Текст книги "Лунные дороги"

Автор книги: Наталья Аринбасарова

Как приятно было приехать в уютный дом. Топить печку. Дрова весело трещали. На плите стояла огромная, еще теплая, кастрюля с жарким, приготовленная Славиной мамой. Кто-то из ребят запустил голодную ручку, Генриетта Семеновна вовремя подоспела, звонко хлопнула по руке. Встала на стражу возле жаркого.

На кухонном столе выстроился бравый отряд трехлитровых банок с соленьями. Открыли. К этим домашним яствам дети присовокупили продукты, привезенные с собой. Галя Соколова ловко разобралась с баклажановой икрой противно коричневого цвета. Галина нарубала яичко, покрошила зелени, чеснока, налила подсолнечного маслица, икра заиграла добавленными ингредиентами, превратившись из магазинной жижи в чудеснейшее кушанье. Быстро накрыли стол. Сели. Все было так славно!

Перед Наташей томно стояла длинношеяя бутылка вина – одна на шестнадцать человек. Мальчишеская рука решительно обхватила зеленую чаровницу, куда-то отнесла. Разлили по столовым стаканам, на дне каждого жмется капля. Бутылку поставили на пол. Она, упав, обиженно укатилась.

Наташа поднесла стакан к губам, зажмурившись, заглотнула непривычную жидкость. Наталья „пила“ первый раз в жизни. Захмелела. Девушка пришла в странное, доселе неизведанное состояние. Мысли стали бегать по кругу. В дикой пляске вертелись строчки поэта Петефи, в то время честь формировать Наташино мировоззрение пала на сего славного венгерского стихотворца.

 
А вино уж мутит мои взоры
И по жилам огнем разлилось…
 

Дальше никак не могла вспомнить, пришлось досочинить самой:

 
Что-то тихо звуки до слуха
Долетают. В тумане слилось
Все вокруг: люди, мебель, еда,
И мне кажется, что никогда
Не пройдет этот миг блаженный!
Чувство времени стерлось,
Мир тленный позабылся.
В головушке тьма.
 

И на пике поэтического вдохновения Наташа уснула прямо за столом.

На зимние каникулы интернатских детей вывозили в Серебряный бор или Красную Пахру. Наташа гуляла со своей подругой Танечкой Гавриловой. Таня, не умолкая, трещала словами. Наташа не слушала, сочиняла стихи.

Вокруг жила природа своей сосредоточенной жизнью, ничуть не обращая внимания на двух гостий. Лес пушился снегом, сосны стояли бородатыми великанами, а редкие березы – скромными девицами, как будто родители ненадолго выпустили их погулять. То и дело раздавались хлопки – веселый снег скатывался с веток кубарем вниз, а испуганная белка карабкалась, впиваясь коготками в замерзшую кору деревьев.

Девушки шли и шли. Одна беззаботно рассыпала слова, другая мучительно выстраивала свои в стихоплетный строй. Вдруг наткнулись на забор, на серый наглый забор. Наташа гневно обличила:

 
Тебя, несчастная природа,
Заполонил жестокий человека род,
И очень скоро ты, небесный свод,
Падешь ты в рабстве у двуногого урода.
 

Таня посмотрела на подругу, моргнула два раза круглыми синими глазами. Пошла. Наталья поплелась за ней. Лес становился темнее, мужественнее, березы попадались все реже, наверное, их загнали домой. Сумерки спускались тяжелой поступью. Большой ворон сел на сук, ветка жалобно пискнула, ворон прикрикнул на нее и уставился на Наташу умными глазами. Девочка замерла, на правом виске напряженно пульсировала голубая жилка – еще чуть-чуть и она найдет нужное слово.

Вдруг что-то ущипнуло Наташу за руку, откуда-то донесся противный обиженный голос: „Пошли! Чего стоишь как вкопанная. Все время молчишь! О чем ты думаешь? Мне скучно с тобой гулять“. Наталья отпихнула подругу, побежала. Бежала, бежала – ворон, слова кружились над ней. Но высокий полет мысли не предостерег девочку от падения в сугроб. Из снега раздался заносчивый возглас:

 
Люблю упасть навзничь на снег
И долго так лежать, открыв глаза.
Смотреть на эти небеса!
Печальных мыслей гнать набег.
Вон ворон там кружит над головой,
Описывает плавные он круги.
Как будто он смеется надо мной
И говорит: „О нет во мне той муки,
Что раздирает существо твое!“.
 

Подбежала Татьяна, вытащила из сугроба подругу, отряхнула. Пошли домой.

Летом все уезжали к родителям, осенью возвращались. Дети везли роскошные фрукты – знаменитый алма-атинский апорт, несчетное количество дынь и арбузов, коробками виноград. Половина запасов тут же отдавалась в общий котел. Приглашали воспитателей, педагогов, устраивали пир! Как было приятно видеть, что в пиршественный день взрослые уходят домой с сумками, полными сладостных даров.

Нет детства без праздников! В каждый большой государственный праздник в училище устраивался сабантуй. В столовой буквой П накрывались столы, готовилось угощение, что-нибудь особенно вкусное – ромштекс с жареной картошкой! Каждому ребенку ставилась тарелка с бутылкой лимонада, конфетами, двумя пирожными и бутербродами с красной и черной икрой. Ван-Мэй не могла есть икру, у китаянки на нее была страшная пятнистая аллергия. Наташа терпеть не могла пирожные. Девочки к обоюдному удовольствию менялись лакомствами.

Накушавшись до отвала, дети выкатывались на середину зала. Воздух лихорадила ритмичная музыка. Начинались танцы. Мальчики приглашали девочек и не тех, с кем поставил в пару педагог, а ту, о которой говоришь снисходительным тоном: „Ничего себе!“, при упоминании о которой начинает от волнения тянуть низ живота: „А вдруг узнаешь что-нибудь ужасающее! Она любит Колю?“. Безразличие разливалось на лицах детей. Мальчики хихикали, выпихивая друг друга. Девочки отворачивались от мальчиков, увлеченно говорили с подругами. Только почему-то предательски потели ладошки, и сердце пускалось в пляс раньше ног: „Вдруг ОН! Вдруг ОН!“. Ждать так долго, кривиться кислой физиономией и итог лицемерия – тебя выбирает не ОН. Женская доля!

Отроки обожали скакать мазуркой, ухать краковяком, скользить полонезом. Им казалось, что они прекрасные господа в огромной зале, пахнет лавандой, ноги летят по зеркальному паркету, на баловников нацелены строгие лорнеты тетушек и воспитательниц: „Не дай Бог какое-нибудь неприличие!“.

У Наташи было несколько пылких обожателей. Один из них Володька Голов. Володька Голов! Сколько вредоносных ноток в его имени! Володя ухаживал по-мальчишески страстно – то стукнет Наталью, то стащит башмак. Бывало, девочка сядет помечтать – ногой кач – кач! А он тут как тут! Подлетит хищным коршуном и разорит ногу! Целый месяц не отдает, а обуви выдавали только две пары, потеря одного башмака сильно сказывалась на благосостоянии девочки. „Ну, как в это маленькое, пронырливое создание вмещается столько вредительства!“ – мучилась вопросом Наташа, пытаясь найти запрятанный ботинок: „И особенно по отношению ко мне!“. А подружки со знанием дела уверяли: „Да он влюблен! Точно тебе говорим – влюблен! Все признаки налицо!“. Наташа начинала следить за Володькой, пытаясь разглядеть в его наглом, бесшабашном лице „признаки налицо“! Не показывались.

Свиделись через двадцать пять лет, встреча состоялась в Душанбе, Володя танцевал в театре имени Айни. Он признался, что мальчиком был влюблен в Наташу – щемяще-грустно было услышать это запоздалое признание через столько лет.

Старинные танцы ребята разучивали на уроках исторического и народного танца. Первое занятие было особенно замечательно. Ученики стояли в черных купальниках с голыми синими ножками, маленькие сопливые созданья из всех республик Советского Союза. В класс зашла педагог – красивая молодая женщина, чуть крепче, чем положено быть танцовщице. „Меня зовут Екатерина Брониславовна“ – разрезала она воздух – „Я буду учить вас бальным танцам. Встаньте парами!“. Дети робко разбились на пары. Екатерина Брониславовна заправским генералом обошла свои нестройные ряды, сказала, указывая пальцем на девочек: „Ты – графиня, ты – княгиня, а ты – герцогиня, извольте себя так и чувствовать!“. И начала показывать торжественный шаг полонеза. Когда у деток не получалось графинничать и княжить, она пребольно шлепала и щипала. Несмотря на рукоприкладство, Екатерина Брониславовна Малаховская очень нравилась Наташе, она была такая зычная, имперская, конкретная. Потом, когда Наталья станет взрослой, они будут жить по соседству, Наташа подружится с ней и ее мужем – Николаем Борисовичем Томашевским.

В балете никого не жалеют. Детям часто доставалось. Их лупили так, что по несколько дней горели шлепки на цыплячьих ляжечках и попах. Стоит дуренок у станка, делает какое-нибудь упражнение, весь перекрючился от напряжения, сзади подходит педагог и кричит: „Это что за спина?“, проводит ногтем вдоль позвоночника, спина мгновенно выпрямляется, но выступает кровавый рубец, на глазах закипают слезы. Но в этом-то и состояло счастье! Если педагог пинает, ругается – он возлагает на тебя надежды. Страшно, если за урок учитель не скажет ни одного слова!

Дети применяли свое, добытое в поте лица, умение танцевать и в жизни. На танцплощадке парка Горького гремела музыка. Цепко ухватившиеся друг за друга мужчины и женщины вытрясывали что-то невероятное. Вдруг привычные: „Ландыши, ландыши – светлого мая привет…“ обрывались, и музыканты играли краковяк. Дети, ловко разбившись на пары, пускались в зажигательный пляс. Публика мгновенно расступалась, восхищенно следя за детскими синхронными движениями. Потом оркестр играл падеграс, мазурку, полонез, и дети продолжали чинно танцевать, умиляя зрителей.

Чтобы танец был осознанный, преподавалась и история балета, ее вел Юрий Алексеевич Бахрушин. В Москве есть музей им. Бахрушина, он расположен в их семейном особняке. Юрий Алексеевич – очень высокий, худой старичок с интеллигентной бородкой, казалось, что он пришел в класс из дореволюционной России. Бахрушин входил, садился, закуривал трубочку и тут наступал долгожданный момент, ребята пристально следили за его ногами – сейчас его продолжительные конечности переплетутся жгутиком. Ноги сплетались, гоготок бежал по классу.

Бахрушин аккуратным движением оправлял галстук и приступал к рассказу о великих балеринах. Он захлебывался воспоминаниями о Кшесинской, Карсавине, Гельцер, Семеновой, Анне Павловой, многих из них Бахрушин знал лично. А глупые дети не слушали, лезли под парту похихикать над его удивительными ногами, сидя под столом, курили. Есть добрый возраст, когда человек перестает обижаться, когда глаза спокойно наблюдают за невежественным копошением детского стада. Юрий Алексеевич был благодарен ученикам за то, что они дают ему возможность войти в чудесную страну памяти.

Да разве можно их винить? Ребята уставали до отупения, у них было строгое, почти спартанское воспитание. Спали под тоненькими одеялами, мылись холодной водой. Для них существовал только балет. Детям мало было истязать себя на занятиях в классе, они разрабатывали все новые и новые способы, как развивать выворотность, гибкость, шаг. Прогресс человеческой мысли поистине не знает предела.

В спальнях стояли металлические койки. Девочки поднимали одну ногу и цеплялись ею за спинку кровати, таким обезьяньим манером засыпали, в надежде развить шаг. Ночью ходили воспитатели, отцепляли задеревеневшие ноги. Покончив с развитием шага, принялись за выворотность тазобедренного сустава. Тут очень пригодились выданные школьные чемоданчики – девочки набивали чемоданы учебниками, ложились на живот, сложив ноги лягушечкой, после чего заботливая подруга ставила на попу чемоданище. Засыпали. Ночью чемоданы с грохотом падали, но не будили. Спали усталым сном.

Вслед за чемоданами в училище прилетело новое поверье. Целлофан! „Целлофан!“ – доносилось из всех углов. Оказывается, нужно обмотать тело целлофановыми мешками, сверху надеть трико и с довольным видом идти на танец. За один урок можно потерять килограмма полтора! Если учесть, что весишь всего сорок, то полтора кило – цифра астрономическая!

Узнав про верный способ, на следующий день все девочки обмотались пакетами. Урок начался. Педагог по классическому танцу Любовь Степановна Якунина ходила вдоль станка, прислушивалась. Концертмейстер самозабвенно играла бодрую музыку, под которую дети старательно делали батманы и жете. Но все равно что-то хрустело! „Что такое? Что за звук?“. Ученицы с готовностью рассказали Якуниной про замечательнейшее средство быстрого похудения. „Вы что?!“ – вскричала она: „Хотите сердце испортить? Немедленно снять!“. И сердитая учительница стала выдергивать из декольте купальников мокрые целлофаны.

Сердце! Да, нужно было иметь абсолютно здоровое сердце, чтобы выдерживать такие нагрузки! Периодически детское здоровье проверялось. В третьем классе Наташа подхватила ангину, в ее горле раздулись огромные гланды, девочка проболела целую четверть. Врач сказал: „Нужно удалять!“. Наташу положили в больницу, перед операцией сделали полное обследование. И вдруг! Вдруг сказали: „Порок сердца. Левый желудочек увеличен“. Наталья страшно перепугалась, заплакала, знала, если в училище узнают – тут же отчислят. Гланды-то вырезали, ангинами болеть перестала, но с тех пор Натальюшка старательно избегала медицинских осмотров.

Жизнь текла, дети росли, нагрузки тоже росли, Наташе становилось все труднее и труднее справляться с ними – не хватало дыхания, сил, ноги не слушались, плутали, вскоре Наталья поняла, что не сможет танцевать. В жизни все устраивается каким-то божественным образом, в предвыпускном классе, когда Наталье было шестнадцать лет, начали преподавать актерское мастерство, вел этот предмет народный артист СССР Александр Александрович Клейн – один из ведущих артистов театра имени Станиславского.

Первый актерский этюд, сыгранный Наташей – на лавочке сидит человек, ест вкусный бутерброд, мимо проходит голодный. Голодный садится на краюшек лавки, следит за траекторией бутерброда. Вдруг счастливца кто-то позвал, он уходит, оставив свое кушанье на скамейке. Голодный сидит, смотрит на еду, в нем борется голод с достоинством. Бутерброд улыбается, манит хлебной ручкой. Голодный тянется, но хлоп! Гордость шлепает его по руке. Он уходит, не тронув маленького искусителя.

Наташе пришлось играть голодного. Девочка вошла в роль всем своим существом – закружилась голова, в брюшке защипало. И о чудо! От голода ее живот издал вдохновенный звук! Сей желудочный перелив поверг Сан Саныча в неописуемый восторг. Так перевоплотиться!

Александр Александрович энергично взялся за ученицу, стал ставить для нее этюды – полутанцевальные, полуигровые, говорил, что девочка подает большие надежды. Наташина голова забродила словами Клейна, девушка решила, что, окончив училище, потанцует года два-три и поступит учиться в театральный вуз. Самое сокровенное человек тихонечко бережет, Наташины планы были тайной для всех, о них не знала даже Ван-Мэй. Учеба продолжалась.

В интернате жила Ира Кутукова, про нее понижая голос, говорили: „девочка со страшной судьбой!“. Ее отец в тюрьме проиграл жену в карты, когда его освободили, он на глазах у дочери изрубил мать топором. Девочку забрали в интернат – „круглая сирота“. Учителя принялись выказывать опеку „сложному ребенку“. У Иры голова шла кругом от мелькания сочувствующих лиц, ей так хотелось побыть одной – жалость, внимание все время напоминали о случившемся.

Ночью, вся горячая, девочка открывала глаза, от сухости ее горло издавало шипение. Ира плакала, краешек пододеяльника становился мокрым. Но никто этих слез не видел. Днем она была строптивой, хамила, делала все наоборот, плохо училась, а ночью опять повторялось то же самое. Ирина была совершенно неуправляемой. Она никого не слушала, даже непререкаемый авторитет Серафимы Владимировны для нее не существовал. Единственно, с кем она считалась, с Наташей. Ира была младше Натальи на семь лет, в этом возрасте это огромная разница, когда Ирина особенно расхулиганивалась, ей грозили: „Мы расскажем Наташе, что ты вытворяешь!“, или сразу бежали за ней. Эти угрозы безотказно действовали на Иру.

Наташа была строгой с Ириной, но в глубине души старшая девочка страшно жалела ее. Она укладывала Иру спать, кормила, шила ей хорошенькие юбочки, в бане терла мочалкой, когда ездили на какие-то экскурсии, держала на своих коленях, Ирина чувствовала Натальину нежность. Сима Владимировна, глядя на девочек, как-то сказала Наташе: „Ты, наверное, будешь очень хорошей матерью“.

Когда Наташа окончила училище, Ирина продолжала учиться еще несколько лет, потом ее все-таки отчислили за профнепригодность. Наталья вышла замуж за Кончаловского, Ирина навестила ее несколько раз. Потом связь прервалась. В интернате Ирочка вместе с тряпичной куклой отдала Наташе на хранение фотографии. До сих пор у Натальи сохранилось фото Ириной мамы и самой девочки в младенческом возрасте. Ее мать была красивой женщиной, похожей на Веру Марецкую. Такие пронзительные снимки, что-то есть мученическое в этих лицах, какое-то предчувствие судьбы.

Дуэтно-классический танец преподавал Леонид Тимофеевич Жданов народный артист Советского союза, партнер Улановой, звезда Большого театра. Между собой ребята называли этот предмет – поддержка. К хрупкой черноглазой Наташе Жданов относился с особой симпатией, иногда глядя на нее, Леонид Тимофеевич восклицал: „Ну, это же не девочка, это просто весняночка!“, впрочем, это не мешало ему быть на уроках очень резким.

Однажды Натальин партнер посадил ее на плечо неправильно – боком, она никак не могла придать ногам красивую позу. „Скрести ноги!“ – завопил Ленечка – „Не в гинекологическом кресле сидишь!“. Ребята раскатились смехом. Девочка не знала, что такое гинекологическое кресло, но по мерзкому гоготу мальчишек поняла, что ей сказали что-то очень обидное. „Подбери живот!“ – кричал Леонид Тимофеевич какой-нибудь девочке, находясь в пяти метрах от нее – „Сейчас столкнешь меня пузом-то!“. Но дети его очень любили, он был замечательный мастер.

Классическим танцем девочки занимались отдельно от мальчиков. Класс девочек вела Якунина, Любовь Степановна – хорошая балерина, прима театра имени Станиславского, но учителем она была неопытным, это был ее первый класс. Леонид Тимофеевич восполнял пробел, он учил детей приемам поддержки – как худенькому мальчику, который весит почти столько же, сколько и девочка, поднять ее над головой на вытянутых руках в арабеске, как одной рукой вытолкнуть партнершу под попу вверх, как поймать в ласточке.

На Ждановских занятиях обязательно случалось что-нибудь забавное. Как-то Наташа старательно разбежалась, прыгнула, нога, как и полагается, на отлете. Летит. Испуганное лицо партнера приближается, мальчик больно вцепляется в Наташу, и они оба с грохотом улетают под рояль. Прямо под рояль! Класс ликует.

В конце года на экзамене по дуэтно-классическому танцу партнером Натальи был Володя Ильин. Володька, самый высокий мальчик в классе, легко поднял в арабеске Наталью. Звучала красивая музыка, Наташа взмахивала вдохновенными руками, паря в заоблачной выси. Вдруг почувствовала какое-то странное отступающее движение. В первые секунды Аринбасарова подумала, что это экстатическая волна, захлестнувшая их в танце, но потом девушка ясно ощутила, что Володя почему-то пятится назад. Он допятился до задней стены и уронил партнершу, Наталье повезло, что она падала, скользя по стенке. Комиссия ахнула, крякнула, но выступление не прервали. Наташа побежала на Володю. Она, устрашающе тараща глаза, оторвалась от земли и прыгнула красивой рыбкой к нему на плечо. Плечо сделалось покатым, и она опять чуть не упала. Тут уже разгневанная комиссия выгнала с экзамена Ильина, поставив ему двойку. Оказывается, накануне он выпил и был не в форме.

Несмотря на опасность, таившуюся в этом предмете, Наталья любила его больше других профессиональных дисциплин. Это был настоящий танец с партнером. Наташа была легкой, поддержки получались у нее хорошо, Леонид Тимофеевич, показывая новую комбинацию движений, часто брал в партнерши Наталью. Но счастье не бывает безоблачным.

В классе училась еще одна девочка, с которой педагогу нравилось демонстрировать новые поддержки – Таня Иванова. Она была Наташиной соперницей не только в уничтожении съестного запаса училища, о чем писалось выше, но и в дуэтно-классическом танце. Предатель Леонид Тимофеевич изменял Наталье с Ивановой. Татьяна была еще меньше Аринбасаровой, легкой, ловкой и отчаянно смелой. Но на выпускном экзамене дуэтно-классического танца Жданов был верен обеим музам – Наташа с Таней солировали.

В один прекрасный вечер после Ждановских занятий Наталья дефилировала по коридору, балетно неся хорошенькую головку. Навстречу ей двигалась Серафима Владимировна. Наташа представляла себя великой балериной, знаменитой партнершей Жданова, после спектакля парящей по коридору в лучах славы. Девочка не заметила директрису. Сима Владимировна взглянула на любимицу: „Ах, как она хороша! Уже маленькая женщина!“, и вдруг ей вспомнился Бунинский рассказ „Легкое дыхание“. Испугалась. Почувствовала ответственность, решила предостеречь: „Наташа…“ – донеслось откуда-то „Здравствуй!“. Наталья нехотя снизошла с мечтательных облаков, оглянулась, перед ней Сима Владимировна.

– Как дела?

– Все хорошо, Сима Владимировна.

– Ты что же ко мне не заходишь?

– Экзамены, репетиции… А сейчас можно?

– Можно. Пойдем.

„Как славно! Не обиделась!“ – Наташа, следуя за Симой Владимировной, вошла в почтительную тишину директорского кабинета. Женщина внимательно сощурила глаза, тихонько начала: „Ну, Наташа, расскажи, как твоя жизнь“. Девушка открыла рот, чтобы рассказать о своем житье-бытье, как вдруг заметила, что Сима Владимировна покраснела и, как закипающий чайник, выпустила: „Наташенька, ты такая – молоденькая, хорошенькая“. У Наташи встал сладостный ком в горле, впервые ей сказали, что она хорошенькая, впервые она почувствовала, что к ней относятся не как к ребенку, а как-то по-другому. Сердце ойкнуло: „Что же дальше?“.

Интеллигентная Сима Владимировна замялась – „Я уверена у тебя будет много поклонников, которые будут за тобой ухаживать. Но надо быть очень осторожной, имей в виду, если тебя будут приглашать в ресторан, а тебе, конечно же, захочется пойти, помни – ПОТОМ МУЖЧНИНЫ ВСЕГДА ТРЕБУЮТ РАСПЛАТЫ! Если тебя будут приглашать в гостиницу, помни – порядочная девушка не должна ходить в гостиницу“.

„Ах!“ – руки девушки упали плетьми. Наташе показалось, что она слышит глас божий, наставления крепко засели в ее голову. Но…

Последняя встреча Нового года в интернате, все так волнующе и немножечко грустно. Во второй раз Ван-Мэйчик открыла свои чудесные сундуки. На сей раз, Наташе досталось платье фантастической красоты из желтого нейлона. В те времена нейлон, новая ткань, был страшно моден. Нежно-воздушное платье синтетически покалывало – не беда, женщины всегда платят за красоту некоторым неудобством. Наташа в первый раз в жизни выстригла свою знаменитую челку. Поразительная особенность человеческой натуры – при всей нашей строптивости, мы всегда следуем чьему-нибудь примеру. Пышнотелая героиня индийского фильма остригла себе челку, неожиданно превратившись из дурнушки в красавицу. Наташа последовала ее живописующему примеру, желая превратиться в красотку с веселеньким чубом. В ее глазах прыгали лукавые чертики, так хотелось кому-нибудь понравиться!

В училище учился очень красивый мальчик из Молдавии – Женя Сандул, который был влюблен в казашку Зарему Кучербаеву, о нем-то и пойдет речь дальше.

В празднично убранном зале мальчики и девочки танцевали, кто-то погасил свет. Под потолком закрутился зеркальный шар, отбрасывая на стены яркие лучики. Наталья скучающе стояла, независимо отдувая вновь приобретенный чубчик, и вдруг Наташу пригласил этот невообразимый красавец – Женя Сандул. Девушка, не помня себя от смущения, оторвалась от стены.

Они танцевали в романтических отблесках шара. Женя нежно-нежно прижимал к себе Наташу. У девушки подкосились ноги, заболтались разваренными макаронинами. Все кончилось очень банально – Наташа и Женя оказались на лестничной площадке, там они пристроились целоваться. Девушку захлестнули самые неожиданные ощущения – ей было и солено, и щекотно от молоденьких усов, и страшно, что кто-то войдет.

Но на нашей славной земле – за все есть расплата. На следующий день мальчишки стали делать Наташе разные намеки, двусмысленно хихикать. Она долго растерянно озиралась, ища причину в своем облике, потом вдруг догадалась: „Он им все рассказал!“. Какое предательство! Тогда Наталья не знала, что нет ничего откровеннее, чем мужские беседы.

Аринбасарова, рыдая, примчалась к Симе Владимировне. Девушка гулко била себя в грудь, неистово вопия: „Сима Владимировна! Я развратница! Я развратница!“. Сима Владимировна схватилась за сердце, присела на краюшек стола: „Что? Что случилось?“ – прошептала она – „Расскажи мне!“. Обильно орошая казенный ковер крупными слезами, девушка исповедалась: „Я целовалась с Женей Сандулом. Я целовалась в губы. А ведь я знаю, что он влюблен в Заремку“. От душевной боли, Наташа замолкла, голова бессильно повисла: „Я с ним целовалась по-настоящему. Я погубила себя! Я погубила свою репутацию! Какой позор! А он, он… Он рассказал все мальчишкам, и они теперь надо мной смеются“ – в неистовых рыданиях задергались плечи.

– „Фу“ – перевела дух Сима Владимировна: „Я уж думала, что случилось что-то страшное“. Директриса обняла свою любимицу: „Тебе уже семнадцать лет, а ты в первый раз целовалась. Дурочка! В твоем возрасте девчонки уже с мужиками живут. А ты только… Только целовалась. Ну, а что приятно-то было?“

– „Приятно“ – промычала Наташа.

– Ну и хорошо! А вот то, что он мальчишкам рассказал – это очень нехорошо, некрасиво. Поэтому впредь знай, что не со всеми можно целоваться, а только с теми, кто тебя достоин, кто тебя любит, и кого ты любишь.

Началась лихорадка – скоро государственные экзамены. Почетная комиссия! Решение судеб! Готовились к защите диплома. Наташа, воспрянув от любовного фиаско, ушла с головой в работу. Жданов начал репетировать с Аринбасаровой дипломный номер – па-де-де из балета „Тщетная предосторожность“, партнером Наташи был Дюсенбек Накипов. Любовь Степановна, которая очень невзлюбила девушку с той злосчастной истории с хулиганской песенкой, злобно свистела: „И чего в тебе нашел Леонид Тимофеевич?! Он прямо на тебя не надышится!“.

Но на репетициях Леонид Тимофеевич превращался в безжалостного цербера. Он, кровожадно вращая глазами, орал: „Чтобы один раз хорошо станцевать вариацию на сцене – надо три раза подряд, без остановки станцевать ее в репетиционном зале. Если выдержишь по дыханию и хватит сил, тогда есть какая-то гарантия, что ты станцуешь номер один раз на сцене!“. Залы большие, пустые – эхо и резонанс создавали особую балетную противность голоса педагога. Леонид Тимофеевич гонял учеников до потери сознания, его лицо заливалось лиловым цветом.

Несмотря на адский труд, бесконечные издевки, для Натальи уроки Жданова были творческим отдохновением. Из всего класса у Наташи и Дюсенбека был самый большой и сложный номер – па-де-де, состоящий из адажио, двух вариаций и коды. Уже были напечатаны афиши выпускного концерта на сцене Большого театра. Выцветшую афишу со своей фамилией Наташа хранила всю жизнь, но, увы, станцевать в выпускном концерте ей так и не пришлось.

Иногда в училище захаживали кинематографисты. Работники кино всегда косматые, бородатые, противно пахнущие сигаретным дымом, но все равно от них исходила какая-то аура. Богема! Все училище взбудоражилось от известия, что на роль Наташи Ростовой пригласили балетную девочку – Людмилу Савельеву.

Аринбасаровой три человека предсказали, что она будет киноактрисой. Наталья посчитала эти предсказания абсурдом, ей казалось, что в кино могут сниматься только красавицы. На экранах страны блистали не женщины, а богини – Алла Ларионова, Тамара Макарова, Нинель Мышкова, Элина Быстрицкая., вдруг прославившаяся Настя Вертинская. Совсем не считая себя красивой, Наташа боялась даже помечтать о кино. В ответ на предсказания о своей артистической карьере она пренебрежительно фыркала, но где-то в самой глубине сердца молоденькой девушки теплилась надежда, что когда-нибудь она станет театральной актрисой. От этой мысли ей было страшно. Страшно, но сладостно.

В феврале в училище приехал молодой режиссер Андрей Кончаловский со своим вторым режиссером Изей Ольшанецким. Андрей Сергеевич пришел посмотреть девочек на роль Алтынай для своего дипломного фильма „Первый учитель“ по повести Чингиза Айтматова. Его бывшая жена балерина Ирина Кандат посоветовала поискать Алтынай в хореографическом училище, где учились ребята из азиатских республик. Андрею Сергеевичу нужна была девочка лет двенадцати-тринадцати, но он понимал, что роль очень трудная и в таком возрасте девочка не справится с ролью, поэтому он и пришел в балетную школу, где девочки постарше, выглядят моложе своего возраста. Но в выпускной класс Натальи он даже не заходил.

Ах, эта проказница – судьба! Никогда-то мы не знаем, где нас подкараулит счастье. Первым делом Андрей Сергеевич направил свои благословенные стопы в замшевых ботинках в младшие классы. Обратил внимание на Раушан Байсеитову – миниатюрную девочку с пухлыми губами и с довольно характерной внешностью. Раушан – племянница знаменитой казахской певицы, Куляш Байсеитовой. По лбу Изи Ольшанецкого сползла усердная капля пота: „Мы ее пригласим на „Мосфильм““. Посмотрели заодно и мальчиков. Уехали. Как и полагается в романтических историях, забыли записать имя отобранной девочки.

Спустя несколько дней в интернат позвонили с „Мосфильма“: „У вас есть девочка из казахской группы – худенькая, симпатичная?“. Сие скромное описание не слишком облегчало поиск утерянной претендентки, в балете все худенькие, а симпатичность понятие весьма расплывчатое. Воспитательница озадаченно: „Это, наверно, Наташа Аринбасарова?“. „Да, да!“ – воскликнули на другом конце провода. На удивление быстро в интернат приехал большой, дребезжащий автобус. Воспитательницы вытолкнули ничего не понимавшую Наталью: „Езжай, тебя приглашают на „Мосфильм“!“.

Конечно, знакомство с Андреем Сергеевичем было запоминающимся. Да разве могло быть по-другому! На девочке было огромное драповое пальто на вырост, цвета бордо или возможно близкого к этому изысканному колеру, невероятным украшением верхнего убранства служил цигейковый воротник, шапка-ушанка и большие суконные ботинки на крючках – „прощай молодость“ являлись гармоничным завершением внешнего облика молоденькой прелестницы.

Когда Наташа, похожая на ночного сторожа, ввалилась в рабочий кабинет режиссера, от удивления глаза Андрея Сергеевича полезли из глазниц: „Не та, да к тому же не девочка, а чучело гороховое“. Наташа, как бабочка, избавилась от своего громоздкого кокона, заметив, что ее цигейковый воротник не был оценен по достоинству. Теперь посреди серой комнаты стояло нечто очень хорошенькое. Наталья была одета в зеленое немецкое платьице, добытое Симой Владимировной на базе, глаза Андрея Сергеевича вернулись на положенное место. Режиссер широко разулыбался. Девушку поразила широта его улыбки, казалось, что видны все тридцать два зуба.