Текст книги "Археологические путешествия по Тюмени и ее окрестностям"

Автор книги: Наталья Матвеева

Соавторы: Виктор Зах,Александр Матвеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Кружок собравшихся у вечернего костра постепенно редеет. За день ребята, что ни говори, устают, а подъем, как всегда, ранний. Да и ночь уже вступает в свои права. Языки угасающего пламени бегают по раскаленным углям, готовые в любой момент взвиться над ними легким дымком. Молчу я, молчит и дядя Миша, в очередной раз приехавший нас проведать из своей одинокой пастушьей избушки, стоящей неподалеку от лагеря. Дяде Мише за шестьдесят, и в студенческой компании он немного робеет. Вот и нынешний вечер он тихо просидел где-то с краю, прислушиваясь к разговорам и песням под гитару. Но с молодежью ему, по-видимому, не скучно. Об этом говорят и его задорные глаза, блеску которых я поражаюсь при каждой нашей встрече. Мы знакомы уже лет пять, с тех пор как впервые поставили здесь палатки. Но только сегодня, дождавшись удобного момента, он решается выведать, откуда нам известно, что копать нужно именно тут, где ему знаком каждый бугорок. Или об этом написано в каких-то книгах? Или у нас есть особая карта?

Карта у нас действительно есть, вот только составлять ее приходится самим, прокладывая разведочные маршруты там, где археологи еще не бывали. А экспедиции, организованные для раскопок, выезжают на уже открытые поселения, городища и курганы. Прошли разведчики и здесь, но дядя Миша их, наверное, проглядел, поскольку на одном месте поисковые группы долго не задерживаются. Имеются, конечно, на нашей карте и белые пятна, хотя и обнаруженных памятников тоже немало – более тысячи только на юге области. Есть или, вернее сказать, будет и книга, в которой они описаны, – работу над ее рукописью мы завершили совсем недавно. Досадно только, что с каждым годом все больше и больше этих памятников гибнет при распашке полей, строительстве дорог и трубопроводов. Когда, закончив книгу, мы попытались с помощью цифр нарисовать объективную картину состояния сосредоточенного здесь археологического наследия, то поразились сами. Оказалось, что в удовлетворительной сохранности находится только около 40 процентов выявленных объектов. При этом в отдельных районах их доля падает до 11–15 и даже 3–4 процентов. Здесь уже сложилась такая ситуация, когда в ближайшие 5-10 лет все они могут быть уничтожены! А без них, как, например, без курганов, веками служивших неотъемлемым атрибутом западносибирских ландшафтов, тускнеют окружающие нас пейзажи, скудеет наша душа, лишенная легенд, связанных с этими памятниками, и достоверного научного знания о них.

Дядя Миша согласен со мной, хотя знатоком истории себя не считает. Ему, наделенному природным крестьянским умом, опытом общения с природой и знанием людей, не надо объяснять, что жить одним настоящим значит не только не интересоваться прошлым, но и быть безразличным к будущему.

Последние рабочие часы на раскопе, когда спадает жара и оживают поблекшие днем краски неба, нельзя сравнить ни с какими другими. Таинственное сияние предзакатного неба, растворяясь в воздухе, наполняет его волшебным светом. Работать становится легче и радостней. Эти неспешные вечерние часы дают возможность спокойно обдумать полученные результаты, наметить, что еще предстоит сделать.

Я перелистываю полевой дневник, где веду учет, описываю и зарисовываю наиболее ценные находки. Массовый материал – фрагменты керамики, кости животных – фиксируют в журналах мои помощницы. Утомительной бумажной работы в этом сезоне у них хватает, но и без нее нельзя: каждая находка должна быть паспортизирована, а их уже многие тысячи. Впрочем, и свои записи мне приходится делать уже в третьей книжке. На их страницах – выхваченные из небытия мгновения. Вот описания раздавленных землей сосудов, найденных там, где три с лишним тысячи лет тому назад они были оставлены жителями поселка, а вот перечень предметов, разложенных неподалеку от исследованного нами дома косторезом. Однажды, – может быть, таким же летним вечером – он устроился здесь поработать, но почему-то так и не завершил начатый наконечник стрелы и не вернулся, чтобы забрать принесенные заготовки. Есть в моем списке и, безусловно, очень дорогие изделия из бронзы – тонкое четырехгранное долотцо с острым рабочим краем, крупный наконечник стрелы с длинным черешком и другие. Потеряв их, люди не могли не расстроиться. И совсем уж обидно было лишиться только что отлитого бронзового тесла – незаменимого плотницкого инструмента.

Костяные (1, 5, 6, 8, 9), глиняные (2–4) и бронзовые (7, 10) изделия с поселения Ольховка.

Керамические фишки (1–3, 7-11) с поселения Ольховка и игральные кости (4–6) с памятников II тыс. до н. э.

Но чаще всего на страницах дневника мелькают рисунки небольших керамических дисков, выточенных из горшечных черепков. Их найдено уже больше трех десятков. Считается, что они служили заготовками для пряслиц – маховичков, надевавшихся мастерицами на свои деревянные веретена. Стоп! Привычное объяснение тут, кажется, не подойдет. Я еще раз перелистываю журнал, разглядывая зарисовки. Так и есть! Многие из дисков имеют вовсе не круглую форму. Среди них попадаются и почти квадратные, несмотря на свои сглаженные углы, и даже близкие к каплевидным. Причем каждая из этих разновидностей представлена несколькими экземплярами. А вот и еще один! Его только что вынули из слоя и протянули мне для внесения в опись. Очень кстати! Края хорошо зашлифованы, как и у большинства тех, что найдены раньше. Несомненно, это законченное изделие, а не заготовка. Снова возвращаюсь к рисункам. Настоящих веретенных грузиков в коллекции всего несколько. Чем же в таком случае служили остальные?. Как бы их назвать? Фишки?. Больше всего они, действительно, напоминают игральные фишки. Неужели?. При одной этой мысли сердце начинает бешено колотиться. Неужели передо мной атрибуты той самой игры, которая фигурирует в «Ригведе» – древнейшем собрании арийских гимнов, составленном завоевателями далекой Индии примерно в то же самое время, к которому относится и наш поселок? А в памяти уже всплывает знаменитый гимн игрока, столь же древний, как и лежащая в моей руке фишка.

 
Не бранила и не ругала меня она.
Благосклонна к друзьям и ко мне была.
Из-за одной лишней игральной кости
Я оттолкнул преданную жену.
 
 
Другие обнимают жену того,
На чье богатство накидывается стремительна игральная кость.
Отец, мать, братья говорят о нем:
«Мы не знаем его! Уведите его, связанного!»
 
 
Когда я решаю: «Я не буду с ними играть,
Отстану от уходящих товарищей», —
То брошенные коричневые (орехи-кости) подают голос,
И я спешу на свидание с ними, как любовница.
 
 
Резвится стая этих (игральных костей) числом трижды пятьдесят,
Чьи законы непреложны как (законы) бога Савитара.
Не склоняются они перед яростью даже могучего.
Даже царь делает им поклон.
 
 
Страдает брошенная жена игрока
(И) мать сына, бродящего неизвестно где.
Обремененный долгами, испуганно ищущий денег,
Крадется он ночью в дом к другим (людям).
 
 
Ригведа, X, 34
 

Сюжет, воистину, старый как мир! Азарт игрока, рассчитывающего на богатый выигрыш, передает и «Атхарва-веда», содержащая особый заговор на счастье при игре в кости.

 
Как гром дерево
Всегда поражает беспрепятственно,
Так я сегодня игроков
Хочу разбить беспрепятственно с помощью костей.
От проворных, от непроворных,
От людей, которым не избежать (неудачи),
Пусть сойдется отовсюду удача —
Выигрыш в моей руке!
 
 
И, переигрывая (противника) на первом ходу, он побеждает,
Как настоящий игрок, он вовремя делает удачный бросок.
Кто стремится к богам, не удерживает имущества —
Ведь (бог) охотно соединяет его с богатством.
Выигрыш у меня в правой руке,
Победа у меня в левой находится.
Пусть стану я завоевателем коров, завоевателем коней,
Завоевывающим богатство, завоевателем золота!
О кости, дайте игру, приносящую результат,
Как молочная корова!
Стяните меня потоком выигрыша,
Как лук – тетивой!
 
 
Атхарваведа, VII, 50
 

Правила древней арийской игры до нашего времени не дошли. Нельзя их восстановить и на основании сохранившихся ритуальных текстов, язык которых туманен, метафоричен, а содержание насквозь мифологизировано. Однако ясно, что кроме многочисленных фишек в ней использовались и кости с обозначением выпавших очков. Исследователи арийских гимнов и заклинаний давно обратили внимание на то, что не совсем понятный термин крита, который обычно переводят как «выигрыш» или «счастливый бросок», дословно означает не то четыре кости, выпавшие в броске, не то одну из плоскостей игральной кости с четырьмя очками. Точнее перевести его, не зная, как выглядели эти кости, невозможно. Но они есть, найдены археологами! Их можно не только увидеть, но и потрогать! Одна из них обнаружена при раскопках поселения бронзового века у с. Язево в Курганской области, всего лишь в нескольких часах езды от нас. А другая, несколько более древняя, но тоже относящаяся ко II тысячелетию до н. э., еще ближе – у г. Ялуторовска. Всего же таких костей у западного и за восточным склоном Южного Урала известно около двух десятков. Часть из них – кости в прямом смысле этого слова, другие изготовлены из камня или обожженной глины. Но это не кубики с цифрами от 1 до 6, к которым мы привыкли, а удлиненные параллелепипеды, бросая которые можно было набрать максимум четыре очка, – ведь на попа такая кость встать не могла. Вот почему так ценилась игроками выпавшая четверка! И даже на самих костях ее обычно изображали не соответствующим числом параллельных нарезок, как другие цифры, а двумя пересекающимися чертами, напоминавшими крест. Наверное, это и была крита, дававшая выигрыш. Возможно, что впоследствии древнеарийская игра превратилась в хорошо знакомые всем нарды, известные в Иране с VI в. Да и лежавшая в их основе безымянная игра дарила радость победы или приносила горечь поражения не только индийским ариям, но и их сибирским современникам. Впрочем, современникам или соплеменникам?

Ящики с коллекциями, свернутые палатки и спальные мешки заполнили кузов машины под самый тент. Кое-что приходится складывать и во второй автомобиль – новенькую «вахтовку». В нее отряд все равно не входит, и большинство студентов поедет в город рейсовыми автобусами. За полтора месяца Ольховка успела рассказать о многом. И хотя окончательные выводы делать еще рано, мне кажется, что истоки бархатовской культуры в полученных нами материалах прослеживаются довольно отчетливо. Орнаменты многих обнаруженных на поселении черкаскульских сосудов уже приближаются к тем, которые спустя 300–400 лет станут характерными для посуды Красногорского городища и других синхронных ему памятников. А преемственность двух культур позволяет предполагать, что их создатели являлись носителями одного и того же языка, близких представлений об устройстве мира и эпических сказаний. Впервые нам удалось познакомиться и со многими сторонами жизни черкаскульских общин. Ряд ученых считает эту культуру угорской, но наши раскопки вряд ли подтверждают данную гипотезу. Правда, только что упакованные костные остатки еще предстоит изучить палеозоологам, но все остальные данные – облик исследованных жилищ, состав находок и многое другое – характеризуют черкаскульцев как исконных скотоводов и земледельцев. Скорее можно предположить, что они говорили на одном из арийских, может быть, иранских, языков, заимствования из которых попадали в речь жителей лесов. Но укрепить или опровергнуть эту мысль смогут только еще более древние памятники, которые прольют свет на происхождение самой черкаскульской культуры. Наше путешествие продолжается.

За поворотом – бронзовый век

Говорят, что отправляться в дорогу во время дождя – примета счастливая. Он льет как из ведра, хотя еще совсем недавно небо было чистым. До места, где нам предстоит разбить лагерь, почти двести километров. А свинцовая туча накрыла, похоже, не только город.

Но мы возвращаемся в сказку – к волшебному озеру и наполненному щебетом птиц сосновому бору. А наша машина – машина времени, которая не только перенесет нас почти на четыре тысячи лет назад – к началу андроновской эпохи, но и сможет, если мы захотим, сделать на своем пути несколько остановок, расстояние между которыми измеряется не просто в километрах, а еще и в веках.

Притормозить мы можем уже за пос. Боровским. По сторонам шоссе – лес, но за ним, если повернуться лицом на восток, речка со странным названием Дуван, соединяющая Андреевское озеро с Пышмой. На берегу этой протоки, в каких-нибудь тридцати километрах от Тюмени – целый «куст» разновременных городищ и поселений. Одно из них – Дуванское 17 – андроновское.

Понятие «андроновская культура» ввел в науку выдающийся сибирский археолог С. А. Теплоухов, изучавший в 20-х годах на Енисее памятники разных эпох. Однако уже тогда ему было ясно» что Минусинский край является восточной окраиной открытой им великой культуры, охватывавшей в эпоху бронзы не только юг Западной Сибири, но и значительную часть современного Казахстана. Время подтвердило блестящую догадку ученого, которому не суждено было развить ее самому, – он навсегда остался узником ГУЛАГа.

В течение последующих десятилетий андроновские памятники активно исследовались в разных районах и оказались далеко не так однородны, как это представлялось сначала. Поэтому со временем они стали рассматриваться учеными как принадлежащие не одной, а нескольким археологическим культурам, хоть и родственным, но разновременным – алакульской, федоровской и другим, составлявшим огромную андроновскую культурную общность. Все они были созданы скотоводами и земледельцами, в совершенстве владевшими секретами бронзолитейного производства. Несмотря на развитое животноводство, свиней андроновцы не держали. Зато кони, запряженные в легкие боевые колесницы и использовавшиеся для верховой езды, делали их отряды, вооруженные луками и сверкавшими на солнце бронзовыми клинками, практически непобедимыми на открытых пространствах. Защищать им приходилось не только скот, но и поля своих общин, поскольку земледелие, возможно, даже пашенное, было вторым важнейшим источником их благосостояния. На поселениях и в некоторых могилах встречаются большие каменные зернотерки, бронзовые серпы и секачи, последние из которых могли использоваться также при заготовке грубых кормов для зимовки скота. Охота и рыболовство не имели большого значения, зато андроновские металлурги, значительная часть которых, скорее всего, уже являлась настоящими ремесленниками, порвавшими с земледелием и скотоводством и полностью переключившимися на обслуживание членов близлежащих общин, владели секретами получения сложных отливок в составных литейных формах из глины и камня.

Реконструкция керамических сосудов алакульской (1–6) и федоровской (7-15) культур.

Умерших андроновцы обычно хоронили под невысокими земляными курганами, содержавшими, как правило, по нескольку могил, по-видимому, принадлежавших ближайшим родственникам. Тела усопших или их кремированные останки предавались земле с запасом пищи в горшках, иногда с орудиями труда и вооружением. Для женских погребений обычны богатые наборы украшений – браслетов, бус, перстней, серег, накосников. Характерный признак андроновской эпохи – нарядная плоскодонная керамическая посуда, украшенная на ранних этапах строгими, а впоследствии более сложными «ковровыми» геометрическими узорами: треугольниками, меандрами и свастичными фигурами.

Дуванское 17, исследованное моими коллегами – археологами из Екатеринбурга, относится к федоровской культуре. Здесь им удалось раскопать котлован сравнительно небольшой – площадью чуть больше 50 кв. м – полуземлянки с длинным коридорообразным входом, очагом в центре постройки и многочисленными ямами от столбов, являвшихся основой ее каркаса. Следы деятельности обитателей поселка в виде скоплений костей животных, глиняных грузил и рыбьей чешуи, а также развалов сосудов зафиксированы и за пределами жилища. Однако основой их хозяйства было все же скотоводство: кости домашних животных – в основном коров, а также лошадей и мелкого рогатого скота – резко преобладали среди изученной палеозоологами коллекции.

Автомобиль медленно трогается с места. «Дворники» еще скользят по ветровому стеклу, но дождь уже на исходе: впереди, за Пышмой, небо явно светлеет. Колеса шуршат по мокрому асфальту, оставляя позади машины волну мелких брызг. За те без малого пятьдесят километров, что нам предстоит пройти до следующей остановки, запланированной на подъезде к Ялуторовску, мы переместимся в прошлое не намного, едва ли на несколько десятилетий.

Неподалеку от этого места среди лугов и перелесков, в окрестностях с. Старый Кавдык, исследован еще один федоровский поселок. В течение нескольких лет его раскопки вел мой институтский однокашник и товарищ по работе Виктор Зах – бородач и романтик, которому нравится придумывать открытым им памятникам красивые имена. Вот и это поселение на берегу почти высохшего озерка он окрестил Черемуховым Кустом, и название это уже вошло в научную литературу, которой порой так не хватает живых и образных слов. За три полевых сезона Виктору Алексеевичу удалось изучить памятник почти полностью – раскопать не только шесть огромных жилищ площадью от 180 до 300 кв. м, проходы между которыми еще нельзя назвать улицами, но и несколько оставленных обитателями селища мусорных куч – зольников.

Мне приходилось бывать здесь во время раскопок и поражаться тому, насколько дома этого поселения напоминают явно более позднее жилище, исследованное на Ольховке. Судя по отчетливым следам снашивания земляного пола вдоль стен, они представляли собою такие же полуземлянки с зимними загонами для скота. Аналогична и конструкция этих построек, их основу составлял каркас из нескольких рядов вкопанных в землю бревенчатых опор, на которых покоилась утепленная земляной засыпкой кровля.

Отличительная особенность домов Черемухового Куста – колодцы. В большинстве строений их насчитывалось даже по два или по три, вырытых вблизи хлева. И это обстоятельство тоже говорит о многом. Наверное, неглубокое озерко зимой промерзало до самого дна, а поскольку покинуть близлежащие пастбища община не решалась, иного способа обеспечить водой людей и животных просто не было. Впрочем, окрестные озера и реки были в ту пору тоже не столь глубоки – в середине II тысячелетия до н. э. их выпила Великая Сушь.

Извечные колебания уровня грунтовых вод и количества выпадающих на землю осадков подмечены учеными давно. Водоемы то вдруг переполняются, затапливая свои бывшие берега, то за несколько лет снова мелеют, обнажая заиленные участки. И это не удивительно: природа дышит, как все живое, у нее тоже есть свои ритмы. Один из наиболее сухих периодов, в истории юга Западной Сибири пришелся именно на время существования федоровских поселений. Везде: в Приишимье, Кулундинской степи и верховьях Оби, – они возводились отнюдь не на высоких террасах, а у их подножия, в пойме, которая тогда не заливалась даже в половодья. Спустя одно-два столетия ситуация в корне изменилась. Поселения более позднего времени вновь «поднимаются» на возвышенные берега. Но федоровцы этого периода уже не застали. Их эпоха совпала с засухой, а увидеть, как вновь наполняются водой русла полупересохших рек и блюдца озер, как наливается зеленью трава на косогорах, суждено было только их потомкам – представителям новых археологических культур. Отсюда и колодцы в жилищах Черемухового Куста, и их отсутствие, например, на Ольховке.

Мы стоим на обочине оживленного шоссе, которое на этом участке дождь даже не намочил. Значительно дальше, чем сегодня, обходили эти места влажные ветры II тысячелетия до н. э., когда царившую тут тишину нарушал не рев проносящихся мимо нас автомобилей, а редкий скрип запряженных быками повозок да ржание взнузданных верховых коней.

Состав стада жителей Черемухового Куста типичен для федоровской культуры: среди костей домашних животных резко преобладают коровьи, костей мелкого рогатого скота (в основном овец) – около четверти, а лошадиных – еще меньше, чуть более 10 процентов. При этом в общей массе пищевых остатков доля костей диких животных ничтожна – менее одной тридцатой. Ничего удивительного в этом нет: о том, что федоровцы были скотоводами, а не охотниками, известно давно. Любопытно другое. Коровы и быки, принадлежавшие жителям поселка, отличались от животных, содержавшихся другими общинами бронзового века, особо крупными размерами. Их высота в холке составляла в среднем 125 см и превышала рост крупного рогатого скота многих других синхронных селищ. Необычно и то, что большое количество особей (примерно пятая часть) забивалось очень рано – в возрасте до шести месяцев. Неужели это свидетельство специальной селекционной работы, направленной на отбор среди телят-первогодков наиболее крепких и быстро растущих животных, результатом которой жители поселка не могли не гордиться!

Так же гордились своими коровами арийские племена Индии в ведийскую эпоху, когда певцы сравнивали их и с грозовой тучей, и с утренней зарей, и с поэтической речью. В «Атхарваведе» есть особый заговор на благополучие коров, почти дословно повторяющий строки одного из гимнов «Ригведы».

 
Пришли коровы и сделали благо.
Пусть улягутся они в стойле и наслаждаются у нас.
Пусть будут они здесь богатыми потомством, многообразными,
Доящимися для Индры много зорь!
 
 
Они не исчезнут. Вор не причинит (им) вреда.
Недруг не покусится на их движение.
(Если) кто их жертвует богам и отдает (их),
Долго еще тот пойдет с ними вместе как повелитель коров.
 
 
Их не настигнет скакун, вздымающий пыль.
Они не пойдут на бойню.
По просторному безопасному (пастбищу)
Разбредутся они – коровы этого смертного жертвователя.
 
 
Вы, коровы, даже худого делаете толстым.
Даже некрасивому вы создаете прекрасный облик.
Вы делаете дом прекрасным, о вы с прекрасным голосом!
О великой вашей подкрепляющей силе говорят в собраниях.
 
 
Атхарваведа, IV, 21
 

Не исключено, что этот текст или один из его вариантов мог быть известен и членам федоровских общин, в том числе жителям Черемухового Куста, – ведь многие ученые считают андроновцев носителями арийской речи. Подтверждает это и найденная здесь игральная кость, означающая, что поклонниками азартной игры, нашедшей отражение в гимнах и заговорах ведийского периода, были не только черкаскульцы, но и федоровцы.

Однако ни этим, ни общностью строительных приемов, использовавшихся ими при возведении однотипных жилищ, сходство данных культур не ограничивается. Результаты анализа собранных на Ольховке пищевых остатков показали, что состав домашних животных, принадлежавших жителям этого поселка, был точно таким же, как и у общины Черемухового Куста. А коров среди скота, содержавшегося на приисетских пастбищах, было даже несколько больше – почти три четверти стада. Значит, долгое время господствовавшая в науке концепция, согласно которой черкаскульские племена являлись северными соседями андроновцев, жившими охотой, рыболовством, разведением свиней и только осваивавшими навыки содержания коров и коней, не соответствует действительности! Разве не говорит об этом отсутствие в материалах Ольховки костей домашней свиньи и открытие черкаскульских и федоровских поселений в одних и тех же районах, причем не только в тюменской округе, но и в степях, где работают наши коллеги из других городов? Да, черкаскульские общины Зауралья вплотную придвинулись к границам лесной зоны. Но во многих из этих мест несколько веков назад уже пасли свои стада федоровцы, «ковровые» орнаменты которых настолько близки, например, Ольховским, что черкаскульскую культуру нередко именуют «андроноидной» или «северным андроном». Нет, вычеркивать жителей Ольховки и подобных ему поселений из числа «настоящих» андроновцев нет решительно никаких оснований! Этому противоречит весь облик их материальной культуры: и дома с загонами для животных, и состоявшие преимущественно из коров стада, и посуда, покрытая характерными геометрическими узорами. Но и это еще не все. Оказывается, что федоровцы и черкаскульцы являлись носителями сходного европеоидного антропологического облика. И это в то время, когда население таежной полосы Западной Сибири было преимущественно монголоидным!

Таким образом, цепочка разновременных, но перерастающих одна в другую археологических культур, которую нам пришлось отслеживать от рубежа бронзового и железного веков, пополнилась еще одним, пока что самым древним звеном – федоровской культурой, существовавшей около середины II тысячелетия до н. э. Красноречиво говорят об этом радиоуглеродные даты поселения Черемуховый Куст, указывающие на то, что очаги в его домах горели приблизительно в XVI–XIV вв. до н. э.

И вновь серая лента шоссе уводит нас дальше. Позади остался скрытый придорожным леском Ялуторовск и мост через Тобол, с которого открывается вид на бескрайнюю речную пойму. Посреди нее то тут, то там вспыхивают под солнечными лучами зеркала старичных озер, так непохожие на мутную стремнину, отороченную зарослями ивняка. Сегодня для нас Тобол – река пограничная. В том смысле, что за ней мы встретимся с древнейшими из андроновских памятников, относящихся к алакульской культуре.

Еще не так давно сопредельные с таежной полосой районы в бассейне Тобола не могли претендовать на роль земель, принадлежавших во II тысячелетии до н. э. алакульским общинам, в которых, как и в представителях других археологических культур андроновской общности, многие ученые не без оснований видят индоиранцев бронзового века. На фоне обилия андроновских памятников в степях и южных лесостепных районах Притоболья весьма немногочисленные алакульские материалы, полученные в 1893 г. финским ученым А. Гейкелем при раскопках курганов у дер. Томиловой близ современного г. Ялуторовска, долгое время выглядели не более чем следами вылазок арийских дружин за пределы андроновского мира. Однако исследование серии памятников эпохи бронзы, открытых на данной территории за последние 15 лет, показало, что этот район был освоен алакульскими группами довольно прочно, хотя и располагался на окраине обжитых ими пространств.

На асфальтовой просеке посреди прохладного леса тихо. Только еле слышно перебирают лапами высокие сосны да шелестят под легким ветром листья на верхушках берез. Неподалеку от безлюдной дороги – невысокий мысок над старицей, где между деревьями едва различимы западины от некогда стоявших тут домов и следы проводившихся раскопок. Совсем недавно у Заводоуковска мы свернули к Упорово и вот уже – рядом с поселением Ук 3, изученным археологами из Екатеринбурга. Это многослойное селище сохранило остатки жилищ разных периодов эпохи бронзы и раннего железного века. Алакульскими оказались остатки трех изученных здесь квадратных полуземлянок, совсем небольших по сравнению с исследованными на Ольховке или Черемуховом Кусте – площадью всего лишь 20–30 кв. м каждая. Одна из них, судя по следам выявленных на ее полу ямок небольшого диаметра, имела каркасно-столбовую конструкцию, относительно других этого утверждать нельзя. В центре жилищ располагались очаги, на отдельных участках пола сохранился тлен от какого-то растительного покрытия.

При раскопках Ука 3 не обнаружено ни следов пожара, ни признаков какого-либо другого стихийного бедствия, внезапно обрушившегося на поселок. Но тень давней трагедии все же витает над его заросшими руинами. Ведь что-то же заставило людей покинуть свои дома, оставив в них не только керамические сосуды, но и гораздо более ценные предметы – сверленое каменное навершие булавы с шестью выступами по бокам, а также довольно многочисленные изделия из бронзы: кельт-тесло со сквозной втулкой и широким рубящим лезвием, несколько серпов и ножей, четыре крупных крюка с ушками для подвешивания и другие вещи. Среди них оказались и орудия живших здесь мастеров-металлообработчиков: несколько каменных кузнечных молотов, инструмент для раскатки металлического листа, легкий молоточек, камни, использовавшиеся в качестве абразивов, обломки литейных форм.

Костей животных на Уке 3 встречено немного. Но сомневаться в том, что алакульским общинам принадлежали многочисленные стада коров и овец, табуны коней, не приходится. Могильник, к которому мы направляемся и который пока является единственным алакульским некрополем во всей округе, убеждает в этом каждого присутствующего при раскопках.

Круто уходящая вниз дорога снова привела нас к Тоболу. Но сейчас мы значительно выше по течению и на этот раз пересекать реку не станем. Мимо раскинувшегося внизу Упорова, которое отсюда, сверху, просматривается как на ладони, мы двинемся дальше – на юг и скоро будем у конечной цели нашего маршрута. Там, на одном из прибрежных всхолмлений, мимо которых, то прижимаясь к кромке террасы, то уходя в поля, петляет почти всегда безлюдная дорога, уходящая от тюменского села Коркино в Курганскую область, нас ждут Чистолебяжские курганы, а неподалеку от них, у тихого лесного озерка Мамаихи – знакомая поляна, где мы опять поставим палатки.

Что позвало нас сюда? Прелесть пронизанного пучками солнечных лучей соснового бора или свежесть, которой веет по утрам от озера? Конечно же, не только это, хотя и с озером, и с лесом мы встречаемся с радостью, как со старыми друзьями. Главное, ради чего мы снова здесь, вдалеке от Тюмени, – это возможность приблизиться к истокам тех культур, которые на протяжении всей эпохи бронзы развивались перед стеною притобольской тайги, где сейчас стоит наш город, первым встречающий всех, кто прибывает из-за Урала в Сибирь.

Более полутора десятков курганов исследовано уже на Чистолебяжском могильнике. Под каждым из них, как правило, по нескольку захоронений. Рядом со многими могилами – остатки жертвенных или поминальных комплексов. Чаще всего это не полные скелеты овец, коров, лошадей, а компактно сложенные остатки уже разделанных туш. Среди таких скоплений почти всегда обнаруживаются лежащие в анатомическом порядке конечности, а также черепа, на многих из которых – чуть ниже лба – заметны следы смертельных, проламывавших кость ударов, от которых животные падали как подкошенные.

В одном из заговоров «Атхарваведы», призванном сопутствовать закланию белой овцы, которая рассматривалась как плата за доступ в располагавшийся на высшем небе мир теней, где правит царь мертвых Яма, есть такие строки.

 
Та шестнадцатая (часть) пожертвованного приношения,
Которую делят между собой цари —
Эти соратники Ямы,
От нее освобождает белоногая овца,
Данная как жертва предкам.
 
 
Все желания исполняет она,
Возникая, растя, существуя.
Осуществительница замыслов – белоногая овца,
Данная в жертву, не иссякает.
 
 
Кто даст в жертву белоногую овцу,
Соразмерную (тому) свету.
Тот поднимется на небосвод.
Где бессильный сильному
Не платит пошлины.
 
 
Атхарваведа. Ill, 29
 

Этот и подобные ему тексты не только отражают сходство ритуалов, совершавшихся ариями вблизи своей прародины и в далеких индийских землях, отвоеванных у иноязычных племен, но и позволяют понять доселе скрытую от нас суть тех обрядов, следы которых мы находим при раскопках. В другом заклинании – на жертвоприношение козла – говорится так.