Текст книги "Убить Батыя!"
Автор книги: Наталья Павлищева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Но он же убивает не только овец!
– Конечно. Знаешь, есть такая легенда… На земле было много оленей и совсем не было волков. Они спокойно паслись, жирели и множились. Их стало так много, что травы уже не хватало, как и просто места для пастбищ. Олени стали вымирать, и когда их падеж превратился в бедствие, потому что трупами погибших животных уже заполнилась земля, люди обратились к богам с просьбой что-то сделать. И боги создали волков… Наивно, но по сути верно. Волки истребили прежде всего больных и слабых, и олени снова стали крепкими и сильными. Объяснять надо?
– Нет, я помню: волк – санитар леса. Я понимаю, что это сильный и хитрый зверь, но я его боюсь.
– Только потому, что не знаешь его правил поведения. Волк не хитрый, он умный и честный. Это человек человеку волк, а волк к волку милосерден. Ты знаешь, что волк никогда не добьет поверженного сородича-противника? А еще, что они однолюбы? Волк выбирает подругу единожды и не станет путаться с другими. И волчица в случае гибели своего супруга остается вдовой до конца своей жизни. Этого нет, например, у царя зверей, не говоря уже о человеке. Может, потому «царь природы» выбрал в «цари зверей» не волка, а себе подобного в зверином царстве.
– Но лев сильнее волка!
– Ну и что? А слон сильнее льва, и носорог с бегемотом тоже…
Такие беседы бывали частыми, Вятич осторожно знакомил меня с тем миром, в котором жил сам.
Однажды я вдруг поинтересовалась:
– Вятич – это прозвище? А как тебя зовут?
– Ты имеешь в виду крестильное имя? Крестили меня когда-то Андреем. Но я раскрещен, иначе нельзя. А Вятич – родовое имя.
– Ты волхв?
– Нет! Волхв – это посредник. Посредник между людьми и Высшими силами Природы, признанный этими силами. Мне нет необходимости быть посредником, меня никто не просит об этом.
– А Ворон был волхвом?
– Ворон – да, у него были те, кто нуждался в его посредничестве.
– Например, Анея?
– И Анея тоже, хотя она сама волховица.
– Куда они все делись? Погибли?
– Думаю, нет, скорее, ушли, когда Анея отправляла всех из Козельска и округи подальше от Батыевых войск.
Монголы рассредоточились по половецким степям, против чего мы не возражали, но часть из них упорно держалась в опасной близости от границы русских княжеств, вернее, попросту в их границах. Жители деревень привычно снялись с места и убрались подальше на север, тем более там было много пустующих теперь селений. Но это не спасало положения. Требовалось отогнать проклятых подальше.
Как это сделать? Нападать почти в степи очень трудно, любые массированные передвижения видно издали, нападать серьезно сложно, а мелкими наскоками этих не испугаешь…
Вятич с дружинниками занимались немного странным делом, одни нарезали толстые трубки из тростника, а другие… ловили слепней. Такими трубками пользовались для плавания под водой. Куда это собрался сотник со своими людьми? Вроде татары в воду не суются… А насекомые зачем?
Кое-что стало ясно, когда, нарезав по несколько трубок, серьезные люди вдруг принялись плеваться через них, стараясь попасть в нарисованную на дереве мишень из разных положений, в основном лежа, и отходя как можно дальше.
Я едва не расхохоталась, увидев такую картину. Не удалось зимой шапками закидать, так надеются летом заплевать? Вятич, наблюдая, как я веселюсь, почти разочарованно протянул:
– Э-эх… дурища и есть дурища…
Смеяться я перестала быстро, когда увидела, что в ход пошли те самые чертовы слепни, которых помощники сотника собирали с несчастных лошадей, заметно облегчая кобылам жизнь. И все равно я не понимала.
– Вятич, ну правда, что за шутки? Вряд ли монголы так боятся слепней, чтобы бежать опрометью, если укусит…
Тот согласно кивнул:
– Не боятся, это нам и нужно. Укус слепня не вызовет никакого беспокойства, сбросят, и все. А если в нем яд?
– Ты собираешься кормить слепней цианистым калием? Ну, ядом?
Сотник не удивился новому термину, но головой покачал:
– Кормить необязательно, достаточно проткнуть его отравленной иглой перед самым плевком, и слепень понесет яд тому, на кого попадет.
– А… яд?
– Яд есть, и не один – разные, для каждого случая свой.
– Для какого, например?
– Для дозорных свой, там нужна тихая смерть, для тех, кто охраняет костры тоже, а вот для лошадей есть разные виды – парализующий и приводящий в бешенство.
– А если слепень куснет не того, вот возьмет и не станет кусать монгола, наоборот, полетит в нашу сторону?
– Интересно, как долго сможет прожить слепень, проткнутый чем-то?
– Недолго…
– Вполне хватит, только чтобы цапнуть первого, кто попадется. А если и не цапнет, то опасений не вызовет.
– Так вас и пустили к ставке!
Вятич расхохотался:
– А я туда и не собираюсь! Я в отличие от тебя не помешан на убийстве Батыя и использовать трубки собираюсь на дозорных и тех, кто с краю. Пока хватит.
Вятич с парнями занимались какой-то гадостью, они ободрали шкуру убитой монгольской лошади и, не выделывая, примеряли на себя. Фу… Немного пораскинув мозгами, я сообразила, что это перебьет их собственный запах лучше любого дезодоранта. Да уж, у степняков лошади хитрые, заразы! Они не только кусаются и лягаются, но и научены чуять чужих и поднимать тревогу, никаких собак не нужно.
Из нашего стана в сторону монгольского отправилась странная процессия – несколько человек несли на себе лошадиные шкуры. Смотрелось дико, но за последнее время я привыкла ко всему и уже ничему не удивлялась.
На землю опустилась летняя ночь. Тихая, звездная, благостная, с треском цикад, легким ветерком, запахом трав… Для монголов она была просто райской, пахло уже степью, а не лесом или болотами, ветви деревьев не загораживали небо, глаз не натыкался на стену деревьев. Нет, они, конечно, были, и кустарника много, особенно у воды, но не сплошь же вокруг. Словом, почти как дома…
Пофыркивали и прядали ушами лошади, отгоняя приставучих насекомых, но даже оводы и слепни не настолько доставали, чтобы беспокоиться.
Стан спал, только сидели у костров дозорные, следя, чтобы те не погасли, и вслушиваясь в ночную тишину. Где-то в лесу ухнул филин, пролетела, заинтересовавшись светом, сова, скользнула почти бесшумно, и нет ее. Шуршали мыши, возился кто-то в кустах, то ли удирая, чтобы не стать добычей хищника, то ли, наоборот, завершая охоту.
Наступил час между совой и вороной, когда ночная хищница уже устраивается на суку до следующего вечера, а дневная еще не подала голос. Ночь наиболее темна перед рассветом, но в это же время немного смелеют все, кто сидел, забившись глубоко в норки. Потому тихий шорох не особенно пугал дозорных.
У двух крайних костров, подле которых пасся большой табун, четыре сидящих на корточках охранника, отбывавших свое время, даже не пошевелились, все так же неподвижно взирая на пламя… Если бы кто-то понаблюдал за ними со стороны, то удивился бы такой выдержке – сидеть в одной позе так долго! Но наблюдать некому, те, кто был виновен в неподвижности охраны, уже давно уползли, а остальные спали.
Некому обратить внимание и на то, что незадолго до этого каждый из четырех охранников хлопнул себя по шее, то ли отгоняя, то ли убивая надоедливых насекомых. Да и сами бедолаги тоже на это не отреагировали…
Один из спавших монголов поднялся то ли попить, то ли, наоборот, отлить и вдруг в ужасе замер, потому что сидевший на корточках охранник явно заснул и вдруг… свалился прямо в костер! Подскочив к бедолаге, товарищ попробовал помочь ему выбраться из пламени, прекрасно понимая, что грозит всему десятку за такой проступок. Каков же был его ужас, когда монгол понял, что дозорный мертв!
С опаской оглянувшись вокруг – не видят ли, что произошло, – воин потерял сон окончательно. От его вопля дрема слетела и с остальных тоже. Мгновенно весь стан поднялся на ноги. Оказалось, что четыре охранника у ближайших к кустам костров (по два на каждый) мертвы, причем никаких ран от стрел, колотых или режущих ни у кого не было, просто умерли – и все!
Но еще страшнее стало, когда обнаружилось, что мертвы и с десяток лошадей, тоже нераненых и незаколотых!
Паника, охватившая стан, продолжалась до середины дня, пока не приняли решение срочно уйти от проклятого места, потому что там, видно, какая-то зараза.
Зараза преследовала монголов несколько дней. Находившиеся ближе к лесным зарослям умирали вдруг, не будучи раненными. Страшно, что во множестве гибли лошади. Они либо оказывались неспособными двигаться дальше, либо бесились. Темник запретил использовать конину погибших в пищу, чтобы не заболеть и самим, и сдирать кожу тоже. Это страшная потеря, ведь конь для монгола главный кормилец и поставщик всего жизненно важного. Больше добыть можно только саблей и луком со стрелами, но даже с самой острой саблей монгол без коня не монгол.
Только откочевав подальше от полосы перелесков, совсем в степь, монголы немного успокоились, зараза, кажется, отстала. Зато там было недостаточно воды, трава быстро высохла, посерела и легко загоралась от любой искры. Иногда казалось, что и без нее… Их снова преследовали волки, по ночам лошадей будоражил волчий вой.
Монголы маялись, а Вятич с товарищами отсыпались днем после очередной ночной «охоты». Они побили очень много лошадей, ведь укус слепня или овода для лошади вполне привычное дело и подозрений не вызывал, а отчего уже потом она вдруг слабела и падала или, наоборот, вдруг бесилась – не понимал никто…
Дважды отраву удалось закинуть… в котлы над кострами, тогда основательно потравилось немало монгольских воинов, не до смерти, конечно, но животами маялись классно…
Партизанская война продолжалась, но этого было мало. Монголы жировали на степных просторах, явно намереваясь осенью снова двинуться в поход. Куда? А что, если на Чернигов? Я вспомнила, что туда они пойдут осенью следующего года, а до этого так и будут в половецких степях. Но сидеть и просто ждать, даже тренируясь целыми днями, невыносимо. Как же напомнить им о неминуемом возмездии? И, главное, как его свершить? Просто выйти в степь и обнаружить себя? Во-первых, поймут, сколько нас, во-вторых, и до леса добраться не успеем, перебьют стрелами издали. Это в лесах мы были хозяевами положения, в степи – они, и с этим приходилось считаться. Сколько ни ломали голову над тем, как снова заманить хотя бы часть монголов в лес, ничего на ум не приходило.
Но монголы монголами, а жизнь продолжалась. И в этой жизни нужно было есть, пить, спать, мыться, наконец… Для моих ратников в этом проблемы не было, все же тепло, пока купаться можно в реках и озерах.
Вечер был исключительный, парни в протоке наловили рыбы и пристроили часть вариться, а часть запекаться в углях. Вятич, видно, решил искупаться, верно, в такой воде грех не поплавать вдоволь. Сети уже вытащили, рыбу не распугаешь…
Я сидела на берегу и запасалась на всю оставшуюся жизнь воздухом, он был такой классный! Напоенный одновременно травами, лесом и озером… Кажется, даже густой, хоть ножом режь и в котомку про запас складывай.
Прикидываясь, что ничего не вижу, я тихонько косила глазом на сотника. Мощный торс, сильные руки… качкам до него далеко. И красивый… Вот какой у меня наставник.
Вятича не обманешь, бросив рубаху рядом со мной на куст, он усмехнулся:
– Не подглядывать!
– Очень нужно!
Я вообще прикрыла глаза и только слушала, как он разбежался и сиганул подальше в озеро. Озерцо хорошее, оно проточное, вода чистая, дно песчаное. Я с завистью слушала, как плещется сотник, самой нельзя, даже если влезть в воду в штанах и рубахе, то мокрая ткань облепит так, что никакой обнаженки не нужно. А другого озера здесь нет.
И вдруг совсем рядом раздался крик Тереши:
– Водяной!
– Где?! – вскинулась я.
– Сотника крутит! – парень с мечом в руках ринулся в воду к купавшемуся Вятичу.
И тут я поняла – Вятич крутится в воде и орет, потому что его схватил Водяной!
С воплем «Держись!» мы вдвоем махали саженками к сотнику. Я опередила, все же у парня в руках меч и он греб одной рукой.
Вятич изумленно застыл с открытым ртом:
– Вы чего?
Мы тоже обалдели, Тереша растерянно протянул:
– Я думал, тебя Водяной крутит… Орешь и плещешься… Тьфу ты!
Обиженный Тереша повернул к берегу. И только тут я сообразила, что орал Вятич от восторга, а я в воде, и выходить придется на виду у всех совершенно мокрой.
– А ты чего подумала, тоже про Водяного?
– Конечно.
Я отчаянно пыталась придумать, как выбираться из воды в мокром виде.
– И как ты с ним справляться собиралась, кулаками?
– Ничего смешного, вопишь тут…
Я поплыла к берегу, не сидеть же с Вятичем в воде. Он опередил, зычный крик заставил оглянуться всех ратников на берегу:
– А ну отвернулись!
Парни, подчинившись команде, дружно сделали вид, что у них дела где угодно, только не там, где я буду выходить из воды. Я не сомневалась, что будут подглядывать, но не таращиться откровенно, и то хорошо.
На берегу Вятич закутал меня попоной и потащил подальше, подхватив с куста свою сухую рубаху. Там, загороженная попоной, я выбралась из своей мокрой одежды и натянула предложенную сотником. Ноги, конечно, оставались голыми, но хоть ягодицы прикрыты.
Вятич критически оглядел меня в таком наряде и вдруг протянул попону:
– Оберни вокруг.
Он был прав, рубаха до колен не доходила и сесть или наклониться в такой будет просто неприлично.
– Воительница… На Водяного с кулаками. Но за то, что пыталась спасти, – спасибо.
– Не за что, – буркнула я, пробираясь обратно на берег.
Парни уже наварили ухи и звали к костру ужинать.
Рукава рубахи Вятича, конечно, были слишком длинными для меня и широкими, их пришлось закатать. Я то и дело ловила осторожные взгляды своих парней, которые те бросали на мои голые до локтей руки. Да, трудно им без девок… А мне без мужчины? Тоже трудно, за все время пребывания тут я всего дважды спала с князем Романом.
Я постаралась отогнать мысль о Романе, не к месту и не вовремя.
Уха была, конечно, вкусной и очень сытной, но как же в ней не хватало картошки! Что за уха без картошечки? Все равно что… я так и не придумала, с чем сравнить. Картошка есть картошка, ее никакие крупы и травки не заменят.
Пока ужинали, ночь совсем вступила в свои права. Плеснула почему-то не ушедшая на покой рыба, противно зудели комары, чуть всхрапывали лошади. Пламя костра отражалось в их совершенно черных в ночи глазах, таинственно поблескивая. Я смотрела на морду своей Славы, лошадь казалась загадочным животным.
Легкий ветерок словно взъерошил лунную дорожку на озере и вдруг откуда-то совсем издалека принес женский смех и всплески воды. Кто-то из парней тихо произнес:
– Русалки озоруют…
Неужели и правда русалки?! Я прислушалась, голоса явно девичьи или женские, конечно, кто нормальный пойдет купаться ночью? Вот бы посмотреть? Но даже спрашивать у Вятича боялась. А вот парни спросили:
– Вятич, а верно говорят, что заговор есть, чтобы у них хвосты ненадолго в ноги превращались?
Сотник усмехнулся:
– Есть…
– И красивые ножки?
– Красивые.
Я почему-то чуть не заорала: «А ты откуда знаешь, видел?!» – парней интересовало другое:
– А ты тот заговор знаешь?
– Может, и знаю…
Я не вынесла, тихо зашипев:
– Превращал?
– Угу.
– Ну и как?
– Что как? Фигурка красивая, ножки стройные, попка круглая, грудь тоже…
Во мне росло возмущение, я чуть не закипела, а сотник насмешливо добавил уже громче, потому что ратники вокруг притихли, внимая его словам:
– Только вот одно плохо…
– Что?! – ахнул, кажется, тот же Тереша.
– Рыба, она и есть рыба. Тиной пахнет и холодная.
Кто-то передернул плечами, кто-то сплюнул, кто-то сердито заворчал. Они уже, видно, размечтались, как устроят ночной налет на девичье русалочье царство, как Вятич превратит русалок в красавиц не только сверху, но и снизу… А тут такой облом!
– Ты обнимался, что ли, с ними, что знаешь?
Помимо моей воли, вопреки ей, как я ни старалась сдержаться, в моем голосе все-таки прозвучали ревнивые нотки.
Вятич вдруг притянул меня к себе, крепко обнимая за спину, и зашептал на ухо:
– Я что, дурак с рыбиной обниматься? И пробовать не стал бы.
– А чего же…
– А что я должен сказать, что это здорово, чтобы они туда толпой рванули и неприятностей себе нажили? Настя, нам надо где-то в деревнях останавливаться хоть изредка, особенно таких, где мужиков мало осталось. Все спасибо скажут, и деревенские тоже.
Он уже отстранился, а рука все оставалась на спине, словно забыв вернуться. Я против не была.
Утром к нам вдруг подошел старый сотник Девят и тихо сказал:
– Вятич, ты того… Настю береги. Чтоб только ты и никто другой. Понял?
– Понял, – каким-то глухим голосом ответил ему Вятич.
– Добро, – кивнул Девят и удалился.
Я осталась с открытым ртом.
– Чего это он?
– Ты же слышала, сказал, чтобы я к тебе никого не подпускал.
– А самому, значит, подходить можно? – ехидство всегда было одним из моих способов защиты.
– Самому можно, и даже очень близко. Иначе кто будет тебя попоной от остальных прикрывать? – Глаза Вятича твердо глянули в мои, и я утонула… – А попка у тебя круглая и грудь крепкая, куда там русалкам!
Сказал и пошел прочь, ведя лошадь в поводу. И что делать – злиться, ругаться… Ни того, ни другого не хотелось, но не ответить я не могла!
– Когда это ты заметил?
– Подозревал давно, а вчера убедился.
– Где?!
– Грудь в разрез рубахи было хорошо видно, а попку нащупал ночью. Эй, Давыд, чего подпругу так подтянул, лошади же неудобно! – сотника уже не было рядом, а я действительно не знала, плакать или смеяться. Если честно, то где-то в глубине было приятно и почему-то хотелось, чтобы сотник распустил руки…
Но он не распускал, а когда мы действительно останавливались в деревне, то старался пристроить меня на печке или еще где удобней, но куда самому хода никакого нет. Ратники относились к такому поведению уважительно. Я действительно была недосягаема для всех, кроме Вятича, но тот посягать на мою честь не собирался. Меня интересовало одно – как долго это будет продолжаться. Или он ждет, что я сама кинусь к нему в объятия? Не дождется!
Встреча
Осенью монголы откочевали на юг, к Астрахани (интересно, а она уже существует?), совсем и, похоже, собрались там зимовать. Лично меня это не устраивало вовсе! Он что же, уйдет безнаказанным? Вятич объяснял:
– Что мы можем против них в степи? Пока не подойдут к лесам ближе, даже подманить не сможем. Мы в степи все как на ладони, а их так много, что просто перебьют за первый же день, как перебили Евпатия с его дружинниками.
– Лучше так, чем никак!
– Настя, ты же помнишь, что Батый никуда не двинется до следующего года. Они приходят в себя и копят силы. Надо и нам так. А вот когда он двинется на запад к Переяславлю Южному и Чернигову, снова придет наше время. Нам тоже надо копить силы.
– Я должна год выжидать?!
– Мы предлагали тебе отправиться домой…
– А сейчас вы бы меня вернули?
– Нет, конечно, Ворон погиб, Анея где-то далеко… Одному мне не справиться, можно ошибиться.
– И что тогда?
– Попадешь куда-нибудь не туда, выискивай тебя потом…
– А если погибну?
– У меня на глазах – успею отправить обратно домой, а если где-то по глупости, то тоже можешь затеряться во времени.
Вот, блин, обнадежил! Вятич понял мое смущение и усмехнулся:
– Я тебе потому и твержу, чтобы не бросалась под танк без связки гранат. Ты должна быть у меня на виду все время.
Не взбрыкнуть я не могла:
– А сколько раз ты меня оставлял, когда куда-то уходил сам?!
– Я знал, что вернусь.
Я вздохнула и решила, что пора задать давно мучивший меня вопрос:
– Давно хочу тебя спросить… Мы не можем послать кого-нибудь в Козельск? Может, разузнают?
– Мы можем съездить туда и сами, оставив дружину пока в какой-нибудь крепости. Только ни Анеи, ни Луши там нет.
– А где они? Они живы?
– Живы, только где, пока не знаю. Чуть позже – зимой.
– А если Батый снова придет зимой?
– Нет, он уже ученый, не рискнет двинуться в снега и морозы снова. А до весны мы должны придумать, как его задержать до самой осени. Думай, шевели мозгами…
Мы пока мотались в приграничье, не решаясь уйти на север совсем. В один из таких дней Вятич вдруг напрягся:
– Впереди чужие…
Почему Вятич учуял их первым, я не поняла, действительно учуял.
– Что-то чувствуешь?
– Да, там сила… как бы сказать… там волхв, но не наш.
– Волхв волхва видит издалека?
– Зря смеешься.
– Я не смеюсь. Он один?
– Нет, за ним немалая военная сила, но это не русская дружина.
– Чем отличается русская от нерусской?
– Тем же, чем и волхвы.
– Можно подумать, я знаю, чем отличаются волхвы, – я проворчала это просто так, прекрасно понимая, что ни времени, ни желания что-то мне объяснять у Вятича не было.
Действительно, он встал, почти вытянувшись в струнку, обернулся в сторону края леса и осторожно протянул вперед руку, раскрытой ладонью словно прощупывая пространство впереди. Все напряженно ждали.
Не знаю, что уж он там учуял, но опустил руку спокойно:
– Можно выслать разведку, это не враги.
Там действительно были не враги, но и не русская дружина. Мощные кони несли просто богатырей. Крепкие бородатые мужчины в полном вооружении, словно тридцать три богатыря из пушкинской сказки, севшие на коней. Они остановились на расстоянии полета стрелы и тоже отправили вперед двоих.
Наши «послы» встретились посередине. Немного поговорив, все четверо замахали руками своим, показывая, что можно подъезжать. И все равно сближались осторожно.
– Ну, воевода, давай вперед, ты у нас главная.
– Я?!
– Ну а кто же? На ком княжий плащ и шелом? Давай, давай, видишь, народ ждет, – Вятич просто подтолкнул вперед мою Славу. И впервые послушная разумная кобыла чуть взбрыкнула, она оскалилась на Вятича не хуже, чем делала это на татарских лошадей. Мысленно я ахнула: во дает! На бывшего хозяина! Вятич тоже хмыкнул:
– Ишь ты, недовольна! Иди.
Я тихонько послала Славу вперед. Чего бояться, позади свои, в случае чего отомстят. И тут же обругала сама себя Анеиным ругательством: во дурища-то!
Навстречу мне выехал немолодой, явно опытный, прошедший множество сражений воин. Его сила чувствовалась во всем: в посадке на коне, в том, как держал голову, в пристальном взгляде серых глаз, в том, что они с конем составляли единое целое… От всей фигуры веяло уверенным спокойствием.
Вот это глава дружины! Не то Илья Муромец, не то Черномор на коне. А я? Тьфу! Пигалица.
– Я мордовский инязор Пургаз. Это мои воины. Кто вы?
Чтоб я знала, кто такой инязор! Воевода, наверное… Потом оказалось – князь.
– Мы из Козельска. Я… – Тут я притормозила, моя-то дружина признавала старшинство девушки, а как эти, не расхохочутся ли? – Я Настасья, это мои воины.
Мне показалось, или бровь инязора Пургаза все же приподнялась? Нет, не показалось. Но за моей спиной все же была конная дружина, причем немалая, и сомневаться в этом глупо. Мгновение Пургаз оценивал полученную информацию, потом усмехнулся:
– Козельск далеко, что вы делаете здесь?
– Хотели убедиться, что монголы ушли в степь окончательно и скоро на Русь снова не двинутся.
– Это они тебе сказали?
Я делано пожала плечами:
– Я не разговариваю с монголами, я их убиваю.
– Ох ты! – все же рассмеялся князь. – Откуда ж ты такая смелая?
– Сказала же: из Козельска!
Пререкаться глупо, но как выходить из положения, тоже непонятно. Не демонстрировать же этому Пургазу свое умение владеть мечом? И вдруг меня обожгло: совсем недавно кто-то говорил, что мокшанский князь, то есть мордовский, сговорился с Батыем и встал на сторону монголов! Неужели мы попали в западню?!
Не знаю, прочитал ли мои мысли Вятич, но подъехал, встав рядом. Только ничего предпринять не успел, я сама насмешливо поинтересовалась:
– Я слышала, мордва сговорилась с монголами?
Глаза Пургаза превратились в щелки, а рука стиснула поводья так, что побелели костяшки пальцев:
– Пуреш, они мокша. А мы эрзя! Мы никого не предавали!
Сказать, что у меня отлегло от сердца, значит солгать, у меня не отлегло, а отвалило огромнейший валун, даже дышать легче стало. Чтобы что-то сказать, я зачем-то поинтересовалась:
– Вы встречались с монголами?
– Только чуть, их слишком много, чтобы воевать со всеми.
– Да уж… И мы тоже щиплем хвосты, – я усмехнулась, – правда, удачно.
– Если монголы ваши враги, то мы вам друзья.
Пургаз что-то крикнул своим, и бородачи подняли оружие в приветственном крике. Я оглянулась, наши сделали то же.
Немного погодя мы уже сидели у костра, выставив общий дозор. Воины быстро нашли общий язык, скорее всего, он был русским, а то и просто языком жестов.
Пургаз объяснил, что их дружина тоже отслеживает движение монгольских войск, опасаясь, как бы не двинулись на север в их земли.
– Они обошли ваши земли?
– Не все. Но Пуреш сумел откупиться. – Князь как-то не слишком добро усмехнулся: – Дорого заплатил.
– Чем?
– Пуреш – мокша, мы – эрзя. Один народ, два племени, как два брата. Когда в наши земли пришли русские, мы не были довольны. Русские захватили многие земли, поставили свои города. Эрзя договорилась с булгарами и выступала против русского князя Юрия Всеволодовича. А мокша сговорилась с русскими и выступила против эрзя!
Ого! Гражданская война в тринадцатом веке? Оказалось, я права в своих опасениях. Действительно, князь мокши Пуреш вместе с великим князем Юрием Всеволодовичем бил своих же соплеменников. Было за что не любить сородичей.
– А что же эрзя?
– Эрзя не хотели, чтобы в наших землях стояли русские города! – Серые глаза Пургаза смотрели с вызовом, но я не ответила таким же взглядом. Я понимала нежелание народа отдавать чужакам свои земли, а потому глаз не опустила и только кивнула. – Мы ходили на Новгород, но не сумели его взять!
Мои брови изумленно приподнялись, эка, куда их занесло! Вятич усмехнулся:
– Нижний Новгород…
– А…
– А теперь, когда пришел более сильный враг и побил русского князя Юрия Всеволодовича, Пуреш сговорился с монголами и помогает им.
– А вы?
– Эрзя не может быть заодно с теми, кто просто нападает! Нам не нужны чужие земли и чужое добро, мы не трогаем уже битых.
– Вы воюете против монголов?
– Воюем? Нет, их много, они слишком сильны, и они пока не ходили в наши земли, только прошли по земле мокши.
И вдруг меня осенило:
– А если бы… монголы пришли в ваши земли, гонясь за нами, вы побили бы нас?
Несколько мгновений князь Пургаз пристально смотрел мне в глаза, я взгляда не отвела, потом покачал головой:
– Нет.
– А кому помогли бы?
И снова мгновения, показавшиеся бесконечными.
– Вам.
– Значит, если когда-нибудь нам придется отступать в ваши земли, мы можем рассчитывать на вашу поддержку?
– Что можете?
Он не понял мое слово «рассчитывать».
– Ждать от вас поддержки?
– Да.
Я нутром чувствовала, что слову этого князя можно верить. Пургаз вдруг усмехнулся:
– Ты сильная. У Пуреша есть такая дочь – Нарчатка. Если бы правила она, мокша никогда не стала бы вместе с монголами.
Неожиданно подал голос сидевший молча старик с пронзительными, глубоко запавшими глазами:
– Кто знает, что лучше для мокши.
– Дружба с врагами никому не может быть лучше!
Я с трудом удержалась, чтобы не спросить, а как же отношения с нами. И сразу поняла, что старик умеет читать мысли не хуже Ворона, он усмехнулся:
– Вы не враги, вам не нужны наши земли, вы защищаете свои.
Вот с этим я была совершенно согласна.
– Куда вы теперь?
В ответ можно было только пожать плечами, мы и сами не знали, потому что гоняться за Батыем по степи невозможно, а до теплого времени он, уже ученый русскими снегами, морозами и бескормицей, на север не сунется.
Мы уже подумывали, не отпустить ли своих ратников по домам, но, во-первых, дома были далеко не у всех, во-вторых, где гарантия, что они соберутся обратно.
Инязор чуть подумал, а потом вдруг предложил:
– Если не будете распускать свою рать, то пойдемте в наши земли. У нас нет городов и крепостей, таких как Рязань, но где разместить до весны, найдем.
Это было нелепо, что, у русских своих городов и деревень мало?
Пургаз возразил:
– От нас к Волге, где монголы кочуют, много ближе.
Подумав и посовещавшись, мы решили действительно предложить рати определиться. Возможно, не все хотят и дальше гоняться за Батыем, все же пока он не в Русской земле. У многих дома остались семьи, надо бы проведать, в первую очередь это касалось дружины князя Романа, у козельских-то ничего, хотя и им хочется посмотреть на родной город, вернее, его руины.
Пургаз объявил, что будет ждать нас два дня у брода, если мы не придем, уйдет. На том и порешили.
Мы не стали решать общим голосованием или вечевым криком, здесь каждый должен сказать за себя. Князя Романа, которому приносили клятву, уже нет, мне никто не клялся. Повоевали сколько и как смогли, дальше никто никого заставлять не будет.
Я объяснила, что те, кто решит остаться в моей рати, должны знать, что я не успокоюсь, пока не вздерну проклятущего Батыя на березе или не придушу его собственными руками. Вятич был более прозаичен:
– В рати останется только тот, кого дома никто не ждет. Нечего гоняться за Батыем, если семья голодает. Кому идти некуда, действительно может пересидеть зиму у Пургаса, по весне соберемся и снова в поход. Если кого из дома отпустят, тоже не откажемся принять. Но прежде всего семьи. Батыя нам не сдержать, если снова на Русь попрет, остается только запугать. Это уж как получится.
Мне хотелось выругаться, обнадежил называется, мол, ребята, погоняли Батыя – и будет. Теперь по домам и сидите там, пока в ваши деревни и города снова монголы не нагрянут.
Вятич в ответ на мой выговор почти окрысился:
– А чего ты хочешь, чтобы по весне пахать некому было?! Настя, у них жены и дети, а если нет жен и детей, так есть матери и сестры. Это не наемники, вся жизнь которых в походах. Посмотри, у нас почти не осталось княжьих дружинников, только ратники. Я же тебе не зря сказал, что у тебя рать, а не дружина. Ты хоть разницу знаешь?
– Куда мне, тупой? Даже не догадываюсь!
– Боюсь, что да. Ратники – это те, кто пришел из ополчения. Они бьются хорошо, но это не основная их жизнь, пойми. Им пахать и сеять надо.
– Чтобы монголы снова все забрали?
– А вот это уже наше с тобой дело, но если еще одну весну не посеют, то не только забирать нечего будет, но и нам с тобой есть тоже.
Я понимала, что он прав, но отказаться от надежды изловить Батыя и свернуть ему шею просто не могла.
Два дня мои воины думали, а потом рать поделилась. Часть действительно просто ушла по домам, в надежде разыскать хоть кого-то из своих родных. Часть только отпросилась до весны посмотреть, живы ли. И только четверть отправилась к броду, чтобы переждать зиму у инязора Пургаза.
Однако все заверили меня, что если только будут живы, то к месту сбора к Медвежьему дню обязательно соберутся. Вятич даже гаркнул:
