Текст книги "Оптинские старцы"

Автор книги: Наталья Горбачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Во времена преподобного Антония Великого (жившего в Египетских пустынях в IV в.) возросло значение старчества в жизни христианской Церкви. Сама жизнь потребовала такого подъема. Как сказал преподобный Симеон Новый Богослов: «…когда народ верующий стал бесчислен, то благодать Духа Святого устроила, чтобы к архиереям и иереям прибавлены были еще и игумены, и другие духовные отцы (из иночествующих), которые имеют в себе благодать Духа Святого, чтобы они сопастырствовали вместе с теми и содействовали во спасение». Антоний Великий исполнял свое служение безо всякого начальственного значения в Церкви. Он не искал никакой человеческой славы и несколько раз менял место своего уединения, однако люди снова и снова находили его. Преподобный Антоний был возлюблен всеми, и все желали иметь его духовным отцом.

С течением времени накапливался по крупицам духовный опыт, который особо даровитые святые отцы записывали. Так появилась аскетическая святоотеческая литература, описывающая законы жизни души, способы ее очищения и верные средства к достижению бесстрастия, смирения, безмолвия и Богосозерцания.

Новоначальный монах самостоятельно не мог разобраться во всем этом огромном материале. Непременно был нужен руководитель, учитель-старец, сам прошедший эту школу и уже достигший бесстрастия.

Почитание старчества в мировой среде тоже имеет древнюю историю. Миряне точно так же, как и монахи, шли к старцу за советом, потому что он мог видеть в самой глубине человеческой души зарождение зла и его причины и, зная душу человека, указывал верный путь ко спасению, открывая людям волю Божию.

Истинный старец непременно обладал дарами прозорливости, пророчества и рассуждения, но всегда благодатные дары свои прикрывал глубоким смирением. Прежде чем явить свою духовную помощь людям, старец сам проходил долгий путь духовного трезвения [2]2
  Трезвениев христианстве – особенная, непрестанная бдительность над собой в охранении души и тела от всяких нечистых, греховных мыслей, пожеланий и дел, по слову апостола: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить».


[Закрыть], непрестанно пребывая в покаянно-молитвенном состоянии и таким образом научаясь видеть свои собственные грехи в тончайших помыслах и движениях сердца. И это-то знание старец использовал в дальнейшем ради наставления приходящих к нему.

Из числа последних оптинских старцев – преподобный Варсонофий говорил своему духовному сыну: «Нас называют прозорливцами, указывая тем, что мы можем видеть будущее: да, великая благодать дается старчеству – дар рассуждения. Это наивеличайший дар, даваемый Богом человеку. У нас кроме физических очей имеются еще и очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая. Прежде чем человек подумает, прежде чем возникла у него мысль, мы видим ее духовными очами, мы видим даже причину возникновения такой мысли. И от нас не скрыто ничего. Ты живешь в Петербурге и думаешь, что я не вижу тебя. Когда я захочу, я увижу все, что ты делаешь и думаешь. Для нас нет пространства и времени…»

Союз духовный старца и его ученика (в первую очередь монаха, но также и мирянина) есть некое духовное таинство. Оно начинается именно в тот момент, когда ученик отдает свою волю в послушание старцу. И этот союз будет тем теснее, чем сильнее вера ученика, и вера эта должна простираться до того, чтобы он смотрел на старца, как на Самого Христа, и, как Христу, повиновался бы ему. Только на первый взгляд подобное повиновение может показаться «рабством». В действительности же беспрекословное послушание старцу влечет за собой особую радость, душевный мир и покой. Слова старца – слова Бога, говорящие о Его воле в каждом случае. И следование воле Божией всегда сопряжено с истинной духовной свободой.

Справедливо и обратное в отношениях старца и ученика. Вспомним слова преподобного Льва Оптинского: «Если спрашивать меня – так и слушать, а если не слушать – так и не ходить ко мне»… Непослушание словам старца ведет к тяжким последствиям для ученика. Об этом свидетельствовали древние отцы, о том же говорили и оптинские старцы, например, о. Варсонофий: «Отслужишь обедню, приобщишься и затем идешь принимать народ. Высказывают тебе свои нужды. Пойдешь к себе в келью, обдумаешь, остановишься на каком-либо решении, и когда придешь сказать это решение, то скажешь совсем другое, чем думал. И вот это и есть действительный ответ и совет, которого, если не исполнит спрашивающий, то навлечет на себя худшую беду…»

За многовековую историю старчества законы его не изменились и, надо полагать, не изменятся никогда. Старец, с непостижимой, поистине Христовой любовью относясь к своему ученику, со смирением «назидает, увещевает и утешает» (по слову апостола Павла) его, молится за него, в необходимых случаях берет раскаянные грехи ученика на себя.

Старец – это искусный духовный врач, который в силе лечить даже закоренелого грешника. Однако старец никому не навязывается, подчинение ему всегда добровольно. Но правило для излечения одно: найдя истинного, благодатного старца, человек уже должен беспрекословно повиноваться ему, так как через старца открывается непосредственно воля Божия. Вопрошать старца тоже ни для кого не обязательно, но, спросив совета или указания, необходимо непременно следовать ему, потому что всякое уклонение от явного указания Божия через старца влечет за собой наказание.

Это выражается, в частности, и в том, что епитимью (запрещение), наложенную старцем на ученика, никто, кроме самого старца, отменить не может. Приведем лишь одну характерную историю, рассказанную святым Феодором Студитом (VIII в.): «Один старец не раз приказывал ученику своему исполнить некоторое дело, но тот все откладывал. Недовольный этим, старец наложил на ученика запрещение не вкушать хлеба, пока не исполнит порученное дело. Когда ученик отправился исполнить порученное повеление, старец умер. После его смерти ученик пожелал получить разрешение от наложенного на него запрещения. Но не нашлось никого в пустынной местности, кто бы сумел разрешить недоумение. Наконец ученик обратился к константинопольскому патриарху Герману, который для рассмотрения этого дела собрал других архиереев. Но ни патриарх, ни собор не нашли возможным разрешить епитимью старца, о котором даже неизвестно, имел ли он степень священства. Посему ученик до смерти вынужден был питаться пищей из одних овощей».

Воля старца обязательна не только для его духовных чад, но и для всего монастыря. К печальным последствиям приводило нарушение заповедей старца. В Оптиной известна история о том, что случилось, когда нарушили слово старца Льва.

Когда помирал старец о. Лев, то завещал скиту в день его кончины в качестве утешения для братии печь оладьи. По смерти же его старцами Моисеем и Макарием было установлено править на тот же день соборную по нем панихиду. Так и соблюдалась заповедь эта долгое время до игумена Исаакия и скитоначальника Илариона. При них вышло такое искушение.

Приходит накануне дня памяти о. Льва к игумену пономарь Феодосий с предложением отменить соборное служение. Игумен не согласился. И что же после этого вышло? Видит во сне Феодосий: батюшка Лев схватил его с затылка за волосы, поднял на колокольню на крест и три раза погрозил:

– Хочешь, сейчас сброшу?

И в это время показал под колокольней ему страшную пропасть. Когда проснулся Феодосий, то почувствовал боль между плечами. Потом образовался карбункул. Более месяца болел, сильно, даже в жизни отчаялся. С тех пор встряхнулись, а то было хотели перестать соборно править панихиду.

В скиту же в тот день келейник о. Илариона, Нил, стал убеждать его отменить оладьи.

– Батюшка, – говорит, – сколько на это крупчатки уходит, печь приходится их на рабочей кухне, работников отрывать от дела, да и потчевать их тоже надо. Где ж нам муки набраться?

И склонил-таки Нил скитоначальника – отменили оладьи.

Тут вышло посерьезней Феодосьева карбункула. С того дня заболел о. Иларион и уже до конца дней не мог совершать Божественную службу, а Нила поразила проказа, с которой он и умер, обессилев при жизни до того, что его рабочий возил в кресле в храм Божий. Мало того: в ту же ночь, когда состоялась эта злополучная отмена «утешения», на рабочей кухне в скиту угорел рабочий и умер. Сколько возни с полицией-то было. А там и боголюбцы муку-крупчатку в скит жертвовать перестали…

Не нам судить дела Божии, только и добавим слова великого старца – прозорливца и чудотворца преподобного Серафима Саровского: «Как железо ковачу, так я передая себя и свою волю Господу Богу: как Ему угодно, так и действую, своей воли не имею, а что Богу угодно, то передаю». Духовное чадо вручает свою волю старцу, старец же – Самому Богу подчиняется. Всякому – свое послушание, без которого и вообще-то ничего в духовной жизни к успеху не приводит.

Древо российского старчества

С принятием Русью в X веке христианства незамедлительно вошло в ее духовную жизнь и старчество, которое началось с Киево-Печерского монастыря. Основателем русской традиции считается преподобный Антоний Киево-Печерский, который воспринял дух и смысл старчества на святой горе Афон в Греции, где он монашествовал много лет. Преемником Антония стал преподобный Феодосий Киево-Печерский. От него заимствовали устав и образ духовного руководства все русские монастыри.

С самого основания русское старчество отличалось от старчества православного Востока – Византии, Палестины, Греции. Аввы (так называли старцев на Востоке) окормляли народ, верующих мирян, но не столь систематически и постоянно, как на Руси, где даже от мирян требовалось обязательное и постоянное послушание духовнику. На Руси всегда существовала жажда старческого мудрого слова: им утверждались города, прекращались междоусобия, примирялись непримиримые враги. Князья и смерды одинаково почтительно принимали наставления известных старцев, подчиняя свою волю общему служению родной земле, своему народу.

Даже лихие годы татарского пленения не смогли уничтожить молодых побегов древа русского старчества.

На протяжении XIV–XV столетий в подкрепление изнемогшим под иноземным игом русским людям явилось новое поколение удивительных святых подвижников-старцев, среди которых были преподобные Лазарь Муромский, Сергий Нуромский, архиепископ Дионисий Свято горец; преподобные Кассиан Угличский, Иннокентий Комельский (греки); преподобные Савва Крыпецкий, Пахомий Радовицкий (сербы); преподобные Савва Вишерский и Нил Сорский, основатель скитского общежития для совершенных безмолвников; Дионисий Глушицкий, Григорий Пельшемский и Корнилий Комельский. Жившие в безлюдных местах, они были светом миру.

Великим старцем явился и преподобный Сергий Радонежский, «игумен земли Русской», благословивший святого князя Дмитрия Донского на Куликовскую битву и прозорливо сказавший: «Победиши враги твоя». Не менее сорока учеников преподобного стали устроителями новых обителей, где возникло старчество.

Не всякое место на Руси процветало старчеством, но русские северные земли им славились. В пределах Вологодских и Белозерских старчествовали преподобные Павел Обнорский, Сергий Нуромский и Сильвестр Обнорский, Кирилл Белозерский.

В XV веке жил знаменитый святой Иосиф Волоцкий, игумен-старец, наставлявший уже не только монастырскую братию, но и благочестивых мирян.

Так случилось, что постепенно в монастырях стали забывать «внутреннее монашеское делание» – подвиг, заповеданный святыми отцами православного Востока, состоявший в очищении сердца от страстей с помощью непрестанной умно-сердечной молитвы [3]3
  Умнаямолитва – внутренняя, творимая в уме непрестанная молитва, которая переходит в сердечную, питая христианина миром и радостью. Так достигается состояние постоянной памяти Божией, которая ведет к очищению души от различных страстей.


[Закрыть]. Поколебалось старчество: только очистивший себя от собственных страстей мог руководить другими. Наступило время внешних подвигов – время железных цепей и пудовых вериг.

Петровские и послепетровские реформы стали трагическим испытанием для старчества. В течение 150 лет монашество подвергалось преследованию со стороны правительства. Обескровленное и обездоленное иночество перестало быть идеалом общества, как это было в Древней Руси, оно являло теперь скорее картину распада: монашествующие бродяжничали, настоятели смотрели на свою должность как на источник дохода. Это был век Просвещения… Высшие слои русского общества увлекались идеями, принесенными с Запада. Среди простонародья распространились всевозможные секты. Духовность искали где угодно, только не в монастырях. Старчество в подавляющем большинстве уцелевших обителей и пустыней почти забылось.

В середине XVIII века вдруг пахнуло весной… Появился человек, который силой своего слова и примера, своей энергии и влияния ввел старчество в жизнь монастырей. Это был молдавский архимандрит Паисий Величковский.

Совсем юношей он ушел из Киевской духовной академии, где учился, странствовал, дошел до святой горы Афонской. Монах Паисий стал устроителем монастырей на Афоне и в Молдавии, в которых восстанавливал лучшие заветы византийского монашества. Этому предшествовала кропотливая и трудная работа. На Афоне Паисий начал собирать и проверять славянские переводы аскетических литературных памятников.

После переселения в Молдавию переводческая работа старца Паисия стала планомерной, особенно в Нямецком монастыре. Здесь он собрал большой кружок писцов и переводчиков, посылая их учиться греческому даже в Бухарест. Известное теперь каждому благочестивому христианину Добротолюбие – сборник основных святоотеческих аскетических трудов переведен преподобным Паисием Величковским и издан митрополитом С.-Петербургским Гавриилом. Издание словено-русского Добротолюбия было не только событием в истории русского монашества, но и в истории русской культуры вообще. Это был сдвиг и толчок…

Множество учеников собралось около Паисия в Нямецком монастыре, ставшем большим литературным центром и очагом богословско-аскетического просвещения. Старец примером собственным, проверенным многовековым опытом святых отцов, научал монахов забытой умно-сердечной молитве. Дверь его кельи не затворялась с раннего утра до девяти часов вечера, любой имел к нему свободный доступ. В основу иноческого жития и духовного союза старца-ученика великий Паисий вернул ставшее будто бы необязательным послушание, без которого, как он говорил, «никак невозможно служить Богу».

Ученики преподобного Паисия Величковского, «собрав мед его наставлений», научившись подвигам монашеским и внутреннему деланию непрестанной умной молитвы, возвращались из Молдавии в Россию, передавая приобретенное духовное сокровище другим ищущим спасения: одни – будучи начальниками обителей, другие – находясь среди братии.

Оптина пустынь явилась преемницей духовного наследия преподобного Паисия Величковского. Здесь соединились многочисленные нити духовного влияния старца Паисия через его различных учеников, среди которых долгое время были преподобные о. Моисей, настоятель Оптиной, и его брат, о. Анатолий, о котором речь впереди, и о. Лев, о котором уже рассказывалось ранее.

Все оптинские старцы (которых насчитывается 14) шли путем духовного трезвения и умно-сердечной молитвы, совершаемой в смирении и покаянном чувстве. И как усердные и смиренные труженики все они получили от Бога величайшие духовные дарования – прозорливость, рассуждение (различение духов) и чудотворение.

Четыре столпа. Первый скитоначальник

Скитоначальник преподобный Антоний с братом своим настоятелем преподобным Моисеем и преподобные старцы Лев и Макарий в одно и то же время управляли и руководили всей внешней и внутренней жизнью Оптиной пустыни. Это были четыре духовных столпа, на которых созидалась и упрочивалась духовная жизнь оптинского братства. Все эти поистине святые мужи имели совершенно различные характеры, но жили в таком мире и искренней любви, что каждый за другого готов был отдать душу. Даже взглядом боялись оскорбить друг друга и испрашивали прощения при малейшем недовольстве.

Столетний период старчества в Оптиной отличался преемственностью, все последующие старцы «взращивались» в самой обители, будучи или учениками, или же келейниками маститых старцев.

Назвав первых четырех старцев столпами, заметим, что и среди них тоже существовала преемственность. Макарий был учеником старца Льва, а Антоний – старца и настоятеля Моисея.

Расскажем сначала об Антонии. Он родился в благочестивой семье Путиловых из Ярославской губернии. Их было три брата: Моисей, игумен Опти-ной пустыни; Исайя, игумен Саровской пустыни, и Антоний, игумен Малоярославецкого Николаевского монастыря. Все трое были монахами и великими подвижниками христианского духа, а двое – о. Моисей и о. Антоний – причислены к святым в лике преподобных.

С юных лет о. Антоний, подобно старшим братьям, стремился к монашеству. При нашествии французов в 1812 году 17-летним юношей он оказался в Москве и попал в плен, из которого чуть живой спасся. После многих мытарств он наконец присоединился к о. Моисею, жившему в то время пустынником в Рославльских лесах. Здесь молодой человек научился истинному смирению, подвижничеству и послушанию. Будучи еще послушником, о. Антоний занимался перепиской святоотеческих книг и помогал брату в составлении рукописных сборников, содержащих изложение правил христианской жизни. Он вставал раньше всех, ночью, ибо имел послушание будильщика. Кроме того, рубил дрова и приносил их в кельи пустынников; на его попечении был и огород. При таких трудах не пропускал он общих молитвословий и келейного молитвенного правила с поклонами. Все это совершалось с необыкновенным усердием при самой скудной постной пище, едва утолявшей голод.

Так продолжалось четыре года, по прошествии которых послушник был пострижен в монахи с именем Антония.

Вскоре по благословению митрополита Киевского Филарета о. Моисей с Антонием и еще двумя преданными монахами навсегда оставили Рославльские леса и переселились в Оптину.

О. Моисей стал настоятелем обители и принялся за устройство «святая святых» Оптиной – ее скита. Оба брата трудились на его строительстве. О. Антоний наравне с наемными рабочими вырубал вековые сосны и выкорчевывал огромные пни. Из срубленного леса построили первую небольшую келью, соорудили скитскую церковь во имя Иоанна Предтечи, потом стали строить и корпуса для братии.

В 1825 году тридцатилетний о. Антоний, несмотря на то что был еще только в сане иеродиакона (монаха-дьякона), сделался первым скитоначальником Оптиной пустыни.

В скитском братстве не знавали такого смиренного послушника, как молодой скитоначальник о. Антоний, который не делал ни малейшего распоряжения без благословения своего старца и брата о. Моисея. Скитская братия состояла в основном из пожилых монахов «со стажем», и какой же кротостью надо было обладать молодому начальнику, чтобы не допускать ни с кем ни наималейших недоразумений. Он жил точно по слову апостола: «Для немощных был как немощный, чтобы приобресть немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых»: (IKop. 9: 22).

Однако ни о. Антоний, ни о. Моисей не брали на себя прямой обязанности старчества. Но, будучи все же сами духоносными старцами, понимали значение его, а потому предоставили самое широкое поле деятельности тем великим старцам, которых они привлекли в скит, – о. Льву и о. Макарию.

Уже упоминалось, что калужский епископ враждебно относился к старчеству и причинил много горя и о. Моисею, и о. Льву. Не избежал гонений и о. Антоний, хотя внешне не старался проявлять своих даров. Пробыв начальником скита 14 лет, о. Антоний получил место настоятеля Малоярославецкого Николаевского монастыря. Ему было крайне тяжело расстаться с созданным его трудами уединенным Оптинским скитом, в котором о. Антония окружала всеобщая любовь, и со своим братом-старцем.

«Однажды, – писал о. Антоний, – был в сильном унынии дух мой. Вздремнувши, вижу в тонком сне лик святых отцов, и один из них, якобы первосвятитель, благословляя меня, сказал: «Ведь ты был в раю, знаешь его, а теперь трудись, молись и не ленись!» И вдруг, проснувшись, ощущаю в себе некое успокоение. Господи, даруй мне конец благой!»

То, что скит при о. Антонии действительно напоминал первозданный рай – об этом существует много свидетельств. Приведем лишь единственное – паломника, бывавшего там в юности.

«Величественный порядок и отражение какой-то неземной красоты во всей скитской обители часто привлекали детское мое сердце к духовному наслаждению, о котором и теперь вспоминаю с благоговением. Простота и смирение в братиях, везде строгий порядок и чистота, изобилие самых разнообразных цветов и благоухание их и вообще чувство присутствия благодати невольно заставляли забывать все, что было вне этой обители. В церкви скитской мне приходилось бывать преимущественно во время обедни. Здесь, уже при самом вступлении, бывало, чувствуешь себя вне мира и превратностей его. С каким умилительным благоговением совершалось священнослужение! И это благоговение отражалось на всех предстоящих до такой степени, что слышался каждый шелест, каждое движение в церкви. Клиросное пение, в котором часто участвовал сам начальник скита о. Антоний, было тихое, стройное и вместе с тем величественное и правильное, подобного которому больше нигде уже не слыхивал, хотя после мне очень часто приходилось слышать самых образованнейших певчих в столицах и известнейших певцов в Европе. В пении скитском слышались кротость, смирение, страх Божий и благоговение молитвенное, между тем как в мирском пении часто отражается мир и его страсти – а это уже обыкновенно! Что же сказать о тех вожделеннейших днях, когда священнодействие совершалось самим начальником скита о. Антонием? В каждом его движении, в каждом слове и возгласе видны были девственность, кротость, благоговение и вместе с тем святое чувство величия…»

К горечи разлуки со своим детищем – скитом добавлялась сильная физическая немощь: на ногах о. Антония открылись глубокие раны – как следствие его подвигов и трудов. В новом монастыре – городском, расположенном при большой дороге – он часто мог давать приказания только лежа. Тем не менее через силу новый игумен заботился о внешнем и внутреннем благоустройстве монастыря по образу лучших русских обителей. Много раз пытался он сложить с себя бремя настоятельства, но калужский епископ был неумолим. 13 лет продолжалось подобное злострадание. Наконец митрополит Московский святитель Филарет вступился за о. Антония и повлиял на калужского епископа, который согласился отпустить его «на покой» в Оптину пустынь.

В 1853 году он возвратился в родной скит и прожил еще 12 лет. «Покой» же его был многотрудный, многоболезненный, но в духовном отношении – многоплодный.

Свой смиренный и кроткий характер о. Антоний сохранил до конца. Он никогда ничем не соблазнялся, никого не осуждал и не порицал; ни о ком не изменял благой мысли, на всё и на всех смотрел ясным оком, чем и доказал, что имел чистое сердце. Об образе общения его со своими духовными чадами говорит характерный пример.

Один скитский инок привык не ходить к утрени. О. Антоний убеждал его, но тот ссылался на нездоровье. Никакие самые убедительные уговоры не действовали на него. Тогда старец сам пошел на утреню, несмотря на то что по болезни ног вообще не мог стоять на службе. После утрени он отправился прямо к тому иноку. Тот, увидев скитоначальника, вскочил с постели испуганный, а преподобный Антоний как был в мантии, так и упал ему в ноги. «Брате, брате мой погибающий! Я за твою душу обязан дать ответ пред Господом: ты не пошел на святое послушание. Пошел я за тебя. Умилосердись, брате мой, и над собой, и надо мной, грешным!» – говорил он у ног своего послушника и плакал. А под мантией на полу разлилась целая лужа крови, которая набралась в сапоги из открытых ран на ногах от стояния и хлынула, как из ушата, на пол при земном поклоне. Так и спас преподобный своего немощного ученика.

Почти тридцать лет терпел он неизлечимую, жестокую болезнь ног – всегда благодушно и смиренно. В огромной степени это терпение и смирение привлекали к о. Антонию многих мирян, которые, как и монашествующие, находили в нем мудрого руководителя.

Старец умел не только влиять на души вопрошавших, вызывая в них чувства покаяния и страха Божия, но и рассудить, как в каждом конкретном случае уврачевать эти души. Никогда он не старался насильно убедить кого-либо. Назидания свои предлагал не в виде заповеди, а скорее намеком или в виде дружелюбного совета. Он так искусно направлял общую беседу, что в продолжение ее, говоря о третьем лице или рассказывая будто про себя, как бы мимоходом и обличал, и наставлял своих собеседников. Часто случалось, что только по выходе от старца посетитель, опомнясь, понимал, что какое-нибудь как будто к слову сказанное замечание прямо относится к нему, к тайным его недоумениям и недостаткам и разрешает вопросы, которых он не задавал. Бывало, что иным он напоминал о грехах, которые они не только никогда не открывали ему, но и сами давно забыли. В этом и проявлялась прозорливость старца. О ней говорит такой пример.

Одна особа, когда однажды преподобный Антоний устремил на нее свой проницательный взор, сказала, что боится, когда он так на нее смотрит. «Вы видите все мои грехи», – прибавила она. «Напрасно вы так думаете, – возразил старец. – О чем я помолюсь и что мне Бог откроет, то я и знаю. А если Бог мне не откроет, то я ничего не знаю».

Было замечено, что по прозорливости своей о. Антоний часто, еще не получив шедших к нему писем, давал адресатам наставления и утешения, в которых те нуждались.

«А когда б вы были здоровы всегда, всем довольны и покойны и веселы, то, кто знает, может быть, тогда и вы, якоже и прочии человеки, уклонились бы в рассеянную жизнь и жили бы по вкусу нынешнего века. Но Бог, предвидя все, предохраняет нас, как Отец милосердный, от всего бесполезного и Ему неугодного. А посему не смущайтесь вы и не испытывайте, почему случается не то, что хочется, а то, чего никогда не хотелось; ибо Бог лучше знает, что для нас полезнее – здоровье или нездоровье. А наш долг с детской покорностью все принимать от Отца Небесного… и говорить: «Отче наш, да будет воля Твоя!..»

«Душевное спокойствие приобретается от совершенной преданности воле Божией…»

«Истинно горе тому человеку, кто не имеет смирения. Кто не умеет сам смиряться, того впоследствии будут смирять люди; а кого не смирят люди, того смирит Бог…»

Целая книга составлена из добрых поучительных писем о. Антония к разным людям, искавшим у него духовной пользы.

Ему пришлось пережить кончину старца и брата своего о. Моисея. Скорбь о. Антония была невыразима. Два месяца провел он в затворе в непрестанной молитве за усопшего.

Некоторым лицам о. Антоний открыл, что духовное общение его с братом, преподобным Моисеем, и по кончине его не прерывалось. Он постоянно ощущал около себя его присутствие: души их таинственно беседовали между собою. Умерший брат – о святости земной жизни которого были неоднократные знамения от Бога – духовно утешал и подкреплял живого и подавал ему свое решение в некоторых недоуменных случаях, касавшихся как его самого, так и других.

Так прошли три года. За пять месяцев до кончины о. Антоний постригся в великую схиму. Духом он отрешился от всего земного, и всем было ясно, что он знал о близости смерти. В 1864 году некоторым посетившим его о. Антоний прямо сказал, что они больше не увидят его, а другим объявил, что они еще раз увидятся с ним перед смертью. Все это в точности сбылось.

До последней возможности принимал он посетителей, за некоторыми даже сам посылал, спеша высказать свое последнее слово. Словно читая в душе каждого, говорил он то, что было для человека самым нужным, – все это в немногих, но исполненных необыкновенной силы словах.

Мирно предал о. Антоний свою праведную душу Богу. Он был похоронен рядом с братом в склепе Казанского собора.

Четыре столпа. Макарий Оптинский

Заветы первого оптинского старца – Льва (ум. в 1841 г.) поддерживали до 60-х годов трое великих: о. Моисей (ум. в 1862 г.), о. Антоний (ум. в 1865 г.) и о. Макарий (ум. в 1860 г.).

О. Макарий, ученик старца Льва, был к нему особо расположен с самой первой встречи, состоявшейся в 1828 году в Площанской пустыни Орловской губернии. К тому времени он сам был уже духовником более пятнадцати монастырей, среди которых – Брянский, Елецкий, Золотоношский, Великолуцкий, Серпуховской, Осташковский, Вяземский, Севский… Но обширное духовническое служение о. Макария ставило перед ним столь серьезные вопросы, помочь разрешить которые мог только по-настоящему умудренный духовным опытом наставник. О нем молил Бога о. Макарий и обрел его в лице старца Льва.

Мечтал ли с детства Михаил Иванов (таково мирское имя о. Макария) о монашестве? По-видимому, нет. В дворянской семье Ивановых из Орловской губернии было пятеро детей. Богобоязненная и любвеобильная мать рано скончалась от чахотки. 14-летнему дворянскому сыну пришлось пойти в столь раннем возрасте на службу бухгалтером. Михаил Иванов служил усердно и ответственно и уже через три года обратил на себя внимание начальства и получил должность начальника стола счетной экспедиции в Курске. Отличался он от своих молодых сверстников тем, что не поддавался соблазнам большого губернского города, а в свободное время много читал и прекрасно играл на скрипке.

В 18 лет Михаил потерял отца, и это изменило всю жизнь молодого человека. На семейном совете решено было, что он войдет в управление орловским имением. Поселившись в деревне, он понял, что вести хозяйство ему в тягость, однако сельское уединение давало возможность предаться любимым занятиям – чтению духовной литературы и музыке. Повинуясь воле братьев, Михаил поехал в соседнее имение свататься, но дело не сладилось – то ли от того, что жених был на вид неказист, то ли от того, что совершенно не имел желания жениться…

В 1810 году отправился он на богомолье в Площанскую пустынь, расположенную в 40 верстах от имения. Уединенный монастырь и иноки произвели на 22-летнего Михаила столь сильное впечатление, что он решил домой уже не возвращаться. Из монастыря он уведомил братьев о своем решении покинуть мир. Принадлежащее ему имение отписал в их пользу – при единственном условии, чтобы из вырученных от его продажи денег тысячу рублей употребить на строительство каменной церкви в селе Турищеве, где был похоронен отец.

Пять лет провел здесь молодой подвижник, исполняя возложенные на него послушания письмоводителя обители, чтеца, ризничего, певца. В монастыре услышал он рассказы о высокой духовной жизни подвижников с Афона и из Молдавии, которые, приняв учение преподобного Паисия Величковского, уединялись в скиты Брянских лесов. Поэтому, когда в 1815 году в Площанскую пустынь переселился сподвижник Паисия – схимонах Афанасий, он сразу привлек к себе сердце только что постриженного в монашество Михаила, получившего иноческое имя в честь святого Макария Великого.