Текст книги "Возраст Суламифи"
Автор книги: Наталья Миронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Климов спросил: «Можно?» и сел на стул. Он и вправду устал стоять. Лина, не отвечая, опустилась на краешек дивана. Но, только они сели, как «минут несколько» истекли.
– Взял гада! – объявил Даня.
Лина и Климов дружно вскочили.
– Да вы сидите, сидите, – великодушно разрешил Даня. – Ну вот, что и требовалось доказать. Никакой фирмы «Ансти» не существует. Ни в Швеции, ни вообще где-либо. Адрес сгенерирован в Москве, хотя и на дот-коме[4]4
Здесь: вне русской доменной зоны Интернета.
[Закрыть]. Ну это для отвода глаз. Чтоб мы поверили, будто прислано из-за границы. Пароль лажовый – «метанол». Я бы его раньше расколол, но написано неправильно. По-английски «methanol», а тут «h» пропущено. Могу засечь айпишник[5]5
Компьютерный адрес (сленг).
[Закрыть], если надо. Хотите?
– Не нужно, – ломким, словно стеклянным голосом ответила Лина.
– Нет, почему же, – вмешался Климов, – очень даже нужно! Я хочу знать, кто со мной такие шутки шутит. Может, это ты и есть? – напрямую обратился он к Лине.
– Я знаю, как пишется «метанол» по-английски, – бросила она Климову с огромным презрением. Кажется, даже ожила немного. – Как и многие другие вещи.
– Зря ты, Валер, на девушку бочку катишь, – вступился Даня. – Я с самого начала знал, что вы ни в чем не виноваты, – повернулся он к Лине. – Раз уж мама Элла просила вам помочь… Она абы за кого просить не станет.
– Мама Элла? – недоуменно переспросил Климов.
– Моя любимая теща! – с гордостью объявил Даня.
– Пробей мне айпишник, – мрачно попросил Климов. – Хочу знать, кто меня так подставляет.
– Кто танцует танго с метанолом, – весело кивнул Даня. – Я к себе перекачал, пробью.
– Простите, а можно не сейчас танцевать это танго? – вмешалась Лина. – И не здесь?
– Ясное дело, – с готовностью согласился Даня. – На это ваш комп уже не нужен. Но я вам, Лина, очень советую сменить замки. Кто-то здесь побывал. Вы ключей недавно не теряли?
– Нет, не теряла.
– Ну тогда отмычки. Хотите, проверим? У меня знакомый следователь есть, мировой мужик. Они такие штуки делают, у них экспертиза есть. Просветят рентгеном, и будет ясно, вскрывали замок отмычкой или нет.
Климову вспомнился мастер-ключ Влада.
– Не нужно, – устало покачала головой Лина. – Не было никаких отмычек. Спасибо, Даня, спасибо вам большое.
– Если что… Вот вам моя визитка, звоните напрямую.
Даня протянул ей визитную карточку. Лина проводила его до двери. Климов упорно держался сзади.
– То есть ты знаешь, кто это сделал? – спросил он, когда дверь за Даней закрылась.
– Догадываюсь, – сухо ответила Лина.
– Со мной поделиться не хочешь?
– С какой стати? Ты же меня подозреваешь?
Он замялся.
– Я был уверен, что это ты. Помнишь, ты сказала: «Вот возьму и напишу Арне, что вам верить нельзя»?
Лина вернулась в комнату, чтобы не говорить в коридоре.
– Во-первых, у меня был повод. Нечего было лезть с поцелуями. Во-вторых, я бы не стала затевать такое танго с вымышленной фирмой. Я во всем люблю простоту. Захотела бы – я бы прямо самому Арне и написала. Вот этими самыми словами и написала бы: что тебе нельзя верить.
Наконец-то она назвала его на «ты»! Но особой радости Климов не ощутил.
– А теперь? – спросил он. – Теперь напишешь?
– Нет. Но если ты думаешь, что я еще хоть раз приду тебе переводить…
– Ладно, это мы потом обсудим, – торопливо перебил ее Климов. – Скажи мне, кто это сделал.
– А тебе зачем? – Лина устало опустилась на диван.
Климов принял это за приглашение и тоже сел.
– Как «зачем»? Хочу знать, с кем я танго танцевал. Этот танцор знает и меня, и тебя. Для меня этот метанол – сделка всей жизни. Я пробил на Запад нашу технологию!
– Боишься, теперь тебе Нобеля не дадут? – усмехнулась Лина.
– Да при чем тут Нобель?! Если и дадут, то не мне, а ребятам из Троицка. Да и то вряд ли. Не того масштаба открытие. Но эта афера затеяна против меня, и я должен знать…
– Успокойся, – остановила его Лина. – Афера затеяна против меня. А ты просто послужил кошачьей лапой.
– Кошачьей лапой? – не понял Климов.
– Ну да. Басня такая есть у Лафонтена. Мартышка «на слабо́» подбила кота таскать каштаны из огня. Он таскал, обжигался, а она ела. Кота еще и слуга побил за воровство, а мартышка осталась ни при чем. И сыта, и не бита, и не обожглась. Мораль: уж если воровать, так для себя.
– Ладно, с моралью все ясно, – нахмурился Климов. – Ты лучше скажи, кто у нас мартышка? И что ей от тебя нужно?
– А вот уж это – точно не твое дело, – отрезала Лина.
– Нет, мое. Не люблю, когда меня держат за болвана.
– Вот и разберись. Наверняка ты его знаешь. Он-то тебя знает как облупленного.
– Влад? – догадался Климов. – Влад Саранцев?
– Откуда ты его знаешь? – спросила Лина.
– Влад Саранцев, – с горечью признался Климов, – это моя крыша. Ну… не он сам, конечно, он – так… зиц-председатель Фунт. Но сидеть не будет. За ним силы стоят. Но я-то понятно, я фирмач. Дань плачу. А ты? У тебя-то что общего с Владом Саранцевым?
– Это не твое дело, – упрямо повторила Лина. – Твоей сделке ничего не грозит. Уходи. Я устала.
Ему очень многое хотелось сказать, спросить… Но у нее и впрямь был измученный вид. Он испортил ей вечер, который она могла бы провести с детьми. Наорал на нее, нахамил… Заподозрил в мошенничестве… Угрожал… В отличие от его Таньки, она любит своих детей. И они ее любят.
Климов посмотрел на нее. Ничего, ну ровным счетом ничего особенного. Как же это получается, что одна девушка, причем даже не самая красивая на свете, вдруг становится для тебя единственной? А ты все испортил и уже ничего не поправишь…
Он встал и двинулся к двери, но на пороге обернулся.
– Хочешь, я тебе помогу замки сменить? Я умею.
– Спасибо, я лучше слесаря позову.
– Ну, прости, если что…
Вот дурак, ничего умнее не нашел!
Лина закрыла за ним дверь. Щелкнул замок, от которого еще у кого-то есть ключи…
– С Владом я разберусь! – пообещал Климов уже за порогом.
Глава 4
За три года до этого
Господи, как же пить хочется! Голова трещит, во рту помойка. Полька дрыхнет, конечно, у Галюси выходной. Кой черт я ее отпустила? Все с Полькиной подачи: Галюся тоже человек, имеет она право на личную жизнь?.. Какая на хрен личная жизнь у такой каракатицы? Кому она нужна?
Лежи вот теперь и майся. Не надо было вчера столько пить… Да ладно, в кои веки раз можно же и оттянуться… После гастролей – законный повод. Зато теперь… Тоска-то какая… Горло пересохло, и не дозовешься никого. Видно, самой вставать.
Нелли Полонская еле разодрала слипшиеся, словно клеем смазанные веки – наверняка опухли, блин! – и со стоном приподняла голову над подушкой. Дурацкие часы с проекцией – цифры светятся на потолке. Опять Полькина кретинская идея. Надо будет выбросить к чертовой матери. Запрокинуть голову и посмотреть наверх Нелли не решилась: слишком рискованный вольт в ее состоянии. Да и какая разница, который теперь час? Рано! Это она и без часов знает.
Осторожно, сантиметр за сантиметром, помогая себе обеими руками, Нелли приняла сидячее положение. Спустила ноги на пол. Вслепую нашарила тапочки. Блин, это разве тапочки? На высоком каблуке, с одной перемычкой, увенчанной пышным меховым помпоном. Мех натуральный, а радости? В таких опереточных шлёпках хорошо любовника принимать, когда ты трезва, ну или чуть-чуть хмельна и вся заточена на секс. Но утром с похмелья, когда глаз не продрать, в такой шузне и навернуться можно. Не дай бог, ногу сломать…
Идти босиком? Галюся убирает чисто, но… Нет, все-таки босиком Нелли брезговала. Всунула-таки ноги в тапочки, будь они неладны. Поднялась, закачалась… Ухватилась за спинку кровати. Спинка низкая, пришлось нагнуться, сразу закружилась голова, тошнота плеснула в рот.
Постояла, подержалась… Выпрямилась. У стариков есть такие ходунки… Вроде открытого манежика. Обнимают тебя с трех сторон… Держишься за него и идешь…
«Тьфу, дура, типун тебе на язык! Ты не старуха!» – яростно напомнила себе Нелли. Она не любила вспоминать о возрасте, всячески его скрывала. Дочку Полину родила в двадцать лет, потом начала врать, что в девятнадцать, восемнадцать, семнадцать… Когда дошло да пятнадцати, на нее стали посматривать как-то диковато. Ну да, выходило, что ее бывший растлил малолетку. А главное, перестало помогать. Даже если допустить, что она родила в тринадцать, все равно выходит слишком много. Нелли для себя определила, что ее возраст – двадцать пять. Ну, в крайнем случае тридцать, но не больше. Только поддерживать иллюзию становилось все тяжелее.
* * *
Нелли и вправду – если рассуждать формально – потеряла невинность в тринадцать лет, хотя на самом деле невинной не была, сколько себя помнила. Разве что в чисто физическом плане, если называть невинностью состояние virgo intacta[6]6
Девственница (лат.).
[Закрыть].
Нелли помнила это как сейчас. Огромная квартира в Старом Таллине. Двухуровневая: большая гостиная с камином – прохладная, полутемная – расположена ниже остальных помещений, отделена от них невысокой ступенькой. Там, в гостиной, все и случилось. Нелли с самого начала решила, что не станет путаться с мальчишками – неуклюжими, неловкими, неумелыми. Сдались они ей! Нет, ее сделает женщиной опытный мужчина.
Она соблазнила одного из материных любовников. Мать актриса, материала хоть отбавляй. Развести этого типа на секс оказалось до ужаса легко. И все получилось великолепно. Нелли уже и имени его не помнила, зато помнила, как все было. Он долго целовал ее, ласкал, готовил, подводил к самому заветному, и она испытала все, что положено, а в решающий момент, не теряя хладнокровия, ловко выскользнула из-под него, и они испортили ковровый диван в гостиной. Родителям Нелли сказала, что нечаянно пролила стакан молока, и ей поверили. А может, сделали вид, она не вникала.
В общем, все вышло отлично. Правда, этот старый козел потом разнюнился, что-то понес про любовь, но Нелли живо его осадила, объяснила доходчиво и кратко, в чем его роль заключалась, а он назвал ее «набоковской Лилит». Она так и не удосужилась узнать, кто это такая, хотя звучало красиво.
Через два года отца-генерала перевели из Таллина в Москву, и семья переехала с ним. Нелли радовалась, что едет в столицу, но жить в Москве оказалось куда тяжелее, чем в провинции. В Таллине отец был большим начальником, его жена-актриса играла ведущие роли в местном русском театре, а в столице начальников было много и покрупнее его. Пожив в Москве всего ничего, он начал попивать и через пару лет умер от сердечного приступа, вызванного очередной выходкой дочери.
А чего? Нечего было с дачи возвращаться не вовремя. Да, у нее была тусовка! Она уже студентка, имеет она право? Да, на тусовке они план курили, – подумаешь, большое дело! – а кто-то из мажористых московских мальчиков еще и кокс притаранил, они нюхнули для бодрости и устроили легкую групповуху. Ничего особенного. И было это, между прочим, не в первый раз. Для отца, правда, оказалось, что в последний, но… смотри начало: нехрена с дачи возвращаться не вовремя. Нелли не ощущала за собой никакой вины.
Мать смотрела на нее с ужасом и что-то лепетала бессвязное, Нелли уловила в основном: «Как мы теперь жить будем?» Сама Нелли была бесстрашно уверена, что «что-нибудь придумается». Досадно, конечно, что после смерти отца-генерала их с матерью выселили из квартиры в высотке на площади Восстания, но эту проблему она решила. Ну, пусть не сразу и уже без матери, но решила.
Мать после смерти генерала Кузякина начала сильно болеть: рак поджелудочной железы. Хуже не бывает. Пожелтела вся, скукожилась, Нелли боялась к ней прикасаться, даже жить в одной квартире. К счастью, к сорока восьми годам мать совсем свернулась, как сухой лист. Хоронили за казенный счет.
Актеры у нас негласно делятся на больших (самое почетное звание), прекрасных, хороших, блистательных и известных. Кроме них – разве что начинающие. Гениальными и великими называют только после смерти, так что это неинтересно. Нелли старалась о смерти не думать.
К тому времени, как умерла мать, сама она была начинающей, подающей надежды, и очень скоро выбилась в блистательные. А вот мать дальше известной не пошла. Так и писали в некрологах: умерла известная актриса Алевтина Кузякина. После смерти ее все сразу забыли. Первой забыла дочь.
У самой Нелли к тому времени все стало складываться интересно и успешно, она окончила ВГИК, но еще студенткой начала сниматься и вышла замуж за однокурсника, сменив плебейскую фамилию Кузякина на шикарную – Полонская. Тогда же и имя заодно поменяла. Ее «идёйный», как говорила сама Нелли, папаша, дал ей имя Нинель. Если отбросить мягкий знак и прочесть задом наперед, получится «Ленин». Недолго думая, Нинель переделала себя в «Нелли». Нелли Полонская! Звучит роскошно.
И вообще все пошло хорошо. Еще студентами они с мужем стали звездной парой. Попали в какой-то резонанс. Их охотно снимали вместе, и обожатели у них были общие. Их так, парой, и воспринимали. И квартирный вопрос решился… ну пусть не совсем гладко, но решился же!
Дочка, правда, получилась неудачная, но пока она была маленькая, было не так заметно. Эх, если бы дети вовсе не росли! Пока ребенок маленький, мама выглядит молодо. А вот подросший напоминает о материнском возрасте. «Вы выглядите как сестры»… Нелли считала, что это сомнительный комплимент. И уж точно неискренний. К тому же они с Полькой вовсе не выглядели как сестры. В смысле, фамильного сходства не наблюдалось.
Нелли – белокурая красавица, мечта всех мужчин, эротический сон любого подростка. Роскошная фигура, великолепная грудь… А Полька – не разберешь, мальчик или девочка, плоскогрудая, типичная травести. Да и в актрисы не пошла, дура. А может, оно и к лучшему. Нечего материнское имя позорить. В семье должна быть одна недосягаемая звезда. И никаких спутников ей не надо.
Вспомнив о спутниках, Нелли поморщилась, и опять, как колоколом набатным, в голову ударила боль. У звезд есть секретари, агенты, администраторы, менеджеры… А у нее никого, если не считать Галюси, но Галюсю точно можно не считать: ее даже личной горничной не назовешь. Так, домработница.
Ну и пусть. Всем этим агентам и менеджерам надо отстегивать по десять процентов заработков, а ей самой вечно денег не хватает. Она будет как эта… как ее? Кажется, Мария Каллас. Правда, Марию Каллас долгие годы муж опекал, но потом она развелась и стала вести свои дела сама. Так и говорила: «Я стою ровно сто процентов». И никому не отстегивала. Вот и мы так будем.
* * *
Стараясь не кряхтеть – еще чего не хватало! – и все-таки постанывая, Нелли накинула роскошное кимоно с драконами, добралась до двери и вышла в коридор. По стеночке, по стеночке… По сторонам не глядим… В доме полно зеркал, но Нелли знала: пока не ополоснешься под душем, не сделаешь зарядку, не вотрешь утренний крем, пока хоть минимально не приведешь себя в порядок, не выпьешь чашечку кофе, в зеркало смотреть нельзя. Она воспользовалась уборной, вымыла руки, старательно не поднимая головы к зеркалу в ванной, ополоснула лицо, тут же намазала его особым утренним кремом и отправилась в кухню. Если не глотнуть хотя бы водички, так и умереть недолго.
Нашла в холодильнике бутылку «Эвиан» и выпила прямо из горлышка. Ничего, пока никто не видит, можно себе позволить и по-простому. При посторонних Нелли всегда – ну, положим, не всегда, но сама она своих промахов не замечала – вела себя утонченно. Пила только «Эвиан» в стеклянных бутылках (в эту минуту с радостью предпочла бы пластиковую: все-таки полегче) из высоких тонкостенных стаканов, охлажденных заранее. Прислугу со скандалом приучала соблюдать эту процедуру. Но сейчас ей было не до изысков, она пила, как вьючный верблюд на водопое после тяжелого и долгого перехода.
Надо остановиться, под глазами мешки будут…
Ну и черт с ними, она сегодня никуда не поедет, останется дома, поработает на тренажерах…
Встреча назначена с продюсером телесериала.
Плевать, можно не пойти. Впервой, что ли, ей срывать назначенные встречи? Она – звезда!
Нет, лучше пойти, подсказал расчетливый и трезвый голос девятижильной стервы, сидевшей у нее внутри чуть ли не с рождения.
Все равно плевать, она очки наденет. У нее пар двадцать очков с полузатененными стеклами, все шикарные, разных оттенков, к любому костюму. А может, вызвать массажистку Надьку? Не ее день, но раз уж Нелли встала так рано, можно попробовать.
Который же теперь час? Темно. В августе уже раньше темнеет и позже светает. В кухне висели часы в виде дрезденской фарфоровой тарелки с ажурными стрелками. Но это свет зажигать… Нелли открыла дверцу холодильника и попыталась при свете внутренней лампочки увидеть часы. Ни черта не видно. По мобильнику можно узнать, но он в спальне остался.
Напившись, Нелли двинулась обратным ходом в спальню, но по дороге не утерпела и свернула в прихожую. Там тоже есть часы. Замысловатые, под старину, с вращающимися золотыми цацками в стеклянных полусферах. Да не в часах дело, ее неудержимо тянуло взглянуть на себя в зеркало. В прихожей окон нет, но можно включить маленькое бра на стене, дающее интимный, рассеянный свет. И зеркало хорошее – от старинного шкафа.
От этого шкафа ничего не осталось, кроме зеркала. Шкаф ей не подходил: слишком мал. Огромный трехстворчатый шкаф – куда его девать? У нее гардеробная. Нелли приказала его раскурочить – мастер плакал – и облицевать что-нибудь драгоценной древесиной. Она не замечала, как нелепо и безвкусно смотрится ее обстановка, собранная из разнокалиберных, не сочетающихся друг с другом предметов. Не эклектика даже, а барахолка. У нее был вкус сороки: падка на блеск. Ей казалось, что золоченые часы с висюльками прекрасно смотрятся с лампами а-ля Тиффани и старинным зеркалом в резной раме.
Зеркало было дорогое, при советской власти его в семьсот рублей оценили в магазине антиквариата – немыслимые по тем временам деньги! – но Нелли продавать не стала, оставила себе. Старинная серебряная амальгама давала удивительно благоприятное отражение. Проверено много раз. Наложив макияж при беспощадном театральном освещении у себя в гардеробной, Нелли выходила в прихожую и сразу превращалась в красавицу. Она, положим, всегда была красавицей, строго напомнила себе Нелли, но… Вот бы все видели ее только в этом зеркале!
Она включила бра в прихожей и отважилась взглянуть. Кошмар. Даже волшебное старинное зеркало не могло скрыть следы вчерашних бесчинств. Веки опухли, глаза заплыли. Мешки под глазами – с армейский рюкзак. Щеки похожи на пирожки, и опять заметна перетяжка между линией челюсти и подбородком. А ведь недавно подтягивалась, неужели опять?
Безумием было рожать в ее возрасте. Безумием. Но ей казалось… Да нет, не казалось, она была уверена, так твердо уверена… А теперь приходится заделывать бреши. Надо пойти на золотые нити. Чем она хуже Катрин Денев? Нелли была искренне убеждена, что ничем не хуже.
Она слегка помассировала проблемную зону – чуть обвисшую мешочками кожу по бокам от подбородка. Это называется «брылы». Боже, слово-то какое противное! Ну, ничего, это нетрудно будет подобрать, подтянуть, надо позвонить в клинику…
«Ты сперва денег скопи!» – напомнил ей практичный внутренний голос. На золотые нити нужно штук пятьдесят баксов. Вот тебе и разница: у Катрин Денев они есть, а у тебя нет. А я снимусь в сериале, рассуждала Нелли, в антрепризе отыграю, схожу на банкет, приведу богачам пару молодых профурсеток, получу гонорар, вот и…
В голову полезли совсем уж неприятные мысли. Не хотелось вспоминать о театре, где она совсем еще недавно работала, о скандале, о режиссере Галынине, об этой сучке Королевой… К черту, она там больше не работает, плевать на все. Надо просто вернуться в постель, взбить подушки повыше, поспать еще немного, сделать маску на лицо, вызвонить Надьку-массажистку… Ничего, найдет «окошко», хоть и не ее день. Я ей столько плачу…
Резко отвернувшись от зеркала, Нелли широким рукавом кимоно – настоящий шелк, тончайший, из Японии, но жутко неудобное, за все цепляет – смахнула Полькину сумку, оставленную на подзеркальном столике. Незастегнутая сумка полетела на пол, из нее вывалились вещи. Плевать, не будет она наклоняться, еще чего не хватало! Полька потом встанет, сама подберет. Или Галюся… Нелли все никак не могла сообразить: когда же Галюся должна вернуться? Черт с ней, не так это важно.
Не гася свет, чтобы не наступить в темноте на выпавший зонтик или кошелек, старательно глядя под ноги, Нелли отошла от зеркала и… Ее внимание привлекла выпорхнувшая из сумки дочери бумажка. Бумажка легкая, ее отнесло в сторону. И уж больно знакомая на вид. Пришлось все-таки наклониться, держась за стену. Очков не было, контактные линзы она перед сном вынула, но и без линз видела, что это такое. Сама не так давно держала в руках такую бумажку.
Щурясь, поднося казенный бланк чуть не к носу под самой лампой, Нелли прочитала: «беременность – восемь недель».
Она света невзвидела. Мигом забыла и о брылах под подбородком, и о похмелье, и о Надьке-массажистке, и даже о шлепанцах на высоченных каблуках. Вихрем промчалась по коридору, свистя рукавами кимоно, как летучая мышь, и ворвалась в комнату дочери.
– Это что такое?!
Лина с трудом оторвала от подушки встрепанную голову. И тотчас послышался детский плач.
– Ты чего ребенка будишь? Ненормальная, – проворчала дочь, начисто игнорируя вопрос, и склонилась к стоящей возле кровати колыбельке. – Митенька, солнышко мое! Рано еще, спи. Тихо-тихо-тихо… Ты мокрый? Нет, ты сухой. Вот умница! Спи, мой родной, спи!
– Я спрашиваю, что это такое?! – Нелли потрясла бумажкой в воздухе.
– Не ори, – хмуро отозвалась дочь.
– Нет, ты морду-то не вороти!..
Лине пришлось спустить ноги на пол и взять мальчика на руки, он все никак не унимался.
– Тихо-тихо-тихо… Тихо-тихо-тихо… Выйди отсюда. – Это к матери. – Вот так, вот так, мой хороший мальчик… Мой умный мальчик…
Нелли широко открыла рот за новой порцией воздуха, но Лина ее упредила:
– Иди на кухню, там поговорим. И не шуми мне тут.
Пришлось выйти. Успокоив малыша, Лина тоже вышла.
– Ты куда? – окликнула ее Нелли, увидев, что дочь отклонилась от маршрута.
– Пописать можно? – язвительно осведомилась Лина. – Пойди сядь, успокойся, в твоем возрасте нервничать вредно.
Насчет возраста, это она, конечно, шпильку пустила. Не может не сказать гадость матери. Никакого уважения.
В кухне Нелли разыскала сигареты и нервно закурила. Ей опять хотелось пить, но она вспомнила о встрече с продюсером и решила притормозить. Нет, все-таки отхлебнула глоточек, пока Полька не видит. Сил нет терпеть.
– Ну? – спросила Лина с кухонного порога. – Чего ты разоралась? Ты и без меня знаешь, что это такое. И с каких это пор ты по моим сумкам шаришь?
– Я не шарю, – бросила Нелли с надменностью графини, которую недавно играла в костюмном фильме. – Нечаянно зацепила, она и выпала.
– И что тебе неясно? – столь же насмешливо продолжала Лина.
– Да ты с ума сошла! – завизжала мать, забыв про графиню. – Живо на аборт! Мало тебе одного байстрюка?
Лина больше не слушала, глядя на мать с отвращением, доходящим до тошноты. И почему ее считают красавицей? Ну высокая, ну ноги длинные… И больше ничего.
Нелли в последнее время сильно сдала позиции. Ее стало разносить. Она сидела на «освенцимских», как говорила Лина, диетах, качалась на тренажерах, чуть где целлюлит, бежала на липосакцию. При этом вид у нее был, решила Лина, как у полуобглоданной курицы. Появляться в бикини больше нельзя: липосакция вырыла борозды на животе и на бедрах. Их разминали, разглаживали, массировали, полировали, но это не больно-то помогало.
Сзади на шее появилась выраженная холка. Один врач сказал, что это климактерический горб, и Нелли разоралась, устроила истерику, требовала, чтобы его уволили. Больше в ту клинику не пошла, сказала, что ноги ее там не будет. Но холка от этого нисколько не уменьшилась.
Однако еще страшнее, казалось Лине, выглядело лицо. Это убитое ботоксом лицо оставалось неподвижным даже в минуты сильного волнения. Как воском залито. Никакой мимики. И это актриса?! Лина считала, что из всего мирового репертуара ее матери больше всего подходит роль Франкенштейна. Можно утверждать без проб и без грима.
– Я не дам разводить тут детсад! Это мой дом!
– Корсакова не тревожит по ночам?
Выпад подействовал: Нелли замолкла, злобно уставившись на дочь.
* * *
Их квартира когда-то принадлежала знаменитой оперной певице Корсаковой. Чего только о ней не рассказывали, кого только не записывали ей в любовники! И Сталина, и Берию, и каких-то маршалов… Впрочем, Берия тоже был маршалом. Ну так еще парочку до кучи.
Корсакова дожила до весьма преклонного возраста, похоронила всех своих домработниц и приживалок. А когда она – дряхлая и беспомощная – осталась совсем одна, к ней, рассказывали недоброжелатели, и втерлась в доверие молодая да ранняя Нелли Полонская. Клялась, что будет ухаживать, как за родной матерью. С мужем фиктивно развелась и сумела-таки прописаться в квартире Корсаковой.
В результате выжившая из ума и полуослепшая старая певица подписала какую-то бумагу да и отправилась в Дом ветеранов сцены. Нелли задурила ей голову, сказала, что отправляет ее в санаторий на месяц, только забрать подопечную из «санатория» забыла. Там Корсакова вскоре и умерла, а ее сказочные старинные драгоценности, антикварная мебель и, главное, сама квартира – роскошная квартира в сталинском небоскребе на Котельнической набережной – перешли к молодой наследнице.
Нашлись энтузиасты, желавшие оспорить завещание. Сколотили инициативную группу, ходили куда-то, ходатайствовали, рассылали бумаги… Хотели превратить квартиру в мемориальный музей. Опасность грозила только с одной стороны: государство охотно присвоило бы золото и драгоценности, не говоря уж о квартире. Но Нелли нашла ловкого адвоката, и он объяснил восторженным почитателям таланта Корсаковой, что оспорить завещание можно лишь в том случае, если оперную диву официально признают невменяемой. Она уже мертва, освидетельствовать ее невозможно, да и нужна ли ей столь сомнительная посмертная слава? Энтузиасты отступились.
Лина тогда была еще совсем малышкой и ничего этого не знала, но история аукнулась, когда ей исполнилось уже лет двенадцать. Они пошли всей семьей в Большой театр на премьеру, и в антракте произошла безобразная сцена: какая-то восьмидесятилетняя старуха, страшная, как ведьма, даже с торчащим зубом, отхлестала по щекам ее мать.
– Это тебе за Калю! – кричала она.
Калей – Калерией – звали певицу Корсакову.
Нелли в ответ обозвала страшную бабку «ненормальной сырихой».
Сырихами когда-то называли безумных поклонниц Козловского и Лемешева. Рассказывали, что одна из них, увидев, как Лемешев купил в Елисеевском магазине триста грамм сыра, тут же купила такого же сыра и съела, не отходя от прилавка. Форма истерии. Отсюда и название пошло – «сырихи».
Эту историю двенадцатилетняя Лина уже знала. Козловский и Лемешев сошли со сцены задолго до ее появления на свет, однако сырихами – и даже сырами, потому что были и мужчины, – стали называть любых энтузиастов оперно-балетного искусства. Но она не понимала, какое отношение «ненормальная сыриха» имеет к Нелли.
Кругом уже толпился народ, все стояли и перешептывались, кто был в курсе, на ухо рассказывали тем, кто не в курсе. Лине хотелось провалиться сквозь землю. К счастью, тогда еще был папа. Он отошел купить воды в буфете, а тут примчался на крик, всех растолкал и увел рыдающую Нелли и онемевшую Лину. Они в тот день так и не досмотрели спектакль. Впрочем, что собой представляет ее мать, Лина уже тогда знала и не очень удивилась. Потом, став взрослее, узнала и всю неприглядную историю Калерии Корсаковой. А теперь жестоко и расчетливо напомнила об этом матери.
* * *
– Какая же ты дрянь! – с ненавистью прошипела Нелли.
– Вся в тебя, – бросила Лина ей в ответ.
– Короче, я не дам тебе принести в подоле, даже не надейся.
– Больно надо! Я на Ордынку уеду. И Митьку заберу, а то ты им опять торганешь.
Эти слова испугали Нелли еще больше.
– Как это на Ордынку? Что значит – на Ордынку? Там жильцы, ты что, забыла?
– Это ты кое-что забыла, – холодно откликнулась Лина. – Квартира – моя, что хочу, то и делаю. Велю жильцам съезжать – и все дела. Кстати, заметь, квартира мне досталась честно, я никого со свету не сживала. Да, я и Галюсю с собой позову, хватит тебе над ней измываться.
Перспектива потерять квартиру, вернее полторы тысячи долларов арендной платы в месяц, так потрясла Нелли, что новость про Галюсю она пропустила мимо ушей.
– Ты не можешь так… Мне нужны эти деньги…
– Моя квартира, мои деньги, – безжалостно проговорила Лина. – Ты ж не дитя малое? Вот и крутись.
– Мне надо операцию делать, золотые нити…
– Ты уже большая девочка, решай свои проблемы сама. – И Лина пошла обратно в свою комнату.
Нелли догнала ее в коридоре.
– А этот твой… Он знает?
На сей раз ей удалось задеть дочь за живое, но Нелли была так поглощена своими проблемами, что в полутемном коридоре даже не заметила, как Лина изменилась в лице.
– Тебе-то что за дело?
– Ну как же! Он должен знать! Пойди к нему, – возбужденно заговорила Нелли, – может, он одумается… Может, женится…
– Да пусть хоть на коленях приползет, я за него не пойду.
– Ну и дура. Если ты не скажешь, я сама ему скажу. А квартиру на Ордынке я тебе не отдам…
– Ой, не хвалися, идучи на рать! – перебила ее Лина все с той же язвительной насмешкой, неизменно выводившей Нелли из себя. – А что ты сделаешь? Документы у адвоката папиного, тебе до них не добраться. А и найдешь – не возьмешь: у нотариуса копия. Мой тебе совет: Ордынку выброси из головы прямо сейчас. Я плату на книжку класть буду. Пока рожу, набежит приличная сумма.
– Ты не можешь так со мной поступить. Я твоя мать…
– Даже не начинай, – опять жестко перебила Лина. – Какая ты мать, я с детства знаю.
– Ну сколько можно попрекать! Был дурацкий случай, половину ты сама выдумала! Крик подняла, Ольгерта против меня настроила, чуть съемки не сорвала, а ничего же не было!
– Давай не будем, Неля, – опять прервала ее Лина. – Хватит, надоело. Вон уже Митька опять плачет.
И она бросилась бегом к себе в комнату, а Нелли осталась одна.
* * *
Полина Полонская – ей не нравилось сочетание «пол» – «пол», она всем представлялась просто Линой, и только мать звала ее Полькой, – начала сниматься в кино в шестимесячном возрасте. Еще бы, дитя звездной пары, любимцев всего Союза! В младенчестве у нее проявились прямо-таки феноменальные способности. Мама с папой снимались в картине, где герой бросает героиню с ребенком и уходит. Мизансцена была выстроена следующим образом: в коридоре стоит в дверном проеме героиня с младенцем на руках, а герой пересекает коридор ко входной двери и скрывается за ней. А героиня так и остается с младенцем на руках. Не говорит ни слова, и лишь одинокая слеза катится по ее щеке, когда дверь за героем закрывается. Очень трогательно.
