Текст книги "Посторонним В."
Автор книги: Наталья Апрелева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Наташа Апрелева
Посторонним В
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
Песнь песней Соломона, 8.6
Мораль есть нравственность б/у, Весьма потрепанное платье, Я видела ее в гробу, Она меня – в твоих объятьях.
Вера Павлова
Моим детям, за то, что они пообещали терпеть и далее такую мать (ехидну). Моей маме (она вообще ангел). Моему мужу, который ничего не обещал, но терпит (пока).
15 марта
23.10
Уффф, начинаю, доктор. С Вашего разрешения, попробую так:
1) сначала описывать день «в продольном разрезе», по Вашим словам; я даже задумалась немного, повспоминала, что это за фигня – «продольный разрез», вроде бы вспомнила, все-таки я инженер-механик (ага, а недавно умножала по сыновой надобности шесть на восемь и получала то сорок два, то вообще… чуть ли не пятьдесят четыре);
2) а потом, потом попробую – это самое письмо.
Ну, что ли, к делу? Пункт первый на сегодня…
23.25
Мой стародревний приятель, бывший коллега, некто Антоновский – странный мальчик, талантливый художник, определенно красивый, но абсолютно сумасшедший (одна из папок на его «рабочем столе» называлась «головы, которые я хотел бы отрезать»), имел очень занятную теорию: сон – временная Смерть, не-сон – временная Жизнь, и если ты проводишь Ночь Без Сна, то пропускаешь очередную Смерть, становишься старше, мудрее, приобретаешь новые черты, новый опыт. Не вполне уверена, что формулирую правильно, Антоновский был нереально умный. Одна девочка, рекламный агент, даже отказывалась с ним общаться по работе, объясняя: «Все равно не понимаю, что он говорит…» Девочка эта прославилась в свое время тем, что, обезумев от собственной недоброжелательности, прокомментировала обморок своей свекрови: «А я ей говорю: Софья Эдуардовна, надо же себя как-то контролировать!»
Это выражение очень прижилось у нас в коллективе и часто использовалось. «Надо же как-то себя контролировать». Удивительно, в каком огромном количестве случаев уместна эта фраза.
23 45
Сегодня утром еду себе в маршрутке, ярко страдаю, потому что наушники как вывалились вечером из сумки, так и скучают, забытые на полу, причем я сознательно их поленилась поднять – уже держала в руках тяжеленный портфель ребенка Павла, плюс обувь, плюс огромный дополнительный пакет с физкультурной формой; так вот, еду в маршрутке, а у водителя очень-очень громко играет радио, наверное, «Шансон», а может, еще хуже. (И почему все шоферы подсаживаются на этот «Шансон» – загадка?) «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь…» – заливается певица. Блюэээ, знаю я эту задорную песенку, сейчас припев повторят раз сто пятьдесят шесть… И вдруг замечаю, что какоето типа стереозвучание появилось. Неожиданно. Господи. Оказывается, тетенька в желтом мурзилковском берете и болоньевом плаще рядом со мной негромко подпевает: «Если вспомнишь меня – забудь, а вернешься – меня здесь нееееет…»
Надо же себя как-то контролировать, на самом деле.
Вы, доктор, мне велели писать все, что приходит в голову, а в голову мне приходит обычно дикая шняга. Ну, Вы уже видите, да?
Сегодня еще. В целях поднятия настроения объявила флешмоб: Мир Сантехники, или Сфотографируй Себя в Зеркале Общественного Туалета. Честно говоря, не уверена, что точно означает термин «флешмоб», подозреваю – когда много народа занимаются какой-либо голимой ерундой. Надо бы все-таки у Яндекса уточнить. Ага. Википедия учит, что флешмоб (flash mob) – это заранее спланированная массовая акция, в которой большая группа людей (мобберы) внезапно появляется в общественном месте и выполняет действия абсурдного содержания. Очень взволновал один из пунктов Правил Мобберов, десятый: «После акции нужно мгновенно разойтись с места действия в разные стороны, не подавая виду, что произошло что-то необычное».
Мне очень подходит.
По этому поводу сфотографировалась в Мак-доналдсе и Деловом центре «Портал», где торчала вместе с Начальником Фединькой.
Относительно Начальников, доктор. Одного из них зовут Фединька, и он похож на Фединьку, а другого – Настоящий Полковник, и он похож – правильно – на Настоящего Полковника.
Собеседование насчет приема на работу Фединька назначил в пивном ресторане, дорогом и модном местечке, удивительно. С одной стороны, удивительно, как пивной ресторан может быть дорогим и модным местечком, а с другой – что там проводят собеседования. Не зная, как должно представлять себя на таком странном деловом рандеву, я надела платье с рукавами и гладко причесала кратчайшие волосы. Фединька занял зал целиком, у входа бдительно дежурила его охрана, молниеносно набирая смс-ки сильными пальцами. «Салют, – сказал Фединька доброжелательно, – ну-ка быстренько сочини мне короткое, но емкое начало для приветственной речи ко Дню строителя? Стою я, такой, перед толпой строителей и говорю… говорю… что?»
«Не кочегары мы, не плотники», – содрогаясь от ужаса, пробормотала я.
«Отлично, ты в команде», – расхохотался он, откинулся на спинку стула и жестом подозвал всполошенного официанта, воображая себя при этом, наверное, звездой Голливуда или премьер-министром, солнцем нации. Но был все-таки – Фединькой, хорошим мальчиком с аккуратной стрижечкой и выглаженной рубашкой, которого в детстве любила мама.
00.00 – Ленинградское время ноль часов ноль минут
Есть у меня такие знакомые. Семейная пара. Теперь уже, понятно, бывшая пара. Называли друг друга исключительно: Сашенька! – Ах, Юленька!
Очень друг к другу с почтением, лебединая, блин, верность, бывало, смотрела на них и с навернувшимися слезами вспоминала одну случайную соседку по больничной палате – в юности я романтически лечила дизентерию – болезнь грязных рук. Вы наверняка в курсе про это, доктор; соседка эта работала на мясокомбинате, бойцом, и помимо всего прочего запомнилась мне тем, что своего мужа называла только так: «САМ». САМ приходил. САМ сказал. САМ борщ сварил. «Офи-гееееть вообще», – я тогда думала, да и сейчас, в общем-то.
А «Сашенька» и «ах-Юленька» очень-очень любили друг друга, буквально всюду вместе: и в бассейн, и в библиотеку, и грядки полоть, и на работу, и с работы, и по хозяйству купить гвоздей или там хлеба; обществу рассказывались милые подробности, вроде того, что Сашенька перед сном расчесывает Юленьке волосы, ровно двести раз, что ли, проводит щеткой, и что Юленька чистит зубы Сашеньке, когда тот устает и капризничает вечером. Просто хотелось слушать стоя. Ничто не предвещало беды. Но на одном из каких-то общенациональных праздников, типа Первомая, Сашенька разбил Юленьке лицо, сильно, погорячился, а Юленька не растерялась и «сняла побои», или как это по-правильному? Короче, Юленька смоталась в судмедэкспертизу, что находится в городском морге, и получила пятьдесят тысяч справок и свидетельств, что ей муж набил рожу и немного сломал девичий нос. Юленька решила подать на мужа в суд и подала на мужа в суд. И был суд, Сашеньку осудили как-то, условно. Но осудили…
Очевидцы рассказывали (врали, суки?), что творческая личность Сашенька попросил разрешения прочитать монолог Чацкого («А судьи кто?..»), но грубый суд ему отказал.
Идеально было бы закончить примерно так: прощаясь в зале судебных заседаний, Сашенька, бряцая наручниками, оглянулся через плечо бородатого конвоира на утирающую слезы безутешную Юленьку. «Сашенька»! – вскрикнула она. «Ах, Юленька», – эхом отозвался он, но это, конечно же, фигня, потому что после суда Сашенька пошел домой без всяких конвоиров, а Юленька – к родителям.
00.05
Случай этот стопятидесятилетней давности мы живо обсуждали сегодня с Олафом, моим дорогим мужем: я собиралась со Снежаной Константиновной, моей дорогой подругой детства, в присутственное место на прием. Снежана Константиновна меня буквально упросила, там намечался какой-то специальный фуршет, чуть ли не «Звезды Губернии» и чуть ли не «с губернатором». Ей на работе дали приглашение на «два лица», а второго лица у нее нет, ну то есть нет именно для официальных и торжественных мероприятий, потому что ведь не со сборщиком же металлоконструкций к губернатору. И Снежана Константиновна искрометно придумала говорить всем интересующимся по поводу, что вот неразвитая подруга (я) упросила ее отдать это самое приглашение на «второе лицо», чтобы круто потусоваться. С губернатором.
Да. А Олаф был традиционно против выхода меня в люди и мечтательно вспомнил неожиданно Юленьку, приговаривая: «А ты знаешь, многих женщин удивительно украшает сломанный нос».
Тем не менее я активно собиралась, наряжалась, рисовала глаза, как в школе на дискотеку, – помню, тогда тени делали из цветного мела с добавлением битых елочных украшений – «для блеску». И вся эта роскошь утрамбовывалась в перевернутую шашку (игра такая – шашки, поддавки, чапаевцы).
Надела свое Черное Платье № 2, с кружевом по подолу, сама, набитая дура, пришивала швом «вперед иголка», Марья-искусница.
Недавняя попытка увеличить парк Черных Платьев до трех штук с треском провалилась. Мне редко когда что-нибудь идет из одежды и обуви. Или эти жуткие зеркала в примерочных возмутительно толстят. Неважно, но обычно свой собственный вид в новом наряде вызывает у меня отвращение. И вот я неожиданно и счастливо встретила потенциальное Черное Платье № 3. Это было чудесное платье, такое черное. Скромный треугольный вырез спереди тонко уравновешивался волнующим нескромным треугольным вырезом на спине. По подолу были хаотично разбросаны аппликации красного и серого цвета, в форме усеченных конусов. Прелесть что такое. Тайно, стараясь не спугнуть фортуны, я просочилась в примерочную. С ненавистью освободилась от пальто, шарфов, двух-трех свитеров и твидовых теплых брюк. Робко посмотрела в зеркало. Платье меня красило, скромный треугольный вырез впереди открывал трогательные ключицы, а волнующий нескромный треугольный вырез сзади подчеркивал бодрый настрой нетолстой спины.
«Хо-хо, – неоригинально подумала я, – хо-хо!»
В примерочную нагло заглянула неприятная продавщица, вертлявая девица с пирсингом в носу, похожим на желтый угорь.
– Нннну нннет… – торжествующе сказала она, – нну нннет… К этому платью не только грудь, а еще и ноги нужны…
Если бы меня в школе хоть сколько-нибудь научили метать гранату, я бы взяла с полу «ничьи туфли на шпильке», оставленные для общественных надобностей, и ловко превратила бы мерзкую лгунью в инсталляцию «Девушка с Каблуком в Глазнице», но гранату метать меня не научили совершенно. Равно как и японским народным приемам борьбы, когда силой разума заставляешь человека откусить свой собственный язык и сожрать его.
Я сняла платье. На несуществующих ногах вышла из магазина, полемично открыв дверь пинком.
Уговаривала себя, что не может культурного человека, зрелую женщину интересовать мнение «пирсинга в носу», наверняка уверенного, что «архетип» – это чертовски важный тип, а может, даже и в этом не уверенного. Не уговорила.
00.15
Проверила детей. Спят.
Вечером Павлик учил французский текст, постоянно отвлекаясь от скучного занятия и спрашивая у сестры: «Как будет по-латыни «да» и «нет»?».
Лиза в своем медицинском лицее как бы учит латынь. Удивляюсь, откуда взялись эти умные дети, иногда чувствую себя их прислугой-мексиканкой. Дочь Лиза терпеливо отвечала, что ««Нет» – это «non, нон». А про «да» мы не проходим, да и зачем? Мы же учим медицинскую терминологию, рецепт там выписать, диагноз поставить…» – с великолепной небрежностью объяснила она брату. «Ага, – не сдавался сын, – ага, допустим, но как же тогда сказать больному: «Да, вы – идиот?»»
00.30
А на приеме было как-то скучновато, даже и с кружевами на подоле, нечего делать, кроме, разве что, посмотреть Губернатора, он на д'Артаньяна похож, клянусь, или даже нет: на слугу двух господ Труффальдино из Бергамо.
Приемы и вечеринки со значением я вообще недолюбливаю.
Как-то я считала, что просто блистаю на одной из таких, потому что присутствующие с меня не сводили глаз, провожали восхищенными взглядами и все такое. Просто плыла на волнах обожания, была собой так довольна, что прямо хоть в президенты баллотируйся, а потом оказалось (ужас, ужас!) – что после посещения, очевидно, сортира, я плохо «оправила» платье (Черное Платье № 2, в стиле «нью лук» с широкой юбкой), и подол его зацепился за колготковый пояс. Остаток вечера прошел как волшебный сон, я стремалась и ныкалась по углам, была дико смущена – все удовольствия. «Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище поэта…»
А если бы я знала, что сегодняшнее мероприятие (районного масштаба) будет происходить в банкетном зале гостиницы «Холлидей Инн», я бы вообще не пошла. В гостинице «Холлидей Инн» мы как-то разово снимали «апартамент» с В., и я вообще удивляюсь, как сегодня не впала в кому-двенадцать[1]1
Последняя по степени тяжести – кома 4-й степени (кома-четыре, как говорят врачи). – Здесь и далее примечания – совместный труд автора и редактора ☺.
[Закрыть] прямо-таки на роскошных ступенях белого мрамора в розоватых прожилках, похожих на карликовые березы, потому что какая-то из моих внутренностей сгенерировала столько боли… очень много боли…
Причем я уверена, что это было никакое не сердце. Подозреваю желудок, он у меня очень трудолюбив и мстителен, именно оттуда поднимаются и вылетают на свет мои слова, подлежащие-сказуемые и прочие второстепенные члены предложения, а мои слова – это я. Да и наоборот тоже.
Уработала с горя один за другим три бокала шампанского.
Или даже четыре, или даже пять бокалов.
Большая это была ошибка, большая, потому что мне от шампанского сначала становится весело-весело, а потом – грустно-грустно, начинаю вспоминать «былое и думы», чего делать совершенно не надо, учитывая последующее возвращение к Олафу, который мои настроения просто носом чует, просто. Он вообще – хоть и машина смерти и весь чугуннолитой – но в своих копаниях и изысканиях во мне утончается до… до прямо не знаю до чего.
00.45
С В. мы пили коньяк, потому что я почему-то с пылом принималась возражать против именно шампанского, уверяя, что в гостиницах его пьют только проститутки – респект Джулии Робертс, безусловно.
Пьем вполне дурацкий коньяк из пластиковой бутылки, а на улице – гроза, тротуары заливает сильный дождь, хлещет по окнам, гремит по блестящей оранжево-красной металлочерепице – по крыше ресторана с одноименным названием «Холлидей Инн». Туда мы собираемся пойти завтра утром на загадочную штуку с названием бранчинг,[2]2
Искаженное «бранч» от англ. breakfast и unch (завтрак и ланч). Подается в выходные в первой половине дня. Часто в меню бранча входит алкоголь.
[Закрыть] я неграмотна и не знаю, что это такое, в чем честно признаюсь. Может быть, завтрак с вином и водкой? В. тоже озадачен, но важничает и утверждает, что чертов бранчинг – обширный завтрак с тортами.
Яркие молнии разрезают темное праздничное небо, как длинный нож праздничный утренний торт.
Я вспоминаю детский стишок в переводе Маршака, по-моему: «Вот две капли дождевые на стекле, они живые. Каждой капле дал я имя: эта – Джонни, эта – Джимми, кто доскачет первый вниз, тот получит первый приз…»
Продолжения я не помню, мои дети уже достаточно большие, а В. очень взволнован судьбой победителя и требует от меня немедленно рассказать стих до конца.
– Забыла я, забыла!..
– Конечно, забыла, – укоризненно качает головой В., он лежит на спине, и его затылок ездит по покрывалу, как причудливый автомобильный «дворник», – как только речь заходит о самых важных вещах…
– А хочешь, я тебе «Королевский бутерброд» расскажу? – пристраиваю свой подбородок на его подбородок. Разговаривать так не совсем удобно, зато здорово весело.
– С набитым ртом? – переспрашивает В.
– Непременно с набитым, – съезжаю я вниз, – а как же без набитого…
– Люблю, когда ты мямлишь, – одобряет В.
«Король, Его величество, Просил ее величество, Чтобы ее величество Спросила у молочницы: Нельзя ль доставить масла На завтрак королю. Придворная молочница Сказала: «Разумеется, Схожу, Скажу Корове, Покуда я не сплю!»»
Перечитала написанное, дааа, дааа, а Вы уверены, доктор, что в этом есть какой-то смысл? Имею в виду, терапевтический?
01.00
Весело, сейчас позвонила Снежана Константиновна, отругала за раннее бегство с мероприятия и с напором сказала, что я должна в пятницу пойти на «обед» с ней, ее новым увлечением из Внутренних Органов и его другом (тоже из Внутренних Органов). А я не смогу, сразу по многим причинам:
1) Олаф меня убьет;
2) в пятницы я либо туплю дома с детьми, либо туплю дома с детьми и гостями;
3) см. пункт 1.
О чем и объявила подруге жизни.
Но Снежана Константиновна сказала, что:
1) Олафа она «берет на себя»;
2) я обязана.
Снежана Константиновна с детства умеет меня заставить делать что-то, выгодное себе. Например, в четвертом классе она понятно и доходчиво объяснила мне, что мой новый бело-голубой болгарский плащ гораздо больше подойдет ей. А мне – к цвету лица – отлично будет ее старая и немного порванная куртка неопределенного цвета, похожего на красный, со сломанной молнией, увязывалась поясом от клетчатого зимнего пальто.
01.30
Два дня осталось до моего следующего Визита к Вам.
Немного переживаю. Боюсь не соответствовать.
Мне кажется, со своим терапевтическим дневником я делаю что-то совершенно не то, что ожидается Вами.
Дневник наблюдений какой-то. За живой и неживой природой.
Был такой у меня, в младшей школе, каждый день требовалось рисовать условными значками погоду плюс отслеживать температуру воздуха. Обычно я не отмечала ничего неделями, а потом на перемене перед Природоведением, от балды, рисовала солнца и облака, кажется, так делали вообще все. Кстати.
Неудобно об этом говорить, даже неловко, доктор, но когда же будет тепло? В эти осточертевшие морозы (в марте! в марте!) я уже и не чувствую ничего. Иду себе, передвигаюсь, думаю иногда, что сейчас как упаду, точно упаду, с негнущимися руками, ногами и пальцами, и меня закидают грязным снегом и забрызгают жидкой грязью, и я буду лежать с открытыми глазами, а может, закрою их.
А очнусь я числа 27 апреля, не раньше, и побреду домой, в обветшалом пуховике и замызганных сапогах, прихрамывая, а также звеня и подпрыгивая, и буду счастливая, самая-самая, потому что для счастья я хочу, как минимум, чтоб было тепло. И еще – чаю.
02.00
Попробую, не уверена. Вы же знаете, доктор. Ладно.
Ты мне никогда не снишься. Помнишь, как мы смеялись и шутили, что, вероятно, сознанию и мозгу надо отдыхать от мыслей о ком-то и чем-то, пусть и во сне, раз уж в иное время голова плотно забита кем-то и чем-то. Но сейчас так получилось, что я засыпаю локально-ненадолго, и вот вчера – опа! – ты мне приснился. Но странный это был сон, странный и страшный, я абсолютно не загоняюсь насчет всех этих толкований, сонников Миллера и девицы Ленорман-Этейла, ты знаешь, а над бедной Машкой с ее бесконечными сновидениями про Николаев-угодников в Красных рубашках я безобразно подшучиваю. Собственно сон: сидим мы это с тобой в какой-то лодке, в какой, спрашивается, лодке, на какой это такой, спрашивается, речке, и ты дотрагиваешься до меня рукой, до плеча. И твои пальцы не скользят по нагретой коже, не скользят и не упираются в нее, а – проходят – сквозь, спокойно так, без напряга. И мне не больно, но как-то насторожилась прямо, а потом ты убираешь руку, а в моем плече четыре такие аккуратные дыры, не кровавые никакие, а черные, типа как на передержанной фотографии дефекты – кратеро-образные неприятные отверстия. В моей руке. От твоих пальцев. И я проснулась. И подумала: ты же мне никогда не снишься.
19 марта
23.00
Вспоминаю последнюю встречу с В. Я не знала, понятно, что это такая специальная встреча, что она – последняя.
За полгода до, летом, мы стояли ночью на набережной, потом спустились к самой воде. Я сняла туфли, держа их за каблуки, зашла в реку. Маленькие волны прохладными щеками прикасались к моим лодыжкам, это было нежно, так нежно. На некотором отдалении проплывали живописные рукастые ветки, пустые баклажки из-под пива и пакеты, надутые ветром – на манер парусов. Оглянулась.
Силуэт В. выделялся на темном пустом пляже, был светлее, чем нагретый густой воздух, я не видела выражения его лица – но знала, улыбается. Вышла из воды и пошла, шагая очень осторожно, стараясь минимально испачкать в песке мокрые ноги, разумеется, оступилась и рухнула, раздавив множество миниатюрных дюн.
– Идет бычок, качается, вздыхает на ходу, – сказал В., подавая мне руку, действительно, улыбался.
– Ну уж нет, – сказала я мстительно и сильно дернула за протянутые пальцы. – Садись давай тоже!
– Сесть? Да ты что?! Ведь пляж – любимое отхожее место миллионов горожан! – притворно возмутился он.
Я засмеялась, потому что это были мои недавние слова.
Мы сидели на теплом еще песке, и это было ужасное счастье.
– О чем думаешь? – спросил он.
Поскольку для примитивных женских организмов понятие «счастье» наряду с «хорошо» включает еще и «всегда», я ответила:
– Зиму хочу, и чтоб мы сидели в том самом милом кафе на площади, где есть камин. И пили горячий коктейль или глинтвейн.
Иногда все так и происходит. Мы сидим в том самом милом кафе на площади, официант от длинной спички зажигает витую невысокую свечу, и затоплен камин, и подан в керамических кружечках глинтвейн.
Но мы немного недовольны друг другом. Так, мелочь. Он говорит мне, что не мог дозвониться все утро. Я кривлю губы и отвечаю, что не знаю, почему он не мог дозвониться. «Все, кто хотел, дозвонились», – уже лишнего говорю я, слизывая рубиновые капли глинтвейна с толстенькой горячей кружки.
«И кто эти все?» – ревниво спрашивает он. Сердится. Мне стыдно. Какие еще дешевые уловки. Зачем.
«Оставь, оставь», – прошу я. Широко улыбаюсь. Протягиваю руку, глажу его ладонь в островках шелушащейся кожи – постоянно в резиновых перчатках, раздражение.
Смотрю на мужчину, который занимает почти всю мою жизнь. «Слишком много места, – неосторожно думаю я, – меня уже почти нету самой, – глупо думаю я, – надо бы его немного сократить», – преступно думаю я.
00.30
Только что позвонила подруга Аля и прошипела в трубку, чтобы я не вздумала ходить со Снежаной Константиновной и ее новейшими приятелями на встречу. Снежана Константиновна и Аля – мои одноклассницы, но друг к другу у них ряд взаимных нравственных претензий, и дружат они только через меня, так бывает. С Алей мы сидели за одной партой и доводили учительницу обществоведения тем, что с выражением и по ролям читали стих Роберта Рождественского «Отдать тебе любовь? Отдай! Она – в грязи! Отдай в грязи! Я погадать хочу! Гадай! Еще хочу спросить! Спроси!..» В восьмом классе Алю полюбил странноватый мальчик Бугров, он написал ей сто тридцать семь писем абсолютно неразборчивым почерком.
А несколько лет назад Алька сама полюбила своего лечащего стоматолога, спала и видела его рядом, с бормашиной наперевес. Записывалась к нему на прием каждый день, но, к сожалению, ее прекрасные зубы скоро подошли к концу – в плане потребностей в лечении. Но стоматолог уже заподозрил своим стоматологическим умом неладное: «Девушка, – сказал он, вынимая руки в беловатых перчатках из подругиного рта, – вы меня прямо преследуете!» «Какая чудовищная ложь! – с чувством ответила Алька. – Я просто слежу за зубами!»
01.25
Доктор, я не сплю. Тихо в лесу, только не спит барсук…
Сегодня опять видела жену В. Ну как – видела… Иду себе по улице, никого не трогаю и вдруг – глядь! Жена В.! Специально ведь таскалась на нее смотреть – как гуляет со своей мальтийской болонкой, сорок кило собачьего жира под кудлатой грязно-белой шерстью, кличка Афродита.
Это какое-то запретное, извращенное удовольствие, болезненное, жалкое, но не могу себе в нем отказать, доктор. Хотя все относительно, как утром промолвил мой начальник, продавая в банке евро, все относительно, кому 98 000 российских рублей – зарплата за три месяца, а мне вот на замену бокового зеркала у «хаммера» не хватит. Бедный Олаф, если б он знал, он бы свихнулся окончательно, я не про начальническое зеркало, ведь сколько говорено-переговорено, обещано-переобещано, не знаю, есть ли такое слово, а каждую неделю, а то и чаще, я, как намагниченная, прихожу в этот ИХ чахлый скверик, стараюсь еще не повторяться в одежде (Мата Хари доморощенная): чередую пуховик, просто куртку, шубу, дубленку… Знаю, что выходят они около полудня, безобразная жирная болонка и В-вская жена. Мы с Вами обсуждали, доктор, эту ситуацию. Не думаю, что это нормально. Хоть Вы меня и успокаивали.
Сегодня тоже, с мерзким лаем, как обычно, вылетела ИХ собачка (моя дочь в детстве сама придумала и очень гордилась странноватой загадкой: лежит собачка, на хвосте – болячка, никто не мог угадать, доктор, а Вы? речь о спичке идет), мне кажется, что эта Афродита сжирает в день примерно тонну всякой жратвы. За псиной – Она. Маленькая, толстоватая, кажется какой-то слабой, неуверенная походка, немного заплетается нога за ногу… «пучеглазая еврейка без бровей, ресниц и сисек», как поется у Лаэртского… умный Антоновский из рекламного агентства очень ценил Лаэртского, и я, вслед за ним, оценила тоже, слушали так – один наушник у Антоновского в ухе, другой – у меня.
Молодая комсомолка в синей юбочке короткой едет на велосипеде по рабочему кварталу…
Но это я злобствую, конечно, ничего отталкивающего в ее внешности нет, и я представляю, что когда-то пятнадцать лет назад В. без памяти в нее влюбился, гладил по кудрявой голове, заглядывал в темные глаза, называл малышкой.
«У нее светлая голова», – постоянно твердил он, восхищался ее умом, образованностью, а мне хотелось по-дикарски подпрыгнуть к ней на одной ножке, высунуть язык и сварливо проорать: «Умная! Умная! У себя под носом ни фига не видишь, умная! А еще очки надела!» Очков, кстати, у нее – нету.
Жена В. – отдельный разговор, доктор, и у меня расплавляются внутренности, когда я ее (случайно, ха-ха!) наблюдаю раз в неделю в ИХ скверике, а я это все равно делаю. Жалкая. Жалкая. Я про себя.
…Надо сейчас же перестать об этом, вот сейчас взять и сменить тему! Все, все.
02.15
Выплыл из спальни сонный Олаф, заботливо поинтересовался, какого хера надо платить сумасшедшие деньги врачу-психотерапЭвту, если я как болталась по ночам, так и болтаюсь? Муж мой, классический любимчик дам всех типоразмеров, и еще я все время забываю, какой он красивый.
Вообще он молодец, Олаф. Даже и не подглядел, что я тут тюкаю себе по клавишам, а ведь ему интересно, знаю. Вот это и называется у Человечества: самообладание. Наверное, твердо подозревает – хорошо сказано: твердо подозревает – что я описываю ЭТУ МОЮ ИСТОРИЮ с В. А я пока и не начала. Ни словом, не…
Недавно перечитывала Каледина «Коридор», там стих. Вернее, не в «Коридоре», а в небольшом рассказе «Ку-Ку», и я очень, очень люблю его:
«И нальют вина, и без капли вины поднимут круглые кружки выше за тех, кто выжил, за тех, кто вышел сухим из воды и живым из войны… За тех, кто ни разу не был убитым, за кем война не захлопнула пасть, за тех, кому не случилось пасть смертью храбрых на поле битвы… На поле битвы, на битом поле с прибитым овсом и подбитыми танками, где вороны трудятся над останками, а трупы тихо хохочут от боли… Выпьют за бомбы, что не упали, за неразорвавшиеся мины, за осколки, прошелестевшие мимо, за пули, которые не попали… За тех, кто пережил, выжил, ожил, за тех, кто не спит замогильными снами, за тех, кто вынес из боя знамя из собственной продырявленной кожи…»
Я нагло думаю, что это про меня. Из собственной продырявленной кожи…
«Как ты думаешь, я не умру?»
Вот и я не знаю.
02.30
Для успеха терапии все-таки буду писать, бессовестно лицемерю сейчас, потому что хочу на самом деле это вспоминать, обожаю загонять себе иголки под ногти, ходить по лезвиям, вечно трогать больной зуб, прыгать на больной мозоли, посыпать раны солью, ну сумасшедшая, доктор, а другие к Вам не ходят.
03.00
Со Снежаны Константиновны все началось.
Действие первое: «Снежана Константиновна как она есть и ее временная потеря нетрудоспособности».
Подруга моя Снежана Константиновна (девиз «Никто не обидит меня безнаказанно») – очень подвижная – стремительно выбегает из подъезда, забывает дома дочь с ранцем, возвращается за дочерью, бежит к машине, вспоминает, что не выключила телевизор, плюет на телевизор, мчит в школу, препирается с вахтершей насчет сменной обуви, мчит на работу, набирает мой номер и ругается, что я ей не перезвонила вчера вечером, а я не перезвонила потому, что озверевший от многочасовой трепотни муж связал меня телефонным проводом.
И вот два с половиной года назад Снежана Константиновна внезапно и сразу почувствовала себя неизлечимо больной – нашли у нее на очередной диспансеризации какую-то мелкую ерундовину, «фигню подкожную» – так много лет назад моя тетка, врач-терапевт с многолетним опытом работы, после детального осмотра назвала фурункул на спине своего мужа.
Так вот, фигня подкожная Снежану Константиновну очень взволновала, она буквально перестала есть, ругаться с коллегами, воспитывать меня, пить текилу с лимоном и солью и зависать на социальных сайтах.
– Мне надо исключить Самое Страшное, – звенящим по-пионерски голосом заявила она, – и ты поедешь вместе со мной!
Голос-то у нее звенел неслучайно, потому что все школьное красногалстучное детство она была главной по пионерским стихам, словам, делам и поверкам (не помню, что это вообще такое: пионерская поверка, разве пойти у Снежаны Константиновны спросить?).
Я не смогла отказать подруге, да и кто бы мне позволил отказать подруге, и мы поехали в больницу насчет «исключения самого страшного», была зима, средняя температура приблизительно минус сорок пять по Цельсию, берусь утверждать, что это абсолютный нуль, прекрасная погода, не правда ли?
Кабинет, в котором ждали подругу, имел какой-то невероятный номер типа 4478, реально, мы его искали часов пять, все попытки у кого-то что-то уточнить проваливались. Я спросил у тополя. Я спросил у ясеня. Я спросил у месяца. Люди бежали нас. Кругом были только бесконечные коридоры, переходы, холлы, еще коридоры и всякое такое – ну очень Странное Место. Плюс еще я очень хотела в туалет, но… Снежана Константиновна не позволяла мне покинуть ее ни на минуту, требуя поддержки своего изнуренного болезнью тела в режиме нон-стоп.
Каким-то чудом нужную комнату № 4478 мы все-таки обнаружили. Со счастьем рухнули на уютные дерматиновые стульчата, привинченные к полу, я заозиралась в поисках все-таки сортира, потому что уже очень-очень соскучилась по нему, нашла.
Действие второе: «Те же и В.»?
Ну, в общем, да.
Вернувшись к подруге, обнаружила ее испуганно (редкий случай) беседующей с явным доктором – высоким, с взъерошенными светлыми волосами, в зеленом таком специальном одеянии, черных кроссовках «Найк» (а еще уверял, что не смотрит «Хауса»), и с грудой малообъяснимого железа в руках. Это и был В., а я доживала последние минуты Старой Жизни. И если бы кто-то меня спросил, откуда я знала, что через тридцать минут этот чужой мужчина будет целовать мои распухшие губы, разрисованные глаза и пылающее лицо, я бы не ответила. Просто знала.
