Текст книги "Лунные дороги"
Автор книги: Наталья Аринбасарова
Соавторы: Екатерина Двигубская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Первый учитель
Провожала Наталью и Марию Константиновну Сима Владимировна. Директриса подарила Наташе огромный букет белоснежных небесной красоты лилий. С тех пор лилии – Натальины любимые цветы. Женщины обнялись, поцеловались. Взошли на трап. Полетели. Второй полет в Наташиной короткой жизни не был особо примечателен, она уснула на коленях у Марии Константиновны, ощущая на щеке ласковую шершавость материнских рук.
– Фрунзе! – пролаял в микрофон голос бортпроводницы. Наташа открыла глаза.
Женщин встретили. Поселили в аэропортовской гостинице "Аэрофлот" занюханном строении с сортиром в коридоре. Мария Константиновна поставила на стол букет лилий. Убогая комнатенка повеселела. Бутоны, воспрянув от воды, принялись распускаться прелестными граммофончиками, отчаянно благоухая. Женщины торопились обжить новое пространство, превращая его в маленький уголок дома.
В тот же день Марию Константиновну и Наташу привезли на киностудию. Тогда "Киргизфильм" помещался в большом ветхом здании, вокруг которого рассыпались маленькие постройки, тонущие в зелени. Стоял июнь и, несмотря на сильную жару, в густой тени исполинских деревьев было прохладно, душисто пахло жасмином. Сколько внимательных глаз разглядывало девочку. Наталья, без пяти минут солистка Большого театра, старалась держаться независимо. Рядом с ней неотлучно была мама.
Девушка предстала пред светлые очи Андрея Сергеевича Кончаловского, около которого крутились два весьма подозрительных субъекта. Вся компания шумно приветствовала женщин. Один из них, самый худой, закружил вокруг Наташи, оглядывая ее прищуренными глазами. Он то и дело чуть-чуть присаживался, складывал руки квадратиком у правого глаза, пытаясь представить девушку в кадре. Ему казалось, что он делает это очень деликатно, даже незаметно. Наталья недоумевала: "Чего он на меня пялится?".
– Это Георгий Иванович Рерберг – наш оператор, – представил его Андрей Сергеевич. – А это художник – Михаил Николаевич Ромадин, – показал режиссер на мужчину с русским лицом, маскирующего свою непозволительную молодость странной монгольской бородкой. Молодой человек стремительно бросился к Наташе, схватил ее руку и долго тряс, глядя на девушку сияющими глазами. Настроение Натальи все больше портилось. Женщины устали, проголодались, было противно, что их так бесцеремонно разглядывают.
– Слушай, она слишком рафинированная! – сказал на ухо Андрею Сергеевичу Ромадин. – Надо фактурить!
Наташа насторожилась. Вызвали костюмера – тетю Нину, отправили с девушкой подбирать костюм. Михаил пошел с ними. "КОСТЮМ!" – Наталья почувствовала приятное волнение, от костюма всегда ждешь чего-то небудничного, волшебного.
Пришли в сумрачную комнатенку, заставленную огромными ящиками. Тетя Нина нырнула в один из них, и стала яростно выкидывать оттуда страшное выцветшее тряпье. Миша в свою очередь закопался в накиданной куче, внимательнейшим образом разглядывая разноцветное барахло. Отобрал самое старое и ветхое: "Давай одевай!". "Спасибо, что хоть чистое", – пробубнила себе под нос Наташа. Из другого ящика тетя Нина извлекла новую серенькую жилеточку, киргизы называют ее чаптама. Она была крепко сшита из дешевой полосатой хлопчатобумажной ткани, не хуже джинсовой, из нее шили брюки всем советским работягам.
– Нужно фактурить! – опять вскричал Миша. Схватил напильник и начал остервенело пилить им края жилеточки, пока они не превратились в рваную бахрому. В нескольких местах для пущей фактурности прожег сигаретой дырки, после чего с видимым удовольствием принялся тереть жилетом о стены и в завершение всего растоптал его ногами. Новенькая чаптомушка скукожилась и приобрела обиженно-поношенный вид.
– О, теперь годится! – радостно воскликнул Миша – Надевай!
На ноги Наташе дали стоптанные ичиги. Повели на грим.
В гримерной Наталью неискренне приветствовала рыжеволосая женщина с голубыми глазами. Веру Михайловну можно было бы назвать красивой, если бы не жеманная манера вести себя. Огневолосая слегка прихрамывала и много говорила. Гримерша усадила Наталью в кресло, встала за ее спиной, распустила длинные волосы и тоже внимательно вгляделась в девочку. Наташа наливалась злостью, ей был отвратителен костюм, неприятна эта женщина, в гримерной тошнотворно пахло тройным одеколоном.
– Так… – сказала Вера Михайловна, и не успела Наталья опомниться, как гримерша, подхватив ее волосы, быстро чиканула ножницами. Полголовы оказалось на полу.
– Что вы делаете?! – заорала вне себя девочка.
– Спокойно! Ты сирота, должна быть нечесаной, грязной! А как сделаешь твои шелковые волосы лохматыми? А?
В последнем "а" послышалась угроза. И Вера Михайловна из остриженных волос начесала на темени мерзкий колтун, остальные заплела в тоненькие косички, удлиняя их искусственными прядками. Получилось пятнадцать косичек, между которыми возмущенно торчали Наташины уши.
Вера Михайловна поднесла пахучую губку и широкими мазками принялась чумазить Натальино лицо, делая его обветренным и загорелым. Руки покрыла морилкой, под ногти запихнула черного грима, после чего накапала на щеки глицерином и, оставив ошеломленную, обессиленную девушку, куда-то убежала. Придя в себя, Наталья хотела было удрать, но ее схватили в дверях. Гримерша принесла горсть земли и, велев девушке, закрыть глаза, решительно дунула песком ей в лицо. Земля прилипла к глицерину, Наташа получилась чумазой-пречумазой. В колтун насовали перышек, соломинок, травинок. Вера Михайловна осталась удовлетворенной результатом своих трудов и в таком "офактуренном" виде привела Наташу к Андрею Сергеевичу.
– Во-во, уже ничего! – внимательно глядя на девочку, сказал он. Пошли на съемочную площадку!
Вышли во двор студии, где уже стояла камера. Наташу подвели к немолодой женщине:
– Познакомься, это народная артистка Даркуль Куюкова! Даркуль будет играть твою тетю.
При чтении сценария именно такой рисовалась Наталье тетка Алтынай злое, завистливое лицо с колючим взглядом.
– Делай перед камерой, что хочешь, – сказал режиссер.
– Как, что хочешь?! – не поняла балетно дисциплинированная девочка.
– Ну вот, что хочешь, то и делай! Можешь играть во что-нибудь.
"Х-м. Как-то несерьезно…", – недоумевала Наташа и, сев на землю прямо перед камерой, стала думать, что же ей делать?
Вокруг Наташи суетились люди, ставили осветительные приборы, что-то передвигали, до нее никому не было дела. "Может, им стихи почитать или станцевать?" – гадала Наталья, ее руки машинально нащупали несколько камушков, подбросили их. И вдруг она вспомнила детскую игру, в которую часами забавлялись детьми – подкидываешь в воздух камушек и, пока он летит, надо успеть схватить одной рукой два других, потом три, потом четыре. А камера уже снимала, и режиссер следил за ней, возбужденно подергивая плечами.
– А теперь давай попробуем сцену из сценария. Алтынай приносит с гор огромную вязанку хвороста, и ее встречает тетя.
В горах Киргизии растет колючий кустарник – курай, им топят в аилах. Миниатюрной Наташе приготовили огромную вязанку курая, взвалили на плечи, и режиссер резво скомандовал: "Начали!".
Наташа тащит вязанку, внезапно на нее набрасывается злобная фурия, хватает хворост и начинает колошматить племянницу. Куюкова – замечательная актриса, заводится мгновенно, но у актеров есть одно ремесленное умение не увечить партнера, в тех далеких краях об этом, видимо, не знали. Куюкова, делая все взаправду, долго дубасила девушку вязанкой. Вдохновенная муза снизошла на нее, и она, отбросив хворост, схватила Наташу за жидкие косички и начала бить головой о плетень.
– Здорово, хорошо! – вопил Андрей Сергеевич – Вот так и будем снимать!
Начали снимать. Андрей Сергеевич – тогда еще неопытный кинорежиссер, любил репетировать и делать дубли. Куюкова распалялась все больше и больше, казалось, что совершенству ее игры нет предела. Наташа изо всех сил крепилась, но после двенадцатого дубля упала на вязанку хвороста, и злые слезы брызнули из ее глаз.
– Почему она меня взаправду бьет? – прохлюпала Наталья.
– Но это же кино! – округлил глаза Андрей Сергеевич – В кино все видно, нужно все делать по-настоящему!
– А убивать тоже по-настоящему?!
Самое ужасное, что из-за камеры это действо наблюдала Наташина мама. Мария Константиновна была в полуобморочном состоянии, добрая тетя Нина поила ее валерьянкой. "Девочка моя! Красавица! Зачем я ее растила! Изуродовали, как хотели, а теперь еще и избивают. Не надо нам этих съемок!" – причитала она.
Прошло два дня, материал кинопроб проявили. Собрался художественный совет. Мария Константиновна и Наташа попытались проскочить в просмотровый зал, но их вежливо выставили. Женщины сели на лавочку под тополями. Наталья молчала, ее била дрожь, а рядом по скамейке елозила мама и вдруг сказала:
– Ой, доченька, неужели ты не пройдешь?
Наташу удивили мамины слова, она никак не могла понять, в какой момент в родительнице произошла перемена. Через сорок пыточных минут члены художественного совета солидно выплыли из зала, за ними тащился режиссер.
– А-а-а… Лицо у него мрачное, – прошептала мама – Тебя не утвердили.
Андрей Сергеевич подошел к ним и, почему-то вздохнув, сказал:
– Ну что, Наталья, мы тебя утвердили, но тебе надо худеть. Щеки у тебя со спины видны.
– Как это со спины? – возмутилась Наташа.
– Ну, у тебя такая будка, что крупным планом в экран не помещаешься, деликатно пояснил он.
– Что-о-о?! Мне в балете никогда не говорили худеть. Буду я для вашего кино стараться!
Кинопробы смотрел и сам Чингиз Айтматов. Наташу представили писателю. Он держался очень скромно, в нем не было нахальства киношников, которые везде чувствовали себя господами. В 64-ом году Айтматову исполнилось всего тридцать пять лет, но он уже был знаменит. Чингиз Торекулович внимательно смотрел на Наталью, о чем-то спрашивал. Девушка отвечала невпопад, все ее душевные силы были направлены на то, чтобы скрыть робость.
Наталье повезло, что ее актерская судьба начинается именно с героини Айтматова. Писатель очень понравился девушке. К тому времени Наташа прочитала все напечатанные повести Айтматова. Он писал с такой любовью и пониманием о простых людях. В его произведениях поражало ощущение космоса азиатской степи. Это не российские поля с тоской и однообразием, в Азии степь – женщина, таинственная, могущественная, жаркая.
Наталья и Мария Константиновна отправились в Алма-Ату, нужно оформиться в штат театра оперы и балета имени Абая и отпроситься у главного балетмейстера на съемки. Наташа решила станцевать вариацию из своего дипломного номера, чтобы ей определили статус в театре – солистки или артистки кордебалета. Наталья очень нервничала: "Чем закончится наша встреча? Как же я люблю волноваться. Беспокойная душа! Когда не тревожишься, все складывается самым чудесным образом. Будь, что будет. Господи, помоги!".
Она натянула балетное трико, разогрела ноги и сделала класс. В зал вошел симпатичный дядечка с розовой гвоздикой в петличке, приветливо улыбнулся:
– Сейчас танцевать не надо. Я уже слышал, что вас утвердили на главную роль. В данное время театр на гастролях. Я отпускаю вас сниматься! Подзаработайте немного на жизнь. Мы можем взять вас на ставку 55 рублей в месяц.
"55 рублей в месяц! Столько получают домработницы. Шесть лет учиться в академическом училище Большого театра! Изнурять себя адским трудом… И можно рассчитывать на 55 рублей в месяц!" – негодовала про себя Мария Константиновна.
– Но это, конечно, на первое время! Снимайтесь, снимайтесь, только не потеряйте форму! – успокоил главный балетмейстер, вдохнул аромат плененной гвоздички и вышел. Оклад в 55 рублей и обращение на вы плохо сочетались, кто-то из них фальшивил.
Наталья вернулась на съемки, чтобы "заработать на жизнь". Заключая договор, она потребовала профессионального педагога из хореографического училища. Во Фрунзе нашли молодого преподавателя, его звали Эркин. Долгие месяцы, пока шли съемки, он занимался с Наташей, ездил с группой в экспедиции, получал зарплату. Как и полагается в романтических повествованиях, вскоре Эркин влюбился в Наталью, что, впрочем, не мешало ему безжалостно гонять девушку на занятиях, не делая никаких "влюбленных" поблажек.
У Наташи не было никакой актерской категории и ей, как исполнительнице главной роли, великодушно определили зарплату – 130 рублей в месяц. До сих пор у нее хранится договор – общий гонорар за роль Алтынай составил 900 рублей. Тогда для молоденькой девушки это были огромные деньги – первые деньги, которые она заработала сама. В сентябре, когда ей исполнилось восемнадцать лет, бухгалтер начала высчитывать с нее за бездетность. Наталья возмутилась не из-за денег, а ради правды:
– Я же не замужем? Что же мне надо было в семнадцать лет согрешить, чтобы к 18-ти ребеночка родить?!
– Такой порядок! – отрезала бухгалтер – С восемнадцати лет высчитывают за бездетность!
Начались съемки, и с ними Наташины мучения. Она ничего не понимала в кино, не знала, как работать. Психологические, молчаливые сцены давались ей гораздо легче, чем проходные со словами. Балетная девочка не могла справиться со своей пластикой – вывернутыми ножками, прямой спинкой, шеей столбиком. Наталья все время следила за собой, стараясь сделать Алтынай угловатой, неуклюжей, некрасивой.
– Не морщись, когда плачешь! Ты делаешься безобразной!
– Когда человек страдает, он уродлив.
Режиссер хотел много репетировать, а Наташа, моментально приходя в нужное состояние, не умела распределять силы, закреплять удачно найденные нюансы. К каждому кадру она относилась, как к последнему в жизни. Андрей Сергеевич ужасно злился, постоянно орал:
– Ты мне делаешь все назло, упрямая ослица!
Наталья действительно обладала фантастическим упрямством. У нее было собственное видение образа, совсем не совпадавшее с режиссерским. Кончаловскому хотелось, чтобы она играла более характерно, жестко, а Наташа любила и жалела Алтынай. Неопытная артистка могла делать только так, как чувствовала.
Первая кино-экспедиция была в маленький поселок в пятидесяти километрах от Фрунзе (ныне Бишкек). Киногруппу поселили в школе, в классах расставили раскладушки, выдали постельное белье. Ели в сельской столовой. После упорядоченной балетной жизни такая обстановка казалась волнующе-новой, но на съемочной площадке Наташу многое раздражало. Быстро одев свой неказистый костюм и загримировавшись, она подолгу смотрела, как взрослые люди, не спеша, ходят, переставляют с места на место камеру, двигают осветительные приборы. А то и вовсе прилягут на пригорочек смотрят в небушко, болтают, покуривают. Наташу, привыкшую к жесткому расписанию и большим нагрузкам, такое безделье сердило. Молодость любит масштаб. Девушка все мерила государственными категориями: "Вот, лодыри, за что они только деньги получают у государства?". И в сердцах подгоняла: "Чего ждем? А?". Какой-нибудь дяденька, смеясь, отвечал: "Вон видишь, милая, то облачко, как только солнышко за него зайдет, так и будем снимать". Тогда Наталья не знала, что в кино все время нужно чего-то ждать, она думала, что над ней шутят, от этого еще больше злилась. Ее праведный гнев всех очень веселил, она была похожа на рассерженного цыпленка.
Съемки картины начались с эпизода – учитель и Алтынай строят переправу, и девушка падает в реку. В основном эта сцена снималась зимой, но само падение в воду – летом. Пока ждали пасмурной погоды, Андрей Сергеевич много беседовал с Наташей о ее героине. При этих разговорах пытался обнять девушку за плечи. Наталья, вынырнув из-под его рук, строго замечала:
– Не надо!
– Ты закончила самое развратное заведение в Советском Союзе и осталась такой недотрогой!
– Ничего подобного, нас воспитывали очень строго!
– Ха-ха-ха! – заливался бесшабашным смехом Андрей Сергеевич.
"Каждый судит по себе!" – думала Наташа, и светлый образ Симы Владимировны немедленно вставал перед ее глазами.
Темным вечером Наталья, смыв грим, предвкушала, как ее тело обмякнет в уютной раскладушке. Вдруг прибежал ассистент режиссера: "Наташа, Вас срочно зовет Андрей Сергеевич".
В физкультурном зале шла гульба. Изрядно захмелевший режиссер оседлал спортивного коня. Усадив Наталью рядом с собой, Андрей Сергеевич зашептал, по-ишачьи грустно заглядывая ей в глаза: "Ты мне очень нужна! Понимаешь?". Наташу обдало жарким запахом вина и лука. "Я без тебя не могу". У девушки сладко похолодело в груди, но она никак не могла понять, почему он вкладывает столько трагизма в свои слова. Наталья, посидев несколько минут, ушла – нужно рано вставать, завтра она опять будет падать в ледяную реку.
На следующий день, после съемки, все побежали к автобусу. Вдруг кто-то подхватил Наташу на руки и стал кружить. Такой бесцеремонности и посягательства на свою свободу Наталья не могла стерпеть. Хотела было залепить оплеуху, но вовремя заметила прилипшие к стеклам автобуса лица киношников. Вырвалась, сердито сказала: "Что это вы делаете перед всей группой?!". Андрей Сергеевич скорчил "забавную" рожицу – в этот момент он был похож на радостного бегемота – и скомандовал: "Иди, садись в "газик", едем во Фрунзе. Приехала твоя мама и требует, чтобы мы тебя привезли. Она остановилась у тети Нины".
Всю дорогу Андрей Сергеевич мял липкую от жары Натальину руку, дыша ей в ухо:
– Ты мне очень нужна. Я боюсь, что мама заберет тебя, не позволит продолжать съемки. Меня тревожит ее приезд.
"А-а-а, вот в чем дело", – поняла, наконец, Наталья смысл вчерашних пьяных признаний.
Во Фрунзе приехали совсем поздно. Мария Константиновна очень обрадовалась, увидев свое чадо целым и невредимым. Съемки внушали матери большие опасения, она страшно тревожилась, в каких условиях живет ее радость, что она ест и хорошо ли к ней относятся. Вспоминая Наташины пробы, она сжималась от ужаса. Но, вопреки опасениям Андрея Сергеевича, Мария Константиновна вовсе не собиралась забирать дочь. Вдоволь наговорившись и напившись чая, женщины легли спать.
Костюмерша тетя Нина жила в частном домике, гигиенические удобства находились в конце сада. Наталья, боясь собаки во дворе, не сходила на ночь в туалет. Утром ни свет ни заря ее разбудили настойчивые автомобильные гудки. Наташа очумело выскочила на улицу – вдоль забора торчали головы Андрея Сергеевича, второго режиссера и Гоши Рерберга.
– Давай, Наталья, собирайся скорее! Поехали. Опаздываем на съемку!
Мочевой пузырь старательно напоминал о себе, но тщетно. Молоденькая советская женщина постеснялась бежать мимо мужчин в сортирчик. Наташа, быстро попрощавшись с мамой, села в машину. Помчались на съемочную площадку. Эти пятьдесят километров были сплошным мучением – каждый камушек, каждая кочка били в живот. Но в машине сидели одни мужчины и Наташа, благодаря природной выдержке, терпела до последнего. Наконец, у нее потемнело в глазах, и она пролепетала:
– Андрей Сергеевич, остановите на минуточку машину!
– А-а-а… – засмеялся он – Вот в чем дело! А я-то думаю, что ты такая мрачная. Сидишь и молчишь!
Все заржали. "Газик" остановился, девушка стремглав выскочила. "Куда бежать?" – кругом голая степь. Пришлось журчать прямо за машиной, под громкий хохот мужиков. С тех пор Наташа перестала стесняться естественных надобностей, у советских кинематографистов и во всем цивилизованном мире с этим насущным вопросом очень просто. Потом Наталья много раз наблюдала смешную картину – кругом жухлая степь, а из зарослей чия торчат блаженные головешки киношников, справляющих нужду.
Первая экспедиция длилась дней десять, потом киногруппа вернулась во Фрунзе, и съемки продолжались в окрестностях города. Наталью поселили около железнодорожного вокзала в гостинице с экзотическим названием "Тянь-Шань". Почти каждый день после работы в "Тянь-Шань" приезжал поужинать Андрей Сергеевич, просил Наталью побыть вместе с ним. Он все время требовал, чтобы Наташа худела, поэтому есть актрисе, чьи "щеки видны со спины", категорически запрещалось. Она должна была сидеть и смотреть, как режиссер уплетает вареную баранину, но иногда, в виде особого исключения, ей позволялось заказать блюдечко нашинкованной капусты – для Натальи и это бледное, кислое кушанье было праздником живота.
Случалось, после "ужинов" Наташа с Андреем Сергеевичем прогуливались по скверу. Он интересно рассказывал о русской истории, о своем друге Тарковском, с которым они написали сценарий "Андрей Рублев", читал стихи.
– Как мне хочется, познакомить тебя с моей мамой. Она у меня удивительная! Она настоящая женщина. Мамочка может и книги писать, и на сцене выступать, и унитаз не погнушается почистить. Близкие и мои друзья зовут меня Андроном, так меня называл мой дед Петр Петрович Кончаловский. Он очень любил меня, поэтому я и подписываюсь везде Кончаловский, хотя по паспорту я – Михалков. Называй меня Андрон, а то все Андрей Сергеевич, да Андрей Сергеевич.
– Я постараюсь…
Как-то в выходной день, Андрон попросил Наташу:
– Сходи со мной в магазин. Мне нужны новые туфли, старые совсем развалились.
Они пошли в местный универмаг, купили обыкновенные кожаные полуботинки, противно коричневого цвета. Он их тут же и надел, выбросив в урну отслужившую пару. Старые башмаки, упав на вонючее дно, всхлипнули и обиженно скукожились. Наталья удивленно заглянула в урну.
– Наташа, пойдем, пойдем, чего зависла?
Шагая по улице, Андрей Сергеевич старательно колошматил ногами о бордюр дороги, о каждый камень или дерево. Наташа строго заметила:
– С вашим усердием и эти туфли скоро развалятся.
– Терпеть не могу новую обувь. Сразу видно, что только что из магазина. Надо
их немножко пофактурить. Они так гнусно блестят!
Но уже через несколько метров от густой киргизской пыли новенький блеск бесследно пропал.
Наталья быстро подружилась и с Мишей Ромадиным. После инфантильных мальчишек из балетного училища Михаил Николаевич с Андреем Сергеевичем казались Наташе живым воплощением интеллекта, эдакими Моисеями, разве что шишек не хватало. Миша прекрасно знал живопись, хорошо разбирался в музыке, умно рассуждал о балете. Мишенька – добрый, восторженный, влюбленный в жизнь молодой человек, потрясающий выдумщик с горящими глазами, он рассказывал Наталье фантастические истории про вампиров и вурдалаков. В свои восемнадцать лет Наташа была абсолютным ребенком, ее завораживали и пугали эти сказки, по спине пробегал холодок мурашек.
– Варежку закрой, а то черт поцелует! – весело кричал Миша. Наталья, озираясь по сторонам, быстро захлопывала рот.
Медленный вечер, все золотится закатом. Воздух теплый, тяжелый сладкими запахами. Лениво воркуют голуби. Андрей Сергеевич сказал: "Прими душ, переоденься. Мы с Мишей зайдем за тобой и поедем в парк. Посидим в кафе, надоел этот ресторан". При слове "ресторан" Наташа насторожилась, но, тем не менее, быстро привела себя в порядок. Спустилась вниз, у входа стояло такси:
– Давай садись. Поедем погулять.
– А что я с вами двумя одна буду?
– Поедем, Наташа, я тебе про Дракулу расскажу, – пугающим шепотом пообещал
Миша. Ах, как хотелось послушать про князя тьмы! Наташа занесла ногу, чтобы сесть в такси, как вдруг ей вспомнилась Серафима Владимировна. "Я переступаю порог разврата", – ужаснулась своей порочности Наташа, но желание услышать про вампиров и про других слуг Вельзевула победило.
Приехали в парк, зашли в кафе-стекляшку. В советское время архитекторы страсть как любили возводить эти незамысловатые конструкции. В них всегда было душно, по-хозяйски летали мухи, стояли голые алюминиевые столы с горбатыми алюминиевыми стульями. Андрей Сергеевич барски заказал аж ДВЕ пол-литровые бутылки красного "Саперави" местного разлива. Наталья содрогнулась: "Если они выпьют столько вина, что же с ними будет?" – и твердо решила быть на чеку. Перед Наташей встала бутылочка золотистого лимонада. Еды не было.
Мужчины пили вино, оживленно болтали, становились все веселее, возбужденнее. С каждой минутой Наташино настроение ухудшалось – никаких рассказов про чумазых чертей не было, она нетерпеливо ерзала, глядя на квадратные, громкие часы, стрелка которых не спешила.
Наконец, они допили вино, и Андрей Сергеевич сказал: "Пошли отсюда". Наталья, быстро вскочив, зашагала по аллейке подальше от них. Андрей Сергеевич окликал ее, но Наташа упрямо шла вперед. Много позже Андрон рассказал, что Миша, глядя Наталье вслед, обронил: "А знаешь, ты на этой девочке женишься".
После занятий по классу, Наталья по обыкновению зашла в ресторан, чтобы лицезреть трапезу Андрея Сергеевича. Он сидел за столиком на терраске, рядом с ним расположился молодой человек в замшевом пиджаке. Его безусое лицо украшали зеленые очки-капельки в золоченой оправе. "Пижон!" подумала Наталья.
– Познакомься, это мой брат Никита. А это Наташа – моя актриса.
Щеголь встал, широко улыбнулся, обнажив ряд кривых белоснежных зубов: "Вообще-то симпатичный!" – смягчила суровый приговор Наталья.
Никита был громкий, веселый, все время шутил, смеялся, целовал "Андрончика". Только что на экранах с большим успехом прошла картина: "Я шагаю по Москве", все узнавали младшего отпрыска семьи Михалковых. От Никиты так восхитительно пахло Москвой, столичной жизнью, счастьем. На радостях Наташе разрешили выпить каплю вина и закусить капустным салатом, приправленным Никитиными шалостями и шармом. Он был уже очень навеселе и, обессилев от самого себя, наконец, решил пойти спать. Попрощались. Андрон с Наташей отправились погулять.
Вдоль гостиницы тянулся красивый тенистый сквер, даже в самое знойное время в нем было прохладно. Вечером зажигались изящные фонари в форме веточек ландыша. Мерцающий свет пронизывал сад, деревья устало шептались, трава щекотала ноги, дурманяще-сладко пахло жасмином. Андрон рассказывал какие-то библейские истории. Наталья не слушала.
Андрей тихонечко поцеловал девушку в щеку – это был робкий, тихий поцелуй, полный нежности и чего-то родного, опасливо отшатнулся, боясь, что Наташа опять выкинет что-нибудь диковатое. Но она стояла, молча, потрясенная. Сердце замерло, земля вздрогнула, поплыла под ногами, и Наталья начала медленно подниматься вверх.
– Ты куда? Андрон схватил ее за руку и притянул к себе.
– Поцелуй, меня еще, – еле слышно прошептала она…
Они целовались, сидя на скамейке. Прохожих не было. Они было одни в
этом подлунном мире.
– Андрон, Андрончик, Андрошечка, – в один миг он стал для нее всем Андронушка мой!
– Тебе надо идти спать! Завтра очень тяжелая съемка.
Наташа удивленно посмотрела на него.
– Родинка моя, нежность моя, ты такая маленькая. А я уже ста-а-а-ренький. Я не могу терять головы. Иди спать.
Не могли заснуть, Андрон ругался на себя, что отправил Наташу спать, Наталья ругала себя, что напозволялась.
На следующий день в горном ущелье около реки снимался эпизод – учитель увозит Алтынай от бая. В фильме проезды Дюйшена и Наташи стоят перед сценой "омовения". Льет дождь, бушует ветер, серо, смятенно. Ветер нагонял ветродуй, дождь делали три пожарные машины, качая воду прямо из горной речки. Наташу с Болотом Бейшеналиевым, игравшим главную роль – учителя Дюйшена, посадили вдвоем на неказистую лошаденку. Шестеро бравых пожарников, озорно поблескивая касками, пытались смастерить дождь. Получалось неважно, ледяная струя из брандспойта попадала то в спину, то в голову артистов. Режиссер и оператор орали на пожарников, а Наташа с Болотиком сидели на лошади, тесно прижавшись друг к другу и трясясь от холода. Когда, наконец, пожарники овладели природной стихией, осветители принялись устанавливать свет, а после начались бесконечные репетиции.
На западе в такой ситуации проезды для пожарников, для осветителей, для оператора выполняли бы дублеры, но Наталью с Болотиком дублировать никто не пожелал. Двигаться надо было точно, иначе вывалишься из кадра. Киноактеры всегда должны думать о "крупности" кадра, о свете, и еще Бог знает о чем. Целый день снимались эти утомительные планы. Наконец, съемка закончилась, Болот сполз с лошади, а Наташа так и осталась сидеть, обхватив одеревеневшими ногами несчастную клячу.
Наталья очнулась от крика, она лежала на мокрых камнях около ног лошади. Над ней суетились люди, директор Верлоцкий отчаянно орал на режиссера
– До смерти замучили бедную девочку!
Он демонстративно подхватил обмякшее тело артистки.
– Куда вы меня несете?
– В лихтваген – греться, ответил директор. (Лихтваген – огромная, грузовая машина с движком, дающим электроэнергию для осветительных приборов).
– Что случилось?
– Ты потеряла сознание и упала с лошади.
Девушку внесли в лихтваген, посадили поближе к движку. Одежда быстро подсохла, по телу приятно разлилось тепло, глаза закрылись, и Наташа задремала. Ей снилось, что она, свернувшись маленьким клубочком на коленях матери, спит. Мария Константиновна гладит дочку по голове – ласково, уютно. Вдруг появляется огромный сумрачный мужик, отталкивает маму, хватает девочку за косу и куда-то тащит. Больно. Наташа по мешковатым штанам узнает Андрона, пытается вырываться – он не пускает, волочит по каменистой земле, весело посмеиваясь. Наталья открывает глаза. Очнулась. Кто-то яростно тянет за косу, чем-то страшно воняет.
Наталья оглядывается, ее вплетенная косичка закрутилась в движок, который был почему-то открыт. Слава Богу, что после целого дня съемок косичка расплелась и плохо держалась, а то вместе с ней пропала бы и Наташина голова.
Девушка выскочила из этой грохочущей, душной машины. Агрегат плотоядно урчал, грозясь нагнать и съесть беглянку. Она пустилась наутек. Вдруг кто-то хватает ее за плечо. "Боже, помоги мне!" – судорожно думает Наташа. Оборачивается, перед ней озабоченное лицо Андрея Сергеевича. Он держит в руках бутылку с молоком и шоколад: "Выпей молока и съешь полплитки. Не больше. Для подкрепления сил!" – нравоучительно сказал он. Расхохотался. Наталья, посмотрев на Андрея Сергеевича, вспомнила сон. Шарахнулась. Но все-таки успела схватить шоколад, который тут же и заглотнула.
Вторую половинку плитки съел Никитушка. Он долго носился по съемочной площадке, желая всем помочь. После съеденной шоколадки, наконец-то, нашел себе занятие – начал скакать, как ошалелый, на бедной промокшей лошаденке-актрисе. Он был похож на откормленного Дон-Кихота, выбравшего себе не по размеру средство передвижения. Лошадь дрожала, икала и странно подпрыгивала на неверных ногах.
Спустя несколько дней узнали – весь отснятый материал забракован, что часто случалось в отечественном кинематографе. Пришлось переснимать. Гримерша – долго гудела и скорбела по сгоревшим косичкам – "Я тебе отдала лучшие косички, а ты… Косички из настоящих волос! Их так трудно достать!". Срочно, чтобы утолить печаль Веры Михайловны, сшили новые косы, а Наталья старалась обходить стороной коварного истребителя косичек.
