Текст книги "Усмешка бога"
Автор книги: Наталья Ожогина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Ожогина Наталья
Усмешка бога
Наталья Ожогина
Усмешка бога
Посвящается моему отцу, Ожогину Василию Ивановичу, который всегда хотел оставить после себя что-то существенное.
ПРЕДИСЛОВИЕ
АДВОКАТ БЕЗНАДЕЖНЫХ БОЛЬНЫХ
НОЧНАЯ БАБОЧКА
БЛИЗКИЕ ЛЮДИ
ОДИНОЧКА
ДВУЛИКИЙ
СОГЛАШЕНИЕ
НАСЛЕДСТВО АГАСФЕРА
УСМЕШКА БОГА
ПРЕДИСЛОВИЕ
"Отправляюсь искать великое МОЖЕТ БЫТЬ".
Ф. Рабле
Часто людям нужно очень сильно измениться, чтобы стать похожими на себя. А собственный облик находится для нас за семью печатями. Как ни странно. Ведь мы думаем, что знаем себя вдоль и поперек. А увидеть себя "настоящих" у нас не хватает непосредственности.
Разве что во сне.
Да, очень часто сны бывают хаотичными и бессвязными. Но иногда во сне, словно смотришь фильм, поставленный неизвестным режиссером, так ярок и последователен он.
Мне кажется именно в таких снах каждый из нас может стать гениальным. Хотя бы на одну ночь. И наша гениальность вовсе не должна претендовать на открытие новой таблицы химических элементов или создание уникальной сонаты. Может быть, это будет новая модель детского подгузника. А может быть, это будет одна мысль, которая перевернет всю последующую жизнь.
Кто знает... Ведь иногда нужен особый талант, чтобы справиться со своими проблемами. Каждый из нас всю жизнь решает какое-то сложное уравнение со множеством неизвестных. Очень часто одно из неизвестных – мы сами.
Мы ищем себя, свое место под солнцем. Иногда поиск превращается в мучение. Нам кажется, что мы устроили свою жизнь, выбрали свою дорогу.
Но что-то продолжает мучить нас. Какая-то тоска.
Какая-то неспетая песня.
Какая-то чужая страна. Какие-то немыслимые мечты.
И вот приходит Тот сон, который показывает нам, что мы – есть. И в нас есть то, что радостно, то, что прекрасно.
А гений – это тот, кто изобрел собственную жизнь.
АДВОКАТ БЕЗНАДЕЖНЫХ БОЛЬНЫХ
"Не каждому дано быть добрым, это такой же талант, как музыкальный слух или ясновидение, только более редкий".
А. Стругацкий, Б. Стругацкий
Творение поразило воображение самого автора. В нем было все. Изящество формы, единый стиль, целостность. Творец присел на корточки, и затаив дыхание, заглянул в маленькое круглое оконце. Дом еще не был обжит. Но в нем, казалось, все ждало прихода хозяев.
– Эй, бракодел! – человек в полосатой пижаме прыгнул откуда-то сверху.
Это был Гитлер. Жуткий тип. Злой, как голодный бультерьер, и не признающий правил, как лесная обезьяна. Он всегда появлялся в момент Завершения.
– Помогите! – возопил несчастный творец, пытаясь закрыть собственным телом маленький шедевр. Гитлер оказался гораздо шустрее. И дворец из песка был разрушен.
Рыдания безутешного Архитектора вызвали тщедушную фигуру Бродячего Философа, который вечно обретался под раскидистым деревом, высиживая истину, как курица яйцо. Философ медленно подошел к месту крушения, задумчиво осмотрел живописные развалины песчаного замка... И довершил работу Гитлера, аккуратно растерев подошвами драных тапочек последнюю башню.
– Что это вы делаете? – слегка заикаясь, спросил ошеломленный Архитектор.
– Как что? Облегчаю ваши страдания. Уже сейчас вы не видите никаких следов разрушения, перед вами просто песок, материал для следующего прекрасного...
– Да, но я не вижу и следов моей работы. А главное, любую мою новую попытку ждет тот же результат. Этот ужасный человек одержим манией разрушения! – перебил Философа Архитектор. Он горестно взглянул себе под ноги. – Говорите, это материал для новых произведений? Вы думаете, так легко забыть старое? Это была самая воздушная моя идея!
Философ раздраженно скривил физиономию:
– Знаете ли, я не волшебник. И воссоздать уже разрушенное не могу. Знаете что? Вам давно пора усвоить, что все в этом мире бренно. Нет ничего вечного по этой луной. Лучше радуйтесь самой идее, которая пришла в вашу голову и, надеюсь, там осталась. Идея как таковая гораздо прочнее любого, даже самого совершенного ее воплощения.
Философ высказался и удалился по тропинке летнего садика в неизвестном направлении.
Архитектор, начавший было стоя дремать, очнулся и задребезжал, напоминая расстроенное пианино:
– Док! Доктор!
Из чистенького подъезда невысокого домика вышел Доктор с фонендоскопом на шее, в белом, как молоко, халате. Солнце выглянуло из-за туч, и дворик застенчиво переоделся в полуденный свет.
– Я вас слушаю, – возвестил Док, подходя к пострадавшему.
– Док! – выдохнул Архитектор, указывая себе под ноги.
Док медленно опустил голову.
– Опять? – сочувственно спросил он.
– Снова... – сдавленно поправила Доктора жертва террора.
Док вздохнул. Архитектор вздохнул тоже.
– Что делать, Док? Может быть, мне взять грех на душу и убить его? Я больше не могу. Мне кажется, я схожу с ума. Послушайте. – Архитектор доверительно взял Доктора за локоть и зашептал: – Я думаю, он – это воплощение злых сил.
Док тоже понизил голос:
– Вы уверены? Ведь в каждом из нас есть что-то хорошее.
– А в нем нет! – убежденно возвестил Архитектор. – И если я сейчас не решу, как мне с ним быть, я действительно могу сойти с ума.
Доктор покосился на больного. У больного стресс. Нужно было действовать. И быстро.
– Ладно, – сказал Док.
– Хорошо, – чуть подумав, усмехнулся он.
– Великолепно! – уже совсем твердо добавил Доктор.
Он энергично развернулся и упал на колени. Архитектор вздрогнул и осторожно повторил его движения. Он встал на четвереньки напротив Доктора, чувствуя неодолимую потребность гавкнуть.
– И что дальше? – осведомился он, преданно заглядывая Доку в глаза.
– А вот что! – Док твердо уткнул указательный палец в землю и закружился на карачках, вычерчивая окружность, как большой циркуль.
– Линия твоей защиты! Ваяй внутри! Никто не переступит черту. – Док встал, отряхивая песок с колен.
– Не поможет, – безнадежно моргнул глазами Архитектор, внимательно изучая круг.
– Еще как поможет.
– Док, для этого типа не существует общечеловеческих законов.
– В этом-то все и дело. Ты же сам сказал, что чувствуешь в нем посланца злых сил. Значит, себя ты видишь как представителя добрых. Что из этого следует? Что добрые силы сейчас с тобой. Начерти круг собственной рукой и будешь огражден от злого умысла.
Архитектор старательно засеменил на четвереньках, пытаясь повторить ровную линию Доктора. Казалось, линия круга рисует себя сама, используя пыхтящего больного.
– Ну как? – пытливо рассматривая пациента, спросил Док.
– Что как? – переспросил четвероногий Архитектор.
– Чувствуешь себя защищенным?
Больной зажмурился. Вникая в свое состояние, он перенес вес тела с четырех конечностей на пятую.
Доктор еще некоторое время наблюдал за недвижной фигурой, похожей на фигурку божка какого-то неизвестного племени, обряженную в полосатую пижаму.
– Док! – громкий возглас из глубины сада не вызвал даже поверхностной ряби на лице Архитектора.
Док двинулся на голос, который раздался из кустов, присоседившихся к философскому дереву. Из переплетения листьев высунулась голова Моцарта.
– А мы тут спорим! – радостно сообщил пациент с музыкальным образованием. И в его исполнении это звучало как: "а мы тут веселимся до упаду".
Кусты поддались под напором пробивающейся на свет головы Философа.
– Причем спорит он, а я просто отметаю все его нелепые гипотезы. Как может спорить человек, которому знакома мудрость многих...
– Док, – Моцарт решительно прервал начинающийся философский понос. Как вы думаете, чем отличается природа гениального человека от человеческой породы вообще?
Философ, не дожидаясь ответа Доктора, хмыкнул:
– Вы, батенька, даже не представляете, о чем говорите. Во-первых, что вы имеете в виду под словами "человеческая порода", во-вторых, тот же гений прежде всего человек. А значит, в его природе нет ничего сверхчеловеческого.
Ожерелье листьев, украшающее лицо Моцарта, заколыхалось от сдавленного смеха:
– А кто сказал, что мы сверхлюди? При ваших мыслительных упражнениях стыдно путать понятия, – снисходительно покосился он в сторону Философа.
– Лично я, – с достоинством отчеканил Философ, – не считаю себя гением.
Он медленно втянулся назад, и его лицо, не теряя выражения оскорбленного достоинства, исчезло в кустах. Моцарт же, наоборот, начал двигаться в направлении выхода из зелени, пропитанной ядом философии. Забыв о недавних прениях, он выполз с торжественно оттопыренными ушами, внимая мелодии смыкающихся листьев.
Док понимающе прислушался.
– Последний звук состоял из двух нот, – заметил он.
– Из трех, – поправил Моцарт.
– Из семи, – раздался из кустов ехидный голос Философа, которому в детстве слон оттоптал все уши.
– Нас подслушивают, Док, – подняв тонкие брови, заявил Моцарт. Предлагаю перенести нашу дружескую беседу в общество Инопланетянки. Вы не находите, что для существа, прилетевшего к нам неизвестно откуда, она очень мила?
– Да, несомненно. – кивнул головой Док, с удивлением почувствовав на своем лице гримасу умиления.
Инопланетянка вот уже два часа испытывала на прочность качели. Она печально кивнула своим гостям, и, словно заразившись ее меланхолией, качели стали медленно уменьшать амплитуду колебаний.
Моцарт, как истинный джентльмен, попытался помочь даме остановиться, вцепившись в качели, но по природной легкости только описал дугу, кивая головой и улыбаясь.
– Вы верите в чудо человеческого гения? – интимно продудел он в нежное ухо Инопланетянки свой любимый вопрос.
– Я не верю в чудо вообще, – устало вздохнув, ответила Инопланетянка, откинув со лба непослушную прядь светлых, слегка зеленоватых волос, заставив своих собеседников вспомнить русалок. – Если бы чудеса случались, продолжила она своим слабым, но очень убедительным, как у воспитательницы детского сада, голосом, – то я бы уже вернулась на родную планету. Тем более, как мне верить в человеческий гений, если я все еще здесь?
Док был – само понимание. Несмотря, на то, что случай с Инопланетянкой все коллеги называли безнадежным, ее заблуждения были настолько красочными и ощутимыми, что Док иногда вечерами поглядывал на звезды, пытаясь вычислить, откуда же она к ним свалилась.
И думал, что каждая женщина – немного инопланетянка, особенно, пока не вышла замуж.
Он обвел глазами летний дворик, в котором уже воцарилась дневная жара. Философ так и не покинул благодатную тень кустов. Моцарт начал сочинять новую сонату, используя возобновившийся звук качелей, тихий шорох листвы от слабого ветерка и тонкие струны развевающихся волос Инопланетянки.
У Дока защемило сердце, он услышал эту мелодию внутри себя и застыл, как холодец на морозе.
Неподалеку, сидя внутри защитного круга, Архитектор лепил новое песочное сокровище. Пациент Гитлер подкрадывался сзади...
– Пациент "Доктор"! – раздался сзади жесткий голос.
Дежурная медсестра, засунув руки в карманы мятого халата надвигалась на Дока.
– Вы к кому это обращаетесь? – удивился Доктор.
– К вам, – ответила более мягко сестра.
– И чем же это я болен? – заговорщически подмигнул ей Док.
– Ничем особенным, – уклончиво ответила женщина. – И прекратите эту моду, таскать с поста фонендоскопы. Возьму и пожалуюсь настоящему доктору.
– Настоящему доктору? – в ужасе повторил за ней Док. Голова у него закружилась и он последним усилием окинул взглядом вращающийся садик. "А вдруг они, как и я – настоящие?", успел подумать он.
И проснулся.
P.S.
Этот сон приснился психотерапевту К. в момент, когда работы в больнице было особенно много, а сам он не ходил в отпуск вот уже два года.
Пациенты, с которыми беседовал Доктор во сне, не существовали в действительности.
Доктор К. решил сейчас же использовать свое отпускное время. Но бездеятельного отдыха у него не получилось. Вместо того, чтобы валяться дома на диване или на южном пляже, он с настырством графомана строчил книгу.
Станет ли эта книга пособием в области психотерапии – покажет время. Но ее уникальность и смелость привлекли к ней массу читателей, многие из которых вовсе не были согласны с автором, но не могли бросить чтение на середине.
Начиналась книга так:
"Нет на свете такой психической болезни, которую можно было бы назвать безнадежной. Просто есть люди, которых пока еще никто не понял".
НОЧНАЯ БАБОЧКА
"Из изваяния Печали,
длящейся вовеки,
он создал изваяние Радости,
пребывающей
одно мгновение".
О. Уайльд
Ночные бабочки всю ночь мечутся от темноты к освещенным местам и обратно. Выбирая между светом и свободой. Они бьются в оконные стекла, кружатся вокруг фонарей, так и не поняв, где же им было лучше. А под утро умирают...
Жене профессора истории снилось, что она – ночная бабочка. Вначале она даже не поняла, что находится в теле этого создания. Что-то где-то хлопнуло или разбилось. Весь мир странно вырос и ушел под ноги. Она испуганно замахала руками, пытаясь удержать равновесие. И обнаружила, что вместо рук у нее – крылья.
Собратья по летательным принадлежностям висели в воздухе рядом. Каждый взмах их прозрачных крыльев играл своим цветом радуги. Причем цвета менялись, как в замедленном кадре. Жена профессора только сейчас увидела, насколько красивы эти твари. "Правильно, – подумала она, – мы видим всю их жизнь свернутой в одну ночь".
Бабочки носились под лампочкой, как парусники во время скоростной регаты. Туго натянутые паруса переливались всеми оттенками цветов. Их движения были настолько заманчивы, что жена профессора поддалась общему безумию светолюбивых насекомых и осторожно повела плечами, пытаясь понять смысл этого праздника полета. Крылья направили тельце насекомого по плавной дуге.
"Боже мой! – очнулась профессорша на третьем круге. – Что со мной происходит? Похоже, я становлюсь такой же. Если я не проснусь до утра, то так и останусь пленницей тела этой игрушки природы. Вот он – исход моей странной, бесполезной жизни".
Жена профессора истории была очень начитанной женщиной. Выйдя замуж за человека, который был старше ее на пятнадцать лет, она очень долго пыталась догнать его. Но он с детства принадлежал к интеллектуальной элите. И с каждым годом его знания все увеличивались, превращая его разум в подобие блистающего всеми гранями огромного бриллианта. В свои сорок лет он казался молодой жене божеством, снизошедшим до рождения на скромном земном шарике. Когда ее лобастый гений проносился мимо нее, сверкая зелеными глазами – она останавливалась, глядя ему вслед и гадала, он чем он сейчас подумал.
Чтобы не выглядеть рядом с мужем некой разновидностью милого домашнего животного, она, вначале с чувством ревности к его работе, а потом уже просто с удовольствием, стала проникать в его библиотеку. Правда, ее походы часто заканчивались неудачами. В некоторых областях ум ее словно замирал и не решался двигаться дальше, вглубь, за некую границу, где послушник науки уже не изучает, а творит. За три года совместной жизни она прочитала уйму книг, но все знания просто кружились вокруг ее головы кропотливым пчелиным роем. И никогда этот рой не садился, чтобы произвести потомство.
Профессорша вспомнила изумленные глаза мужа, когда на одной из преподавательских вечеринок, полгода назад, она, до этого баловавшаяся отрывистыми парадоксальными замечаниями, которые так шли ей, неожиданно для себя вступила в научный спор. Причем, то ли под влиянием выпитого вина, то ли от владения великим множеством открывшихся ей научных истин, жена профессора чувствовала себя в ударе.
Тогда он сказал ей: – "Милая, ты пугаешь меня. Знаешь, что сильнее всего поразило меня в тебе при первой встрече? Ты была, в отличие от многих знакомых мне женщин, натуральным продуктом природы. Как та, красивейшая из ваших сестер, что вышла из пены морской. Понимаешь? Ты говорила почти всегда невпопад, но это было восхитительно, потому что это было истинно. Я увидел в этом абсолютное совершенство. Не подумай, что я пытаюсь запретить тебе искать смысл своего существования в этих пыльных книжонках, которые мне самому забили все свободное между извилинами место. Просто я боюсь, что твое упрямое увлечение научными изысканиями отнимет, по одной, все жемчужины твоего причудливого сознания. И что тогда будет со мной? Когда рядом со мной вместо симпатичной жены, живущей в мире природной мудрости, окажется высохшая жертва синего научного чулка?"
Помнится, она рассмеялась в ответ на короткую тираду мужа, хотя внутренний всплеск эмоций подсказал ей, что замечание задело ее гораздо больнее, чем это можно было увидеть. И совсем недавно молодая женщина поняла, что действительно не может вернуться в то невинное состояние, когда она с милой улыбкой путала исторические факты, прекрасно зная при этом, как относится к мужу любой из его коллег и какие мысли бродят в голове ее любимого кота. Словно все чудесное в мире спряталось от нее, оставив ее наедине с печальным выводом: она – просто жена профессора, ничем не примечательная женщина.
Бабочка-профессорша судорожно взмахнула крыльями. "Похоже на то, что я вспоминаю свою жизнь, – отчаянно подумала она, – где-то я читала, что такое бывает перед смертью".
Бабочку неудержимо потянуло к заманчивому свету огромной настольной лампы. В теплом потоке оранжевых лучей было проще размышлять о таких вещах.
Отчего ей умирать? Она молода, здорова. И красива. Мир только поманил ее своими тайнами, но ни одну не раскрыл.
"Почему же мне так тревожно?" – жена профессора присела отдохнуть на толстый журнал.
Она не находила объяснений. Цитаты, которые когда-то приходили на ум, когда люди спрашивали ее совета, казались фантиками от конфет.
–"Что же мне делать? – спросила она у себя и сама ответила себе, – если я бабочка, значит, определенно я сплю. А во сне ничего страшного не может случиться".
И тут она вспомнила, что во снах случается много непредсказуемых вещей. Некоторые люди пропадали в пучинах снов и не могли вернуться назад. Те, кто находил путь домой, возвращались в реальный мир и предостерегали остальных об опасностях на этих шатких дорогах.
Жене профессора стало по настоящему страшно. Она приказала себе проснуться, но по прежнему сидела на толстом линолеуме обложки журнала. Ущипнуть себя было нечем – предательские крылышки насекомого маячили по бокам, никак не желая превращаться в человеческие руки.
Взмыв вверх, бабочка-профессорша устремилась на всей скорости к настольной лампе. Ударившись о горячее стекло, она почувствовала боль. Где эта боль начиналась, в теле ночного насекомого или в душе самой профессорши, она не знала.
Сделав несколько резких рывков непослушными крыльями, бабочка вылетела в открытую форточку.
Ночной ветер подхватил ее легкое тело и подбросил вверх. Бабочка расслабила напряженные плечи и понеслась вместе с легкими туманностями тополиного пуха вдоль по улице. Беспричинная радость поймала ее на перекрестке, вытеснив боль и страх.
Жена профессора летела над освещенной лентой асфальта и смеялась: "Новорожденный мотылек, напичканный сведениями о мировой истории, как навозный шарик – бактериями, рассуждающий о смысле бытия. Это что-то. Ну их, эти сведения. Пусть лучше меня закружит, унесет. Пусть стукнет о стену дома и вытряхнет этот мусор из головы. Что-то стало холодать, не пора ли полетать?"
Вся эта словесная белиберда, посетившая малюсенькую голову не в меру начитанной бабочки, придала ей храбрости, и она начала бесшабашно заигрывать с ветром, танцуя в огнях фонарей. Игра настолько увлекла ее, что она не заметила, как улица превратилась в стремительно заглатывающий бабочку тоннель.
Профессорша небрежно подумала:
"Кажется, меня уже шлепнуло о стену дома".
Но эта мысль, тут же расшаркавшись, поспешила покинуть ее голову, поняв что заявилась не вовремя.
Странный тоннель полностью занял все чувства жены профессора. Ей казалось, что можно коснуться гладких, упругих стен. Но они проносились с такой скоростью, что она не могла понять, из чего они состоят. Может быть, это просто свет?
– Виртуальная реальность – высказала профессорша свою осведомленность, совершенно не понимая, о чем говорит. И кому.
И здесь тоннель оборвался, так же неожиданно, как обрывается нить на швейной машине. Раз – и нет его. Ни ветра, ни тоннеля. Вокруг ничего не было, только густая взвесь звезд прямо по курсу полета бабочки. Так много звезд она еще не видела.
– Это не наше небо, – грусть охватила женщину.
Поняв, что в этом месте спешить некуда, жена профессора зависла в вечной темноте, сложив перед собой маленькие крылышки, как монахиня перед молитвой. Гадая, тот ли это мир, в который попадают люди после смерти, или тот, в котором находят упокоение маленькие ночные бабочки.
Помимо воли профессорша залюбовалась звездным пейзажем, который образовывал впереди удивительную по своей красоте галактику. Некоторые из самых крупных звезд походили на алмазы.
"Нет, на капельки росы", – поправила себя образованная бабочка.
И тут ее поразила форма галактики, которую она вначале не разглядела. Это были не просто звезды. Странная взвесь звезд вдалеке была похожа на розу. На удивительную белую розу. С нежными, радужными переливами света. С капельками росы на тонких лепестках.
Жена профессора невольно закрыла глаза. Она хотела запомнить это. Навсегда отпечатать в памяти зрелище белой розы из звезд, цветущей в "нигде", а может быть – в "никогда".
"Как же я могу закрыть глаза, если они у меня фасетные и без век?" подумала жена профессора.
"Я не сплю".
Это утверждение так поразило ее, что она действительно проснулась.
P.S.
Жена профессора исторических наук проснулась на кресле в оранжерее, где она уютно устроилась, ожидая припозднившегося мужа домой. Когда он вернулся, то застал ее еще сидящей в кресле, с помятой после сна щекой. Она, как загипнотизированный кролик, смотрела прямо перед собой, на большую белую розу.
Профессор наклонился над женой и ласково погладил ее по голове. Она встрепенулась.
– Я не сплю? – с надеждой в голосе спросила она.
– Уже нет.
Он подошел к горшку с цветком.
– Ну что, красавица, ты расцвела как раз вовремя. И как расцвела! профессор истории восхищенно цокнул языком. – Ты будешь украшением букета ко дню рождения моей жены.
Сзади него раздался шелест. Жена повисла на его плече, поглаживая руку, которую он протянул к розе.
– Давай дадим этой розе возможность. Пусть живет. Пусть себе отцветет, даст семена... Хотя какие семена могут быть у оранжерейной розы? Неважно. Ты знаешь, внутри этого цветка целый мир. Я видела...
Она смущенно опустила голову.
Муж поднял ее лицо за подбородок. Глаза молодой женщины светились упрямым торжеством.
– Если ты видела, значит, так оно и есть. Пусть себе цветет, нельзя же губить целый мир, – сказал профессор. И добавил мысленно: "Кризис миновал".
БЛИЗКИЕ ЛЮДИ
"Энди ушиб себе ногу веслом и застонал с кроткой яростью ангела, проворонившего пару приличных душ."
А. Грин
Они встретились, как обычно, на облаке.
И то ли облако оказалось слишком мягким, слишком набравшимся дождевой воды, то ли тела их были отяжелевшими от повседневных проблем, неважно отчего, но они утопали в хлябях небесных. А главное, это невероятно раздражало, настраивая не на привычную, легкую, немного светскую, немного дружескую беседу.
Она взглянула на Его почти безупречный костюм и хмыкнула. Обычно Он заявлялся на облако в подчеркнуто потрепанном свитере и вылинявших джинсах. Имидж у него такой во сне. Сегодня он явно не в форме. Одно из двух: или нализался на очередной вечеринке до потери пульса и упал там, где сидел, или решил вырядиться ради Нее. Наиболее вероятен был первый вариант, но Она не отрицала и возможность второго.
– И чем же я обязана столь торжественному визиту? – Она попыталась сесть прямо, чтобы гордая осанка показала Ему, кто здесь хозяин, вернее, хозяйка. Но проклятое облако съело все попытки поставить незваного (но ожидаемого) гостя на место. Она вновь повисла в предательских, ватных объятиях небесного дивана.
Он, машинально поправив галстук, вдруг заметил какую-то деталь в своей одежде, которая его невероятно смутила. Она проследила за Его взглядом. Носки! Значит, все-таки напился. Он был без ботинок. И одиноко, как-то потерянно, смотрелся Его палец, торчащий из дырки в носке.
Это был серьезный прокол, и, чтобы не оказаться заклеванным цыпленком к концу сна, Он применил любимое детское правило, гласившее, что лучшая защита – это нападение.
Мужественно скрестившись взглядом с Ней, Он заметил:
– Кстати, уж ты, со своими способностями предвидения наших встреч, могла бы подготовиться и получше. Он скептически оглядел Ее помятую футболку с глупой надписью "Бэби", которую она носила исключительно дома, прическу позавчерашней свежести, похожую на произведение абстрактного искусства, и шерстяные носки на ногах.
"Да, один – один", – оглядев себя, подумала Она.
Не теряя оптимизма, Она закрыла глаза, сосредоточившись на своем внешнем виде. Ее накрыл легкий туман и вскоре рассеялся, открывая взору обилие красок, сияющих всеми цветами заката. Она знала, что сейчас невероятно хороша собой. Глаза спорили с небом глубиной синевы, волосы, словно вспомнив свою истинную природу, отсвечивали золотом. Радужное платье выгодно подчеркивало белизну кожи.
Последние клочья тумана развеяли все Ее иллюзии по поводу целесообразности проделанного творческого усилия. Он все так же свисал со своего края облака, усмешливо уставившись на кончик своего носа, лениво покачивая ногой, с демонстративно вытащенным из носка большим пальцем.
– Стоило ли так надрываться? Я же знаю, что это сон. И ты это знаешь. Убить меня своим внешним видом ты могла только в первый раз. – Он неуклюже кувыркнулся и бухнулся в облачную толщу. На обозрении остались только голова и большая часть галстука.
В ответ Она раздраженно помахала рукой перед собой, хотя тумана уже не было.
– Почему ты всегда выбираешь для неприятных разговоров это чудесное местечко? – осведомился Он, проведя щекой с обозначившейся на ней щетиной по облачному клочку.
– А кто начинал неприятный разговор? Что касается места встречи – это, по моему, твоя инициатива, – парировала Она.
– Когда я в первый раз оказался здесь, ты уже встречала меня. Причем чувствовала себя как дома. А я помню, как тогда чуть не провалился сквозь это облако вниз. В тартарары. Что, по твоему, станет бывалый абориген висеть на краю этого дерьма из пара и орать, как потерпевший, представляя свой полет с многокилометровой высоты?
– Ну, ты же знаешь, что это сон, – с наслаждением вернула фразу Она. Ты бы просто проснулся дома, в своей постели. На теплых и, возможно, сухих простынях.
– Иногда мне кажется, что ты просто облагороженная, ухоженная, хорошо законспирированная ведьма.
– Ну ты-то у нас просто ангел.
Она вздохнула. Разговор не клеился. В принципе, у них никогда не бывало мирной беседы в общепринятом смысле слова. Но, по крайней мере, обычно они пикировались, получая от состязания большое удовольствие. Сегодня же они просто ссорились, получая друг от друга оплеухи вместо легких остроумных уколов. Словно что-то назрело и настойчиво требовало выхода.
– Тебе нравится театр, – Он продолжал нарываться на сцену супружеской ссоры. – Ты ставишь декорации, ты выбираешь время действия. Продумываешь сюжет. А потом тебе остается совсем небольшое усилие. Хорошо представить себе неугодного тебе субъекта в этих условиях. – Он горестно вздохнул и отогнал рукой проплывающее мимо аморфное подобие подгулявшего привидения. Привидение издало невнятное мяуканье и рассеялось.
Она проводила глазами фантом.
– Да не представляла я тебя здесь. Если говорить начистоту, то и место это не я придумала.
– Да, конечно. И снишься мне тоже не ты, а твоя сестра-близнец. А уж эту планету, где не видать ни одной заводской трубы, где всякие вымершие или вообще не существовавшие чудовища чувствуют себя в своей тарелке, где... Да что продолжать, эту планету я узнаю, как графолог узнает преступника по почерку. Ты ведь даже тараканов не убиваешь, я знаю, "гринписовка" в квадрате.
Вот тут он переборщил. В принципе, Он не сказал ничего обидного, но тон... Она обиделась. Она сдвинулась на край облака и зачарованно уставилась вниз. Только морщинка на лбу показывала, как Ей сейчас не хочется продолжать разговор.
– Ну хорошо. Пускай это не твоя фантазия ( хотя поверить в это трудно), тогда кто придумал все это? – примирительно заговорил Он. – Господь Бог? Ты думаешь, у нашего создателя есть время приукрашать чьи-то там сны?
Она не отвечала, провожая глазами проплывающую внизу чужую землю.
"Ну что ж, поваляемся, помедитируем," – решил про себя Он и откинулся навзничь. Самое удивительное ( случалось такое с другими или нет, Он не знал) – уйти из этого сна ни Он, ни Она не могли. По собственной воле. Или не было у Них своей воли в этом странном сне, который снился двум людям сразу. Представить себе какой-нибудь образ, какими Она часто развлекалась, Он не мог хотя бы потому, что до этой истории никакой там телепатии, гипноза не признавал, тем более их вариантов во сне. Для Него сон нормального человека был полностью просчитан рефлексами и воспоминаниями. А если появлялось что-то из ряда вон выходящее, то это явно были происки потерявшего вчерашний день подсознания.
Размышляя, Он не сразу увидел склонившееся над ним рыхлое, белое лицо какого-то облачного гнома. Видение показалось Ему настолько издевательским шаржем на его похмельную физиономию, что Он вскочил на месте, как огородный воришка, получивший в надлежащее место изрядную порцию соли из самострела.
Гном почувствовал крайнее нерасположение своего оппонента и отлетел подальше. В полете у него выросли крылья за спиной, и, постепенно вытягиваясь, он видоизменился в эльфоподобное существо. Обернувшись, эльф с укором поглядел на Его пестрый галстук и растворился в воздухе со смачным хлопком.
Наверное, именно эти образы и доконали Его, подвигнув на поступок, который был для него невозможен даже во сне. Глядя на то, как Она, задыхаясь от восторга, катается по облаку, погружаясь в него все ниже и ниже, слыша легкое колыхание небесной ваты в моменты очередного приступа смеха, Он все понял. И немедленно приступил к действиям.
Подкравшись ко все еще хихикающему бугорку, Он резко раскидал белые хлопья и склонился над Ее моментально вытянувшимся лицом.
– А я еще думаю, откуда в таком спокойном мире всякие ураганы, тайфуны, катастрофы, – поспешно отодвигаясь, забормотала Она. – А это, оказывается наш милый друг не контролирует свои эмоции. Надо же, а я все думала, кто же это мешает мне спокойно спать.
– Упаси Боже помешать такой, как Ты! – ответил Он, пытаясь нащупать правильную линию разговора. – Ты же способна свести с ума даже корифея психоанализа, превратив его в хихикающего младенца. Или Ты думаешь, я мечтаю когда нибудь освободиться от оков разума? Дудки, дорогая!
