканья, и заговорил:

– И что же ты хочешь от меня, гость ...из Умбара?

"Поверил!" – возликовал Гэндальф. – Я пришел почтить тебя, и узнать, когда же ты, наконец, покончишь с этими подлыми нуменорцами, – изрек он.

– Я не желаю губить людей, ...гость.

– Но разве ты не хочешь покорить высших, слуг Валар?

– Если они не будут трогать низших, пусть верят во что хотят.

– Но...

– Но разве не хватит ломать комедию, Митрандир? -сказал черный. Гэндальф отскочил к стене и схватился за меч. – Успокойся. Я умею ценить храбрость противника. Ты отважен, Гэндальф. И не просто ради любопытства ты пришел ко мне, Саурону Черному, – он опять хмыкнул.

– Что ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтоб ты ушел! – отчаянно крикнул Гэндальф.

– Охотно. Мне надоело сидеть здесь, полно и других дел в Средиземье, – на его лице снова появилось странное выражение.

– Но ты ведь не условия мне ставить пришел. Вы слабы, Олорин. Вы терпите поражения везде. Ведь ты боишься.

– Тебя? – возмущенно сказал Гэндальф. – Ты, Враг, силен, но Валар, – начал было он проповедь, но осекся под насмешливым взглядом Врага. "Ведь верно. Он – хозяин положения." Это было позорно и досадно, но Гэндальф еще пытался делать хорошую мину при плохой игре.

– Конечно, Митрандир, ты думаешь, что я только и жажду гибели Запада. Зря. Мне нет дела до него. Я одного хочу -пусть каждый владеет своим.

– И, конечно, твое – это все Средиземье? – ехидно заметил Гэндальф.

– Не все. Пусть Высшие и эльфы живут где живут. Но пусть и люди, не избранные Валар, живут по своей воле. Если вы решитесь на эти условия – будет мир. Видишь, я сам предлагаю, хотя и хозяин положения.

Гэндальф задумался. Звучало заманчиво. Это было куда больше всех ожиданий. "Но это Враг! Он обманет... А может боится? Потому и идет на уступки... Ладно, примем условия. А там – увидим. Не соврет – что ж можно и низших на время оставить... А там, когда узнаем все о Враге получше, узнаем как его свалить – тогда и попробуем. Враг должен сгинуть... Но все же до чего хорош лицом Враг!"

– Хорошо, Саурон. Я принимаю твои условия. Итак – мир. Мы не нарушим нынешнюю границу. Я клянусь тебе в этом. Совет мне верит, и я говорю от его имени.

– Да будет так. В знак доброй воли я оставляю Дол Гулдур. Но – помни: стоит вам сделать хоть шаг – миру между нами конец. И еще, Гэндальф, – совсем другим голосом добавил Саурон. – Я хочу предостеречь тебя. Бойся Курумо. Не верь ему. Сейчас он с вами, но он предаст всех и вся. Помни это. Им движет страх и жестокость, и он жаждет власти. Если ты пойдешь с ним – берегись. Я не пощажу тебя! – И грозным был его голос. Гэндальф невольно попятился.

– Итак, я тоже клянусь хранить мир. Я сказал.

Гэндальф не стал задерживаться. Он был рад, что ушел невредимым. Да и если еще Враг не соврал, что вряд ли, то Высшие и Эльфы получат долгую мирную передышку. Он уже почти уходил, когда его вдруг одолели сомнения. Он обернулся и подозрительно спросил:

– А ты действительно ли Саурон?

– А кто же еще? – пожал плечами, отвернувшись, Враг. И, спускаясь по лестнице, Гэндальф услышал – или ему показалось – за спиной хихиканье.

КОЛЬЦО САРУМАНА

Имя – Курумо. Взлетающее на первом слоге, и спадающее к последнему. Тонкая радужная спираль. Три легких танцевальных шага. Нечто таинственное, завуалированное, куда более утонченное, чем Саруман. Курумо. Он с удовольствием перекатывал это словечко во рту, смакуя его как изысканное кушанье – розоватый сладкий лед с запахом розы, Курумо. Его губы вытягивались трепетно и чувственно, когда он произносил это имя, любимое имя. "Курумо",– произнес он, восхищенно, с томным наслаждением разглядывая себя в полированном зеркале -красивого холеного умудренного годами мужчину в белых одеждах из блестящей ткани, отражающей и до неузнаваемости меняющей цвета, так, что одеяние его казалось радужным. Он нравился себе. Ему нравилось в себе все – лицо, фигура, движения, голос. Пожалуй, он сравнил бы себя с бархатом или тонкой замшей. Ему нравилось, что он глава Совета, что он мудрее всех, и что все это признают. Он нравится себе таким -красивым, мудрым, Повелителем. Он был на вершине власти. Но -подспудно в его сердце шевелится страх. Курумо почти успокоился за свою судьбу. Он уверил себя в собственной безопасности и поверил этому. Он так хотел верить в это, что поверил. Поверил, что Намо не доберется до него здесь. Поверил, что Саурон бессилен. Поверил, что все беспрекословно ему верят и подчиняются, и восхищаются им. Поверил, что в силах создать Кольцо.

Он уже достаточно много знал о Сауроне и Кольцах – как из записей в хрониках Гондора, Арнора, Имладриса и Лориэна, так и от свидетелей и современников создания Колец. Многие эльфы Холлина еще оставались в Средиземье среди подданных Галадриэли и Кирдана, хотя ни один из них не был достаточно сведущ в высшей магии, чтобы точно рассказать, какие именно заклятья произносил Саурон. Эльфы ничто не забывают, но все ли из того, что они помнят – истинно? Все ли они запомнили верно? Все ли поняли? Курумо надеялся по рассказам эльфов вычислить, какие именно были заклятья. Казалось, ему это удалось. Ему так казалось. Затем – металл. Уже в этом – то Курумо разбирался – как-никак, ученик Ауле! Все сходилось на том, что Кольцо было сделано – любимого металла Курумо, металла царственного и красивого, металла корон и власти. Так считали и эльфы – те, что видели его на руке у Саурона. Так писал Исилдур. И Саруман думал, что именно золотым должно быть Кольцо Власти.

Куча книг, уйма пергаментов – и все о Кольце. Весь книжный покой Ортханка был завален ими. Но Курумо не собирался повторять Саурона. Он хотел свое Кольцо. Сильнее Кольца Врага. И суть и цель кольца должна быть иной. Однажды это Кольцо должно было быть сильнее. Курумо усмехнулся. Он помнил заклятье Кольца. Что ж, цели заклятья вполне подходили ему. Отлично. Хорошо, что эльфы запомнили заклятье, хотя, честно говоря, внутренне Курумо сомневался в том, верно ли они поняли его. Ведь на древнем языке Тьмы произносилось оно, от которого происходили все языки Арды. Могли и напутать. Курумо надеялся своим искусством и мудрости и мудростью дополнить то, что не поняли эльфы.

Он вновь перечитывал старинную хронику Холлина. Огонь неба? Чаша Ночи? Что ж, Огонь неба, огонь Эа будет побежден огнем не-Эа. Чаша Ночи... Будет Чаша дня, ибо свет гонит Ночь. Так Враг сделал Девять Колец, наверное, и одно он делал также. Правда, странным было одно – "закалено в огненной крови Арды". Кровь Арды... Огонь Арды? Огонь неодушевленного? Курумо заходил по чертогу, и факелы красили алым его лицо и одежду.

Крыса была почти слепа. Они и ее предки с незапамятных времен жила в подземных ходах, которые вырыли в теле Арды ненасытные существа. Она боялась и не любила света, но ей хотелось его иметь, ибо она инстинктивно чувствовала его ценность и силу. Потому она исподволь следила за светом, как за врагом и добычей. Уже давно ли она жила под Ортханком и питалась падалью, что сбрасывали в подземный коридор. Однажды она обнаружила новый ход, и осторожно вошла туда, нервно дергая длинным черным носом в поисках пищи. Это был новый ход, недавний. Опасный. В то же время там чувствовалось что-то свое, близкое. Она решилась и, бесшумно переступая, тенью побежала туда.

Низкий круглый зал с грубым угловатым куполообразным потолком. Темно – серые стены. Пол – гладкий, почти зеркальный, крысиные лапки скользили. Неудобно. Опасно. Посредине – высокий серый куб. Почти куб – в высоту меньше чем в длину и ширину. Шершавый зернистый. По одной линии с ним по обе стороны зала – два золотых светильника; плоские чаши на золотых ножках. Тяжелый сладковатый дурманящий запах. Опасно. Мрачно – красное пламя чадит, коптя потолок, и он становится тяжелее и ниже, и давил все сильнее. Крыса испугалась – не упал бы. Что на столе – она не видела. Над входом висела яркая золотая пластина в виде симметричного облака, из которого смотрел симметричный глаз, и под ним скрещивались две молнии. Над облаком простиралась десница. Пластина была неестественно блестящей для этого листа и на редкость плоской, какой-то ненастоящей. Неуютно. Крыса юркнула в знакомый левый ход. Справа ход был совсем темным и душным. Там что-то жило. Крысе не хотелось туда. Чужое. Страшно. Она трусцой перебежала в левый ход и затаилась. Не перепадет ли чего-нибудь? Ее черный нос подергивался.

Родной брат Арогласа, предводителя северных Дунедайн носил старинное имя Бериар. Он был скорее человеком книжным, чем воином, хотя сражаться он был горазд и мечем и копьем, пешим и конным. На севере мало читали – после разгрома Артедайна городов не осталось, книгохранилища сгорели и мало что уцелело. Да и интереса к старой мудрости мало кто проявлял. Главный было выжить. Дунедайн жили небольшими поселениями или в деревенских городищах, были бедны и темны в большинстве своем, и лишь воинственность да удачливость в бою и набегах могли выделить человека среди этого грубоватого измельчавшего народа. для которого память о былой славе уже стала почти сказкой. Бериар знал, что ныне вся мудрость севера живет в доме Элронда, где он с братом воспитывался в детстве, и теперь его пути часто приводили его в Имладрис. Там было спокойно – казалось, Имладрис был иным миром, вложенным в Средиземье, но четко ограниченный от него. Бериар словно попадал в сказку, приходя сюда. Он любил читать старые летописи – об истории своего рода, о древних веках Средиземья, когда здесь жили только эльфы, о славе и гибели Нуменора... Пожалуй, потому именно он больше всего узнал о тревогах мудрых, о Кольцах и Враге. Именно в Ривенделле он познакомился с Саруманом, главой Совета. Он очень понравился Бериару, он считал его величайшим из мудрых, да к тому же чрезвычайно обаятельным и ласковым. Бериар вместе с Саруманом много занимался проблемой Кольца, творением его. Молодому человеку было очень интересно разбираться в этом, сначала без какой-либо цели, из любопытства, затем уже для победы над Сауроном Черным, Врагом Средиземья и Валинора. И когда Саруман предложил ему перебраться к нему в Ортханк, Бериар с радостью согласился.