Текст книги "Люблю только тебя"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
ПРИКЛЮЧЕНИЯ БОГАТЫХ ЛЕДИ
Они бросили «пежо» возле супермаркета и пересели в серебристый «ауди», стоявший в десяти шагах. Накрапывал дождик. Центр города сверкал яркой радугой неона.
Луиза разглядывала себя в ручное зеркальце: короткие черные волосы, ярко-красные губы, длинные нейлоновые ресницы. Лет тридцать – больше дать нельзя. На ней был жакет из белой замши, красная юбка с разрезом чуть ли не до пояса – ну да, у нее до сих пор по-девичьи стройные ноги и красивые продолговатые коленки.
Стефани по-мужски лихо вела машину. Впрочем, Луизе казалось, что за рулем не ее школьная подруга, а молодой красивый незнакомец. Это она подобрала Стефани парик и рубашку фасона а ля-лорд Байрон.
– Сейчас мы заедем за одной милашкой, которая с удовольствием составит нам компанию, – говорила Стефани, сворачивая в темную аллею. – Настоящая Афродита Каллипига.[25]25
Афродита Прекраснозадая (греч.).
[Закрыть] Да ты сама в этом убедишься.
Едва машина остановилась возле многоквартирного дома, как из освещенного подъезда выпорхнуло длинноногое создание в прозрачном дождевике с капюшоном.
– Привет, Фа, – сказала Стефани, когда девушка очутилась на заднем сиденье «ауди»: – Это Лулу, моя подруга. Едем в «Сфинкс».
Машина вынырнула на освещенную улицу, и Луиза разглядела в зеркальце заднего обзора симпатичную, искусно накрашенную мордашку в обрамлении длинных прямых волос темно-пепельного цвета. Этой Фа было лет двадцать. Она производила впечатление девушки из хорошей семьи, отметила мысленно Луиза.
Вход в «Сфинкс», заведение, расположенное в прибрежной зоне города, – Луиза явственно ощущала свежий запах моря – был тускло освещен одним-единственным фонарем в виде большого оранжевого шара. Их провели в полутемную комнату, где полукругом были расположены кресла, возле сцены, отделенной от зрительного зала толстым прозрачным стеклом. На ней стояла кадка с раскидистой пальмой, цветущий куст гибискуса и лежал пушистый ковер, напоминающий хорошо ухоженную лужайку.
Фа хихикнула, с удовольствием потирая руки.
– Руди говорит, Уош сегодня в ударе, – сказала Стефани, наклонив голову к Фа. – Даже пришлось выпустить его в сад, чтобы он не поломал мебель. Лулу, я не буду тебе ничего рассказывать. Увидишь все своими глазами.
Луиза огляделась. Кроме них, в зале было человек семь, судя по внешнему виду, люди из общества. У одного мужчины, заметила Луиза, были накрашены губы, а длинные черные волосы заплетены в мелкие косички. Его спутница, девушка в длинном белом платье с черными геометрическими фигурами на груди и широким бархатным поясом показалась ей настоящей кинозвездой.
Сцена вдруг ярко осветилась. На нее вышла девушка в короткой белой тунике и с венком на голове. Заиграла негромкая музыка – это было «Болеро» Равеля. Девушка села на ковер, вытянула ноги, подставив лицо воображаемому солнцу. Потом легла, подняла ноги и стала болтать ими в воздухе в такт набирающей обороты музыке.
Из-за куста гибискуса появилась большая человекоподобная обезьяна. Луиза определила это по физиономии, но в то же время ее одолевали сомнения: уж очень человеческой была манера ее поведения. Нет, все-таки обезьяна, решила в конце концов Луиза – передние конечности чуть ли не до пола, темные очки с трудом держатся на приплюснутом с вывернутыми ноздрями носу, вместо губ – длинные узкие полоски. На обезьяне был лохматый черный парик с маленькими рожками на макушке. На теле ни волоска. Настоящий фавн, только вместо копыт черные сандалии.
По залу прокатилась волна возбуждения. Музыка играла все громче. Фавн приблизился к беззаботно валявшейся на травке нимфе, наклонился, схватил ее за лодыжки и поднял в воздух. Туника слетела, обнажив трусики в форме фигового листа.
– Давай, Уош, приступай к делу! – услышала Луиза возбужденный женский голос из зала. Она повернула голову. Кричала девушка в платье с геометрическими фигурами на груди.
– Нет, ты ее сперва заведи! – возразил не менее возбужденный баритон. – Ты же настоящий мужчина, Уош!
Уош широко развел ноги девушки, и Луизе в какой-то момент показалось, что он собирается разорвать ее тело надвое. Она невольно вскрикнула и тут же почувствовала, как в ней пробуждается желание. Она представила себя на сцене во власти этого страшного зверя.
А тот поднял девушку еще выше. Ее вагина оказалась на уровне шеи обезьяны. Луиза затаила дыхание. Горилла высунула длинный красный язык.
Свет на сцене погас, и зрительный зал погрузился во мрак, лишь мерцали красные ромбы неона над выходом.
В зале началось нечто невообразимое. Кто-то стонал. Какая-то женщина монотонно твердила:
– Fuck you, fuck you, fuck you…[26]26
Е… твою мать (англ.).
[Закрыть]
– Заткнитесь! – раздался срывающийся на фальцет мужской голос. – Вы мешаете ему сосредоточиться.
Сцена вспыхнула мягким приглушенным светом. Уош уже не держал девушку за ноги. Луиза обратила внимание на его фаллос – он был невероятных размеров и стоял не перпендикулярно, а под углом кверху. Обезьяна, гримасничая, ожесточенно массировала его. Если бы Луиза не почувствовала приближения оргазма, она бы расхохоталась.
Когда Уош схватил нимфу за талию и посадил с размаху на свой чудо-фаллос, зал слился в чувственном реве. Луиза чуть не потеряла сознание. Девушка обхватила туловище обезьяны ногами. Огромные ручищи Уоша впились в ее покрасневшие ягодицы.
– На куннилингус Руди сегодня не решился, – услышала Луиза шепот Стефани. – Это могло бы кончиться бедой.
Между тем девушка ерзала все быстрей и быстрей, в конце концов попав в ритм «Болеро». Вдруг она перегнулась назад так, что волосы коснулись пола. Горилла стиснула ее талию.
Луизе казалось, она видит, как фаллос Уоша двигается в вагине девушки. Она поняла, что взорвется, если сию же минуту не…
Луиза вскочила и бросилась к сцене. Но ее опередили. Это был тот самый мужчина с длинными черными косичками и накрашенными губами. Они столкнулись, и Луиза очутилась в его объятьях. От мужчины пахло «Паломой Пикассо». У него под пиджаком оказались довольно большие упругие груди.
– У тебя намокла «киска», – сказал «мужчина», засунув руку между ног Луизе. – У меня тоже. Попробуй. – Ее рука каким-то образом очутилась в его штанах. – Ущипни меня посильней, – попросил мужчина.
Луиза повиновалась, но пальцы были слабые и плохо слушались. «Мужчина» взвизгнул. Луиза посмотрела на сцену.
Девушка теперь стояла на четвереньках, и Уош от души обрабатывал ее. Эта поза, очевидно, была для него особенно приятной – он издавал странные, похожие на плач младенца звуки, которые, должно быть, выражали крайнюю степень удовольствия.
– Я буду там послезавтра. Приходи, – сказал «мужчина», кивая в сторону сцены, и ущипнул Луизу за задницу. – Надеюсь, Уош не подкачает. Сильвии повезло – сегодня наш зверюга в ударе.
И тут до Луизы дошло, что в происходящем на сцене шоу участвуют сами зрители. Она, очевидно, тоже может стать его участницей. При этой мысли у нее подкосились колени, и если бы не «мужчина» с косичками, подхвативший ее под мышки, она бы рухнула на пол.
– Ты здесь в первый раз? – догадался «мужчина». – В первый раз это может показаться отталкивающим.
– Вовсе нет, – возразила Луиза. – Это то, о чем втайне мечтает каждая женщина.
Свет на сцене погас. На стенах вспыхнули светильники. Зрители пребывали в каком-то оцепенении. Кроме Стефании и, пожалуй, Фа, – они оживленно болтали вполголоса.
– А ты была там? – спросила Луиза у подруги, когда они садились в машину.
Стефани усмехнулась.
– Куда мне – я же старая дева. К тому же очень жадная. Той энергии, что отдала сегодня Сильвия, мне бы хватило на хорошую новеллу. Роль наблюдателя мне нравится больше. Едем в «Версаль», – предложила она. – Там только начинают.
Луиза молчала, снова и снова восстанавливая в памяти только что пережитые ощущения, чрезвычайно острые, хоть сидела она в зрительном зале. Она вдруг поняла, что, несмотря, на любовников, которых у нее было не так уж и мало, она вела до скучного пристойный и даже консервативный образ жизни. Интим вдвоем и в уединении давно и безнадежно устарел. Человечество нашло более сильный и возбуждающий способ услаждения плоти – групповой экстаз. То, что вовсю, и открыто практиковали язычники и на что на долгие годы наложила табу христианская мораль.
Рассуждения Стефании прозвучали как ответ на ее мысли.
– Человеку нельзя запрещать делать то, что он хочет. Тот, кто не умеет сублимировать сексуальную энергию, должен от нее освобождаться, не причиняя вреда окружающим. Запрет порождает маниакальные страсти. Войны и революции, как правило, затевались людьми, у которых были сексуальные проблемы. Наполеон, Гитлер, Ленин… То, что ты сейчас видела, я считаю одним из самых безобидных способов обезвреживания взрывчатки, заложенной в каждом из нас. Правда, у Руди будут крупные неприятности, если фараоны скумекают, для каких целей он посадил себе на шею этого лодыря и обжору Уошингтона Африканского.
Когда они остановились перед заведением с большой, светящейся сиреневым вывеской «Бар-ресторан «Уютный Версаль», Стефани достала из бардачка большие очки в тонкой пластмассовой оправе и повязала шею красным шелковым шарфом. Ее лицо преобразилось, но, как невольно отметила Луиза, очки и шарф здесь были ни при чем – оно изменилось изнутри. Перед ней теперь была очаровательная молодая женщина, одетая в ностальгической манере золотого века романтики.
Они очутились в просторном помещении, где стояло столиков пятнадцать, не больше. Луизе бросилось в глаза обилие цветов – это все были нежные, хрупкие орхидеи всевозможных видов и оттенков.
Метрдотель в черном вельветовом костюме провел их к столику. На нем, как и на остальных, горели три тонкие белые свечки в изящном подсвечнике и стояла большая орхидея под куполом из тонкой пластмассы.
Теперь, наконец, Луиза смогла как следует рассмотреть Фа. Девушка сидела напротив, задумчиво положив подбородок на переплетенные руки. У нее были довольно правильные черты лица и широкие скулы. «Что-то есть странное в ее лице, – подумала Луиза. – Хотя хороша. Очень».
Принесли коктейли. В большом пузатом бокале со светло-желтой прозрачной жидкостью плавали лепестки орхидеи. Луиза сделала большой глоток и откинулась на спинку кресла. Она вдруг почувствовала себя необычайно легко.
Подали блюдо с салатом из тропических фруктов, тоже украшенное цветком орхидеи. Луиза обратила внимание, что за соседними столиками едят и пьют то же самое. Это ее удивило. В чем она и призналась подруге.
– Расслабься и ешь и пей все что подают. Здесь знают в этом толк. Своеобразный ритуал для посвященных. Сегодня ты одна из нас, – сказала Стефани.
Фа внезапно встала и начала крутить бедрами. Она делала это как профессиональная танцовщица. К ней тут же приблизился красивый высокий молодой человек. Музыка – это был добрый старый рок-н-ролл времен Луизиной юности – зазвучала громче.
Следующие полтора часа – а то, что прошло уже целых полтора часа, Луиза узнала потом от Стефани, ей казалось, что пролетело каких-нибудь пять минут, – Луиза, подхваченная вихрем музыки, вертела бедрами, задирала ноги, перегибалась, крутилась вокруг своей оси, как почти и все в зале. Она вернулась на свое место обессиленная, но очищенная и умиротворенная. Стефани, пребывавшая в стороне от происходящего, сказала:
– Это тоже своего рода оргия, верно? Но, мне кажется, рок-н-ролл изобрели люди, восхищающиеся человеческим телом. Его смело можно назвать гимном нового Ренессанса.
– Но как ты смогла, усидеть на месте? – недоумевала Луиза. – Боишься расплескать сосуд со своей драгоценной энергией?
– Не в том дело, – задумчиво сказала Стефани. – Я начинаю новый роман. Когда я пишу, мне необходимо забыть о том, что у меня есть тело.
И следующую ночь они посвятили посещению заведений подобного рода. В одном из них лев вылизывал обнаженную женщину с ног до головы, уделяя особое внимание ее интимным местам, в другом – змея, обернувшись вокруг талии молодой красивой мулатки, полулежавшей на ярко освещенном диване с широко расставленными ногами, несколько раз проникала в ее вагину своей головкой с беспрестанно шевелящимся раздвоенным язычком.
– Завтра меняем маршрут, – сказала Стефани, когда они уже на рассвете подъезжали к дому. – Этот город нравится мне тем, что здесь все делают с полной отдачей и всерьез. Не люблю полутонов. Обожаю ослепительно яркие краски.
В ресторане Сичилиано царила уютная домашняя атмосфера. Сюда приходили обедать семьями, влюбленные приглашали своих подруг, счастливые отцы в кругу друзей и родственников отмечали рождение ребенка. Сичилиано знал по именам своих завсегдатаев и для каждого находил веселую шутку либо теплое слово. Завидев Стефани, он сообщил, радостно улыбаясь:
– Сегодня к Chianty Classico[27]27
Тосканское красное вино с запахом фиалок.
[Закрыть] Томмазино piccolo[28]28
Маленький (итал.).
[Закрыть] а-ля мексикана. Canellonni[29]29
Блюдо итальянской кухни, похожее на блинчики с начинкой.
[Закрыть] Пьетро делал под увертюры к операм Россини. Как обычно, Abbacchio е carciofi alla romana?[30]30
Молодой ягненок, жаренный на открытом огне, и артишоки, приготовленные с мятой, чесноком и белым вином.
[Закрыть]
Юноша слегка смущался, но у него был замечательный голос – настоящий мягкий баритон. К тому же он был красив, как языческий бог. У его гитары, казалось, было два десятка струн, а у него самого столько же пальцев. Стефани пришла в восторг после первой же песни. Ее глаза заблестели, щеки покрылись румянцем.
– Где ты откопал это сокровище? – спросила она, когда Сичилиано подошел к их столику.
– О, это большой секрет. – Итальянец хитро ухмыльнулся. – Он напоминает мне нитку чудесного розового жемчуга, которую случайно обронили в пыль. Но Сичилиано не такой дурак, чтобы не разглядеть, что жемчуг не поддельный, а самый настоящий. О, Сичилиано – продувная итальянская бестия.
Он отошел, довольно мурлыкая себе под нос каватину Фигаро из «Севильского цирюльника».
К концу вечера Стефани удалилась на кухню кое о чем поговорить с Сичилиано.
…Томми приехал к ним на следующий день вскоре после полудня. К седлу его мопеда была привязана коробка со свежей пиццей и бутылкой отличной «марсалы». Женщины пили на веранде кофе. Стефани пригласила юношу к столу, и он не стал отказываться. Между ним и Фа завязалась оживленная беседа. Наметанный глаз Луизы безошибочно определил, что в жилах парня течет и черная кровь. Как ни странно, впервые в жизни ее не шокировало то обстоятельство, что она сидит за одним столом с цветным.
Томми провел у них в доме больше часа. Фа пошла его провожать. Когда молодые люди вышли, Стефани задумчиво сказала:
– Подчас Жизнь заимствует из моих романов самые невероятные сюжеты. Мне это чрезвычайно льстит. Однако посмотрим, как будут развиваться события.
Она встала и удалилась в павильон в саду, где она работала.
В тот вечер Фа повезла Луизу в ресторан Сичилиано.
Томми пел «Маргариту», когда они вошли в зал. Он не сводил взгляда с одного из столиков, за которым сидела молоденькая девушка в экзотическом наряде и тюрбане на голове и пожилые мужчина и женщина. Закончив петь, он встал перед девушкой на одно колено и, взяв ее руку в свои, нежно поцеловал.
Луиза поняла, что знает эту девушку. Через секунду она вспомнила и ее имя.
Перед ней была Элизабет Грамито-Риччи собственной персоной. Дочь женщины, разрушившей, как считала Луиза Маклерой, брак ее дочери Синтии с Бернардом Конуэем, и родная племянница этой стервы Сьюзен Тэлбот.
Она задохнулась от злости, но взяла себя в руки. «Никто не должен ничего знать, – говорила она себе. – Ни даже подозревать. Луиза Маклерой, только не упусти свой шанс».
Увидев Фа, Томми направился к их столику.
– Пошли, я познакомлю тебя с моей сестрой, – сказал он, поздоровавшись с женщинами. – Представляешь, у меня есть не только дедушка с бабушкой, но еще и сестра. Я такой счастливый!..
Когда Фа вернулась, Луиза заметила как бы небрежно:
– Ты в него влюбилась, и он в тебя, кажется, тоже. Эта девушка вам будет мешать. Сестры всегда ревнуют братьев.
Фа опустила глаза. Она была странной девушкой. В чем именно заключалась эта странность, Луиза пока не могла определить. Но порой ей хотелось, чтобы Фа прижалась к ней, поцеловала в губы и даже…
Луиза себя одергивала. Она относилась с брезгливостью к однополой любви.
ВЗРОСЛАЯ ДЕВОЧКА
Лиззи рассказала брату историю своего недолгого счастья. Они плакали, обнявшись. Это были слезы облегчения.
– Я тоже верю в бессмертие души. Мистер Хоффман говорит, что, если бы душа была смертной, люди все еще жили бы в пещерах. Душа – это факел, который мы, умирая, передаем другому. Так говорит мистер Хоффман.
– Если это так, я бы хотела знать, к кому перешла душа Джимми, – сказала Лиззи. – Спроси у мистера Хоффмана, как это можно сделать.
– Ладно, – пообещал Томми и наморщил свой гладкий лоб, что-то соображая. – В селении, где живет дядя Джо, есть одна колдунья. Говорят, она умеет вызывать души умерших. Мы можем обратиться к ней и вызвать душу твоего…
– Нет! – воскликнула Лиззи. – Я не стану беспокоить его душу. Это… это жестоко и эгоистично. Мир умерших не должен соприкасаться с миром живых. Это противоестественно.
– Ты должна родить белого ребенка. Быть цветным в этом мире тяжело. Ты говоришь, Джимми выглядел как белый?
– Я рожу чернокожего, – тихо, но уверенно заявила Лиззи. – Я знаю, так хочет Джимми. И мой сын будет гордиться цветом своей кожи. Неужели ты не гордишься тем, что принадлежишь и Африке тоже?
Томми пожал плечами. Он привык с детства считать белых высшими существами. А главное, он не любил свою мать.
– Я бы все-таки хотел, чтобы ты родила белого ребенка. Но я, наверное, буду любить его, если у него будет такая, как у меня, кожа. Или даже темней. – Он помолчал, затем смущенно рассмеялся. – А знаешь, та девчонка, с которой я познакомил тебя в ресторане… она мне немножко нравится. Но мы с ней еще даже не успели поцеловаться. Леди, что постарше, расспрашивала про тебя. Она добрая – отвалила мне двадцать долларов. Я хочу пригласить Фа в кино и угостить мороженым. Как ты думаешь, она пойдет?
– Не знаю. – Лиззи вздохнула, невольно вспоминая свои так стремительно развивавшиеся отношения с Джимми. О, с ним она готова была пойти хоть в ад. Может, она сама виновата в том, что случилось, – такая любовь наверняка возмущает магнитные поля, создает завихрения, разряды высокого напряжения. Или же побуждает к действию какие-то враждебные силы. Присутствие их Лиззи последнее время ощущала все острее.
– Я бы хотел влюбиться, – сказал Томми. – Ты будешь знать об этом первой, сестра.
ИВАН, СЫН МАШИ И АНАТОЛИЯ. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ – ЕЕ ТРУДНО ЗАБЫТЬ
– Не надо. – Ваня, положив руку на горячий ствол АК-16, опустил его к земле. – Она такая красивая. Мне надоела кровь.
– Но мы сами пойдем на корм шакалам, если в ближайшее время не добудем чего-нибудь поесть, – возразил Игорь. – Или свихнемся и перестреляем друг друга. Честно: я боюсь сойти с ума.
– Тебе это не грозит. Мне, наверное, тоже. Ну а она пускай живет.
Птица – это был большой беркут – сделала круг над их головами и взмыла ввысь. Иван снял с плеча автомат и, подняв его высоко над собой, швырнул в пропасть. Игорь с недоумением смотрел на друга.
– Все, – сказал Иван в ответ на его немой вопрос. – Больше ни капли крови. Никогда в жизни. Клянусь.
– В рай собрался. Таких, как мы с тобой, туда не берут. – Игорь криво усмехнулся. – Ну а в аду мы с тобой уже побывали.
– Кидай, – велел Иван. – Я загадал желание.
Игорь нехотя повиновался. Его автомат, ударившись о камни, выпустил короткую очередь. Ее подхватило и усилило эхо.
– Сбудется. А сейчас – пошли. Эта тропа наверняка ведет к границе. Теперь я знаю точно: нас будут охранять добрые духи.
– Тут был человек с Запада, – сказал монах. – Мы думали, он умрет. Мы положили его в храме – здесь днем прохладно и нет мух. Мы оставили ему еду и питье. Мы ушли в долину – нужно было собрать урожай. Мы вернулись через две недели. Его здесь не было. Он оставил письмо. Оно на странном языке. Хотя с нами он говорил по-английски. Вот оно.
Монах протянул Ивану сложенный вчетверо пожелтевший листок с потрепанными краями. Иван развернул его.
Письмо было написано по-русски.
«Нужно отказаться от того, что очень хочешь. Тогда на тебя снизойдет покой. И ты будешь жить вечно. Все движется по кругу. Я был когда-то оленем или змеей. Кем я буду потом? Откажись от любви к ней, и тебе станет хорошо. Кто предлагает мне эту сделку? Кому принадлежат голоса, которые слышатся по ночам в храме? О Будда, неужели ты никогда не испытывал любви к женщине?..»
Буквы были кривые. Чувствовалось, что каждое слово давалось пишущему с трудом. Этот русский, как и они, решил раз и навсегда покончить с войной и пришел к этому храму той же самой тропой, которая привела сюда и их, думал Иван.
– Какой-то чокнутый, – резюмировал Игорь, послушав письмо. – Помешан на женщинах.
– Ты ошибаешься: он любит только одну из них, – возразил Иван, засовывая письмо в карман куртки. – Как его звали? – спросил он у монаха.
– Он написал свое имя на камне. Вот.
Монах указал рукой на скалу позади Ивана. Обернувшись, Иван прочитал: «Анджей Мечислав Ясенский», выцарапанное чем-то острым. И чуть пониже и мельче: «Я тебя люблю».
– Поляк, – заметил Иван. – Моего деда тоже звали Анджеем. – Я никогда его не видел. Но его фамилия Ковальски. – Иван повернулся к монаху. – Давно ушел?
– С тех пор минуло две зимы. Будда принял его и дал ему силы. С ним ничего дурного не случится.
– Будем надеяться. Покажешь, как выйти к морю?
– Надо взобраться на скалу Золотого Будды. Оттуда в ясную погоду видно море.
Они добрались в Гвадар, портовый город в Пакистане, без особых приключений, если не считать растертые в кровь ноги. Монахи снабдили их лохмотьями, которые подобрали в долине: две пары рваных штанов, дырявые майки. В Гвадаре было много беженцев и просто бродяг. Местная полиция давно перестала интересоваться документами – ведь тех, у кого их не оказывалось, приходилось сажать на казенный паек, что было слишком накладно.
Капитан небольшого греческого судна, окинув их хитрым взглядом прирожденного торговца, сказал, что готов подвезти до Адена за сотню долларов с носа. Они предложили себя в качестве рабочей силы, и через полчаса уже таскали в трюм тяжелые ящики.
– Я видел у пирса советское судно, – говорил Игорь Ивану – оба лежали на одеяле, которое бросили на еще не остывший настил палубы. – Я, наверное, не смогу без родины. Ты меня прости, но…
– Родина… Что такое Родина? – задумчиво произнес Иван.
– Я не могу тебе объяснить. Я вспоминаю какие-то запахи, и мне хочется плакать. Я любил себя там. Здесь я себя ненавижу.
– Это пройдет. Там мы не сможем собой распоряжаться. Я больше не хочу так жить. Я понял это уже давно.
– Но ведь мы сами попросились в Афган – нас никто не… – начал было Игорь. Но Иван его перебил:
– Да, мы с тобой попросились сами. Но других послали силой. Этого Анджея Мечислава Ясенского, например. И тех, что лежат с выклеванными глазами. Помнишь поле, где росли колючие оранжевые цветы?
– Но войны на Земле были всегда. И будут, – возразил Игорь. – Иначе людей расплодится слишком много и им станет тесно.
– Это придумали те, кого устраивает существующий миропорядок. Меня он больше не устраивает.
Они молчали какое-то время, каждый думая о своем. Наконец Игорь сказал:
– Проведу парочку лет в тюрьме, зато потом буду дома. Устроюсь на радиозавод. Буду каждый день ходить в кино. Я так скучаю по кино.
– Сломался…
– Нет, ты не понимаешь. По-другому я жить не смогу.
– Спокойной ночи. – Иван повернулся к нему спиной.
Когда он проснулся, рядом с ним было пусто.
– Сбежал, – сказал появившийся невесть откуда грек. – Я так и знал. Евреи не любят тяжелой работы.
– Но он не еврей, – возразил Иван. – И потом, разве это имеет…
– Еврей – он и в Африке еврей, а уж я эту чертову нацию знаю как облупленную, – перебил его грек. – Ладно, марш в камбуз и давай за работу. В три ноль-ноль отдаем концы.
– Инга, я не мог, не мог это сделать, – шептал Иван, мечась по подушке. – Я все помню: я пил анальгин, а не этот чертов алголизин. Я знаю их на вкус – я всегда разжевываю таблетки. Я… я любил тебя. Это сделал кто-то другой, кто тебя ненавидел. Другой, другой…
И все начиналось по новому кругу: он видел Ингу на дне реки, видел тяжелый чугунный якорь и цепь, которой были обмотаны ее ноги. Ее волосы шевелились словно живые.
– С тобой это случилось потому, что я слишком сильно тебя хотел, – бормотал Иван. – Я больше никого не смогу так хотеть… Тот Анджей очень хотел какую-то женщину… Дядя Ян… дядя Ян любил маму. Инга, Инга, я люблю тебя… Прости.
Очнувшись, он обнаружил, что наволочка мокрая от слез.
В небольшой комнате была кровать, на которой он лежал, столик в изголовье, два стула. И на всем – солнечные зайчики, как когда-то в его детской комнате на даче в Пахре.
«Родина», – подумал он и вспомнил Игоря.
С тех пор, как они расстались, прошло почти три года. За это время Иван успел избороздить почти все моря и океаны, побывать во многих портах мира. Он все так же плавал матросом на торговых судах, получая за эту работу вдвое, а то и втрое меньше, чем другие матросы. Он был никем, ибо на своей бывшей родине наверняка числился в пропавших без вести, то есть вычеркнутых из жизни. Второй его родиной стал мировой океан. И Иван не собирался ему изменять. В портах на него заглядывались девушки, зазывали в гости… Девушки были веселые, красивые, и их восхищенное внимание поднимало ему настроение. Дальше поцелуев дело не шло, и приятели над ним подтрунивали. Они называли это «синдромом морского волка». Они не знали прошлого Ивана.
Сам он называл это «синдромом Инги».
Последнее время он стал испытывать чувство вины за то, что с ней случилось.
Малярией Иван заболел давно, еще когда сингапурский танкер, на котором он плавал, стоял на траверзе в Нахо, Окинава. Тогда его вылечил матрос-тай из их команды. Последние три месяца он плавал на марокканском сухогрузе. Приступ малярии начался, едва они отплыли из Валлетты. В Мальтийском проливе штормило, и Иван чуть не отдал Богу душу. Когда судно бросило якорь в Сиракузах, капитан сам отвез его в больницу – не хватало ему еще иметь на своем судне мертвеца. Иван помнил жаркую палату, где их лежало человек шесть, если не больше. Еще он помнил женщину, которая давала ему пить и клала на лоб пузырь со льдом.
Больше он не помнил ничего.
Он заснул. Сон был глубокий и принес облегчение. Проснувшись, увидел женщину, которая ухаживала за ним в больнице.
– Parla italiano?[31]31
Вы говорите по-итальянски? (итал.).
[Закрыть] – спросил он, вспомнив, что Сиракузы – это Сицилия, где говорят хоть и на трудно понятном, но все-таки итальянском языке.
– Да, но я могу и по-английски, – ответила она на вполне сносном английском. – Меня зовут Анна. Анна Джулия Каталаньи. Ты находишься у меня дома. Они думали, ты умрешь.
Женщина присела на стул возле столика. Она смотрела на Ивана с состраданием и любопытством.
– Мне получше, – сказал он по-английски и добавил по-итальянски: – Спасибо, синьора. Вы спасли мне жизнь.
– Нет, мой мальчик, ты бы все равно выжил. Такова воля Святой Мадонны. – Она взяла его руку в свою. Иван закрыл глаза. Давно ему не было так хорошо. – Температура нормальная, – сказала Анна. – Но тебе еще надо лежать. Мой дом в твоем распоряжении.
– Спасибо, – прошептал Иван, не открывая глаз, и сжал руку Анны.
– Я принесу бульона и фруктов, – сказала она, вставая.
Иван почувствовал вдруг сильный голод.
На следующее утро она вывела его в сад.
Сад был большой и запущенный. На земле валялись спелые апельсины, своей яркой желтизной придавая пейзажу осеннюю окраску.
– Я живу одна, – рассказывала Анна. Она сидела напротив него в плетеном кресле. – Они убили моего мужа.
– Кто? – спросил Иван.
– Те, на кого он работал. Брат говорит, Адриано осмелился не послушаться приказа. Скарафаджио ему этого не простил, хотя он и приходится мне троюродным братом.
– Ты говоришь о…
Анна прижала палец к губам.
– Не произноси этого слова. Оно приносит несчастье, – сказала она, все так же пристально глядя на Ивана.
Он смутился под взглядом ее больших черных глаз.
– Ты смотришь на меня так, словно…
– Да, мой мальчик. Ты очень похож на Паоло. Когда я увидела тебя в больнице, я чуть не лишилась чувств. Я знаю, ты не Паоло – мой мальчик утонул, когда ему не было семи лет, но я всегда представляла, что он, когда вырастет, будет таким, как ты. – Анна встала и, подойдя вплотную к Ивану, положила руки ему на плечи. Она смотрела ему в глаза, и он не в силах был отвести свои. Он знал, она не хочет, чтобы он это делал. – Я всю ночь молилась. Я просила Мадонну избавить меня от этого наваждения. Я спрашивала у нее: скажи, это проделки дьявола? Но зачем ему нужно искушать меня? Чтоб довести до исступления и забрать мою душу? Души исступленных для дьявола легкая и желанная добыча. Я так боюсь стать добычей дьявола – ведь если я попаду в ад, я не встречусь с моим мальчиком. О, Господи! – Анна сжала руки в кулаки и с силой стукнула ими по спинке кресла, на котором сидел Иван. – Я так боюсь козней дьявола, а Мадонна не хочет дать мне совета. Ты… ты не Паоло, скажи мне?
– Меня зовут Иван. Если хочешь, называй меня Яном, – последнее время меня многие так зовут.
– Ты не Паоло, – эхом откликнулась Анна. Она ссутулилась и отошла, повернувшись к Ивану спиной.
– У меня не было матери. Я всю жизнь мечтал о ней. Подойди поближе.
Он протянул к ней руки и попытался встать… Голова закружилась вдруг в бешеном ритме, и на несколько секунд он потерял сознание.
– Паоло, Паоло, Паоло… – звучало вокруг. Он вспомнил, что слышал это имя как бы в бреду, когда лежал в больничной палате. И медленно открыл глаза.
– Мама… Я так давно тебя ищу. Где ты была все это время? – сказал он вдруг на чистейшем итальянском, хотя всегда говорил на нем с акцентом. И снова потерял сознание. На этот раз надолго.
Теперь Анна ни на секунду не отходила от него. Он много спал. Проснувшись, тянулся к ней, как ребенок. Анна бросила работу в больнице. Она объяснила ему, что работала там только от тоски, – у нее были кое-какие капиталы, к тому же помогал брат.
– Он считает себя виноватым в смерти моего мужа, – рассказывала Анна. – Он говорит, что должен был предупредить Адриано, чтобы тот успел скрыться. Но не сделал этого. – Замявшись на секунду, она продолжила: – Адриано со мной плохо обращался, и Пьетро это знал. Святая Мадонна, я не хотела его смерти, но когда они внесли его в дом и я увидела его вонючую кровь, я готова была задушить убийцу в объятиях. Мне пришлось притворяться и носить траур. Я себя за это презираю. Но я боялась родственников Адриано – они бы утопили меня в море, если б догадались о моей радости. О, Мадонна, прости!..
Когда Анна уходила, Иван лежал и думал. Он ловил себя на том, что теперь и думает по-итальянски, хотя не помнил, на каком языке думал в последние годы, – ведь говорил он на нескольких. Он еще раньше замечал за собой одну особенность: любая, даже самая необычная обстановка быстро становилась для него привычной. Это началось в Афгане, когда они с Игорем, двое оставшихся в живых из отряда десантников, сброшенного на плато в окрестностях Кандагара, попали в плен к моджахедам. Через неделю Иван уже вполне сносно объяснялся со своими конвоирами на их языке – это был пашто – и, глядя на них, исступленно творящих молитвы Аллаху под бомбежкой либо минометным огнем, вдруг понял, что сам мысленно к нему обращается. Он обратился к Аллаху в ночь перед тем, как их с Игорем должны были казнить. Помнится, поднялась пыльная буря. Они бежали под ее надежным покровом, сумев даже прихватить с собой оружие и съестные припасы. И команда судна, состоявшая главным образом из греков, тоже почти сразу приняла его за своего. Что удивительно, он и сам чувствовал себя среди них своим. Так было на всех судах.
