Текст книги "Дороже жизни"
Автор книги: Наталия Вронская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
13
Первым делом Нарышкин бросился к Ивану Шувалову. Иван, в отличие от своих кузенов Петра и Александра, был человеком простым и нечестолюбивым. Главным в своей жизни почитал он покровительство изящным искусствам и по природе был человеком добрым. Судьба привела его в объятия Елизаветы, еще более тем укрепив фамилию Шуваловых у власти. Но, отдавая должное Ивану, можно было сказать, что он никогда не пользовался оной властью в собственных интересах и отказывался от многих подарков императрицы.
Нарышкин с Шуваловым могли бы назваться добрыми знакомцами, но не друзьями. Однако, зная добрый нрав Ивана, Василий без колебаний бросился к нему со своей просьбой.
Тем временем старший из Шуваловых, граф Александр, уже был с докладом у царицы. Такое тонкое дело, как появление родственника царского дома, мнимого или действительного, требовало тщательнейшего рассмотрения. Причем решение по данному делу должна была принять императрица самолично.
Императрица была не злой женщиной, однако находилась в затруднительном положении со дня своего восшествия на престол. Переворот, ею учиненный, поставил ее царствование невольно под угрозу, ибо жил в крепости наследник Иоанн, отпрыск Брауншвейгского дома, который имел все законные претензии на российский престол.
Императрица боялась, что однажды сторонники Иоанна или, вернее, противники ее самой поднимут головы, и под знаменем царевича свергнут ее с трона.
Прошло уже много лет с того дня, как цесаревна стала императрицей, но страх не оставлял ее, ибо знала она, как тяжка участь свергнутого властителя. К тому же призраки самозванцев терзали русскую корону. И теперь любой человек, найденный ли родственник или самозванец, был злейшим врагом императрицы. Доклад графа Александра Елизавета выслушала в молчании и крайнем смятении. Рядом с ней находился ее фаворит Иван Шувалов, за руку которого она держалась, переживая опасную весть. Новая самозванка?
– Как странно, – сказала императрица по окончании доклада. – Я видела эту девушку. Но и предположить не могла, что столь опасные фантазии взбредут ей в голову, тем более что она дочь преданного мне человека.
– Ваше Величество, фантазии ли это? – спросил граф Александр.
– Что? – Императрица пристально посмотрела на него.
– Найденные у ней бумаги свидетельствуют в пользу того, что ее слова – не ложь. Трудно, однако ж, доказать и ее правоту, но ежели оные бумаги попадут в сильные руки, то… Кто знает, чем это может обернуться?
– Вы, стало быть, думаете, что она и правда… Романова?..
– Мне сложно утверждать это наверняка, но если это так… То эта девица еще опаснее, чем можно было предположить. Так или иначе, но и ею, и ее бумагами вполне можно ловко манипулировать, оказывая определенное давление на вас, Ваше Величество.
– Так. Это верно… Но бумаги у вас?
– Да.
– Уничтожьте их, граф.
– Разумеется, Ваше Величество.
Елизавета помолчала.
– Как мне ни жаль, но девушку эту… Эту… самозванку надо примерно наказать.
– Тут лучший бы выход был – лишение жизни…
– Нет! Никаких казней! Мой закон я не отменю!
– Тогда крепость? И строжайшее содержание?
– Да, граф. Исполняйте. И доложитесь мне. Только интересно… Что Петр Николаевич? Он знал обо всем, что надумала его дочь?
– Она ему не родная дочь, позвольте обратить на это ваше внимание, государыня, – поклонился граф.
– И все же она жила в его доме. Что известно ему? Надо бы это выяснить.
– Это вполне можно проверить. А также проверить и супругу его, и сына. Кто знает, насколько они замешаны в этом деле?
– Хорошо. Ступайте, граф. – Елизавета протянула ему руку.
Граф Александр галантно поклонился императрице, поцеловав руку, милостиво предложенную ему, вышел.
– Ваня, голубчик мой… Как тяжко-то это все… – Елизавета привлекла молодого человека к себе.
Иван обнял ее:
– Сердце мое, не бери в голову.
– Как бы это все выяснить в обход твоего брата? – спросила Елизавета, И продолжила: – Все же, Иоанн Брауншвейгский – милославская родня, а она, ежели все то, что в ее бумагах сказано, есть правда – нарышкинская. А стало быть, мне она – племянница, близкая родня…
– Ежели желаешь, душенька, я сам этим займусь. Гладишь, что прояснится?
– Да, друг мой, ты премного меня одолжишь!
14
– Неужели это правда? – Иван задумчиво покачал головой. – Знаешь, Василий, если б я не знал тебя давно, я б подумал, что ты выдумываешь.
– Это правда. Если тебе мало моих слов, обратись к моему дяде. Ты знаешь его, знаешь, как он предан императрице. Его ты не будешь подозревать во лжи!
– Не кипятись, я и не думал, что ты мог солгать в таком деле. А уж слова Семена Петровича!..
– Иван, поверь, мой интерес тут только один – я люблю Наталью Петровну. Она не преступница! Она… она просто доверилась не тому человеку… А этот болтун, этот дурак!.. – Нарышкин вскочил с кресла и бросился к окну.
Ему не хватало свежего воздуха, он хотел вдохнуть поглубже, чтобы успокоиться.
– Я сделаю все, что смогу, Василий. – Шувалов успокаивающе положил руку приятелю на плечо.
– Я знаю, твоим словам можно верить… Если все-таки ничего сделать будет нельзя, если она… В общем, – Нарышкин решительно повернулся к Шувалову, – я хотел бы разделить ее участь. Если только Наталья Петровна будет согласна, – тихо добавил он.
Шувалов посмотрел на молодого человека и покачал головой. При всем добросердечии и при всей мягкости Шувалова, при всем увлечении его изящным и великим столь пылкий порыв не мог не удивить фаворита. Это было ему если не чуждо, то непонятно. Он не разделял стремления его молодого приятеля к такой развязке и только и мог, что молча покачать головою.
Иван Шувалов, как и обещался, передал свой разговор с Нарышкиным императрице. Но к ней он прибыл не один, а с Семеном Нарышкиным. Вид родственника, его рассказ тронули Елизавету до глубины души.
Семен пересказал ей все так, как говорил когда-то Наташе. Он умолял императрицу пощадить девушку. Ему горько было думать, что дочь некогда любимой им женщины так же тяжело и безрадостно окончит свои дни, как когда-то ее мать. И именно ему придется корить себя за ее гибель.
Когда Нарышкин ушел, Елизавета задумалась.
– Я бы очень хотела внять его просьбам. И если бы не тот молодой человек Плещеев… Как представить его слова?
– Как оговор, – ответил ей Иван. – Желание избавиться как-нибудь от наказания заставило его оговорить себя и девицу Обрескову в небывалых преступлениях.
– Надо бы позвать графа Шувалова, – задумчиво произнесла императрица. – Все это будет очень сложно… Делу дан ход, есть и свидетели, к тому же она… Нет! Решительно ничего нельзя повернуть вспять окончательно!
– Что же будет?
– Я поговорю с графом Александром о смягчении участи моей бедной родственницы.
Императрица произнесла слово «родственница» так просто и естественно по отношению к Наташе, что Шувалов уже не мог усомниться в том, насколько в лучшую сторону изменится участь девушки, за которую он просил только что.
* * *
Произошло даже более того, что Василий и Иван Шувалов ожидали от Елизаветы. Она отправилась в крепость, где была заключена Наталья Петровна, чтобы лично говорить с ней. Свидетелей этого разговора не было. О чем говорилось меж ними, осталось тайной, ибо впоследствии ни сама царственная тетка, ни Наташа не признавались в этом никому. И ни фаворит, ни преданный защитник и влюбленный никогда не узнали ни единой подробности этого разговора.
Императрица вовсе не обязана была никому отчетом, а Наташа, казалось, очень хорошо усвоила урок излишней своей доверчивости. Иной раз сдержанность более полезна в обществе, чем неуемная откровенность.
Дело каким-то образом было замято, ибо граф Александр Шувалов получил на это особое распоряжение императрицы. Однако пострадавшим все-таки стал Плещеев. Что же, на это можно было только сказать, что он сам виноват в своем несчастье.
Приговор его огласили в один из пасмурных петербургских дней перед зданием Двенадцати коллегий. В прочитанном на площади объявлении было сказано, что императрица «по природному своему великодушию сменила смерть на сечение кнутом и ссылку».
Дни свои злосчастный Плещеев окончил в Селенгинске, скончавшись там от лишений и болезней всего через два года после водворения его туда.
Однако ничего этого еще известно не было, когда с Наташей приходила проститься Аграфена Ильинична и плакала, предчувствуя разлуку по всей вероятности вечную. Императрицей было приказано отправляться Наталье Петровне в далекий Томск.
Сборы были ее недолгими, но расставание – горьким. Отец, приемный ее отец, так и не смог простить ей того огорчения и дворцового охлаждения, которое она принесла ему. Мать только плакала. Брата своего она не увидела, а более никто не пришел с ней проститься. Но при всех печалях Наташа не унывала. В ней появилась особая сила, внутреннее спокойствие. Испытания укрепили ее. Проведя столько времени одна в заключении, она не сломалась, не сделалась несчастной. Она ждала, терпела – и была вознаграждена уверенностью, родившейся в ней, силой духа и надеждами на лучшее.
Ехать ей предстояло с одной только служанкой, которую разрешили ей взять с собой и то лишь потому, что ей предстояло отныне оказаться только в обществе мужчин – своих конвоиров. Ничего более о своем пути и о жизни в месте отныне ей предназначенном она пока не знала.
15
Первая остановка предстояла ей в небольшой деревеньке в десяти верстах от Москвы, где ее ждали Нарышкины. Выйдя из закрытой кареты, в которой ее везли, Наташа увидела Василия Федоровича, стоявшего рядом со станцией. Он кинулся к ней навстречу и ему никто не сделал препятствий. Он провел Наташу в станцию – темную избу с маленьким окошком – усадил ее и опустился рядом с нею.
– Как это возможно? – Наташа была поражена.
Она-то думала, что он давно позабыл о ней и даже если не забыл, то теперь их встреча абсолютно невозможна. Но вот он рядом – и девушка заплакала, впервые за долгие месяцы. Даже при расставании с матерью она не плакала.
– Милая моя, дорогая… – Василий целовал ей руки. – Я просил, я умолял и мне позволили… Позволили встретиться здесь с тобой и задать тебе только один вопрос…
– Вопрос? – Наташа смотрела на него сквозь слезы.
– Да, ангел мой. Ты же знаешь, что я люблю тебя… И ничего для меня не изменилось и не могло измениться. И я спрашиваю тебя: станешь ли ты моей женой?
– Я не могу, не могу! Вы не должны губить свою жизнь ради меня! Я не достойна этого! – Она зарыдала еще сильнее.
Василий крепко обнял ее и прижал к себе, целуя заплаканное лицо.
– Любовь моя! Разве можно сказать, что я гублю свою жизнь? Разве это погибель – быть рядом с вами?
– Я отвергла вас в благополучии, и я не могу дать согласие теперь, когда вы мне, признаюсь, нужнее всего! Я не могу быть такой жестокой с вами. Я не могу…
– Ваша жестокость в том, что вы даже теперь отвергаете меня! Я люблю вас, и мне все равно, куда следовать за вами и где быть с вами. Я говорил с государыней…
– Что?
– Да, я говорил с государыней. Я просил ее дать мне позволение на наш брак – и она согласилась. Разве вас не удивило то, что нам разрешили быть тут наедине?
– Да, удивило… Но, скажите, может быть, и смягчением своей участи я обязана только вам? – внезапно пораженная догадкой, спросила Наташа. – Мне говорили, что один человек… – Она осеклась.
– Нет, не только мне… И мой дядя, и я… Все, кто любят вас… И в память о вашей матушке… Прошу вас: если только вы любите меня или если хотя бы я не противен вам и вы чувствуете, что сможете полюбить меня со временем, ответьте мне «да»! В этом мое счастье, поверьте мне…
– Да… Я не знаю, люблю ли я, но мне кажется… Да, мне кажется, что ближе человека у меня теперь нет на целом свете. И если вы согласны на это, если это не останавливает и не оскорбляет вас…
– Нет. Я люблю вас так, что рано или поздно и в вашей душе смогу зажечь тот же огонь, что горит сейчас в моей. Моя страсть не останется безответной, я знаю. – Он прижал Наташу к себе и крепко ее поцеловал.
Губы, сухие, теплые, прижались к ее губам. Наташа обняла его покрепче в ответ. Хорошо, как никогда не бывало!
Когда уже последняя надежда на счастье, на самую жизнь была Наташею потеряна, встретила она любовь. И безоговорочно поверила, как некогда верили ее мать и ее бабка. Только Наташа знала, что она не ошибается. Все, через что ей пришлось пройти, научило ее понимать людей лучше, чем это умели делать оберегаемые царевны. Но даже если и она теперь ошибается, то этот удар не будет для нее смертельным, ибо в крепости научилась она стойкости и приобрела толику смелости в борьбе с судьбой.
– Ну вы, кажется, обо всем договорились? – спросил Семен Петрович, только что вошедший в избу.
Объятия молодых людей наводили на мысль о полном согласии.
– Если все между вами решено, то венчаться необходимо теперь же. Разрешение государыни имеет силу только здесь. Итак?..
– Да, дядя, мы венчаемся, – ответил Василий Федорович. – Да? – Он повернулся к Наташе.
– Да, – ответила она.
– Отныне ты стала моей племянницей, детка, сказал Семен Петрович. – Позволь и мне обнять тебя.
– Милый дядя! – Наташа от всей души обняла доброго и снисходительного родственника.
– Надеюсь, вы понимаете, что жизнь ваша будет не так уж легка, как вам это представляется сейчас. Не хочу выглядеть старым брюзгой…
– Дядя, дядя! Так ничего не говори! – воскликнул Василий.
– Дети… Какие вы еще дети. Что вы знаете, что можете? Каково это, после паркетов да балов попасть в ссылку, в тяжелую дорогу, в холодную сторону?.. Защитит ли вас ваша любовь? Возможно ли это? Но знайте, что у вас есть я и я буду стараться сделать все, чтобы облегчить нашу участь.
Семен Петрович посмотрел на молодую пару с грустью человека, много повидавшего, во многом разочаровавшегося, многого лишившегося, но не утерявшего еще надежды – слабой, еле теплившийся, но все еще живой.
Затем, не допуская более промедлений, молодые люди были отведены в церковь, где тотчас и обвенчаны в присутствий старого дяди, офицера и двух солдат, бывших при Наташе конвоирами.
Тут же им пришлось распрощаться с Семеном Петровичем, вновь обещавшим им свою поддержку, и опять отправились в дорогу, но теперь уже вместе.
Это была милость императрицы. И милости на этом не окончились. Путь их в ссылку был долог, но по прибытии их ждал дом. Простая деревенская изба, но свободная от постоянного надзора.
Как сложилась их дальнейшая жизнь – теперь не время рассказывать об этом. Это совершенно отдельная история. Однако скажу, что они не обманулись в своих ожиданиях и были счастливы вдвоем.
Это и в самом деле оказалась любовь: более прочная, чем страсть, вспыхивающая с первого взгляда. Любовь, выдержавшая и пережившая различные испытания и только укрепившаяся невзгодами. Два счастливых характера, сойдясь вместе, оказались на редкость удачливым содружеством.
Вторая часть
Наследница
1
1777 год
Утро начиналось как обычно: вилла наполнилась ароматом кофе и свежего хлеба. Обитатели ее проснулись и подняли свой вседневный шум. Раздавался девичий смех, лай собак, спор прислуги – все проснулись.
– Синьор Базилио опять не спал всю ночь. Он только что пришел, – прошептал садовник Марии, передавая ей розы, только что срезанные для ее молодой госпожи.
– Если б и меня так кто-нибудь любил, как он любил свою жену, мир ее праху, – набожно перекрестилась обычно смешливая Мария.
– А разве я не так люблю вас, моя дорогая?
– А разве, синьор Тони, вы меня любите?
– Конечно! Если бы вы только согласились…
– О-о! – Мария рассмеялась и проворно уклонилась от объятий садовника, которыми тот вздумал доказать свои чувства. – Нет, Тони, так дело не пойдет!
– Как вы жестоки, Мария.
В ответ на этот упрек бойкая камеристка скрылась с глаз влюбленного в нее молодого человека, бережно неся в руках корзинку с цветами.
Девушка вошла в дом, взбежала по лестнице на второй этаж и тихонько вошла в комнату хозяйки. Хозяйка же ее обладала прекрасным, крепким сном и весь шум, уже с полчаса поднятый в доме и на кухне, не мог ее разбудить. Мария раздвинула занавески, поставила розы в воду и повернулась к хозяйкиной постели. Девушка упорно не просыпалась, хотя лучи солнца падали ей на лицо.
– Синьорина, синьорина…
Мария начала тормошить хозяйку.
– Просыпайтесь, синьорина! Ваш отец проснулся давно, он ждет вас!
– Не-ет, – протянула соня и сладко потянулась.
– Уже утро, уже надо вставать.
Девушка открыла глаза и заслонилась рукой от солнца.
– Как не хочется, – томно протянула она.
– Синьор Базилио давно уже проснулся. Он будет сердиться.
– И как это батюшке не спится в этакую рань.
– По правде сказать, синьорина, он, я думаю, всю ночь не спал, – произнесла Мария.
– Да? – Девушка села на постели. – Опять?
– Опять… Он, мне думается, давно не спит. Как супруга его, матушка ваша, оставили нас, так и каждую ночь он то думает о ней, то на могилу к ней ходит.
Девушка помолчала.
– Бедный батюшка… Мне кажется, он никогда горевать не перестанет. Я тоже скучаю по маме, но… Это как-то все иначе.
Между тем она поднялась с постели и подошла к окну.
– Я-то маменьку плохо помню, а он…
– Да, тяжело мужчине потерять любимую женщину, если он любил ее так, как любил ваш отец… Но скорее умывайтесь! – заторопила Мария.
Девушка послушно умылась, оделась и пошла вниз.
– Вот и ты, Наташа, – отец увидел дочь и приветливо ей улыбнулся. – Встала, наконец.
– Доброе утро, батюшка. Благословите. – Девушка подошла к отцу и склонилась для благословения.
– Благослови тебя Господь, дитя мое.
Отец и дочь сели за маленький круглый стол, за которым им накрыли завтрак.
– Ты опять не спал сегодня? – спросила Наташа.
– Да.
– Ты не должен так поступать, батюшка. – Девушка запнулась. – Я… я боюсь… Боюсь, как бы и ты не покинул меня…
Отец посмотрел на нее:
– Прости меня, Наташа, прости. – Он взял ее за руку. – Я действительно не думал о тебе, прости…
– Нет, я не виню тебя, только… Только, я ведь тоже люблю маму, но… Я не знаю, как тебе сказать!
Отец с легкой улыбкой посмотрел на дочь.
– Я понимаю тебя, дорогая. Ты ведь, наверное, даже не помнишь ее толком, а я… Я никогда не рассказывал тебе о нашей жизни, о том, что мы когда-то вместе пережили. Но, смею тебя уверить, это так связало нас, что даже после ее смерти для меня никого не существует, кроме нее. И тебя, конечно.
Наташа улыбнулась отцу.
– Тебя ведь не зря зовут так же, как и твою матушку. А что касается твоих опасений, то ты права, я уже думал об этом и вот что пришло мне в голову…
– Что? – Глаза девушки разгорелись, и она с любопытством ждала продолжения.
Мы напрасно так долго жили вдалеке от родины. Здесь, если ты останешься одна, у тебя нет никакой поддержки. Хоть мы и не бедны, а все-таки родственные и дружеские связи дело не лишнее. К тому же надо нам подумать о том, как представить тебя в свете. Ты девушка уже взрослая, тебе нужен муж.
– Муж?
– Отчего ты так удивляешься?
– Я не думала пока об этом…
– А о чем ты думала? – улыбнулся отец.
– Да так…
Наташа смутилась и замолчала. О замужестве она действительно еще не думала, но нельзя сказать, чтобы мысли о любви совсем не приходили ей в голову. Здесь, в Италии, в этом теплом благодатном климате, в этом воздухе, напоенном ароматами музыки и поэзии, посвященными любви, нельзя было о любви не знать и не думать.
– Так что же мы будем делать? – спросила Наташа.
– Полагаю, нам необходимо вернуться в Россию, но это связано для нас с некоторыми трудностями и я должен сначала решить кое-какие вопросы.
Василий Федорович поднялся из-за стола и направился в кабинет, ему надо было подумать об их возвращении: возможно ли оно?
Обдумать следовало очень многое. Василий Федорович, помимо воли своей, стал вспоминать перипетии собственной жизни…
После венчания с Натальей Петровной была им, долгая дорога в Томск. Несколько лет провели они в этом городе, сначала под тщательным надзором, затем более свободно. Да, там им обоим, привыкшим к столичной блестящей жизни, пришлось нелегко, но ни он, ни она ни разу не пожалели о случившемся. Должно быть, эта жизнь – тяжелая и простая, была предназначена для них. Кто знает, останься они в Петербурге, не поглотил бы все их внимание свет? Не разлюбили бы они друг друга, прельстясь иными увлечениями, иными лицами?
Семейная жизнь Нарышкиных сложилась удачно. С редкой оказией они передавали о себе сообщения родным, сообщая о своем счастье. Но верил им только один Семен Петрович, который только и мог понять их нынешнюю жизнь.
Затем, после нескольких лет брака, в ответ на их общее желание, наконец-то родилась у них дочь. Василий настоял, чтобы ее назвали Наташей, в честь матери. Одной ему явно было мало. Он делил любовь между обеими, с упоением ощущая себя отцом и мужем. Рождение дочери придало им сил, а после и вовсе показалось счастливейшим знамением.
Елизавета Петровна скончалась, не прошло еще и года после рождения маленькой Наташи. Родственники их удвоили усилия в столице и благодаря такому участию, а также благодаря тому, что император Петр Федорович не очень-то любил тетку и уж совсем не почитал ее, ему показалось надобным вернуть из опалы ссыльную семью. Причины их ссылки почти никто не знал, документы все были давно уничтожены, и известие о прощении быстро помчалось в Томск.
Узнав о том, что они могут вернуться в столицу вовсе жить так, как им заблагорассудится и где им будет угодно, Нарышкины, не медля ни единой лишней минуты, выехали из Томска. Совершив долгое путешествие, они прибыли в Петербург и оттуда, согласно вольности дворянской, что существовала отныне, уехали за границу.
Что ни говори, а Сибирь расстроила здоровье Натальи Петровны, и теплый итальянский климат был ей весьма желателен. Тут же подоспело им довольно большое наследства от тетки Василия Федоровича. Она находилась под сильным впечатлением от жизни племянника и от его нынешнего прощения и составила завещание в его пользу не без участия Семена Петровича, сумевшего преподнести сестрице такую любовную историю, что сердце ее целиком и полностью было навеки завоевано племянником.
Итак, они уехали в Италию и только там уже узнали о воцарении императрицы Екатерины Второй. Василий Федорович благословлял судьбу за то, что им удалось успеть так быстро оказаться за границей. А иначе с ними все могло случиться. Кто знает, как бы милость Петра Федоровича обернулась теперь для них.
А потом… Потом жена его умерла… Сибирь погубила ее здоровье. Наталья Петровна еще в Петербурге была нездорова. Поездка была ей тяжела. На некоторое время Италия оздоровила ее, но полностью исцелить не смогла. Она долго болела, попеременно то чувствуя себя совсем здоровой, то будучи очень слабой. Болезнь измучила ее вконец. Она потеряла прежнюю красоту и жизнерадостность немедленно увядала на чужой стороне.
Василий Федорович снял для нее виллу, нанял лучших врачей, делал все для того, чтобы развлечь жену, но тут уже ничего нельзя было сделать. В конце кондов даже ему, человеку пылко любящему, стало понятно, что для бедной жены смерть станет избавлением от страданий.
Она умерла в 1767 году. Василий Федорович оплакал жену и похоронил ее неподалеку от виллы, на которой они жили. Любви своей он не забыл и у него даже мысли после не возникало о том, чтоб жениться снова. Их супружеская жизнь казалась ему чуть ли не священной, и он даже подумать не мог, чтоб какая-то другая женщина была так же дорога ему, как его жена. Никто никогда не вызывал в нем таких чувств и стремлений, какие когда-то пробудила Наташа.
Он довольно быстро взял себя в руки, решив не губить себя ради дочери своей. Был характером ровен и сдержан, даже весел. Наташа стала смыслом его жизни: памятью и долгом его покойной жене. Ее счастье, ее благополучие стали сосредоточием его жизни, и он благодарил Бога, что остался с ним этот залог их супружеского счастья как смысл его существований.
Лишь иногда, а вовсе не постоянно, как утверждала прислуга, он не спал ночами, проводя их в размышлениях о былом и навещая могилу жены. С годами эта потребность в нем уменьшалась. Он не стал отшельником, не стал монахом, умел предаваться радостям простого повседневного бытия, подчас грешного, но принципов своей жизни он не изменил и не испытывал желания их менять.
Внизу раздался стук колес. Это был экипаж синьоры Маргериты Джанчини. Нарышкин поднялся и выглянул в окно. Увидев приехавшую, он улыбнулся и поспешил вниз, боясь, как бы его дочь чего не выкинула. Между Наташей и синьорой Джанчини существовала тайная, но непримиримая вражда. Обе дамы ревновали его друг к другу, не желая одна уступать отца, другая – мужчину.
Синьора Джанчини была вдовой богатого, но не очень знатного итальянца. Она обратила внимание на русского «отшельника», когда тот, в один из дней, имел удовольствие прогуливаться верхом неподалеку от виллы синьоры Джанчини и оказал ей некую мелкую услугу, которую мы оставим в тайне, так как она совершенно неважна для нашего повествования.
Вдова пригласила нечаянного знакомого к себе, и поскольку она была женщиной молодой, красивой и не обремененной излишней моралью, то очень скоро соблазнила синьора Базилио, как она его называла. Нарышкин же, в свою очередь, не отказывался от предложенного ему, но и не проявлял излишнего усердия. Случай открыл ему намерения прекрасной Маргериты, которая, будучи богата, теперь желала бы сделаться знатна, полагая русское княжество ничуть не худшим приобретением, чем ее родовое имя.
Она стала появляться в доме Нарышкина, свела знакомство с Наташей, притворяясь доброй соседкой, но Наташа быстро выяснила истинную причину посещений прекрасной вдовы и тут же объявила войну сопернице. Она было разозлилась и на отца, но тот объяснил ей, что жениться не собирается ни в коем случае, и отец и дочь скоро помирились.
Однако Наташа считала необходимым при каждом появлений синьоры Джанчини давать ей понять, насколько та нежеланная гостья в их доме. Синьора же Маргерита, в свою очередь, не стеснялась неудовольствием девушки, открыто кокетничая с ее отцом.
Василий Федорович, зная все это, решил спуститься побыстрее вниз и успел вовремя, так как его дочь и синьора Маргерита о чем-то уже спорили.
– Как! – воскликнула Маргерита, – Правда ли то, что я узнала?
– Что именно, друг мой? – Нарышкин склонился к руке красавицы, приветствуя ее.
– Вы возвращаетесь в Россию?
– Увы, да. Долг зовет, – ответил Василий Федорович.
– О каком долге идет речь? – Пылкая итальянка проявила весь свой темперамент в этом вопросе, задав его с той особой интонацией, которая указывала окружающим на ее прямое право спрашивать такие вещи.
– О долге перед дочерью, синьора, о долге перед Отечеством и перед моей семьей.
– О-о! – Собственно, ей нечего было возразить.
Довольная Наташа улыбнулась.
– Но разве это так уж необходимо? – спросила Маргерита.
– Да. Я решил это твердо, – ответил Василий Федорович. – Друг мой, – обратился он к дочери, – я прошу тебя оставить нас на несколько минут.
Хотя девушке это было неприятно, она, ушла, сделав знак Марии следовать за нею.
Василий Федорович подал руку синьоре Маргерите и провел ее в свой кабинет.
– О Базилио, зачем вы покидаете меня? – Она бросилась к нему на шею.
– Ну-ну, к чему это? – Василий Федорович обнял ее усмехнувшись. – Я никогда не поверю, что ваше сердце разобьется с моим отъездом. Наверняка у вас есть в запасе несколько поклонников, которые и утешат вас. К тому же я не молод и не могу быть вам подходящим спутником в этой жизни.
– О, как вы ошибаетесь! Вы знаете, что я люблю вас! Знаете, что у меня никого нет, кроме вас. А что касается вашего возраста, то это все глупости!
– Полно. Вам двадцать и я сгодился бы вам в отцы по своим летам. К тому же вы забываете, что вы католичка, а я православный.
– Для вас я готова сменить веру.
– К чему? Вас отвергнут семья и родина. А на новой родине… Вряд ли вам понравится жить в России. – Он усадил Маргериту на диван и сел рядом с нею. – У нас в России девять месяцев в году стоит холод и только три, ежели повезет, бывает тепло. И то наше тепло похоже на вашу южную зиму. Представьте, каково вам будет в таком климате?
– Когда любят, – упорно продолжала Маргерита, – могут вытерпеть все.
– Ну хватит. – Василий Федорович поднялся. – Я вам, кажется, уже давно все объяснил. А кроме прочих причин, позвольте напомнить вам еще одну: моя дочь.
– Что ваша дочь? – Маргерита упрямо взглянула на него.
– Вы не нравитесь ей, она не нравится вам. Как вы будете жить в одном доме? К тому же я обещал ей…
– Что?
– Я обещал никогда не жениться. Вас это обидит, но я должен сказать вам, что чту память ее матери и своей жены, и хотя я и не сделался монахом и грешен, но жениться я не буду. На том свете мне хотелось бы быть только рядом с ней, – тихо добавил он.
– Вы обманули меня! – воскликнула Маргарита, разозлившись.
– Я? Помилуй Бог! В чем? Разве я что-то обещал вам?
Она сидела, опустив голову. Василий Федорович подошел к ней и приподнял ее лицо за подбородок, заставив взглянуть ему в глаза.
– Я разве что-то обещал вам? – повторил он.
– Нет, – нехотя ответила она.
– Я говорил, что брака между нами быть не может, и вы соглашались, так?
– Да, так…
– Не надо, не злитесь на меня, – мягко продолжил он, сев снова рядом с нею.
В ответ на эти слова синьора Джанчини заплакала.
– О Господи, – произнес Василий Федорович. – Я, верно, поступил слишком опрометчиво… Но вы казались мне сильной женщиной. Я думал, что вы понимаете меня и в решающий момент отнесетесь ко всему спокойно и разумно.
– Любящая женщина не может быть разумной! – воскликнула она.
– Ну вот снова, – устало произнес он. – Как изволите, сударыня, но мы скоро уезжаем и, позвольте вам заметить, что любящий мужчина также не может быть разумным.
– Вы? Любите? Кого?! Вы не можете любить! – Маргерита ломала руки в отчаянии.
– Я любил и люблю свою жену и, кроме нее никто, вы слышите, никто не будет подле меня ни на этом, ни на том свете. Вам этого достаточно? – Василий Федорович разозлился, но постарался взять себя в руки. – Успокойтесь. Ваших слез никто не должен видеть. И так вы уже всех взбаламутили своими криками. Ну?
Она подняла лицо, посмотрела на него пристально и ответила:
– Я никогда не оставлю вас. Вы любили свою жену, стало быть, знаете, что делает с человеком это чувство. А я люблю вас и ничего не могу с собой поделать, я последую за вами в Россию, хотите вы того или нет.
– Делайте что хотите. Только потом не пожалейте. В России с вами может случиться то, чего вы совсем не ожидаете.
– Вы угрожаете мне? – встрепенулась она.
– Нет. Предупреждаю об опасности. Впрочем, меня вы можете не опасаться, я никогда не причиню вам вреда. Но кто знает, как вам там придется…
