Текст книги "Ад да Винчи"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Какое в Иерусалиме могло быть королевство? – фыркнула Маша. – Ты ничего не путаешь? Это звучит, как новоржевская империя!

– Это у тебя в голове сплошная путаница! рассердился отец. – Я всегда говорил, что нынешнее журналистское образование ничего не стоит. Чему вас там учат? Ты хоть слышала что-нибудь о Крестовых походах?

– Конечно! – Маша тоже повысила голос. Рыцари Западной Европы вдруг подхватились и решили освобождать христианские святыни от мусульман! В двенадцатом веке!

– Ну так вот, возглавлял их Готфрид Бульонский, а герцог Фландрии Болдуин – это его родной брат. Сколько, по-твоему, было всего крестовых походов?

– Ну.., три.

– Гораздо больше! И четвертый возглавлял Болдуин, потому что Готфрид Бульонский к тому времени уже умер. Они таки завоевали Иерусалим, и тогда образовалось христианское Иерусалимское королевство, которое продержалось больше ста лет, потом мусульмане окончательно разбили христиан и прочно утвердились на святой земле.

– Теперь ясно. Неясно только, какое отношение к этому имеет мой дед, – насмешливо сказала Маша.

– Потомки короля Болдуина разбрелись по свету. Как уж они дошли до России – понятия не имею. В девятнадцатом веке в Университете работал известный профессор с такой фамилией, потом – еще один, филолог, наверное его сын.

– Тоже наши родственники? – усмехнулась Маша.

– Про это ничего не знаю, отец был серьезен, – знаю только, что твой дед много претерпел в молодости из-за своей чересчур звучной фамилии и, когда женился, решил взять фамилию жены – Магницкий. В то время, сама понимаешь, так было спокойнее. С такими аристократическими предками у него просто не было шансов чего-либо достичь в науке!

Дверь распахнулась резко, как будто пнули ногой. Вошла жена, собрала чашки с недопитым чаем.

– Тоже мне, родовая аристократия! – прошипела она сквозь зубы, так чтобы слышала Маша.

– Жаль, что ты так мало знаешь о деде, – грустно сказал отец.

– А ты мне рассказывал? – вскипела Маша. Что-то я не помню, чтобы ты со мной часто общался в детстве.

Она тут же пожалела о своих словах, потому что отец сгорбился и сразу постарел лет на десять.

– Ну ладно, – примирительно сказала она, вряд ли происхождение моего деда имеет отношение к его смерти. А ты веришь, что гибель его – это не случайность?

– Это было так давно... – отец склонил голову. – Знаешь, вот ты спросила, и теперь я вспоминаю.., перед той поездкой он вел себя.., не то чтобы странно, но он прощался со мной так, как будто не надеялся увидеться снова. Тогда я подумал, что отец предчувствовал свою смерть – ну он все-таки был немолод...

– Возможно, этому есть более реальное объяснение? – прервала его Маша.

– Ты рассуждаешь, как репортер, – грустно сказал отец, – все нужно выяснить до конца, во все внести ясность... – он закашлялся, и Маша отметила, что кашель у него нехороший, такого не бывает при обычной простуде.

– Я не знаю, чем конкретно он занимался перед своей поездкой в Рим, зачем он вообще туда ездил, – сказал отец, отдышавшись, – он не рассказывал мне подробно. Откровенно говоря, у нас с ним тогда были не самые лучшие отношения. Он не одобрял, что мы с твоей матерью развелись, не одобрял, что я совсем с тобой не вижусь... Но, понимаешь, твоя мама...

– Не будем об этом, – решительно прервала Маша, испугавшись, что сейчас ее втянут в какие-нибудь прошлые семейные дрязги и разбирательства.

– Да, я вспомнил! – оживился отец. – Он спрашивал тогда ваш адрес, хотел тебя навестить...

– Не помню, – как можно равнодушнее сказала Маша и порадовалась, что, перед тем как позвонить в квартиру отца, сняла кулон и убрала его в сумочку.

Сейчас ее все время не оставляла мысль, что жена отца стоит под дверью и слушает их разговор. Вряд ли она поймет, что пентагондодекаэдр – очень ценная вещь, но может заподозрить, что дед оставил Маше какие-нибудь старинные драгоценности или монеты. И тогда она станет настраивать отца против нее.

– Он оставил мне свои записи, – послушно вспоминал отец, – рукопись неоконченной книги, какие-то заметки для статей, переписку. Все это после его смерти забрали люди из института. Сказали, что сдадут в архив. Остались только личные дневники, у отца был такой почерк, что никто его не мог разобрать...

– Да что ты? – оживилась Маша. – А можно мне посмотреть?

Отец в задумчивости уставился на ящики, потом вышел в коридор. Послышался грохот, скрип дверцы шкафа, что-то упало со звоном.

Маша в это время аккуратно переписала адрес с конверта, в котором находилось письмо профессора Дамиано Манчини. Начальник Виталий Борисович учил, что репортер не должен пренебрегать никакой, даже самой малой крупицей информации.

– Алина! – послышался голос отца. – Куда делась с антресолей коробка с бумагами?

Маша не разобрала слов, но, судя по интонации, Алина отозвалась хамски. Она приоткрыла дверь и прислушалась.

– Ты что – выбросила ее? – Судя по голосу, отец разозлился.

– Кому нужно твое старье! – заорала жена, Всю квартиру к черту захламил! На дачу я отвезла твои бумажки, может, хоть на растопку пригодятся!

– На растопку? – ахнул отец и снова закашлялся.

Он стоял в прихожей, согнувшись, и никак не мог унять приступ. Маша провела его в комнату и помогла сесть на диван, а сама полетела за водой. На кухне Алина как ни в чем не бывало выщипывала брови перед настольным зеркалом.

– Ты, зараза! – не выдержала Маша. – Отца в могилу свести хочешь? Ценные бумаги на растопку пустила!

– Тебе-то какое дело? – прошипела та. – Что ты приперлась в чужой дом?

Маша отнесла отцу воды и решила, что ей здесь больше нечего делать.

* * *

Дмитрий Алексеевич отложил скальпель, которым он осторожно соскребал краску для лабораторного анализа, и снова, который уже раз вгляделся в изображение маленького чудовища на руках Мадонны. Этот монстр невольно притягивал взгляд реставратора, то и дело заставлял возвращаться к себе его мысли.

Старыгин достал свою любимую лупу в бронзовой оправе и принялся рассматривать уродливое создание – его маленькие скрюченные лапки, его плоскую отвратительную морду, изогнутый хвост... Отдельные части чудовища казались Дмитрию Алексеевичу удивительно знакомыми, он где-то видел похожие существа. Наверняка в каком-то из средневековых бестиариев, старинных книг, посвященных описанию существующих в далеких краях или вымышленных зверей. На страницах этих манускриптов гиппопотам соседствовал с крылатым быком, крокодил – с двухголовой змеей, якобы обитающей в долине Нила, верблюд – со сказочной птицей рох. И действительно, с точки зрения человека средневековья полосатая африканская лошадь казалась нисколько не менее удивительной, чем грифон или мантикора.

Если он видел подобное существо в каком-то бестиарии, то нужно обратиться к Антонио Сорди, коллеге из библиотеки Ватикана, который как никто другой знает подобную средневековую литературу.

В очередной раз порадовавшись чудесам прогресса, Старыгин отсканировал чудовище с картины, ввел изображение в компьютер и тут же отослал его по электронной почте в Рим, сопроводив коротким письмом Антонио. Затем он снова занялся исследованием красочного слоя картины.

Однако не прошло и часа, как почтовая программа известила его о получении нового письма.

Это был ответ от Антонио.

"Дорогой друг, – писал итальянец, – сообщите скорее, где Вы отыскали такое удивительное изображение? Насколько я могу судить, это помесь василиска и амфисбены, причем выполненная рукой великого мастера. Как Вам, несомненно, известно, оба эти существа подробно описаны Леонардо да Винчи в одной из его записных книжек, так называемом манускрипте "Н". Возможно ли, что присланное Вами изображение принадлежит руке Леонардо?

Если это так, то Вы совершили открытие, которое обессмертит Ваше имя! Могу поздравить Вас с такой удивительной находкой! Надеюсь в ближайшее время увидеть вас в Риме. С глубоким уважением, Антонио Сорди".

Василиск и амфисбена! Два мифических существа, описанных Леонардо да Винчи!

Старыгин вскочил и заходил по мастерской, в волнении сжимая руки.

Как написал Антонио? Манускрипт "Н"?

К сожалению, в Эрмитаже нет рукописей Леонардо, но в кабинете рукописей ему могут дать подробную консультацию.

Дмитрий Алексеевич снял измазанный краской рабочий халат, надел пиджак и поспешил хорошо знакомой дорогой в кабинет рукописей.

Танечка встретила его с неизменной радостью.

– Дима! Заходи, я как раз заварила кофе!

А где же твоя.., химическая консультантка?

– После, после! – Старыгин замахал руками. Все после! Расскажи, пожалуйста, что ты знаешь о так называемом манускрипте "Н" Леонардо да Винчи?

– Манускрипт "Н"? – Таня на секунду задумалась. – Ну как же! Как ты, конечно, знаешь, большую часть рукописей Леонардо унаследовал его друг и ученик Франческо Мельци. За десять дней до смерти, 23 апреля 1519 года, в замке Клу близ Амбуаза, во Франции, Леонардо написал завещание, по которому Франческо, совсем тогда молодой человек, получил в наследство все бывшие тогда при нем рисунки, портреты и инструменты. Франческо Мельци был верным учеником Леонардо. Он бережно хранил его рукописи, делал из них выписки и составил первый сборник, так называемый Ватиканский кодекс. Ни одного документа, написанного рукой учителя, Мельци не продал" несмотря на то что ему делали чрезвычайно щедрые предложения.

После смерти Франческо Мельци в 1570 году сын его, доктор Орацио Мельци, не имевший никакого представления о ценности рукописей Леонардо, свалил их на чердак и позабыл.

Началось расхищение манускриптов, которые становятся объектом спекуляции. Большая часть попала в руки книготорговца Помпео Леони, который из части листов составил так называемый Атлантический Кодекс, переплетя их в красную кожу и сделав на обложке надпись «Рисунки машин и тайных искусств». У того же Помпео Леони два тома манускриптов приобрел английский посланник граф Арондель, впоследствии оба эти тома перешли в собственность английской короны и хранятся сейчас в Британском музее и Виндзорской библиотеке. После смерти Помпео Леони находившиеся у него рукописи Леонардо достались его наследнику, Клеодоре Кальки, от которого после еще одного владельца они перешли в Амброзианскую библиотеку в Милане. Здесь оказались Атлантический Кодекс и еще десять рукописей, которые с тех пор известны под названием манускриптов А, В, Е, F, G, H, I, L и М.

– Ага! – воскликнул Старыгин. – Вот, наконец, и возник мой манускрипт "H"! Значит, он находится в Милане?

– Не спеши, Дима! Превратности европейской истории еще раз нарушили целостность этого собрания рукописей. Когда в 1796 году Бонапарт завоевал Ломбардию, то из Милана все манускрипты Леонардо вместе со многими другими культурными ценностями якобы для сохранности были отправлены в Париж.

Атлантический Кодекс попал в Национальную библиотеку, а двенадцать отдельных рукописей – в библиотеку Французского института.

В 1797 году Вентури, профессор университета в Модене, был по служебным делам в Париже, изучил эти рукописи и опубликовал выдержки из них.

– Так что – все эти рукописи так и остались во Франции?

– Нет, после Реставрации вывезенные из Италии сокровища искусства по мирному договору должны были быть возвращены, однако в Милан возвратили только Атлантический Кодекс, а остальные рукописи Леонардо так и остались в библиотеке Французского института. Кстати, если тебе интересно, у меня есть хороший экземпляр издания профессора Вентури...

– Танечка! Ты просто ангел! – Старыгин молитвенно сложил руки. – Я об этом даже не мечтал! Я тебя обожаю!

– Запишу этот комплимент в отдельную книжечку, которую буду в старости перечитывать долгими зимними вечерами! – С этими словами Татьяна вскарабкалась по лесенке и достала с верхней полки стеллажа толстый том, переплетенный в телячью кожу, с золотым тиснением на корешке.

– Вот он, твой манускрипт "Н", – проговорила она, протягивая раскрытую на середине книгу.

Дмитрий Алексеевич бережно взял книгу в руки и начал читать, на ходу переводя на русский:

"Василиск. Он родится в провинции Киренаике и величиной не больше 12 дюймов, и на голове у него белое пятно наподобие диадемы; со свистом гонит он всех змей, вид имеет змеи, но движется не извиваясь, а наполовину поднявшись, прямо перед собой. Говорят, что когда один из них был убит палкой неким человеком на коне, то яд его распространился по палке и умер не только человек, но и конь.

Губит он нивы, и не те только, к которым прикасается, но и те, на которые дышит..."

– Замечательное создание! – с чувством проговорил Старыгин. – Просто не животное, а оружие массового поражения! Ну-ка, а вот что пишет Леонардо про амфисбену:

«Амфисбена. У нее две головы, одна – на своем месте, а другая на хвосте, как будто не довольно...»

Дмитрий Алексеевич перевернул страницу книги и вдруг удивленно замолк.

– Что там, Дима? – окликнула его Татьяна.

– Почему ты замолчал?

– Посмотри сюда, ты поймешь, – Старыгин протянул ей книгу. – Насколько я понимаю, это не твои пометки! Вряд ли вы наносите библиографические знаки таким грубым способом!

Татьяна взяла у него том" взглянула на раскрытую страницу и ахнула. На полях книги по желтоватой старинной бумаге тянулась непонятная надпись, сделанная красным фломастером. Длинная цепочка отчетливых, крупно написанных цифр.

– Какой ужас! – проговорила наконец женщина, положив открытую книгу на стол. – Какое варварство! Так испортить редчайшее издание!

– Хорошо, что я был у тебя на глазах и ты не подумаешь на меня! – с вымученной усмешкой промолвил Старыгин.

– Как ты можешь, Дима! – отмахнулась Татьяна. – Я прекрасно знаю, что ты на такое не способен!

– Кто брал у тебя в последнее время эту книгу?

– В том-то и дело, Дима, что никто! С ней уже несколько лет никто не работал! Да если бы кто-то и брал, неужели ты думаешь, что наш сотрудник мог бы так варварски обойтись с таким редким изданием?

– Позволь-ка... – Старыгин наклонился над книгой и принялся разглядывать надпись через свою любимую лупу.

– Почему ты носишь лупу без футляра? – недоуменно спросила его Татьяна. – Ведь она может поцарапаться или разбиться, а вещь старинная, очень красивая...

– Где-то потерял футляр... – равнодушно проговорил Старыгин. – Надо будет подобрать новый... Хочу тебе сказать, что эта надпись совсем свежая, сделана не больше, чем два-три дня тому назад...

– Ничего не понимаю! – Татьяна недоуменно пожала плечами. – У нас в эти дни вообще не было посторонних! Но по крайней мере свежую надпись будет намного легче свести.

– Это точно, – подтвердил Дмитрий Алексеевич. – Я принесу тебе подходящий растворитель, который не повредит старинную бумагу.

А ты позволишь мне скопировать эту надпись?

– Конечно, – кивнула Татьяна. – Не понимаю, зачем тебе это понадобилось, но делай с ней все, что хочешь.

Старыгин не стал объяснять своей подруге, чем заинтересовала его надпись на странице старинного кодекса. Он не хотел пугать ее, не хотел втягивать в непонятные, необъяснимые события, разворачивающиеся вокруг картины Леонардо да Винчи.

Странная надпись приковала к себе его внимание тем, что цифра "7" в ней была написана в точности так же, как каждая из четырех невидимых семерок на таинственном холсте из зала Леонардо. Точно тем же почерком, точно той же рукой. Дмитрий Алексеевич нисколько не сомневался в этом. При его опыте реставратора отличить один почерк от другого не составляло ни малейшего труда.

Кроме того, само место, где была найдена надпись, говорило о ее важности и о том, что цепочка цифр имеет прямое отношение к таинственной картине. На эту книгу, на эту страницу в ней указало страшное создание на руках Мадонны...

Старыгин рассеянно простился с Татьяной и поспешил к себе в лабораторию, не утешив расстроенную женщину. Ему не терпелось попытаться прочесть загадочное послание.

Положив сделанный в кабинете рукописей список на стол, Старыгин задумался. Он не был специалистом по шифрам и кодам, не имел даже математического образования, однако что-то подсказывало ему, что этот код он сумеет прочесть. Ведь тот, кто написал цепочку цифр на странице старинной книги, явно хотел, чтобы его послание было прочтено и понято. Причем он адресовал свое письмо скорее всего именно ему. То есть не конкретно Дмитрию Старыгину, а тому человеку, который будет изучать загадочную картину и у которого при этом достанет знаний и сообразительности, чтобы узнать, из частей каких мифических созданий составлен маленький монстр на руках Мадонны.

Старыгин предполагал, что каждая цифра в цепочке обозначает какую-то букву. Но какую?

Для начала он выписал в столбик все буквы русского алфавита и заменил каждую цифру соответствующей по порядку буквой.

В результате у него получился бессмысленный набор букв.

Он повторил то же самое, написав алфавит в обратном порядке, от "Я" до "А", и снова проделал подмену.

Результат получился таким же бессвязным.

Может быть, нужно выписать буквы не в одну колонку, а в несколько? Но во сколько – в две, в три, в четыре?

Старыгин бросил карандаш и выпрямился.

Так можно гадать сколько угодно, нисколько не приближаясь к истине! А она, может быть, где-то совсем близко, совсем рядом! Истина... Veritas по латыни...

Дмитрий Алексеевич подскочил, как от удара. Почему он выписывал буквы русского алфавита? Ведь все записи, с которыми ему приходилось иметь дело в ходе работы, были сделаны на итальянском, латинском, французском языках, то есть буквами латинского алфавита!

Он торопливо выписал в столбик латинские буквы и принялся одну за другой заменять ими цифры из таинственной надписи.

И очень скоро на листке перед ним появилась фраза, которую он без труда перевел с латыни на русский:

«Найдешь ее в госпоже катакомб».

Ее? Старыгин почти не сомневался, что речь идет о пропавшей картине, о Мадонне Литта кисти Леонардо. Но что значит окончание надписи? Где искать исчезнувшую картину? И что такое госпожа катакомб?

Катакомбы в первую очередь ассоциировались у него с первыми христианами, которые вынуждены были, скрываясь от преследований, совершать свои богослужения под землей, в темноте и сырости подземелий, катакомбах Вечного города.

В очередной раз порадовавшись достижениям технического прогресса, Старыгин вышел в Интернет и сделал запрос по теме «Достопримечательности Рима».

Тут же ему выдали несколько рекламных текстов, предлагавших отправиться в путешествие и ознакомиться с красотами и древностями итальянской столицы.

Дмитрий Алексеевич быстро пробежал взглядом несколько страниц и наконец нашел то, что надо.

«На Виа Салариа находятся катакомбы Святой Присциллы. Это место в древних источниках называли госпожой катакомб, поскольку там находятся захоронения многих первых христиан, в первую очередь – первых семи римских пап, в том числе святого Марцеллина и его преемника Марцелла...»

Вот оно! Вот куда ведет найденная на странице старинной книги подсказка! В Рим, в катакомбы Святой Присциллы! Неслучайно всего какой-нибудь час назад Антонио Сорди написал, что надеется вскоре увидеть его в Риме!

Старыгин перевел дыхание и остановил полет своей фантазии.

С чего он взял, что анониму, который испортил красными чернилами ценную старинную книгу, можно верить? Скорее всего, это обман, хитрая уловка. Его хотят направить по ложному следу...

Но что-то, какой-то внутренний голос продолжал повторять: Рим, Виа Салариа...

Высокий, необыкновенно худой человек опустился на ковер и легко принял позу лотоса. Он был необычайно гибок и мускулист и без труда мог принять самую трудную позу йоги. Чиркнув спичкой, он зажег тонкую ароматическую свечу на медной подставке и втянул сладковатый, пряный дым. Мужчина скосил глаза на свое запястье. Ящерица, изображенная на смуглой коже, казалось, ожила, ее маленькие глазки загорелись угрожающим красным огнем.

– Час нашего торжества близок, – прошептал мужчина, обращаясь то ли к этому странному созданию, то ли к кому-то невидимому, чье присутствие он ощущал в любой миг дня и ночи.

Особенно ночи.

Давно уже худой мужчина не мог заснуть, и ночные часы были заполнены мучительными, беспокойными мыслями. Правда, теперь он был на полпути к осуществлению главной цели своей жизни, он уже сделал много, очень много, и Повелитель должен быть им доволен.., но многое еще предстояло завершить.

Ароматный дым заполнил его легкие, и мужчина почувствовал приближение знакомого головокружения, приближение того удивительного, не поддающегося описанию состояния, которое в последнее время заменяло ему сон.

Ему показалось, что ящерица на запястье шевельнулась и шире открыла глаза. Мужчина устремил в эти глаза свой собственный взгляд, встретился с горящими глазами маленького чудовища, полностью растворился в них.

Перед его разноцветными глазами, как обычно в часы медитации, поплыли цветные облака, не те легкие, блекло-голубые, которые проплывали в окнах на заднем плане Картины, а яркие, розовые, как цветы шиповника, с густой багровой подкладкой... Розовые облака проплыли и постепенно растворились в пылающем дымно-красном свете, и на смену им пришли вращающиеся круги, кольца, спирали, прерывистые, беспорядочно пересекающиеся линии. Это было предвестием приближающегося Видения.

Мужчина расслабился, открывая Иной Силе свое сознание, все самые потаенные его уголки. Он ждал и надеялся.

И вот сквозь густые клубы ароматного дыма, как проявляющийся фотоснимок, постепенно показался темный, сырой коридор, неверное колеблющееся пламя свечи, неровная стена в потеках сырости и явственно проступающее на ней изображение. Знакомое, очень знакомое место.

Из-за поворота коридора появились двое, мужчина и женщина. То ли из-за темноты, то ли по какой-то другой причине никак не удавалось разглядеть женское лицо. Впрочем, это было не так уж важно. Важно было другое: это именно она, та самая женщина, которая поможет ему завершить самое главное дело жизни...

Значит, его план удастся, у него получится все, что задумано. Он, как паук, застывший в центре огромной паутины, дождался своего часа, и теперь останется только потянуть за нужную ниточку и завершить начатое. Они попались в расставленную им ловушку. Они сами придут туда, куда он их направил. Ему останется только ждать их там.

Но вдруг в душе медитирующего человека зазвучала какая-то тревожная нота, в ней проснулось неясное беспокойство. И причина этого неосознанного беспокойства заключалась именно в ней, в этой женщине. Она что-то делала не так, как нужно.., или что-то знала, чего не должна была знать.., или у нее было то, что могло помешать выполнению великой миссии...

Разноглазый человек втянул расширенными ноздрями сладковатый дым, сосредоточился, пытаясь понять, откуда исходит это смутное беспокойство.., это было важно, очень важно...

Но вдруг в его сознание вторгся посторонний звук, посторонний голос.

– Брат, я принес то, что ты просил...

Видение разрушилось, растаяло, исчезло, как ноздреватый снег под яркими лучами весеннего солнца. Без следа пропали темный коридор и те два человека, которые шли по нему, приближаясь к священному изображению.

Раскрыв свои разноцветные глаза, худой человек увидел перед собой того самодовольного, вальяжного мужчину, который предоставил ему кров. Как его зовут? Кажется, Николай...

Конечно, он его брат по вере, он служит Повелителю, но что-то подсказывало разноглазому, что служение это – неискреннее, что Николай ненадежен.

И то, что он так не вовремя появился, разрушив видение, помешав найти причину нарастающего беспокойства, вызывало бесконечное раздражение.

– Я помешал тебе? – спросил Николай. Прости меня, брат. Я принес тебе новые документы. И я хотел спросить – долго ли ты еще здесь пробудешь?

Голос Николая прозвучал спокойно, даже равнодушно, но разноглазый человек своими обостренными от бессонницы и нервного напряжения чувствами уловил таящийся в глубине его души страх. Он интересуется, долго ли я здесь пробуду. Он не просто интересуется.

Он беспокоится. Он боится.

Страх несовместим с искренним служением Повелителю. Страх – удел слабых, удел тех, кто ничего не видит за тусклой оболочкой обыденного, тех, кому не дана высокая сущность видений., больше того – страх опасен... Не потому ли он так боится, что готов предать?

– Спасибо, брат, – вполголоса проговорил худой мужчина и поднял на Николая свои глаза один карий, точнее – янтарно-желтый, второй густо-зеленый, как полуденное море.

– Спасибо, брат, – повторил он, мягко и легко поднимаясь на ноги. – Повелитель воздаст тебе сторицей за твое верное служение.

– Я служу Ему не за награду, – Николай смущенно потупился. – Я служу Ему по зову сердца...

"Как бы не так! – раздраженно подумал разноглазый. – Он слишком многим обязан нам...

Когда у них в стране все разваливалось, когда одни люди создавали на руинах огромные состояния, а другие разорялись и гибли, мы помогли ему. Именно нам он обязан своим сегодняшним благополучием... По зову сердца" надо же..."

Он шагнул навстречу Николаю, осторожно взял из его руки прозрачную папку с документами, положил ее на стол. Встретился с его глазами, словно притягивая, впитывая его взгляд.

И прочитал в этом взгляде готовность предать. Предать от страха, от пустоты, от бессилия.

Николай вздрогнул, попятился. С его удивительным гостем происходило что-то странное, что-то удивительное: его разноцветные глаза вдруг утратили свой цвет, стали прозрачными, как талая вода, и такими же холодными...

Николай еще немного отступил и почувствовал спиной стену.

– Почему.., за что... – пробормотал он трясущимися от страха глазами. – Ведь я служил вам.., верно служил...

– Ты служил нам, – повторил гость, – и поэтому тебе будет дарована великая милость.

Самая великая милость, которая может быть дарована смертному: легкая, безболезненная смерть.

Он протянул вперед свою легкую, сухую, как ветка высохшего дерева, руку и едва коснулся горла своего гостеприимного хозяина. Тот тихо ахнул и мешком рухнул на мягкий ковер. Глаза его подернулись бесцветной пленкой забвения и уставились в потолок, будто Николай прочел там какие-то пылающие письмена.

Его гость опустился на одно колено и сухими холодными пальцами закрыл эти глаза.

– Hoc немного тоньше, – озабоченно проговорил отставной военный, вглядываясь в экран монитора, – и с небольшой горбинкой. Да, примерно такой.., уши меньше.., плотнее прижаты к голове.., нет, не такие, снизу закруглены.., вот это больше похоже...

Он уже второй час сидел рядом с сотрудником службы безопасности за компьютером, пытаясь создать фоторобот, стараясь восстановить облик того человека, который вышел через служебный подъезд Эрмитажа в ночь его дежурства, в ночь странного преступления. Непривычное занятие очень утомило его.

– Теперь волосы. – На экране появилась одна прическа, другая, третья...

Сзади тихо подошел Евгений Иванович Легов и заинтересованно уставился на экран. Постепенно проступавшее там лицо показалось ему знакомым.

– Костя, поменяй подбородок, – попросил Легов своего подчиненного, – поставь более закругленный.., вот так.., теперь углуби носогубную складку...

– Вот, это он! – радостно воскликнул ночной дежурный. – Точно, он! Как живой получился!

– Вы уверены? – на всякий случай переспросил Евгений Иванович. Он сам не верил в такую удивительную удачу.

– Он, он самый! – уверенно подтвердил отставник. – Теперь просто одно лицо!

– Распечатай, – коротко распорядился Легов.

– Сколько экземпляров? Штук двадцать, чтобы раздать всем нашим ребятам?

– Нет, одного экземпляра достаточно. Только для меня.

Сложив вдвое листок с распечаткой фоторобота, он вышел из кабинета и поднялся на второй этаж.

* * *

– Как дела, Дмитрий Алексеевич? – самым нежным голосом проворковала Маша по телефону. – Как продвигается ваша работа?

Нынешним утром она решила, что глупо дуться на этого реставратора, помешанного на работе. Глупо язвить, он все равно ничего не заметит. В конце концов, Маше тоже нужно, чтобы он помог ей исключительно по работе.

Стала бы она интересоваться этим типом просто так! Да вот еще, очень надо! Сорок лет, а то и больше, одежда немодная и сидит мешковато, да еще всегда в рыжей шерсти от кота. Вечно витает в эмпиреях, не видит, что происходит у него под носом. Ему ближе какой-нибудь шестнадцатый век, чем нынешнее время, во всяком случае, он лучше в нем ориентируется.

В общем, полное ископаемое.

Но он обещал Маша эксклюзивное интервью. Сейчас он оказался в самом центре событий с картиной. И уж если волею судеб, их дорожки пересеклись, то Маша своего не упустит. Это интервью может стать переломным моментом во всей ее журналистской карьере.

– Дмитрий Алексеевич, дорогой, вы меня не забыли? – Она решилась добавить в голос чуть больше интимности, – Как бы я мог забыть, если мы расстались только вчера? – весело откликнулся Старыгин.

– Есть новости?

– Ну, я раскопал кое-что, так что если вы не слишком заняты...

– Я еду!

Старыгин положил трубку и поймал себя на том, что улыбается.

* * *

Маша появилась через сорок минут, чудом ей удалось миновать все пробки.

– Я принесла хороший молотый кофе! – заявила она, – И миндальные пирожные для вас!

– Почему для меня? – удивился Старыгин.

– Потому что вы – сладкоежка, как все мужчины!

– Не буду отпираться, – смиренно склонил голову Старыгин. – Только откуда вы узнали такие интимные подробности про меня?

– Мне нашептал их кот Василий! Но расскажите же, что вам удалось выяснить!

– Да, но сначала я должен закончить работу.

А вы пока сварите нам кофе!

Старыгин наклонился над картиной и не видел, какую физиономию скорчила Маша. Что за командирский тон! Как будто она горничная! Но ради эксклюзивного материала она готова не только варить этому типу кофе, но и жарить яичницу на завтрак!

Утверждение вышло несколько двусмысленным, хорошо, что она не сказала этого вслух.

– Во времена Леонардо большинство итальянских художников писали темперой, то есть красками на основе яичного желтка, – Дмитрий Алексеевич говорил, продолжая в то же время исследовать поверхность холста. – Основой для их картин служили доски, чаще всего тополевые. Правда, во многих областях Италии применяли свою местную древесину: для феррарских живописцев были характерны ореховые доски, буковую древесину использовали представители болонской школы, ель – венецианские художники, пихту – живописцы Ломбардии. Сам же Леонардо считал лучшими основами для живописи доски из кипариса, ореха и груши. Он очень много экспериментировал и с красками. В его рукописях осталось множество оригинальных рецептов красок и грунтов. В основном он писал смесью масла и темперы, но часто составлял более сложные сочетания, добиваясь особенной, воздушной прозрачности и глубины цвета.