Текст книги "Посторонним В."

Автор книги: Наталья Апрелева

24 марта

00.25

Утром Начальник Фединька бодро зашел в кабинет, где мы с Аленой и администратором Геной напряженно работали, не поднимая голов (трепались об общих знакомых). Вид у него был, как у прилетевшего вдруг волшебника в голубом вертолете, а голос – какой-то я бы даже сказала, игривый. В руках Начальник держал какие-то бумаги.

– А что это здесь у Федора Петровича есть для вас, тунеядцы? – приветливо улыбнулся он.

Мы с Аленой переглянулись. «Премия в размере оклада!» – просверкнуло в ее глазах. «В двух!» – захотела большего я. «Бонус по итогам года», – размечтался неадекватный Гена.

– Это то, о чем мы говорили вчера, – пояснил Начальник, – да-да, я свои обещания помню! Вот, принес! Как и обещал! Федор Петрович сказал – Федор Петрович сделал!

Лично со мной вчера Начальник говорил о теории фашизма, и я призадумалась.

– Ладно, не буду вас томить, – сжалился он, наблюдая за нашим тягостным недоумением, – вот, держите! Кто о вас позаботится-то, кроме меня! Читайте только вслух! Потом обсудим! Это приказ.

Широким жестом роскошно кинул бумаги веером на мой стол и вышел.

Я аккуратно и чуть испуганно посмотрела. Это была распечатка безумной статьи о причинах возникновения и тенденциях Мирового Финансового Кризиса на 11 (!!!!!!!) листах, черт-те что, 11 листов абсолютно идиотского текста!

Запомнился следующий полезный практический совет: «вкладывать как небольшие суммы, так и сотни миллионов в евро».

Боюсь даже себе представить человека, написавшего это. Просто Лев Толстой какой-то, как зеркало, блин.

Выдумываю всяческие способы минимизировать душевные потери от Всеобщих Разговоров про Кризис, типа психологических приемов, ну Вы-то наверняка знаете, доктор, например, воображать себя в стеклянном колпаке или там всех вокруг в нижнем белье. Очень помогает, если вместо Кризис подставлять другое слово. Из шести букв. Космос. Компас. Кускус. Каркас. Кис-Кис.

Получается довольно смешно:

«Американский президент Барак Обама, относительно прогнозов космоса (кус-куса? кис-киса?) в США, заявляет, что дальше будет только хуже». Или: «Как пережить космос».

Сразу ясно, что – непросто.

Алена подошла и с ужасом начала читать, двигая пальцем по строчкам.

– Все, ребята, завтра приходите на полчаса раньше, я буду политинформацию проводить! – развеселилась я.

Кстати, вот в школе у нас очень была распространена такая штука – политинформация. Надо было выходить и минут пятнадцать нести какой-то бред о дружественных народах Намибии или там Зимбабве, каждая крошка в ладошку Никарагуа, а вот еще можно было про Альваро Торо Вегу и Орасио Лиру, такие специальные латиноамериканские борцы за мир, что ли, кошмар какой-то, зачем я помню-то это?

А как-то я не подготовилась к выступлению и была заставлена писать Объяснительную на имя директора.

00.45

Еще сегодня очень хорошо провела время в неожиданном месте – обувном салоне. Пришла посмотреть кроссовки «СагегрШаг», хочу купить сыну, ноги у нас одинаковые по размеру, но мои любят мотаться по магазинам, а его – нет. Решила примерить несколько пар; если продавец и удивился, что к черному узкому пальто и шляпке с цветком я удачно подобрала коллекцию кондовых бот на «тракторе», то ничего не сказал, а даже схватил мои личные снятые сапоги и со словами: позвольте мне! – понес их мыть!!!! Мыть!!!!! Пока я напяливала кроссовки, вернул мне ЧИСТУЮ обувь, сначала было неудобно, потому что я не привыкла к ухаживаниям и на комплимент о хорошем виде отвечаю: а, это просто новая пудра Герлен, но потом – расслабилась, вальяжно развалилась в кресле, только и успевала подавать ногу для надевания на нее ботинок – вот так и должна жить Женщина.

01.00

 
Только вымоешь посуду
Глядь – уж новая лежит
Уж какая тут свобода
Тут до старости б дожить
Правда, можно и не мыть
Да вот тут приходят разные
Говорят: посуда грязная —
Где уж тут свободе быть.
 

Это Пригова стихи. Нравятся мне. Я грязную посуду ненавижу и мою в любой момент времени, когда встречаю ее на своем пути, но спасает это меня мало, с таким количеством бытовых фашистов. Я про детей и Олафа.

01.15

Снежана Константиновна рапортовала вечером по телефону:

– У нас все хорошо, мы переехали в новый кабинет, после ремонта, только к нам подселили нового сотрудника, и он почему-то уже считает, что я его ненавижу.

– Ээээ, ммм, скажем мягко, так не без основания считает половина человечества.

– Нет, ну я терплю же его! Я только запрещаю ему шуметь, включать принтер, ставить чашки на мой стол, и вообще на все столы, включать радио, хлопать дверью, открывать окно и…

– Дышать?

– Нет! Не смешно. Нормальный мужик. Нравится мне даже, кстати: одет прилично и говном не пахнет. Он нам, кстати, типа на новоселье вручил в подарок элитного швейцарского шоколаду. Ты знаешь, такой крутой, в Главпродукте, в форме всяких рыбок. И мои рыбочки стремительно кончаются, скоро у меня вообще реально не будет ни одного довода в пользу того, чтобы оставить этого хрена в живых.

01.35

Выполз Олаф. Выпил воды, глянул на монитор, констатировал точное время: один час тридцать пять минут. Уполз.

Поразглядывала его при неярком лампочкином свете: вдруг неожиданно показался мне непростительно и неузнаваемо красивым, аж офигела – я и забыла, что у него глаза при определенном освещении фисташкового оттенка, ресницы прямые, и их много, и пятьдесят шесть разновидностей улыбки – мрачноватая, глумливая, задумчивая, провокационная, язвительная, недоуменная, обескураженная, улыбка-замыслившего-недоброе – в общем, целый бестиарий; и еще волосы – по-настоящему русые, непослушные, полукудрявые какие-то, взъерошенные вечно; и я причем все еще прекрасно помню свое первое впечатление от этого человека, когда он меня просто ужаснул, – не расстающийся с сигаретой, закуривает одну от другой, сильно небритый, в надвинутом капюшоне от серой и рваной толстовки, высоких солдатских ботинках…

Начиная думать об Олафе, быстро переключаюсь на В., поздравляю, Вера, это ты как раз молодец.

Правильно ли это, дорогая редакция? Ответьте, пожалуйста. Пиши про свидание с В., какая тебе редакция, матренаиванна.

02.00

После со мной и бутылкой коньяка на мраморном больничном крыльце, В. романтично взял меня за кончики замерзших пальцев и повел внутрь. Это было очень эротично, сгущающаяся темнота вокруг, новые неожиданные запахи, отступает холод и моя рука вложена в его руку, я немного поплыла, но В. громко и недовольно произнес: «Так, сейчас надевай вот здесь халат, будешь медсестра» «По глазки?» – пискнула я.

(Песня незабвенного Филиппа-блин-Киркорова: «Медсестра По Глазки в марлевой повязке», глупая Вера никак не могла уразуметь, что такое это самое ПОГЛАЗКИ, румынская фамилия медсестры?!)

Халат, протянутый В., был ужасен: в каких-то отвратительных пятнах, мятый, огромный, он абсолютно не соответствовал моим представлениям о собственном внешнем виде на свидании с возлюбленным мужчиной, и я закручинилась. В. же смотрел на меня небольшими голубыми насмешливыми глазочками, он так умел смотреть, специальным взглядом, как будто ставил на меня печать: вот здесь. И здесь. И потом еще воооот здесь.

И я взяла противный халат в отвратительных пятнах и надела противный халат в отвратительных пятнах, плюс он мерзко пах дезинфекцией.

«По крайней мере они его дезинфицировали», – уныло подумала я.

«Кажется, отлично скоротаю вечерок», – уныло подумала я.

В. рывком поднял меня на руки, он всегда с такой очевидной легкостью меня поднимал, было приятно, а я заботливо и кокетливо спрашивала: тебе не тяжело? не тяжело тебе? не надорвешься? ах, мои 45 килограммов – и усадил на перегородку, отделяющую гардероб от скамеечек и стульчиков, где больные и навещающие обязаны напяливать Синие Бахилы, и просунул руки мне под чужой дезинфицированный халат, под черный свитер, пахнущий ванилью и уткнулся своим носом, очень теплым, прямо в мой нос – очень холодный. «Дууурочка моя», – нежно проворковал он.

И засмеялся. Смеялся он здорово, я уже говорила, доктор?

В тот вечер мы к нему наверх не поднимались.

Любовь, дрянь, имеет несчитано определений, пресытишься существительными, возненавидишь прилагательные, устанешь от глаголов, захлебнешься местоимениями.

Я тебя люблю, говорю я, вру, потому что не знаю, что это такое. Стою, ноги на ширине плеч, руки опущены и чуть развернуты в локтях, пальцы вниз, ключицы параллельны полу, тронь меня – лопнет кожа и выбрызнет любовь, или что-то такое, что?

Мои губы расквашены бледно-розовым по лицу, серый глаз припух, сука, со сна, да и второй тоже, если я плачу, а я плачу, ты слизываешь со щеки – не слезы. Закрываю рот, поднимаюсь с коленей и утираю со лба – не пот. Выхожу из-за березового грязно-белого ствола, сплевывая через прореху выбитого зуба – не кровь.

Не стоит продолжать ассоциативный ряд, будет слишком физиологично, а я ведь про любовь.

Где она генерируется во мне, каким предательским органом, INTEL INSIDE, реакция трансплантант против хозяина, я имею право знать.

Ты улыбаешься и говоришь: а как же душа? – оставь, оставь. Ах, какая душа.

Я думаю, мозг. Я думаю, заглянуть. Я думаю, победитовым сверлом двенадцать аккуратных отверстий, ножовка по металлу, бережно снять черепную верхушку, как-то она называется? Купол черепа, может быть? Вот она, кора больших полушарий, серо-желтая и страшноватая, традиционно похожая на грецкий орех тоже изнутри, что? И вот в этой неопрятной массе моя любовь? – не может быть.

Двигаемся глубже, кухонный нож, цельнометаллический, твоя рука не дрожит, таламус, мозжечок, ствол мозга, серое вещество, белое вещество, может быть, наоборот, нет, не здесь. Нейроны, говоришь? Ах, какие нейроны.

Что же, едем дальше? Вскрой мою грудную клетку, возьми мое сердце, давай, мне не больно, электропила для грудины, наверное – «дружба». М-да.

Вот этот синюшный полупустой мешочек с белесыми толстыми трубками, нисколько не похожий на валентинку с сюрпризом, судорожно сжимающийся в твоей руке, фуууу, ну нет.

Моя любовь не здесь. Уверяю тебя.

Снимаем слои розовато-бодрых мышц, отодвигаем странное дерево легких с ветвями трахей, а вот и ребра, какие белые, госссподи, абсолютно мертвые. Не здесь.

Может быть, любветворение сродни кроветворению, гемопоэзу? Побудем немного гемопоэтами. Заглянем в гости к костному мозгу, наведаемся через подвздошную кость, уважим незаслуженно забытую мигрантку-селезенку?

Ничего, просто кровь и кровь, и здесь и тут, ярко-алая, темно-красная, может быть, дело в переходе количество в качество? Да-да, Периодический закон.

Я думаю, пальцы. Я уверена почти, пожалуйста, посмотрим, я прошу тебя. Ну почему-почему, сам знаешь, давай отрежем парочку, уж делать так делать. Пальчики, они же такие молодцы, они то изобретательно ласкают тебя – милый, то пребольно вцепляются, белые от усилий, – не уходи жжже. Ах, пальцы.

Можно и ножом, вот эти давай, на левой, так, насинг здесь, полный насинг.

Ну что, поищем еще ГДЕ?

Правильно, спускаемся ниже, раковина пупка, и еще. Еще ниже. Большие срамные губы, малые, все остальное, великолепно действующий механизм, универсальная машина, а у кого-то бывает еще точка «джи», или врут?

Ннне увлекайся, сейчас не время, может быть, потом будет время, мы же делом занимаемся, генератор моей любви к тебе ищем, ннну ннне ннна-до сейчас, пожалуйста, я жжже нне о-с-т-а-н-о-в-л-ю-у-усссссь…

…да, но, тем не менее, здесь тоже ничего нет.

Я тебя люблю, говорю я. Стою, ноги на ширине плеч, руки опущены, пальцы вниз, нескольких не хватает, снесено полголовы, полмозга выворочено и обсыхает на кухонном ноже, сердце вынуто, пытается биться где-то, или уже нет – выпотрошена, обескровлена и счастлива.

Хохочу. Я поняла.

…Ты откупоришь выловленную в синем море бутылку, поймаешь за красную лапку почтового голубя, кликнешь на значок «проверить почту», заглянешь мне в монитор через правое плечо, через Балканский хребет, через Среднерусскую возвышенность. Ты спросишь: ну и про что мы пишем? Я отвечу: про любовь. Ты скажешь: ничего нового не придумаешь, и поцелуешь в сломанный мизинец. Я отвечу: а я не хочу – нового, я хочу – тебя. И скажу: НА!

25 марта

23.30

Моталась сегодня по работе в Тольятти. Вообще у меня некоторое двойственное отношение к этому городку (в Табакерке) – с одной стороны, я его недолюбливаю за Абсолютное Жлобство, но с другой – там так приятно чувствовать себя Королевой в Изгнании, русской аристократкой в селе Кукоево, Надеждой Константиновной Крупской в Шушенском, Татьяной Лариной в малиновом берете, вздыхать, закатывая глаза: «Оооо, если еще раз услышу слово «ложить», просто умру от горя…»

А вообще – Белые Люди вон «по работе» ездят в Милан, Будапешт или Гамбург (на худой конец), а я по-настоящему выезжала:

1) в Тольятти;

2) в Негритянский поселок;

3) в Ульяновск.

Ульяновск – вообще страннейшее из мест, какое-то оторванное от действительности, причем в нехорошем смысле этого слова.

Лет сколько-то назад я даже познакомилась (по работе) с их мэром. Такой классный мужик, единственный, я думаю, в своем роде – из средств передвижения у него был автомобиль «Жигули», «семерка», или троллейбус – в формате общественного транспорта, не личный; плевать он хотел на все понты, ходил с веником в общественную баню, носил смешные полумальчиковые коричневые ботинки и болоньевую курточку – смелую новинку образца 1985 года.

Уважаю, я бы так, скорее всего, не смогла – своей волею отречься от глупых привилегий власти и денег, хотя и стремлюсь: бывало, резвишься себе среди уцененных одежд в отделе «Все за 400 рублей» или роешься с упоением в недрах любимейшего сэконд-хенда, наслаждаясь собственной независимостью и просветленностью, а потом ррраз! – и ненароком покупаешь сапоги за 29 тысяч рублей, что слегка сильно портит всю картину, согласна.

Ну, сапоги-то я купила непосредственно перед встречей с В., такой был порыв – выглядеть необыкновенной красавицей, в дорогих сапогах, прямо и грубо указывающих на статус. Позднее мы смеялись над этим, В., естественно, оказался полнейшей тундрой относительной оценки статуса по сапогам.

00.00

А из сумасшедших с поставленным диагнозом (необходимая оговорка) я близко общалась только с одним. С одной.

Это была моя сводная троюродная сестра (ах, что за Вера, что за молодец, как она тонко подчеркнула отсутствие душевнобольных кровных родственников!). Да, доктор, сама себе напомнила хрестоматийный пример из личной жизни: в детстве в спортивной секции играли в футбол, была весна и лужи, мяч отлетел в самую глубокую и неприятную, за ним бодро припустила девочка Вера, вернулась по уши грязная, мокрая и утопивши кожаную перчатку, но со словами: зато мяч у нас. Что-то похожее говаривал, помнится, Суворов: важнейшим из войны нам представляются маневры.

Несколько отвлеклась, так вот, моя троюродная сестра после рождения сына примерно озадачила родных и близких тем, что начала конспектировать программы передач ОРТ, включая рекламные ролики, по тем временам банка «Империал», а через пару недель голая убежала из дома, что не самым лучшим образом характеризует ОРТ как телеканал.

Носилась моя троюродная сестра в нуле одежды по городу, и ее отлавливали, было Странное время, мне (как родственной молодой матери) привезли сестринского сына, Потапа, и можно было наплевать на обычный распорядок дня: каждые десять—пятнадцать минут выпивать что-нибудь алкогольное с полным на то основанием, есть все, что случайно встречается на пути, даже какие-нибудь бутерброды с икрой, откуда-то была икра, мне даже понравилось. В общем.

01.00

Приезжал Ше сказать последнее прости, сказал. Убывает в Москву, повышать свою ква-ква-квалификацию, как смешно произносил один мой одноклассник, он заикался. Будет Ше врач высшей категории. Он и сейчас-то.

Что-то я делаю не так. Фактически все.

Сегодня прочитала прекрасную, нет, прелестную малую повесть? новеллу? что ли Войновича «Трагедия», просто зарыдала, какой талантливый этот Войнович.

Там монолог писателя, типа вот он, писатель, планирует создать роман о любовном треугольнике: он, она и еще он, все ходят друг от друга к друг другу, а в конце вместе втроем выпивают отравленного шампанского, вот. Пишет роман, относит издателю, а издатель удивлен: голубчик, говорит, да мы же два с половиною года назад опубликовали ЭТОТ ваш роман: о любовном треугольнике: он, она и еще он, все ходят друг от друга друг к другу, а в конце вместе, втроем выпивают отравленного шампанского.

Писатель удивлен, в непонятке бредет домой, но по пути приободряется и думает: какой вздор, действительно, наплюю на это недоразумение, а лучше-ка приду и напишу роман о любовном треугольнике: он, она и еще он, все ходят друг от друга к друг другу, а в конце вместе втроем выпивают отравленного шампанского.

Это случай дежавю наоброт, я так понимаю, и у меня тоже такое бывает – не в таких литературных и восхитительно-лиловых оттенках, конечно. Вот катаемся мы с В. кругами на автобусе, маршрут 47, это длинный маршрут, он долго не заканчивается, пьем пиво из банок и сильно смеемся над моим личным словарем Т9 – в мобильнике.

Ну вы знаете, доктор, туда запоминаются слова, которые ты сам вводишь вручную и хочешь всегда использовать в своих смс-сообщениях. Поразительно, в какой любовно созданный личный мирок можно попасть, просто-напросто открыв в телефоне собеседника функцию «Мой словарь»!

У меня первым значилось: «АААААА», вторым: «аааааа», еще необычайно развеселили В. малопригодные для телеграфного стиля «ажурный», «власяница», «анахорет» и «голенище». Но самое удивительное поджидает нас на букве Х – нет, доктор, совсем нет, это – простое русское слово «холицестоктомия»[6]6
  Операция на желчном пузыре.


[Закрыть] или как-то так.

Я просто чуть не глотаю телефон, пытаясь вспомнить, как? зачем? откуда здесь взялась эта «холицестоктомия», даже пивом обливаюсь немного – рукав себе и джинсы В., не страшно, оправдываюсь извинительно, мы ж в тепле, да?

В. на пиво не ругается, дирижируя себе руками, подробно рассказывает, как я у него пару недель назад интересовалась по поводу этой самой …то-мии, якобы по просьбе нашего главного бухгалтера.

А я – так ничего и не вспоминаю. Хотя главный бухгалтер, безусловно, имеет место.

Первую в жизни весну веду себя совершенно неадекватно самой себе. Абсолютно по-уродски себя веду. Отсутствующее и, вероятно, мертвое либидо не рвется на волю, в пампасы, не срывает меня из дому, не красит припухшие губы в темно-красный с атласным блеском цвет, не кривляется перед зеркалом, не перемеривает пятьдесят три варианта одежды для выхода в центр цивилизации – супермаркет Любимый, у меня скидка 10 процентов, удобно. Уверена, что если взрезать мне сейчас запястье поперек чем-то острым и металлическим, то не вытечет и не окрасит бело-розовое темно-красным липкая девичья кровь самой распространенной нулевой группы, я как дерево, которое пережило зиму вроде бы, а не пережило, не пережило, и никакого тебе хлороформа и никакого в жопу фотосинтеза.

26 марта

00.20

Как я люблю вещи, которые становятся особенными, специальными и непростыми, награждаются дополнительными бонусами и чудесными значениями, это может быть что угодно (прекрасно про это у Кинга, Необходимые Вещи, да?) – длинная футболка, бывшая на тебе непосредственно при рождении ребенка Павла, сборник рассказов Карела Чапека, таскаемый в сумке под Новый год, рваные джинсы, надетые на То Самое Свидание, мобильный телефон, принимающий такие ценные для тебя смс-ки, и домашний телефон, умеющий разговаривать любимыми голосами, и дружище – компьютер, который вообще. Ты просыпаешься под звуки запускающегося Windows, пока грузится твой пользователь «Красивая и Смелая», чистишь зубы в темноте, и ты счастлива.

Серебряная ложка, прабабкина память, ты ее просто так можешь крутить в руках. Любишь, она твоя. Ничья больше.

Вот эта лампа, ей сто миллионов лет, подарена любимым человеком, чтоб ты читала где угодно и думала про него.

Стул из вишневого дерева, очень дорогой, хотели купить четыре штуки, но кончились деньги, это бывает, был куплен вот этот один, обожаешь его, на кухне сидишь только на нем.

Фарфоровая Чашка с хризантемами, для чая, недавно пила чай, надеясь успокоиться, при Очень Важном Разговоре (виртуальный – тоже важный, и уж точно – разговор).

Фарфоровая Чашка с видом Лондона, для кофе, – подарена Олафом вместо разбитой, очень дорога, пьешь кофе с виски, сжимаешь идеально гладкие чашкины бока, вспоминаешь, думаешь.

01.00

Вы сказали мне, доктор, чтобы я не пыталась «замаскировать словами и текущими событиями» причины истинного беспокойства, так я и не маскирую вроде бы.

Ничего необыкновенного в наших отношениях с В. не было, все одно и то же, одно и то же, все как у всех: «влечение душ, единение тел», симбиоз с мобильником, нежная дружба с компьютером – все обыкновенно. Нетерпеливое сдирание одежд в подъездах, прихожих чужих квартир, или в его кабинете, запертом на задвижку изнутри, или в кабинете дружественного врача УЗИ, милой старушки, или в переходе (крытом) между корпусами Больницы. Но это вечерами, доктор, когда у В. бывали дежурства, а я как бы посещала курсы французского, мне надо, для работы, но получилось так, что вместо курсов мы исследовали с В. на пригодность для секса и отношений (шаблон объявления на сайте знакомств: познакомлюсь для секса и отношений) различные больничные помещения, а французский я тайно учила сама, с диском фран-сез-дор, хороший, кстати, самоучитель.

Ничего плохого дома у меня не происходило в это время, с Олафом мы дружили, по лесу кружили, я вела себя очень хорошо, жарила его любимую семгу, варила борщ с фасолью и черносливом, гостеприимно встречала маленькие толпы его друзей, одобряла появление дорогущего спиннинга, а потом второго, а потом ружья и все такое. Подарила черную футболку с надписью славянской вязью: «Дякую тоб1, Боже, що я не москаль».

Классическое поведение виноватой жены.

Отдельно вспоминаю дурацкий праздник День св. Валентина. Муж моей подруги Эмилии сочинил прелестный стишок про это дело, я его прямо заучила прямо наизусть:

ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

 
Дню святого Валентина
Рада каждая скотина,
И корова и бычок,
И навозный червячок,
И хорек и хомячок,
И медведица.
 
 
Все ликуют, как один,
Что нагрянул Валентин.
 
 
Рады, рады доктора,
Маляры, профессора,
Даже дворники, и те улыбаются,
И к дояркам втихаря подбираются.
 
 
Потому что в этот день
И корова и тюлень,
И селедка и пельмень
Изменяются,
Принца требуют, на шею кидаются.
 
 
Даже синие чулки
Розовеют, как соски.
 
 
Слава, слава, Валентин
Валентинович!!![7]7
  Стихотворение Андрея Морова.


[Закрыть]
 

Гооосподи, как же хорошо, что в годы моего детства, отрочества и юности не было этого ужаса!

01.05

Отчетливо представляю себе, что ровно за месяц или даже ранее Вера бы уже начала заморачиваться, что не получит ни одной «валентинки», подсчитывать в уме потенциальный улов подруг. Уверена, что в результате я бы писала открытки себе сама, чтобы небрежно произносить: ««Валентинки»? Ах, да, получила штук пятнадцать—двадцать, устала от них уже…»

Дебильный праздник, и я заранее анонсирую В., что никаких подарков, ради бога, ничего такого. Но как я есть девушка с фантазией (отдохнуть бы пару недель от нее), то сама решаю преподнести В. маленький сюрприз: очень остроумно придумала, офигеть как изобретательно, – рисую, как умею, ярко-красным карандашом для губ на груди сердечки, в большом количестве, некоторые смело пронзаю стрелой, в некоторые ловко вписываю буквочки «В», ну ясно.

Предполагается, что этот самый В. будет сказочно восхищен и вообще – рухнет от счастья, сжав меня в объятиях, но – все больше людей говорят даебтвоюмать с картой ВИЗА – восторги мне не обломываются, а даже наоборот.

В. ужасно, ужасно злится на бедные сердечки, и, если бы я тайно сфотографировала его в тот момент, могла бы удачно пристроить портрет для иллюстрации, например, литературы о диких нравах индейцев племени сиу, которые любовно украшали себя ожерельями из пальцев врагов.

Наверное, свирепую суть В. до сих пор прикрывало доброе и покровительственное (Верочка-дурочка) ко мне отношение – типа как в китайской кухне свинина маскируется под огурец и наоборот, а над карпом вообще глумятся – ну не имеет рыба прав быть сладкой, это закон.

А разъяренный В. тем временем говорит тихо и страшно: «Это ты нам с твоим мужем ОБЩИЙ подарок решила сделать? А что? Как удобно, два в одном? Он оценил? Что сказал? А когда вы трахались с ним? Когда? Последний раз когда?» – и разные подобные совершенно невозможные вещи, сжимая мою руку и даже немного ее выкручивая.

Я себя чувствую опоссумом, попавшим под поезд. Чем-то таким, тупоголовым и размазанным по рельсам.

Что сказать, праздник удался.

Эта идиотская история настолько в моем духе, что остается только глубоко вздохнуть и простонать классическое: ах, почему мир так несправедлив; похожие неописуемые случаи я даже объединяю в цикл «Ослепительница», да, как в рассказе Покровского о Суэцком канале? или каком? Ни фига не помню.

01.45

Я – уверяю Вас, доктор, – существо абсолютно никчемное, бесполезное, социальный ноль, даже и социальный минус пять. Или минус двадцать.

Никогда не делаю ничего общественно полезного, даже и не пытаюсь, и глупо от меня вообще чего-то ждать в этом плане. Неисправимая врушка. Люблю соваться в чужие дела, слушать чужие страшно интересные истории и раздавать идиотские, никому не нужные советы, оказывающиеся еще и вредными. Большая любительница сплетать разных-всяких интриг, бывало, еле себя удерживаю, чтобы не начать прямо сейчас, прямо здесь, из моих слов, из его молчаний, из тонких пальцев, светлых волос, длинных ресниц, взглядов в никуда и ответов из ниоткуда.

Ума у меня палата, воз и маленькая тележка, поэтому выстраивать отношения с мужьями, лучшими подругами, любимыми объектами я не научилась почти за сорок лет, это мне недавно ласково напомнила мама: «Тебе скоро сорок лет», – радостно пропела она. Не так уж и скоро, доктор.

Дети меня спрашивают: а ты правда мне это разрешила или просто вопроса не слышала?

Я иногда (часто, но ненадолго) исправляюсь, и часами с ними разговариваю, и покупаю всяких чудес (любимый способ «откупиться», стыдно), и пытаюсь помочь с физикой, химией и английским – безуспешно, а вот русский язык – мой конек, пишу тестовый ЕГЭ на пять, клянусь.

02.00

Никогда не расспрашивала В. о его работе, потому что:

1) он ведь хирург-онколог и ничего веселого рассказать не мог, и еще я постоянно и суеверно думала: чур меня, чур Господи, и плевалась через плечо, через левое;

2) было стыдно притаскиваться, здоровой, веселой, изобретательно раскрашенной, к нему на дежурства с тем, чтобы украсть его время у тяжелобольных людей;

3) а все равно приходила.

В один из дней я, в уже лично купленном белом, с уклоном в крутой эротизм (и даже в легкое порно) халате, сидела в его кабинете, аааааа, точно! Это был не просто «один из дней», это был редкий день полного отсутствия в городе Олафа, он уехамши в город-герой Москву закупать оборудование для нужд своего производства. Я уж не помню, чего наговорила своей матери, бабушке Лэ, чтобы она взяла ребенка Павла в будний день к себе, а ребенок Лиза с удовольствием осталась дома одна, праздновать свой личный и свободный от семьи вечер.

А я пришла на В-ское дежурство с расчетом на всю ночь, притащила выпеченные пирожки, хозяйка Медной Горы, настроение было расчудесное, на стол со стуком утвердила коньяк и вишневый сок. В. где-то носился, вечерний обход, я его ждала, вся в предпраздничном сверкающем коконе. Не знаю, принимали ли меня из-за перенаселенности Больницы за Настоящую Медсестру (Поглазки), работающую в другом отделении и коротающую длинные зимние (весенние, летние) вечера в теплой компании В., или всем было плевать, или все все знали.

Как говорится: или я ничего не понимаю, или одно из двух. Из трех.

Выпила коньяка, подержав его немного во рту, десны приятно закололо.

В дверь постучали, даже скорее – поскреблись. Я притихла, как мышь под метлой. Тогда дверь отворилась, и в узкую щель просунулась голова. Девичья. Со смешной заколкой-зайцем на пестрой челке:

– Извиняюсь, а доктор В.?.. Не здесь? – Девушка говорила тихо и как-то так грустно, что мой искрящийся счастливый кокон немного надтреснул, и немного ее боли проникло внутрь. Немного.

– Он где-то ходит, по палатам, – объяснила я. Голова помотала отрицательно сама собой:

– Нет, я везде пробежалась, нету и нету, а у Саши опять приступ, и я…

– Давайте мы ему позвоним, доктору В., – предложила я

– Нет-нет, можно ли беспокоить-то доктора, он рассердится. Я подожду тут, ладно? – голова втянулась обратно в коридор.

– Да сейчас я позвоню! – решила Вера сделать доброе дело, настоящий пионер.

– А я Оксана! – как благодарность проговорила девушка. Была она очень-очень худая, кудрявая и в целом напоминала какого-то зверька. Может быть, некрупную доброжелательную, но испуганную собачку.

Дозвонились, В. пришел очень быстро, кивнул девушке, пошел по коридору, она почти побежала за ним, чуть заглядывая в лицо, как некрупная доброжелательная собачка своему хозяину.

Вот с Оксаной, а потом и с ее мужем мы подружились, героические личности – и она и Саша. Саша два года назад заметил, что его родинка на ноге из коричневой стала черной и даже какой-то синей, увеличилась сначала до размера пяти копеек, потом пятидесяти. Потом до рубля. Когда гадкая родинка доросла до двух рублей, Саша, агротехник в деревне Богатое, обратился к врачу. Меланома, сказал чуть позже врач и нехотя пообещал Саше полгода жизни. Саша не принялся рвать на себе волосы и вопрошать: «Ну почему же именно я??!!» – Саша засел за Интернет, зарылся в медицинские справочники. Искал способы увеличить полугодовой срок. Насколько возможно. Оксана, жена, всячески поддерживала. Не отпускала никуда и ни на минуту. Всегда вместе. За два года они лежали в Больнице пятнадцать раз, Саше сделали пять операций на ноге, лазерную абляцию метастазов в печени, месяц назад они вернулись из Москвы, где Саше гамма-ножом убирали метастаз в мозгу. Убрали. Сейчас он ждал очередной операции, поддерживал кровь. Ставил оборону. Укрепления. Без устали, с Оксаной на баррикадах.

В перерывах между лечениями Саша с Оксаной не рыдали друг у друга на плече, а путешествовали. Съездили в Иерусалим. В город Суздаль. В Санкт-Петербург. Пока у Оксаны хватало денег. Пока у Саши хватало сил. Летом жили в палатке на берегу Волги.

Но меланома рвала оборону, крушила укрепления. Саше за две последние недели, проговорила Оксана, очень стало трудно дышать.

Она нас познакомила. Удивительно синие глаза, неожиданно веселые. Умные. Мы много разговаривали, я приезжала к Саше с Оксаной помимо В. и его дежурств, просто к ним.