Текст книги "Черная хроника Арды"

Автор книги: Наталья Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Васильева Наталья (Ниенна)
Черная хроника Арды

Наталья Васильева (Ниенна)

ЧЕРНАЯ ХРОНИКА АРДЫ

Весна Арды Про Саурона Про Майар О Драконах События в Валиноре Война гнева Про Саурона Намо Король Назгулов Назгул № 3 Назгул № 7 Назгул № 9 Песнь Девяти Гэндальф в Дул-Гулдуре Кольцо Сарумана Конец Войны Кольца Тхэсса-Оборотень

ВЕСНА АРДЫ

Мелькор еще не восстановил силы после борьбы с Единым и Валар. За гранью мира ныне пребывал он, и на время Валар получили власть над Ардой.

И была ночь, но они не увидели ни Луны, ни звезд.

И был день, но они не увидели Солнца.

Казалось им – темнота окружает их; ибо до времени волей Единого были удержаны глаза их.

Тогда-то Ауле, великий Кузнец, создал то, что назвали Валар Столпами Света. Золотые чаши поместили на них, и Не-Тьмой наполнила их Варда, и Манве благословил их. И поместили Валар Столпы Света: Иллуин – на севере и Ормал -на юге. Созданные из Пустоты и Не-Тьмы, в скорлупу Пустоты замкнули они частицу Эа – Арду.

В то время дали ростки все те семена, что посадила в Средиземьи Вала Йаванна, и поднялось множество растений, великих и малых: мхи и лишайники, и травы, и огромные папоротники, и деревья – словно живые горы, чьи вершины достигали облаков, чье подножие окутывал зеленый сумрак; и яркие сочные цветы – сладким тягучим соком напоены были их мясистые лепестки.

И явились звери, и бродили они по долинам, заросшим травами, и населили реки и озера, и сумрак лесов.

И нигде не было такого множества растений и цветения столь бурного, как в землях, находившихся там, где встречался и смешивался свет Великих Светильников. И там, на острове Алмарен, что в Великом Озере, была первая обитель Валар – в те времена, когда мир был юным, и молодая зелень еще была отрадой для глаз творцов. И долгое время были весьма довольны они.

Радостно было Валар видеть плоды трудов своих; и назвали они время это – Весной Арды; и, дабы ничто не нарушило течения ее, не в силах повелевать пламенем Арды, попытались они усмирить его и под землей заключили его.

Но открыли Валар путь в Арду тварям из Пустоты; и те поселились в непроходимых лесных чащах и в глубоких пещерах. Временами покидали они свои убежища, и в ужасе бежали от них звери. И увядали растения там, где проходили они – как клубится ползучий серый туман. Так Пустота вошла в мир.

...Он задыхался; каждый вздох причинял ему боль – острые мелкие горячие иглы кололи легкие изнутри. На лбу и висках его бисеринками выступил пот. Ему казалось – он дышит раскаленным, душным, влажным сладковатым туманом... Что это? Незачем было спрашивать. Он знал:

Арда. Жизнь Арды была его жизнью, боль Арды – его болью.

Он должен был помочь.

Он снова вступил в Арду. Это было нелегко: словно какая-то упругая – пружинящая невидимая стена не пускала его; словно огромная ладонь упиралась ему в грудь, отталкивала настойчиво и тяжело. Он с трудом преодолел сопротивление.

И страшен был мир, встретивший его, ибо мир умирал; но даже в мучительной агонии своей был он прекрасен.

Вечный неизменный день пробудил к жизни семена и споры тысяч и тысяч растений.Огромные деревья тянулись к раскаленному куполу неба, и поднимались травы в человеческий рост на холмах. Но в лесах плющи и вьюны медленно упорно ползли вверх, впиваясь в бугристую шершавую кору, и ни один луч света не пробивался сквозь тяжелую листву. И под сенью исполинских деревьев кустарники, травы и побеги душили друг друга, рождались и умирали, едва успев расцвести. В душном жарком воздухе умершие травы, увядшие цветы, опавшие листья быстро начинали гнить, и запах тления смешивался с запахом раскрывающихся цветов. Пыльца – золотистое марево – была повсюду; все было покрыто ее мягким теплым налетом, и медовый приторный привкус не сходил с языка, и губы были липкими и сладкими, и от густого тяжелого аромата цветов кружилась голова. Влажный теплый воздух наполнял легкие, как вязкая студенистая масса. Растения давили и пожирали друг друга, и в агонии распада цеплялись за жизнь; и хищные плющи высасывали жизнь из деревьев, и деревья упорно тянулись вверх, стремясь опередить друг друга...

Симметричный мир, где царит вечная Не-Тьма. Симметричный мир, где нет ни гор, ни впадин. Здесь некуда течь рекам, и озера становятся болотами, затянутыми тиной и ряской, и буйным цветом цветут они, и в них копошатся странные скользкие мелкие твари, и густой золото-зеленый туман ползет с болот, стелется по земле: удушливый запах гниения и густой, почти физически ощутимый аромат болотных трав...

И здесь рождаются безумные хищные растения – росянки; усыпанные золотистыми бриллиантами сладких манящих капель...

Растения сплетаются, движутся, ползут, стискивают друг друга в смертных объятиях; и в сумеречных чащах темные мхи разъедают стволы деревьев, как проказа; и пятна ядовито-желтой плесени на их скрюченных корнях похожи на золотые язвы, и деревья гниют заживо, становясь пищей для других, и животные сходят с ума...

Такой была Весна Арды.

Такой увидел Арду Мелькор.

Он стиснул виски руками.

Мир кричал: первый крик новорожденного переходил в яростный вопль – и в предсмертный хрип. Арда глухо стонала от боли, словно женщина, что не может разрешиться от бремени; огонь, ее жизнь, жег ее изнутри – не вырваться.

Крик пульсировал в его мозгу в такт биению крови в висках, не умолкая, не умолкая, не умолкая ни на минуту.

Жаркая боль стиснула его сердце, словно чья-то равнодушная рука. Не-Тьма враждебнее Тьме, чем Свет. Не-Тьма царствовала в мире. На мгновение Властелину Тьмы показалось: все кончено. Ему показалось: это гибель. Для Арды. Для него. "Но я еще могу действовать..." Один? Нет, не один. Он никого не видел рядом – но они были, сильные и дружелюбные, те, кого позже назвали Валар – "злыми духами из мрачных глубин Эа". Он знал: если у него не хватит сил – они помогут ему.

Он поднял руку.

И дрогнула земля под ногами Валар.

И рухнули Столпы Света: Тьма поглотила Не-Тьму. В трещинах земли показался огонь – словно пылающая кровь в открывшихся ранах.

По склонам вулканов ползла лава, выжигая язвы оставленные Не-Тьмой на теле Арды, и с оглушительным грохотом столбы огня поднимались в небо. Из глубин моря поднимались новые земли, рожденные из огня и воды, и белый пар клубился над неостывшей их поверхностью.

И была ночь.

...И над ночной пылающей землей на крыльях черного ветра летел он, и смеялся свободно и радостно.

С грохотом рушились горы – и восставали вновь, выше прежних. И кто-то шепнул Мелькору: оставь свой след...

Он спустился вниз и ступил на землю. Он вдавил ладонь в незастывшую лаву, и огонь Арды не обжег руку его; он был -одно с этим миром. И на черной ладье из остывшей лавы плыл он по пылающей реке, и огненным смехом смеялась Арда, освобождаясь от оков, и молодым, счастливым смехом вторил ей Мелькор, запрокинув лицо к небу, радуясь своей свободе и осознанной, наконец, силе.

...И был день. И в клубах раскаленного пара, в облаках медленно оседающего на землю черного пепла встало солнце, и свет его был алым, багровым, кровавым.

И было затмение Солнца.

Ущербное, оно обратилось в огненный, нестерпимо сияющий серп, а потом стало черным диском – пылающая тьма; и корона протуберанцев окружала его, и в их биении, в танце медленных хлопьев пепла слышался отголосок темной мятежной и грозной музыки; в нее вплетался печальный льдистый шорох и тихий звон звезд, как мучительная, болезненно нежная мелодия флейты, – и стремительный ветер, ледяной и огненный, звучал как низкие голоса струнных; и приглушенный хор горных вершин – пение черного органа...

...Теперь он стоял на вершине горы. Он протянул руки к раскаленному черному диску, и темный меч с черной рукоятью из обсидиана лег на его ладони, и огненная вязь знаков змеиным узором текла по клинку: Меч Затменного Солнца.

Когда утихла земля, и пепел укрыл ее, словно черный плащ, и развеялась тяжелая туманная мгла, Мелькор увидел новый мир.

Нарушена была симметрия вод и земель, и более не было в лике Арды сходства с застывшей маской. Горные цепи вставали на месте долин, море затопило холмы, и заливы остро врезались в сушу. Пенные бешеные неукрощенные реки, ревя на перекатах, несли воды к океану; и над водопадами в кисее мелких брызг из воды и лучей Солнца рождались радуги.

Так мир познал смерть; и вместе с Ардой на грани смерти был Возлюбивший Мир.

Так мир возродился; и вместе с Ардой обрел силы для жизни и борьбы Возлюбивший Мир.

Мелькор вдохнул глубоко, всей грудью, воздух обновленного мира. И улыбался он, но рука его лежала на рукояти меча.

Бой был еще не окончен.

Так говорят: во тьме Средиземья Ауле создал гномов. Ибо столь желал он прихода Детей Единого, учеников, которым мог бы он передать свои знания, что не захотел ждать исполнения всех замыслов Илуватара. Но облик тех, что должны были прийти, помнил он смутно, потому и творил он по своим мыслям, дал он гномам долгую жизнь, и телам, и душам их твердость и стойкость камня. Ибо мыслились ему они не только учениками, но и соратниками в войнах с Мелькором, Властелином Тьмы.

И первым помощником его в исполнении замыслов был старший из учеников его, Артано, Аулендил, которого позже назвали в Средиземьи Сауроном. И по силе и знаниям своим был Артано равен самому Кузнецу.

Однако деяния Ауле не были сокрыты от Илуватара; и когда окончены были труды Валы, и начал он учить гномов тому, что знал и умел сам, Илуватар заговорил с ним. И в молчании внимал Ауле словам Его.

– Почему сотворил ты это? Почему пытаешься создать то, что за пределами твоего разумения? Ибо не давал Я тебе ни власти, ни права творить такое; только твое бытие дал Я в дар тебе, и создания твоих рук и мысли твоей связаны неразрывно с бытием твоим. Они повинуются тебе, но если ты подумаешь о другом, они застынут, как живые камни – без движенья, без мыслей. Этого ли ты хочешь?

Знал Майя Артано, что это не так: не один Ауле творил гномов, и Артано, в тайне от учителя своего, дал его творениям способность мыслить и чувствовать. Но, услышав голос Единого, смутился он и не решился сказать ни слова.

И ответил Ауле:

– Я не желал такой власти. Хотел я создать существ иных, чем я, любить и учить их, дабы познали они, сколь прекрасен Эа, мир, сотворенный Тобой. Ибо казалось мне, что довольно в Арде места для многих творений, которые увеличат красоту ее, и пустота Арды наполнила меня нетерпением. И в нетерпении моем впал я в неразумение. Но Ты, сотворивший меня, и в мое сердце вложил жажду творить; неразумное дитя, обращающее в игру деяния отца своего, делает это не в насмешку, а лишь потому, что он – сын своего отца. Но что делать мне ныне, дабы не навлечь на себя Твой вечный гнев? В твои руки предаю я творения своих рук. Да будет воля Твоя. Но не лучше ли мне уничтожить их?

И со слезами взял Ауле великий молот, дабы сокрушить гномов. Тогда невольно вскрикнул Майя Артано:

– Что делаешь ты, учитель? Они ведь живые, они твои творения; останови руку свою!

– Я нарушил волю Единого, Творца Всего Сущего, -простонал Ауле и поднял молот; но Артано схватил его за руку, пытаясь предотвратить удар. И гномы отшатнулись от Ауле в страхе, и взмолились о пощаде.

Тогда, видя смирение Ауле и его раскаяние, возымел Илуватар сочувствие к нему и его замыслу. И так сказал Илуватар:

– Я принимаю дар твой. Ныне видишь ты: они живут своей жизнью и говорят своими голосами...

И Ауле опустил молот свой, и возрадовался, и возблагодарил Илуватара, говоря:

– Да благословит Единый творения мои!

И сказал на это Илуватар:

– Как дал я суть и плоть мыслям Айнур, когда творился мир, так ныне дам я твоим творениям место в мире. И будут они такими, как ты замыслил их; я дал им жизнь, и более не изменю ничего в них. Но я не потерплю, чтобы пришли они в мир раньше, чем Перворожденные, как было по мысли моей; и не будет вознаграждено нетерпение твое. Станет так: будут они спать под скалами, пока не пробудятся Перворожденные, дети мои, в Средиземьи; и ты будешь ждать до той поры, пусть и покажется долгим ожидание. Но когда придет время, моей волей будут пробуждены они; и будут они как дети тебе; и часто будут бороться они с моими детьми: мои приемные дети – с избранниками моими.

И вновь на коленях благодарил Ауле Илуватара, и сделал по слову его; потому до пробуждения Эльфов под скалами Средиземья спали Семь Отцов Гномов.

Но гнев был в сердце молодого Майя, ибо слышал он ложь Единого и видел рабскую покорность Ауле. И так сказал он:

– Я почитал тебя Учителем своим, но ныне я отрекаюсь от тебя, и проклинаю трусость твою. Только трус мог поднять руку на творения свои.

– Ты... – Ауле задохнулся от возмущения, – Как смеешь ты, слепое орудие в моих руках, слуга, раб, так говорить со мной!

– Смею. Я не раб тебе. И не слуга тебе более. И я повторяю: ты трус, как и все те, кто бежал в Валинор!

– Ты... ты... – Кузнец не находил слов; и, наконец, выплюнул: – Видно, слишком многое дал тебе Мелькор!

– А-а, значит, не ты создал меня.

– Да! И убирайся к нему! И будь ты проклят! Ты еще вернешься, еще будешь вымаливать прощение!

Артано смерил Ауле презрительным взглядом.

– Ничего, посидишь в цепях – остынешь! – шипел Кузнец.

Артано холодно усмехнулся: – Ну что ж, попробуй! Ауле дрожал от бессильного гнева, но не двигался с места. – Трус. Будь проклят, – сказал Артано. И, плюнув под ноги Ауле, он повернулся и пошел прочь – во тьму. Ауле не посмел преследовать его. Он вернулся в Валинор.

...Майя шел быстро и уверенно, сжимая кулаки. "Трус, ничтожество. Илуватар, видно, не терпит соперников: одного проклял, другого – запугал. Ну, ничего. "Убирайся к Мелькору", говоришь? И уйду. Он, по крайней мере, ничего не боится. Даже гнева Единого..."

Он остановился. Говорили ведь: Властелин Тьмы. Враг. "А я иду к нему... Что он сделает со мной?" Страх проснулся в душе Майя, но он пересилил его. "Пусть делает, что хочет. Вернуться? Покаяться, валяться в ногах?

У этого труса?! – Ну, уж нет! Нет мне пути назад. Скажу: я пришел, прими меня к себе. Пусть делает, что хочет – все лучше, чем унижение..."

У черных врат Утумно он остановился в нерешительности. Но тут перед ним предстала фигура – очерком багрового пламени во тьме: Балрог. Он сделал знак: следуй за мной. И Майя повиновался. Черные врата открылись.

Они спускались по длинным крутым лестницам – словно в сердце Арды. Они шли по бесконечным анфиладам подземных залов, и Майя изумленно оглядывался по сторонам.

Но последний зал поразил его больше, чем все уже виденное. Черный каменный пол; но стены и своды светятся ровным мягким светом. Словно застывшие струи воды -сталактиты; кажется – тронь, и отзовутся легким звенящим звуком...

Майя стоял перед троном Властелина Тьмы; его проводник, Балрог, незаметно исчез куда-то: он был один.

Майя поднял глаза – и замер.

Это лицо – гордое, величественное и прекрасное – было первым, что увидел он при пробуждении. Потом лишь – Ауле. Майя расспрашивал Кузнеца о том, кто это был, на что тот неизменно отвечал: "Ты – создание моей мысли; а это... тебе показалось." Майя поверил, но забыть не смог.

Теперь Майя увидел его снова.

"Мелькор... Значит, Мелькор. Ауле проговорился."

– Приветствую тебя, Вала Мелькор.

Мелькор пристально посмотрел на Майя в огненных и черных одеждах, и легкая насмешка была в глазах его.

– Привет и тебе, Майя Ауле, Артано-Аулендил. Молодого Майя передернуло. – У меня больше нет имени. И более я не слуга Ауле! – Почему? Майя стал рассказывать, сжимая кулаки от гнева. Мелькор слушал молча и, наконец, сказал:

– Значит, так ты ушел. Ты смел и дерзок, Майя. И чего же ты хочешь от меня?

– Я хочу стать твоим учеником. У меня ничего нет -только это, – Майя снял с пояса клинок и протянул его Мелькору, – Возьми. Только прими к себе!

Мелькор, не глядя, взял оружие и насмешливо сказал:

– Ученичество не покупают дарами. Разве ты не знаешь этого? Но, когда взглянул на клинок, лицо его изменилось. Две стальных змеи сплетались в рукояти, и глаза их горели живым огнем.

– Откуда тебе известен этот знак?

– Не знаю... Может, сказал кто-то, а может, я знал всегда... Мне показалось – Мудрость Бытия...

– Ты прав; только это идет из Тьмы. А – камни? Я никогда не видел таких; что это?

...Клинок был первым, что сделал он без помощи Ауле. Но когда, радостный, принес он свое творение Кузнецу, тот отмахнулся:

– Что можешь ты создать такого, что не было бы ведомо мне? Ты – творение моей мысли, и ни в замыслах, ни в деяниях твоих нет ничего, что не имело бы своего абсолютного начала во мне.

Майя стоял в растерянности. Ауле, наконец, соизволил взглянуть на него:

– И что это за одежды у тебя? Почему черное?

– Мне так нравится. Неужели ты не видишь: это красиво?

Ответ был дерзок. Ауле нахмурился и проворчал: -Красиво, красиво... Сказано: слуги Валар должны носить их цвета. Почему ты считаешь себя исключением? Красиво... Кто только тебе это в голову вбил?

– Ты же сам сказал: я – творение твоей мысли, и ни в замыслах, ни в деяниях моих нет ничего, что не имело бы своего абсолютного начала в тебе!

И, глядя на Кузнеца своими пронзительно-светлыми глазами, Майя усмехнулся. Ауле не сразу нашелся с ответом:

– Наглец! Смотри, посажу на цепь – по-другому запоешь!

– А не боишься? Сделаешь цепи – и ведь больше ничего создать уже не сможешь.

Ауле разгневался. Следовало бы примерно наказать Майя, но ведь первый ученик, самый способный и знающий...

Вала отступился.

Впервые хоть кто-то заинтересовался творениями Майя Артано. Потому с мальчишеской радостью начал он рассказывать, как задумал сделать камень, похожий на каплю крови Арды; как взял он частицу пламени Арды и заключил ее в кристалл; как украсил этими камнями созданное им...

Мелькор слушал внимательно, изредка задавал вопросы. Потом сказал, и голос его снова стал насмешливым:

– Тебе ведь дано создавать. Почему же ты пришел ко мне – ведь у вас говорят, что, кроме как разрушать, я не способен ни на что?

Майя взглянул на руки Мелькора, спокойно лежащие на подлокотниках трона. Узкие, сильные. Тонкие длинные пальцы. Удивительно красивые руки.

– У тебя руки творца,– тихо сказал Майя.

– Только о н и стараются разрушить все, что я создаю. Глухая тоска была в словах Валы. – Я никогда не видел твоих творений... Вала улыбнулся – чуть заметно, уголком губ, – и перевел взгляд на клинок Майя. Он прикрыл глаза и медленно провел рукой по лезвию. И клинок загорелся льдистым бледным пламенем под его пальцами.

Майя ошеломленно смотрел на Мелькора.

– Как ты это сделал? Никто из них не умеет такого...

– Они отвергли Тьму, что древнее мира; отвергли и знания Тьмы. А заклятия Тьмы сильнее заклятий Света. Все просто.

Мелькор протянул Майя клинок:

– Возьми.

Сердце Майя упало:

– Ты... отвергаешь мой дар?

– Это по праву твое. И я уже сказал тебе: нельзя купить ученичество дарами. Благодарю; но я не присваиваю чужих творений, – Мелькор усмехнулся грустно, – Возьми.

Майя принял из рук Мелькора холодно мерцающий клинок. "Я не нужен ему, – тяжело думал Майя, – и мне некуда идти. Зачем я ему? Слишком мало знаю. Слишком мало могу. Все кончено."

Мелькор внимательно посмотрел на молодого Майя и, поднявшись с трона, коротко сказал:

– Идем.

Майя, стиснув зубы, медленно следовал за Мелькором.

"Сейчас скажет – уходи. И что я буду делать? Не вернусь. Ни за что не вернусь. На коленях умолять буду – пусть у себя оставит. Все, что угодно, сделаю. Только – с ним," -ожесточенно думал Майя.

Они стояли теперь на вершине горы. И Мелькор сказал молодому Майя:

– Смотри.

Сначала тот не видел ничего, кроме привычной темноты. А потом рванулось над головой ослепительным светом – сияющее, огненное, раскаленное... Майя тихо вскрикнул и прикрыл глаза рукой:

– Свет... откуда? Что это?

– Солнце.

– Это сотворил – ты?

– Нет. Оно было раньше, прежде Арды. Смотри. И Майя

смотрел, и видел, как огненный шар, темнея – словно остывал кипящий металл, скрылся за горизонтом. И наступила тьма, но теперь Майя видел в ней свет – искры, мерцающие холодным светом капли.

– Что это?

– Звезды. Такие же солнца, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там – иные миры...

– Их тоже создал Единый? Как и Арду?

– Нет. Они были и до Эру; и он – не единственный творец, хотя всеми силами пытается забыть об этом. Его имя -Эру – изначально значит "пламя"; но он называет себя Единым и пытается заставить остальных верить в это.

Молодой Майя, наверно, испугался бы, скажи это кто-то другой, не Мелькор. Но сейчас страха не было: он верил Мелькору и восхищался его гордой решимостью и мудростью.

"Он воистину бесстрашен. И воистину – могущественнейший из Айнур. Недаром Валар так боятся его."

Вала взглянул на молодого Майя, и глаза его сияли, как звезды:

– Но почему же я раньше не видел этого? – спросил Майя.

– Не только ты. Другие тоже – до времени. Только смотрят, не видя. Воля Эру. Я рад, что тебе они не смогли закрыть глаза.

И, положив руку на плечо Майя, так сказал Мелькор:

– Ты будешь моим учеником. Я давно решил. Еще когда увидел творение рук твоих.

Он вздохнул и прибавил с непонятной грустью:

– И все-таки первым ты сделал – клинок...

– Повелитель... – выдохнул Майя.

– Отныне имя тебе – Гортхауэр. Нет, не "ненавистный": в разных языках одни и те же имена означают разное. В том языке, что берет начало из Тьмы, это имя означает – Владеющий Силой Пламени.

И улыбнулся светло и спокойно:

– Многому еще придется учить тебя, Майя Гортхауэр...

...Имен не осталось.

Приказано забыть.

Только следы на песке – на алмазном песке, на острых режущих осколках – кровавые следы босых ног. Но и их смыло море, но и их иссушил ветер...

Ничего.

Когда Светильники рухнули, по телу Арды прошла дрожь, словно ее разбудило прикосновение раскаленного железа. Глухо нарастая, из недр ее рванулся в небо рев, и фонтанами брызнула ее огненная кровь; и огненные языки вулканов лизнули небо. Когда Светильники рухнули, сорвались с цепи спавшие дотоле стихии. Арда содрогалась в родовых муках, бешеный раскаленный ветер срывал с ее тела гнилостный покров неживой растительности, выдирал из ее недр горы, размазывал по небу тучи пепла и грязи. Когда Светильники рухнули, молнии разодрали слепое небо и сметающий все на своем пути черный дождь обрушился навстречу рвущемуся в небо пламени. Трещины земли набухали лавой, и огненные реки ползли навстречу сорвавшимся с места водам, и темные струи пара вздымались в небо. И настала Тьма, и не стало неба, и багровые сполохи залили студенистые низкие тучи, и щупальца молний жадно шарили по беснующейся плоти Арды. И не стало звуков, ибо стон Арды, ворочающейся в родовых конвульсиях, был таков, что его уже не воспринимало ухо. И в молчании рушились и вздымались горы, срывались пласты земли, и бились о горячие скалы новые реки. Словно незримая рука мяла плоть Арды и лепила новый мир, сдирая с него засохшую корку старой кожи. И в немоте встала волна, выше самых высоких гор Арды, и беззвучно прокатилась -волна воды по волнам суши... И утихла плоть Арды, и стало слышно ее прерывистое огненное дыхание.

Когда Светильники рухнули, не было света, не было тьмы, но это был миг Рождения Времени. И жизнь двинулась.

Когда Светильники рухнули, ужас сковал Могущества Арды, и в страхе страхом оградили они себя. И со дна Великого Океана, из тела Арды вырвали они клок живой плоти и создали себе мир. И имя дали ему – Валинор. Отныне Средиземье значило для них -враждебный ужас, и те, кто не отвратился от него, не были в чести у Валар...

Когда Светильники рухнули, не стало более преграды, что застила глаза не-Светом. И он, забытый, потерянный в агонизирующем мире, увидел темноту. Ему было страшно. Не было места на земле, которое оставалось бы твердым и неизменным, и он бежал, бежал, бежал, обезумев, и безумный мир, не имеющий формы и образа, метался перед его глазами, и остатки разума и сознания покидали его. И он упал – слепое и беспомощное существо, и слабый крик о помощи не был слышен в реве волн, подгоняемых бешеным радостным Оссе.

...И в немоте встала волна выше самых высоких гор Арды, и на гребне ее, как на коне, взлетел, радостно хохоча, Оссе. Долго мертвый покой мира тяжелым грузом лежал на его плечах. Но он не смел ослушаться господина своего Ульмо. И теперь великой радостью наполнилось сердце его, когда увидел он, что ожил мир. И не до угроз Ульмо было ему – он почуял свою силу. Волна вознесла его над миром, и на высокой горе увидел он Черного, и одежды крыльями метались за его плечами. Он смеялся. И смеялся в ответ Оссе, проносясь на волне над Ардой. И в тот, первый День, Майя Оссе стал союзником Черному Вале.

Вода подняла его бесчувственное тело, закрутила и выбросила на высокий холм, и отхлынула вновь. И много раз перекатывалась через него вода – холодная, соленая, словно кровь, омывая его, смывая с тела грязь. Ветер мчался над ним, сгоняя с неба мглу, смывая дым вулканов, протирая черное стекло ночи. И когда открыл он глаза, на него тысячами глаз смотрела Ночь. Он не мог понять – что это, где это, почему? Это – Тьма? Это – Свет? И вдруг сказал – э т о и есть Свет, настоящий Свет, а не то, что паутиной оплетало Арду, источаясь из Светильников. Оттуда ему в лицо смотрела – Вечность, и звезды шептали, и он называл ихними именами, и они откликались ему, тихо мерцая. Тьма несла в себе Свет бережно, словно раковина – жемчуг. Он уже сидел, запрокинув голову, и шептал непонятные слова, идущие неведомо откуда, и холодный ветер новорожденной Ночи, трепал густые локоны его темно-золотых длинных волос. И именовал он Тьму – А х э , а звезды -Г е л е , а рдяный огонь вулканов, тянущий алые руки к Ночи -Э р э. И казалось ему, что Эрэ – не просто Огонь, а еще что-то, но что – понять не мог. И полюбил он искать слова, и давать сущему имена – новые в новом мире.

И сделал он первый шаг по земле, и увидел, что она тверда, и пошел в неведомое. Он видел и первый Рассвет, и Солнце , и Закат, и Луну, и удивлялся и радовался, давал имена и пел... И думал он: "Неужели э т о – деяние Врага? Но ведь это красиво! Разве злое может быть так прекрасно? И разве Враг может творить, и, тем более – красивое? Может, это ошибка, может, его просто не поняли? Тогда ведь надо рассказать! Вернуться и рассказать!" Он не решался искать Мелькора сам, страшась могучего Валы, потому решил вернуться и поведать о том, что видел.

Манве и Варда радостно встретили его.

– Я думала, что ты погиб, что Мелькор погубил тебя! -ласково сказала Варда.

– Я счастлива, что снова вижу тебя!

"Странно. Я же Майя, я не могу погибнуть!" – удивленно подумал он. Высокий, хрупкий, тонкий, он был похож на свечу, и темно-золотые волосы были словно пламя. Тому, кто видел его, почему-то казалось, что он быстро сгорит, хотя был он Майя, и смерть не была властна над ним. И когда пел он перед троном Короля Мира, его огромные золотые глаза лучились, словно закат Средиземья отражался в них.

Он пел о том, что видел, о том, что полюбил, и те, кто слушал его, начинали вдруг меняться в сердце своем, и что-то творилось с их зрением – сквозь яркий ровный свет неба Валинора они различали иной свет, и это был – Свет. И боязнь уходила из душ, и к Средиземью стремились сердца, и уже не таким страшным им казался Мелькор. Светилась песнь, и создавала она – мысль. Но встал Манве, и внезапно Золотоокий увидел его перекошенное лицо и страшные глаза. Король Мира схватил Майя за плечи, и хватка его была жестче орлиных когтей. Он швырнул Золотоокого на земь, и прорычал:

– Ты! Ничтожество, тварь... Как смеешь... Продался Врагу! Дыхание Манве было хриплым, лицо его побагровело. Наверно он ударил бы Майя, но Варда остановила его.

– Успокойся. Он только Майя, и слаб душей. А Мелькор искушен во лжи и злых наваждениях. – Ласковым был ее голос, но недобрым – ее взгляд.

Манве снова сел.

– Иди, – сурово сказал он. – Пусть Ирмо снами изгонит злые чары из души твоей. Ступай! А вы, – он обвел взглядом всех остальных, – запомните: коварен Враг, и ложь его совращает и мудрейших! Но тот,– он возвысил голос, – кто поддастся искушению, будет наказан, как отступник! Запомните это!

В мягкий сумрак садов Ирмо вошел Золотоокий. Ему было горько и больно; он не мог понять – за что? Не мог поверить словам Манве – "Все это наваждение; Тьма это зло, и за Тьмой – пустота." "Но я же видел, я видел!" -мучительно-болезненно повторял он, сжимая руками голову, и слезы обиды текли по его щекам. Кто-то легко коснулся его плеча. Злотоокий обернулся – сзади стоял его давний друг, ученик Ирмо. Его называли по-разному: Мастер Наваждений, Мечтатель, Выдумщик, Чародей. И все это было правдой. Он такой и был, непредсказуемый и неожиданный, какой-то мерцающий. И сейчас Золотоокий смутно видел его в мягком сумраке садов. Только глаза – завораживающие, светло-серые, ясные. Казалось, он улыбался, но неуловимой была эта улыбка на красивом лице, смутном в тени темного облака волос. Его одежды были мягко-серыми, но в складках они мерцали бледным золотом и темной сталью. Золотоокий посмотрел на него, и в его мозгу вспыхнуло новое слово – А й о , и это слово значило все, чем был ученик Ирмо.

– Что случилось? – спросил он, и голос его был глубок и мягок.

– Мне не верят, – со вздохом, похожим на всхлип, сказал Золотоокий.

– Расскажи, – попросил Айо, и Золотоокий заговорил – с болью, с обидой, словно исповедуясь. И, когда он закончил, Айо положил ему руки на плечи и внимательно, серьезно посмотрел в глаза Золотоокого, и лицо его в этот миг стало определенным -необыкновенно красивым и чарующим.

– Это не наваждение, поверь мне. Это не наваждение. Я-то знаю, что есть наваждение, а что – истина.

– Но почему тогда?

– Я не знаю. Надо подумать. Надо увидеть мне самому...

– Но я... – он не договорил. Айо коснулся рукой его лба и властно сказал:

– Спи.

И Золотоокий тихо опустился на землю; веки его словно налились свинцом, голова упала на плечо... Он спал.

Сказала Йаванна, горько плача:

– Неужели все, что делала я, погибло? Неужели прекрасные Дети Илуватара очнуться в пустой и страшной земле?

И встала ее ученица, по имени Весенний Лист.

– Госпожа, позволь мне посетить Сирые Земли. Я посмотрю на то, что осталось там, и расскажу тебе.

На то согласилась Йаванна, и Весенний Лист ушла во тьму.

Почва под ногами была мягкой и еще теплой, ибо ее покрывал толстый слой извергнутого вулканами пепла. Как будто кто-то нарочно приготовил эту живую новую землю, чтобы ей, ученице Йаванны, выпала высокая честь опробовать здесь, в страшном, пустом, еще не устроенном мире свое искусство. Соблазн был велик. С одной стороны, следовало, конечно, вернуться в Валинор и рассказать о пустоте и сирости Арды, а с другой – очень хотелось сделать что-нибудь самой, пока некому запретить или указать, что делать... Очень хотелось. И она подумала – не будет большой беды, если я задержусь. Совсем немножко, никто и не заметит. Она не думала, что сейчас идет путем Черного Валы – пытается создать свое. Она не осознала, что видит. Видит там, где видеть не должна, потому, что в Средиземьи – тьма, и она знала это, а во тьме видеть невозможно. Но сейчас ей было не до того. Она слушала землю. А та ждала семян. И Весенний Лист прислушалась, и услышала голоса нерожденных растений, и радостно подумала – значит, не все погибло, когда Светильники рухнули. То, что было способно жить в новом мире – выжило. Она взяла горсть теплой, мягкой рассыпчатой земли, и была она черной, как Тьма и, как Тьма, таила в себе жизнь.И Весенний Лист пошла по земле, пробуждая семена. Она видела Солнце и Луну, Звезды – но не удивлялась. Почему-то не удивлялась. Некогда было. Да и не могла она осознать этого – пока. А все росло, тянулось к небу, и, вместе с деревьями и травами, поднимался к небу ее взгляд. И забыла она о Валиноре, захваченная красотой живого мира.