Текст книги "Золотая лихорадка"

Автор книги: Наталья Корнилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Аня повернулась ко мне вполоборота и произнесла:

– Да, имеется такой индивид. У него тут, так сказать, нарецковский филиал, а основные дела в Николаеве и Киеве. Ну и в Москве, верно, есть завязки, на Москве, как и раньше, в странах бывшего СССР, практически все завязано, куда ни кинь. Фамилия у этого типа говорящая – Злов. Ему даже погоняло давать не надо, фамилия получше всяких погонял его характеризует. Не скажу, что он очень уж серьезный человек, но в общем – ничего, выходец из бывших «ракетчиков», то есть рэкетиров. Держит несколько неплохих структур, имеет свой собственный банк. У него прямая линия со смотрящим по Одессе и югу Украины, неким Ключом. Ключ – положенец по югу Украины, то есть Одесской, Николаевской, Херсонской областям, ну и так далее. А Злов с Ключом, как эти уроды сами говорят, – в близких отношениях.

– Откуда у тебя такая подробная информация? – спросила я.

– Ну так я же журналистка по образованию, работала раньше в киевской газете, по криминальной хронике и проблемным правовым материалам специализировалась. Сейчас вот – Коля просил – уволилась, теперь временно ничего не делаю. А как говорят, нет ничего более постоянного, чем временное.

– Это уж точно, – согласилась я. – А что, у этого Злова были контакты с Родионом? Или же у тебя, Аня, есть какие-то основания думать что Злов причастен к исчезновению Шульгина?

– Если уж на то пошло, то каждый знает, что Злов имеет отношение ко всему крупному беспределу, что происходит в Нарецке и окрестностях. Сам Злов живет в Николаеве и наезжает сюда, в Нарецк, не так чтобы часто. Зато у него есть такой сподвижник, правая рука – вот тот здесь рулит. Почти его однофамилец.

– Это как же – «почти»? Уж не Лихов ли?

– Нет. Козлов!

Я усмехнулась.

– Доходило до смешного, – продолжала Кудрявцева, – открыл Злов в прошлом году в Нарецке новую торговую конторку, обозвал ее ТОЗТ «Злов и К°». А на табличке под этим «Злов и К°» написано: «Директор – Козлов». Вот такие каламбурчики и перевертыши получаются.

– Все понятно, – отозвалась я. – И какое отношение имеет к ним Родион?

– Самое прямое. Я видела, как он, Родион, выходил из дома Борьки Злова с этим холуем зловским, полуоднофамильцем – господином Козловым. А с ними еще какой-то тип мелкоуголовного вида, позже оказавшийся неким Уваровым, записным бандитом. Да!

– Интересно, – сказала я. – Но ничего из ряда вон выходящего. Я видела Шульгина в такой компании, от которой сам черт отшатнулся бы. Рабочая ситуация, подумаешь. Другое дело, что сюда он не работать, а вроде как отдыхать приехал.

– Я не знаю, что у вас в Москве называется «рабочей ситуацией», – сухо сказала Аня, – а вот у нас, в Киеве, да даже и здесь, у моря, это совсем по-другому называется. Я сама видела, как Уваров принялся орать на Родиона в присутствии Козлова, видела издали, правда, так что не могла разобрать, что он говорил…

– Ну, и?..

– Что – «и»? Родион приехал в лагерь очень поздно, подавленный, улыбался через силу. А на следующий день труп Уварова выловили из пруда. С простреленной башкой! Понимаешь? Что тут хорошего можно подумать, особенно если учесть исчезновение Родиона. Он утром собирался съездить к Егерю…

– Это еще кто?

– Увидишь, если захочешь. Забавный человек этот Егерь, хотя и себе на уме. Ну так вот, он мне сам сказал, что хотел съездить к Егерю, посоветоваться. Ну, уехал, и с концами. Потом мы с Колей поехали в домик к Егерю, но самого не обнаружили. Зато обнаружили вот это.

И она вынула из кармана джинсов трубку. Нет, не трубку сотового вроде тех, что были недавно утоплены в близлежащем водоеме компанией «археологов» и лично г-ном Штыком, как оказалось при ближайшем рассмотрении, а курительную трубку.

– Ну и что? Факт трубки еще ни о чем не говорит.

Согласна. Но в том-то все и дело, что это была за трубка. Весьма редкая коллекционная трубка. Я узнала ее даже при том скудном, колеблющемся свете, который давал костер. В огонь давно уже никто не подбрасывал дрова, но я тем не менее разглядела. И саму трубку, ее изящную изогнутую форму, и то, что являлось наиболее отличительным фрагментом ее. Определяющим моментом. Трубка определенно делалась на заказ, и потому на мундштуке ее стояли две выпуклые готические буквы: Р.Ш. «Родион Шульгин».

– Она лежала там?! – воскликнула я. – Там, в этом домике… как его… Егеря?

– Да. Но важно и то, как она лежала.

– Как она лежала? – машинально повторила я с вопросительной интонацией.

– Она лежала в луже крови.

Я вскинула на нее глаза, и Анна повторила:

– В луже крови, вот именно!

– А Егеря не было?

– Не было.

Я помолчала, не зная, что сказать, а потом спросила первое, что пришло в голову:

– А кто такой Егерь?

– Живет здесь неподалеку. Прозвище у него такое. А как его зовут, я даже не помню, потому что… не помню. Очень забавный такой человек. Он, кажется, раньше действительно был егерем. В национальном парке вроде как работал, он где-то здесь поблизости. Национальный парк, кажется, называется Кинбурнская коса. Слышала, что там красиво, лебеди, все такое. Но сама никогда не была. Так этот Егерь там работал вроде бы. Говорят, что у него весьма бурная биография. Когда он вышел на покой, то поселился неподалеку от моря в домике. Там у него иногда приезжие ночуют. Вот я, например, ночевала с мужем, Родион, бывало, у него останавливался. Он такой человек, всем рад.

– Значит, эту трубку в луже крови нашли? – отрывисто спросила я.

Да, и кругом были следы борьбы. Мебель раскидана, в переплете рамы стул застрял, как будто его кто-то туда швырнул. Мы Егеря дождались, он поддатый пришел, говорит, что был на рыбалке. Нас не дослушал, спать повалился.

– Кровь не взяли на экспертизу? Человеческая она, а может, кровь животного?

Аня изумленно воззрилась на меня.

– Сразу видно, Маша, – наконец сказала она, – что ты впервые в здешних местах. Какая экспертиза? Тут в округе в радиусе тридцати километров ни одного трезвого мента не найти, а какие и есть, те в Нарецке и сюда не поедут ни за что, будут переадресовывать к сельской милиции. А там известно какие кадры, особенно тут, на Украине! А если нарецкие приедут, то лучше бы они вообще не приезжали. На кого угодно «глухарь» повесят, лишь бы себе отчетность не портить. У нас в прошлом году и вовсе анекдотический случай был. Тут подпасок жил, идиллический сельский дурачок, звали его Демьяша-эколог. Эколог – это за то, что он почти при каждом слове портил воздух. Он же в основном бобами питался, еще бы!.. При этом он кривлялся и хохотал. Так вот, пришел к этому Демьяше-экологу какой-то тип из предвыборного штаба Злова. Злов тогда в какую-то думу избирался. Говорит: дадим тебе жирных коров, а ты будешь всем говорить, что это коровы из фермерского хозяйства Бориса Сергеевича Злова. Не знал деятель из избирательного штаба, к кому обращался, что ли? В общем, дали Демьяше денег и коров, а взяли обещание всем говорить, что это коровы из фермерского хозяйства Злова, и если изберут Злова, то область будет процветать, как это стадо. Ну, представитель не так, конечно, говорил, но надо знать Демьяшу-эколога!..

– Ну и дальше?

Приехала какая-то комиссия. Наверно, к ее приезду Демьяшу-то и инструктировали. А у Демьяши в стаде бешеный бык только что забодал корову, Демьяша быка утихомиривает, сам весь в кровище, а тут комиссия. И спрашивают, прямо как по сказке про маркиза Карабаса: чье это стадо? Не его спрашивали, но у дурачка нашего слух хороший, и он проорал, весь в кровище, верхом на быке: «Стадо это… ф-ф-ф!.. господина Злова, и ежли вы яво изберете, то будете жить, как енто стадо! Тпрру, скаженная скотина!!!»

В общем, скандал был жуткий. Демьяше дали четыре года, уж за что, никто не знает. Зато Злова избрали. Он по телевизору заявил: «Вот как меня травят, уже пастухов-дурачков в наглядные антиагитаторы записали!» А ты, Машка, говоришь – милиция. Видишь, какие тут дела.

– Как же его осудили, этого Демьяшу? – спросила я. – Он ведь слабоумный?

– А их, что ли, волнует!

– Н-да, – протянула я, – веселые тут дела. Но мы отвлеклись. Мы о другой крови, не Демьяшиной скотины. О той, что на полу у Егеря. И вы, конечно, тут же решили, что это кровь Родиона.

– А что мы могли решить, если трубка его валяется, клок его волос нашли, и вообще…

– Какой клок волос?

– Родиона.

– А почему ты решила, что волосы принадлежат Родиону? Тут же рядом такие места, лиц с курчавыми волосами много. Вот, к примеру, сегодня я с одним таким в электричке ехала, – припомнила я Сему Моисеенко. – Но на самом деле все, что ты мне говоришь, куда как серьезно. Почему же ты мне сразу не сказала? И Коля что-то не упомянул, только молол всякую ересь со своим Ракушкиным, троллейбусных дел кандидатом.

– Да уж, – сказала Аня несколько заплетающимся языком, потому как мы с ней только что уговорили литровую бутылку местного разливного красного вина, – это они могут. Пойду разбужу Колю, спрошу, чего это он тебе сразу всего не рассказал.

– Не дури, Аня, зачем его будить? – не поняла я. – Пусть себе спит, он и так утомился за день. Тем более что к нему в палатку залез, кажется, еще и Инвер этот.

Ну, Инвер как раз совершенно безобидный товарищ, так что к нему претензий нет, – сказала Аня, поднимаясь. – Скажу тебе по секрету, что он вообще очень милый. Себя вот «чуркой с гор» запросто обозвать может, а ведь любой кавказец на такое сразу обидится. С Инвером Юля Ширшова… хы-гымм… общается.

И она, не обращая ни малейшего внимания на то, что я пыталась ее придержать, направилась к палатке, где спал ее муж. Я попыталась было погрузиться в размышления, однако же не успела. Меня отвлек диалог, состоявшийся между Аней Кудрявцевой, заглянувшей в палатку, и недовольным сонным Инвером, которого она разбудила:

– О-о… а где мой? В другую палатку пошел спать, что ли? Или закатился невесть куда, как Штык?

– Сы-пит? – прохрипел Инвер. – Черта с два он спит. Он уехал. Уехал, вот.

– Куда уехал?

– А черт его зна-а-а… Я спал, ему звонили на мобильный. Я проснулся, он говорил: «Сейчас приеду». Пьяный был, а все равно куда-то ехать собрался. Я хотел ему сказать, куда ж это он поперся, но он как раз стал проверять, сплю ли я. Подозрытелный, да. А я такого нэдоверия не люблю, притворился, что сплю… хр-р-р… фью-у-у-у!.. – Судя по этому звуковому сопровождению, Инвер попытался захрапеть, но настойчивая Аня не дала:

– Какое уехал? Ку-уда? Белая горячка у него, что ль, началась? Лавры Штыка покоя не дают, или как? Нет, в самом деле, Инвер, ты можешь ответить, куда он поехал?

– Вы-вы… в Нарецк.

– В Нарецк? Что ему делать в Нарецке в одиннадцать часов вечера?

– А это ты сама у нэго спроси. Вот позвони на мобильный и спроси.

– И позвоню, и спрошу! И я… – Голос Ани осекся, и она медленно проговорила: – Позволь… какой мобильный? Он же говорил, что утопил его в пруду. То есть он говорил, что и его, и еще пару телефонов утопил этот… Онуфрий. Штык.

А мне почем знать, откуда у него новый мобильный? – осведомился Инвер. – Может, купил, может, в карты выиграл. А поехал он в какую-то контору с идиотским таким названием. Школьным каким-то. То ли «Жи-ши пиши через „ы-ы-ы“, то ли „Не“ с глаголами…» э-э…

– Ты что несешь?

– Э-э, несет Красная Шапочка. Пирожки больной бабушке. А я правду говорю. А-а-а, вспомнил название фирмы, слушай. Значит, так: «Суффикс» она называется.

8

Без двадцати двенадцать вечера.

Именно столько показывали огромные настенные часы в офисе фирмы «Суффикс». Да, именно так поименовал одно из детищ своего финансового гения великолепный господин Злов. В детстве он недоучился в школе, и то, что он недоучил, старательно воплощал на вывесках своих фирм. Так, одна из принадлежащих ему нарецковских радиостанций диапазона FM называлась: FM-Достоевский. При этом сам Злов полагал, что Достоевский – это игрок хоккейного клуба НХЛ «Детройт Ред Уингз». Офис «Суффикса» уже давно опустел, и только два охранника обходили территорию, да уборщица, моложавая мобильная старушка со шваброй, размахивала своим орудием труда так, словно в него был встроен реактивный двигатель на дизельном топливе. И как будто на улице было раннее утро, а не давным-давно наступили ночные сумерки.

Впрочем, уборщице было все равно, в какое время убираться: в офисе у нее была своя каморка, где она часто и оставалась ночевать.

– Марковна, ты все убрала? – недовольным тоном спросил один из охранников. – Пора закрываться. У нас еще бутылочка винца есть распить. А ты разработалась не к добру. Хоть мы, бывает, и в одиннадцать закрываемся, но все равно – сейчас вообще полночь практически. Даже по летнему времени многовато. Сегодня просто бешеный день.

Бешеный не день, а Злов. Как с цепи сорвался. Конечно, его понять-то можно, – неторопливо проговорил второй охранник. – Ну надо же! Говорят, Козлов лоханулся по-крупному.

– Говорят, что скоро чистка в конторе начнется, – сказал первый. – Марковна, да не маши ты так своей шваброй! Не такая чистка!!

– Тебя не поймешь, – проворчала та, – то говоришь мне попроворнее закругляться с уборкой, а теперь говоришь – не маши.

– Да отстань ты от нее, Степа. Иди лучше третий этаж и офисные комнаты обойди. Я там еще не смотрел.

– Ладно, – отозвался круглоголовый Степа и отправился по указанному адресу.

Он поднялся по широкой, роскошно отделанной лестнице на третий этаж и прошел по длинному коридору, застланному скрадывающей шаги ковровой дорожкой, мимо ряда лакированных черных дверей с блестящими ручками с покрытием под позолоту.

Офис был совершенно пустынен. Еще бы он не пустовал в такое время, близко к полуночи! Последним ушел главбух Вася Миронов, у которого сегодня был праздник, и он не то что дебет с кредитом, а и собственные ноги толком свести не мог – разъезжались, хоть ты тресни. С момента его ухода (точнее, уполза) прошло более часа, и охранник Степа был уверен, что никого в офисе нет. Он прошел вдоль коридора и не спеша повернул обратно.

Профилактический этот обход имел скорее традиционный смысл, нежели практический. Степа медленно прошел мимо офисных комнат, кабинета директора, складских и инвентарного помещений.

Он уже миновал было дверь последнего, когда ему послышалось, что за дверью пищит телефон. Телефон – в инвентарной комнате, где хранятся канцелярские принадлежности, кипы бумаг для ксерокса и принтера, разнокалиберные мелочи?.. Степа недоуменно пожал здоровенными плечами и подумал, что ему, вероятно, показалось. Он поднял было ногу, чтобы шагнуть по коридору, но звонок повторился. На этот раз охранник расслышал его куда более ясно.

Степа отцепил от пояса массивную связку ключей, приблизился к двери и, подобрав нужный ключ, открыл дверь. Вошел в помещение и зажег свет. Конечно же, в инвентарной никого не было. Да тут никого и не могло быть по определению! Простите – откуда и кто, если все руководство и персонал фирмы уже давно ушли? Звонок тем временем не умолкал. Он был приглушен, словно шел из замкнутого помещения, просачивался во внешнее пространство и доходил до настороженного слуха охранника Степы уже сильно искаженным, приглушенным и, если можно так выразиться, отретушированным.

Степа постоял на пороге, тряхнул головой, а потом решительно направился к массивному металлическому шкафу, в котором хранились визитные карточки каждого из сотрудников, числом по сто на каждого. Судя по всему, трели сотового шли именно оттуда.

– Забыли мобильник, что ли? – пробормотал Степа и начал подбирать ключ к шкафу. – А потом опять будут меня щучить… дескать, пропадают вещи на ровном месте, а ты, Степан, не пасешь.

Степа засунул ключ в скважину и, повернув его, с силой потянул дверь на себя. И тут же попятился от изумления и ужаса. Прямо на него из шкафа вывалилась сетка, плотно набитая кипами визиток. Но уж, конечно, вовсе не это вызвало смятение на лице охранника Степы.

Вслед за визитками из шкафа вывалился труп сорокалетнего мужчины с разбитым лицом. Точнее, ссадина была на лбу, и она не выглядела уж столь ужасной. Кровь успела засохнуть, и полоски глазных яблок за полуприкрытыми веками остекленели. Труп вывалился и с шумом упал на пол – прямо на то место, откуда секунду назад в панике отпрыгнул охранник Степа. На поясе убитого был прицеплен мобильный телефон. Именно он издавал звуки, привлекшие охранника.

Неизвестно, что руководило Степой в его последующих действиях. Он остолбенело смотрел на убитого, а потом, вероятно, не отдавая себе отчета в том, что делает, отцепил трубку мобильного с пояса мужчины, коснулся телефонной тастатуры и произнес, не сводя взгляда с трупа:

– Але… да. Это кто? – Молчание. – Кто это? – повторил Степа.

В трубке возник неуверенный женский голос:

– Коля? Коля, ты что, с ума сошел? Ты куда на ночь глядя подался? Лавры Штыка…

Степа машинально прервал:

– Нет, нет… я не Коля. Я, это самое, я – Степа.

– Какой еще Степа? Вы что там все окончательно перепились, что ли, с горя? Зачем вы, Степа, взяли мобильник моего мужа? Где он сам?

– Он… рядом со мной, – сказал охранник.

– Вот и отлично. Ну так позовите его.

– М-м-м… а кто говорит? – не найдя ничего лучшего, промямлил охранник.

– Вам же сказали, жена! Его жена, Аня, если угодно, меня зовут!

– М-м-м….

В трубке возникла пауза, потом женский голос с уже откровенно раздраженными нотками нетерпения проговорил:

– Да. А что та…

– Говорит охранник офиса «Суффикс» Степан Матвеев, – четко проговорил тот. – Вот что, Аня. Немедленно приезжайте сюда.

– Куда – сюда?

– В офис.

– Какой офис? «Суффикс»? Это книготорговый магазин, что ли? И что, Коля там? Ведь уже поздно! Где он? Позовите его.

– Я не могу его позвать, Аня. Приезжайте в офис.

– Не можете позвать? Почему?

Степа опустился на колени возле тела Коли Кудрявцева и, дотронувшись рукой до его уже давно остывшего лба, произнес:

– Мужайтесь, Аня. Его убили.

9

Аня вздрогнула, ее мобильный телефон выскользнул из руки и упал на землю. Она схватилась за голову и вдруг побежала куда-то в темноту. Опрометью, быстро-быстро, так, что даже я догнала ее метрах в пятистах от лагеря, на обочине грунтовой дороги, ведущей к морю. Я схватила ее за плечо и с силой остановила. Она подняла на меня лицо, на котором зловещими пепельно-серыми пятнами проступала мертвенная бледность, и проговорила:

– Шутят… я надеюсь, что у этого Степы такое сомнительное чувство юмора. Будем считать, что шутка немного не удалась. Тебе же мой муж тоже говорил, что Родион погиб. А он… а у него… просто трубка курительная в луже крови да еще прядь волос… вот…

Я подалась к ней, схватила за плечи и буквально выстрелила ей в глаза яростным, горячим, ищущим взглядом:

– Да ты что, Аня? В чем дело? Что такое случилось с Колей?

– Мне нужно ехать.

– Если нужно, то езжай, но ты не должна оставаться одна. Я поеду с тобой. Но куда ехать-то?

– Он сказал, он сказал, что мне нужно ехать в офис какого-то «Суффикса», – проговорила Аня и шагнула на проезжую часть, завидев огни приближающегося автомобиля.

Она подняла руку, останавливая машину.

Ехавший прямо на нее «БМВ» тормознул, завизжали шины, тонированное стекло опустилось, и выглянувшая из салона лысая башка рявкнула на чистейшем русском языке, если к подобному вообще применимо понятие «чистейший»:

– Ну ты, будка, мать твою! Разуй глаза! Смотри, куда прешься!

Я шагнула к машине и, решительно распахнув дверь, проговорила:

– Довезите до города.

– До какого города?

– До Нарецка.

Да ты че, телка? – вежливо поинтересовалась лысая башка и даже клацнула зубами, очевидно, чтобы я лучше поняла его мысль. – Я ж и так стрелы типа пробиваю пацанам. Там в бане пацаны ждут. Хочешь, и вас возьмем… покувыркаемся. – И гоблин, красноречиво покосившись на стоявшую за моей спиной Аню, мерзко хохотнул, скаля зубы, половина из которых была искусственного происхождения. Другая половина, впрочем, тоже.

Я не стала долго разговаривать. Аня Кудрявцева находилась в полуобморочном состоянии и угрожающе покачивалась, а этот отморозок, эта злокачественная помесь плохо дрессированного орангутана и потомственного урки в третьем поколении, еще шуточки шутит!

Конечно, бедняга браток ни в чем не виноват. Ну вот такое у него воспитание и жизненное кредо. И то, что он двух слов не может выговорить нормально, – это не его вина, просто парню не повезло с происхождением и окружением. Да и не там он машину тормознул и не тех «телок» в баню начал приглашать.

Я чуть наклонилась внутрь салона, протянула руку, а потом почти неуловимым для глаза движением заехала бритоголовому в точку чуть пониже уха. Парень вздрогнул, закатил глазки и упал головой на руль. Отключился, если судить по моему личному опыту, да по крепости этой бритой башки, которой не страшно, наверно, даже стенобитное орудие, – примерно минут на десять.

Я обошла машину и аккуратно открыла дверь со стороны водителя, молодой человек вывалился из салона и преспокойно улегся на асфальте. Ничего, сейчас не зима, почки и всякие там мужские дела не застудит. А машину ему вернут. Попозже. Придет какой-нибудь молодцеватый корыстный хлопец из ГИБДД, или как это здесь называется, и скажет, дежурно улыбаясь: «Ваша машина, уважаемый, обнаружена возле мусорного контейнера, что на перекрестке улиц таких-то. А там, кстати, стоянка запрещена. Так что платите штраф, уважаемый россиянин, незалежный украинец либо почтенный белорус».

– Садись, Аня, – сказала я. – Поедем в эту «Приставку»… то есть «Суффикс». Да садись же ты!

– Он сказал, что Колю убили… – пробормотала Кудрявцева, почти без чувств опускаясь на переднее сиденье. – Он сказал, что…

– А-ня! – Я потрепала ее ладонью по голове, потом решительно уселась за руль. – Не волнуйся ты так! Ну…

может, это глупая шутка! Ты же мне сама рассказывала, как в Турции твой Коля пошел купаться в море и изображал, что он утонул, а ты дико перепугалась и начала звать на помощь, а потом три дня с Николаем совсем не разговаривала. Ведь было такое?

– Было…

– Ну вот. Может, тот, кто взял Колину трубку, уже напился до клубящихся в углах зеленых чертиков. А сам Коля действительно мертвецки, только – пьяный и валяется где-нибудь под столом. Они же сегодня отрыли какой-то черепок! Да и меня встречали. Как говорится, если это не повод, чтоб хорошо выпить, тогда что же… А Ракушкин говорит, что пьянство, конечно, социальное зло, но оно не формирует социальные пороки, а выявляет их.

Я продолжала болтать, но, откровенно говоря, на душе было мутновато. Я чувствовала, что вся та успокоительная дребедень, которую я спешила вывалить на голову Ани Кудрявцевой, на самом деле обернется еще большим расстройством. Если такое желудочно-кишечное и сентиментально-истерическое слово – «расстройство» – вообще применимо в случае, где, как мне неотвратимо начинало казаться, уже пахло трагедией.

– Тот, который взял трубку, – он не был пьян, – выговорила Аня. – У него был такой голос… как будто… как будто это в самом деле правда.

Я хотела что-то сказать, но горло перехватило, и я поняла, что весь мой опыт, вся моя интуиция, наработанные за эти годы, априори выносят жестокий и безапелляционный вердикт: Коля Кудрявцев в самом деле мертв. Конечно, тут могут просматриваться особенности моего собственного восприятия, ведь я сама только что услышала тревожные подробности исчезновения моего босса Родиона Потаповича – кровь на полу домика Егеря, потерянная трубка, прядь волос, – но все же, все же…

Мы въехали в Нарецк. Стремительно темнело. Собирался дождь, и с реки тянуло промозглой – совсем не июльской – сыростью. Порывы ветра били, как плети, по ветвям деревьев, задушенно бились в узких улочках, полоскали флагами и рекламными транспарантами. Небо наливалось какой-то угрюмой, нездоровой, по-октябрьски массивной свинцовостью, и казалось, что вот-вот это тяжелеющее небо сорвется с невидимых нитей и, как перезревший гигантский плод, рухнет на землю и задавит город. Немногочисленные пешеходы перебегали улицы, кутаясь в плащи и курточки, и проскальзывали в арки и подворотни, чтобы скорее укрыться от назревающего обвала непогоды.

И неправда, что «у природы нет плохой погоды – каждая погода благодать». Неправда. Такая погода, какая была сейчас, не имеет права наказывать невинных людей. По крайней мере, тогда, когда так натянуты нервы, и тревога, тем более жуткая, что для нее нет пока веских оснований, стучит в жилах, в висках и кончиках пальцев, как загнанная в ловушку птица.

И спасение одно – скорость.

Угнанный мной «БМВ» вылетел на встречную полосу и, срезая поворот и не обращая внимания на возмущенные гудки, проехал вдоль чугунного забора и остановился возле входа в офис «Суффикса». Тут под тусклыми фонарями еще стояло несколько машин, среди них около трети – не с украинскими, а с российскими и иностранными, в смысле молдавскими и белорусскими, номерами.

Почти синхронно с нами, как я заметила, к зданию подъехал серый мерседесовский джип, из которого вынырнули несколько парней и решительно направились к входу в офис.

– Так, Анечка, – произнесла я, – что-то мне подсказывает, что эти ребята ну явно не из прокуратуры или ментовки. Наверное, хотя бы потому, что их машина весьма мало напоминает служебную «Волгу». Вот что. – Я порылась в сумочке и протянула Кудрявцевой свой сотовый телефон, Анин-то разбился и остался лежать на земле там, возле импровизированного лагеря горе-археологов. – Сиди тут и, если что, сразу звони вот по этому телефону. Не мне, конечно, у меня-то второго нет… но все равно, мало ли. Я, значит, пока пойду и посмотрю, в чем дело. Не нравится мне все это… не нравится.

– Я пойду с тобой, Машка, – задушенно пробормотала Аня и приподнялась в кресле.

– А вот этого не надо, дорогая! Сиди здесь тихо и сделай вид, что тебя в машине нет! Не знаю, что и кто за всем этим стоит… Но такие шуточки мне точно не нравятся!

Я выскользнула из машины и направилась к дверям офиса, в которые только что вошел последний из приехавших на серебристом джипе парней.

Именно в этот момент низко осевшая над городком Нарецком туча распоролась блеском молнии, свинцовое тело тучи вздрогнуло от боли, заворчало, громыхнуло раскатом грома – и разразилось неистовым дождем. Этот дождь даже не дал себе труда прийти, как подобает джентльмену – постучаться, войти, а уж только потом развить бурную деятельность; нет, он обрушился из развалившейся тучи по-хамски, ураганом, сплошной стеной, за несколько секунд перейдя от судорожного порыва ветра к дикому ливню.

Я ускорила свой и без того стремительный шаг и скользнула под массивный козырек «суффиксовского» офиса. Да, если бы этот дождь начался не сейчас, а, скажем, пять часов назад, тогда было бы… тогда было бы совсем другое дело. Наверное, я не поехала бы с Кудрявцевым и Сашей Ракушкиным в лагерь, а осталась бы в квартире. Не потому, что сама не захотела, а просто едва ли они проявили бы такую инициативу. Все-таки куда приятнее сидеть в уютной квартире, чем в брезентовой палатке, содрогающейся под порывами ветра и свинцовыми плетями дождя. Хотя, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет.

Я, поколебавшись, потянула на себя ручку массивной двери, и та, к моему удивлению, легко открылась. Я прошла внутрь. Вестибюль встретил меня неожиданной тишиной. Здесь царили полумрак и покой, а удары грома и шум дождя снаружи доносились сюда только глухим буханьем и невнятным бормотанием. Впрочем, это были не все звуки.

Откуда-то сверху, балансируя на одной и той же ноте, до меня доносились голоса – точнее, их отголоски. Несомненно, говорили мужчины.

Несомненно, те самые, что приехали сюда на джипе. Я огляделась по сторонам и увидела охранника офиса. Он сидел в кресле, откинувшись на спину и, вероятно, дремал. Стало быть, это не он впустил в офис ребят из «мерса», потому как для этого следовало бы нарушить его сладкий сон, а вот этого, по всей видимости, ему делать не пришлось.

Значит, есть другой охранник. Этот… Степа. Или их несколько.

Я приблизилась к охраннику еще на два шага, вынимая из сумочки пистолет и намереваясь окликнуть нежащегося в кресле мужчину, и только тут поняла, что он вовсе не спит.

На его лбу, на который легла развесистая тень стоящей рядом в массивной кадке пальмы, виднелась темная метка пулевого пробоя.

Охранник был застрелен выстрелом в упор.

– Чер-рт возьми, а, как тасуется колода! – невнятно пробормотала я, бледнея и стискивая зубы, и тут же, повинуясь неосознанному импульсу, обернулась.

Доказано, что вторая сигнальная система, проще говоря, дар членораздельной речи, подавляет в нас все то, что осталось от первой сигнальной системы: инстинкты, неосознанные импульсы, звериная интуиция, безошибочное чутье опасности, которую хищники дикой природы чувствуют буквально каждой клеточкой тела. И необязательно – нервной клеточкой.

Мой учитель японец Акира учил меня подавлять в себе вторую сигнальную систему в минуту опасности; проще говоря, он меня учил терять дар речи, но не от парализующего организм страха, а для пробуждения первой сигнальной… возникновения пробуждения животных инстинктов и первородных импульсов. «Чувствовать опасность спинным мозгом» я научилась, возможно, не намного хуже той, чье имя стало моим вторым именем: пантеры. Это дали мне годы практики, годы опасностей и балансирования на самом краю.

Бесспорно, почти любой другой человек на моем месте не успел бы ни почувствовать, ни обернуться и был бы уложен на месте выстрелом из «ТТ» с навинченным глушителем.

Потому что именно он, «ТТ» с глушителем, мелькнул в руке выметнувшегося на меня из-за пролета ведущей наверх лестницы человека, именно он, «ТТ» с глушителем, метнулся и застыл на уровне моих глаз, чтобы в следующее мгновение изрыгнуть огненный хоботок и упругий щелчок выстрела.

Я бросилась на пол, синхронно выбрасывая вперед руку с «береттой» и надавливая на курок.

Человек беззвучно упал, «ТТ» вывалился из его руки и, мертво звякнув своей массой сразу утратившего смысл металла, упал на пол.

– Да уж, – пробормотала я, поднимаясь. – Съездила на море, называется.

Уже в следующую секунду я бросилась к лестнице мимо валявшегося в луже крови – наверно, я попала ему в шею! – моего несостоявшегося убийцы и за считаные мгновения накрутила три пролета. Там, внизу, за спиной, остался полутемный вестибюль с двумя трупами.

…И что-то еще будет дальше?

Коридор был скудно освещен. То есть он был освещен именно так, как это показывают в нехитрых американских боевиках. В коридорах именно с таким освещением удобнее всего показательно перестреливаться до последнего патрона, прячась за выступы стен, ну, а потом устраивать бег наперегонки с непременными атрибутами: демонтажем стекол, киданием цветочными горшками, ползанием по-пластунски через горы трупов и, как победный финал, торжественным выходом из здания через окно где-то этак сто двадцать восьмого этажа.