Текст книги "Девичьи грезы"
Автор книги: Наталия Вронская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
– Но я уже просил ее руки, – слабо бормотал Дмитрий. – Я люблю ее…
– Да как же ты мог без родительского благословения просить ее руки? А она согласилась? – восклицала матушка. – Да как можно! Что она думала? И мать ее согласилась? Откажись! Дурное дело! Не видит ни она, ни семья ее приличий, – как такая девушка станет тебе доброй женой?
Тут Дмитрий не выдержал и заплакал. С ним заплакала и Ольга, очень любившая брата, но так же, как и он, находившаяся под влиянием семьи и разделявшая, с одной стороны, негодование отца, а с другой – горе брата. Она знала, что против отцовской воли – не пойдешь. И Дмитрий знал это… Теперь – уже теперь! – он понимал, что откажется от своей Саши. Откажется от любви, от этого брака. Не выдержит. Сердце его разрывалось от горя, но пойти против воли родителей… Ему это казалось кощунством, – кощунством даже большим, чем предать свою любовь. И хотя он все еще твердил «нет», но уже чувствовал, что скоро от всего отречется, что уже отрекся от Саши, – и отрекся давно, почти сразу, под напором своей семьи.
Татьяна Ивановна была побойчее сестры и брата. И уж совсем она не понимала, как можно так убиваться. Из-за чего? Девиц на свете много, это во-первых. А во-вторых, если батюшка запрещает нынче, то завтра, если умно действовать, глядишь – разрешит. Хотя сейчас она была полностью на стороне отца. Не позволять Дмитрию жениться. Да на ком? На девице, которую они знают лишь понаслышке. А то, что знают – все нехорошо!
Наконец, семейная буря несколько улеглась. Дмитрий уснул, Ольга и матушка успокоились, и все они вышли в гостиную. В гостиной сидел Иван Михайлович, и лицо его не предвещало ничего хорошего. Под его молчаливым взглядом все вновь расселись вокруг.
– Стало быть, он уснул? – спросил старик. – Что же, не отказался он от своих мыслей?
– Не знаю, батюшка, – проговорила Марья Федоровна. – Не знаю…
– Так… Тревожить его нынче больше не станем. Завтра я первый буду с ним говорить. Объясню ему все, авось одумается. А после того надобно будет ему написать письмо к родне этой девицы, а также на службе испросить отпуск. Поедет домой, там побудет и придет в себя. И невесту ему сыщем. И то сказать, что-то мы припозднились. Ему уж двадцать семь лет – давно пора семьей обзавестись. Вот вся дурь из головы и выйдет…
На другой день Иван Михайлович первым вошел в комнату сына. Они долго говорили, и никто не смел подслушать этого разговора. И хотя разговор отца и сына длился около часа, но уже сразу было понятно, чья сторона возьмет верх. Конечно, Иван Михайлович убедил сына. Да тот и не имел сил сопротивляться. Как только поднял Дмитрий глаза на отца, сразу понял, что не сможет поспорить с ним. Он лишь молча слушал, что говорил ему старик и также молча кивал головою. Когда Иван Михайлович потребовал от сына написать письмо к родственникам Александры Егоровны, тот было сказал, что это будет дурно, что надобно ему самому ехать объясняться! Но старик тут же оборвал его, сказав, что и такой-то чести мало достойна девица, давшая свое согласие молодому человеку и, не убедившись прежде, в согласии его родителей.
Иван Михайлович твердо решил не отпускать сына ни на шаг со своих глаз. Тут же при нем Дмитрий Иванович сел за письмо к Викентию Дмитриевичу. Отец посоветовал направить письмо именно дяде Александры Егоровны, а не ее матери. Приличнее было вести разговор и переписку с себе равным. Тут же было составлено прошение на службу об отпуске на полгода для поправки здоровья и отдан приказ слугам собираться. Решено было, что только будет получено разрешение от начальства – тут же всему семейству ехать в свое поместье обратно, подальше от столицы.
Сердце Дмитрия было отчего-то почти спокойно. Будто все было решено за него, и он с этим примирился и даже был почти рад. Он уже не мог сам ни чувствовать, ни чего-либо желать, когда злополучное письмо было отправлено. К этому моменту он полностью отдался на волю отца. Не пройдет и двух дней, как он уже выедет из столицы, вне зависимости от начальственного соизволения, и Дмитрий не сомневался, что его судьба уже решена отцом. Он также не сомневался и в том, что поступит, как ему велят, и рано или поздно будет все же спокоен и почти счастлив, как сулил ему отец. Счастлив тем счастьем, каким бывает счастлив безвольный человек в полном непротивлении людям и обстоятельствам, имеющим над ним власть. Мысль о Саше – о том, каково ей будет при полученном известии, уже не так сильно тревожила его, как несколькими часами ранее.
Дмитрий верил, что она так же, как и он, подчинится обстоятельствам и обо всем скоро забудет. Сорванные цветы недолго бывают счастливы в вазе, а птицы и в клетках поют – жизнь и тех и других окончена, но они еще продолжают существовать по какой-то инерции в своем полусмертном бытии.
Когда Викентий Дмитриевич получил письмо от Багряницкого, тот уже выехал из Петербурга в свое поместье. С удивлением Сонцов развернул письмо, ведь он ожидал, что Багряницкий прибудет сам, да не один. Впрочем, в письме могло быть упреждение о его приезде… Однако Викентий Дмитриевич ошибся самым роковым образом.
Когда он прочел письмо, то сперва ничего не понял. Викентий Дмитриевич перечел его вновь и поразился, а потом разгневался самым невероятным образом! Такого еще не бывало с ним никогда!
– Мальчишка! Сопляк! – кричал он. – Да как он посмел!
На крики прибежала жена.
– Что? Что произошло? – Она держалась за сердце, которое норовило выпрыгнуть у нее из груди.
– На вот, полюбуйся! Поэт! Писака! Негодяй!
Прасковья Антоновна развернула письмо и прочла следующее:
«Многоуважаемый господин Сонцов. Вынужден обратиться к вам письмом, так как не имею возможности приехать самолично. Мои родители сегодня объявили мне о своем решительном несогласии с выбором моего сердца. Они сочли его в высшей степени неразумным, и я согласен с их волею. Отказать им я не могу – это было бы совершенным моим неуважением к ним, и вы, я надеюсь, оцените мое сыновнее послушание, ведь вы всегда относились с одобрением к этому моему свойству. Я отказываюсь от руки вашей племянницы Александры Егоровны Старицкой и прошу передать ей мои сожаления и пожелания всего наилучшего. Также сообщаю, что я днями уезжаю в поместье, согласно воле моего батюшки.
С совершенным почтением к вам
Дмитрий Багряницкий».
– И что?.. – пробормотала Прасковья Антоновна. – И что? И это все? Все?
– Он мог хотя бы приехать! Нет, каков негодяй… – Викентий Дмитриевич тяжело опустился в кресло.
– А что же я Сашеньке скажу? И как? Она ведь так влюблена…
– Что скажешь? Да покажи ей это письмо!
– Как? Я не могу… Она же с ума сойдет! – заплакала Прасковья Антоновна.
– Нет, покажи, – возразил ей муж. – И я решительно на этом настаиваю. Она должна знать, что это был за человек и какого он о ней мнения, раз сообщил о разрыве таким вот подлым способом. И нечего жалеть о нем! И вперед не обманываться! И не влюбляться так безрассудно! Ишь, чего выдумали, «с ума сойдет»! Что это еще за глупости такие?
Жена его не могла унять слез.
– Ну, будет, будет… Пашенька, – ласково наклонился к ней Викентий Дмитриевич.
– Ну почему? Почему?… – подняла она к нему свое заплаканное лицо. – Ведь ты же не таков! А он?.. Как он мог?.. Бедная Сашенька… И даже этот барон не такой мерзавец! – вдруг воскликнула Прасковья Антоновна.
– Ну что тебе сказать? Тут не угадаешь. – Сонцов обнял жену. – А сказать обо всем Саше надобно. И теперь же! И не тянуть – дать ей это письмецо прочесть… Пошли за ней кого-нибудь, пусть придет сюда… Хорошо еще, – прибавил он, – что мы хоть о помолвке не объявили!
Через несколько минут Саша вошла в кабинет дяди.
– Сашенька, – пробормотала заплаканная Прасковья Антоновна. – Сашенька…
– Что? Что случилось? – побледнела девушка. – Бога ради…
– Ничего, ничего страшного, – успокоительно произнес Викентий Дмитриевич. – Ничего непоправимого… Просто неприятность, хотя и довольно большая. Прочти вот это письмо. – И он, не медля, протянул Саше бумагу.
Она взяла письмо Багряницкого в руки и начала читать. Через несколько минут она посмотрела на дядю.
– Я могу взять его с собой? – спокойно спросила она.
– Да, конечно, дитя мое – ответил ей Сонцов.
– Что с тобою, детка? Ты не плачешь? Может быть, позвать матушку? – спросила Прасковья Антоновна.
– Нет… Я… Я одна… Я пойду прогуляюсь, – сказала Саша.
– Хорошо, ступай. – Викентий Дмитриевич наклонил голову.
Саша молча повернулась и вышла.
13
Сердце ноет, ноет день и ночь,
Ждет чего само не ведая.
Так бы все в слезах истаяло,
Так бы все в слезах и вылилось…
А. Кольцов
Жаркий августовский день подходил к концу. Саша молча брела в лес, на ту самую тропинку, на которой когда-то произошло объяснение в любви у нее с Дмитрием. Она сжимала злополучное, холодное, чужое письмо в руке и ничего не понимала. Что же, родители запретили ему… Нет, она не будет злиться! Он не мог. Это не его воля, он не хотел обидеть ее. Тут Саша заплакала. Девушка бежала по лесной тропинке и рыдала в голос. Она пробежала еще несколько шагов и упала, споткнувшись. Саша даже не попробовала подняться, она просто сжалась в комочек и продолжала плакать.
«Он оставил меня! Оставил! Я никогда больше не буду счастлива… Только он мог сделать меня счастливой, и вот его нет… Я никогда не буду счастлива!..»
Через некоторое время рыдания прекратились, и она одна молча сидела на лесной тропинке.
Когда через час Саша не вернулась домой, Сонцовы заволновались.
– Ее и вовсе не следовало отпускать одну! – восклицала Прасковья Антоновна. – Надо пойти искать ее!
Искать… Но не посылать же за ней прислугу? Сам Викентий Дмитриевич рад был отправиться на поиски племянницы, но рыдающие жена и невестка не давали ему этой возможности. И тут, как никогда своевременно, появился Владимир Алексеевич.
– Князь! – кинулся к нему Сонцов. – Такая радость, что вы пришли!
Ельской насторожился:
– Что произошло?
– В двух словах не расскажешь… Этот негодяй… Впрочем, вот что: племянница, Сашенька, ушла с час назад и ее все нет! Я волнуюсь за нее. Она так сильно огорчена…
– Но что произошло, Викентий Дмитриевич?
– Багряницкий сегодня прислал письмо, в котором соизволил сообщить о своем отъезде и о разрыве помолвки с Сашенькой. Письмо!
– Как это? – изумился Владимир. – Просто прислал письмо, и все?
– Да, – потерянно ответил Викентий Дмитриевич. – Я прошу вас: я не могу послать прислугу на ее поиски, не могу пойти сам – вы видите, мне не дают этого сделать. Вы мой давний друг, я полагаюсь на ваш разум и скромность – найдите ее, Владимир Алексеевич! Как бы не случилось беды…
– Конечно, Викентий Дмитриевич, вы можете ничего мне не объяснять… – при этих словах князь тут же, не медля ни секунды, вышел вон.
Он решил направиться в лес, зная, что Саша любила гулять там одна и с Багряницким, и не ошибся. Он нашел девушку, сидящей на тропинке. Когда он увидел ее, то остановился, не решаясь подойти. Но подойти все-таки следовало.
Ельской подошел к Саше и опустился рядом с ней на колени:
– Александра Егоровна… – тихо позвал он.
Саша посмотрела на него. У Ельского захватило дух – такая она была несчастная. Она молча протянула ему письмо. Когда Владимир прочел его, то растерялся. Упрекать сейчас Багряницкого глупо, легче от этого никому не станет. Проявить свои чувства – еще хуже. Владимир посмотрел на нее: девушка доверилась ему. Этими слезами, этим письмом она все рассказала ему о себе. Такое доверие постороннему человеку может дорого стоить, но Саша, видимо, посторонним его вовсе не считала. И от этого было еще тяжелее.
– Если бы я только мог помочь вам… – сказал он.
– Мое сердце разрывается от боли… Я, кажется, сейчас умру, – пробормотала она. – Мне так плохо, я так несчастна… Я никогда больше не буду счастлива…
Слезы опять навернулись ей на глаза, и Саша, не в силах сдерживаться, заплакала, спрятав лицо в ладонях. Ельской скомкал письмо. Любимое им существо было раздавлено, уничтожено, было совершенно беспомощно в своих страданиях… Он понимал, каково это – так обмануться, испытать такое разочарование… Кажется, легче умереть…
– Легче умереть… – пробормотала Саша.
Глаза у нее были покрасневшие от слез и совершенно безумные.
– Я раньше смерти боялась, а теперь не боюсь… Я думала, что умереть – страшнее всего, а ведь это, оказывается, самое простое… Я умру, умру! – крикнула она.
Ею овладел приступ отчаяния – такой силы, что Ельской испугался. Страстная натура сбросила с себя все покровы и рыдала, не имея возможности сдерживаться. Владимир схватил Сашу и прижал к себе с силой, не давая ей двигаться. Она обхватила его руками, лицом уткнулась ему в грудь и все плакала и плакала, не в силах унять слезы. Он что-то говорил, пытаясь ее успокоить, убеждал ее в чем-то… Говорил, что жизнь еще вовсе не кончена, что все пройдет, гладил по голове, целовал в волосы, в мокрые щеки, прижимая к себе, пока, наконец, плач не перешел в судорожные вздохи.
Стемнело. Они все еще сидели на земле. Саша обессилела от плача и теперь тихо прижималась к Владимиру. Он тоже ничего не говорил, прижимая ее к себе и тихонько покачивая. Оба потеряли последние силы и были не в состоянии говорить.
– Надо идти домой, – наконец тихо пробормотал Ельской. – Там все с ума сходят…
Саша покачала головой и прижалась к нему:
– Я не могу… – Ее шепот был еле слышен. – Не могу встать…
Ее руки уже давно отпустили его и безвольно упали. Владимир, в голове у которого тоже все смешалось от усталости, поднялся с земли и помог встать Саше. Когда он понял, что она действительно не может сделать ни шагу, то взял ее на руки и понес по тропинке к дому. Саша уткнулась лицом ему в грудь и не проронила ни единого слова, не сделала ни одного движения за все то время, что он нес ее.
Их заметили из окна, когда они уже близко подошли к дому. Все окна были освещены, на порог выбежали заплаканные Прасковья и Лукерья Антоновны, взволнованный и бледный Викентий Дмитриевич, Ксения и Лиза. Тут же суетилась и причитала прислуга. Ельской внес Сашу в дом и, взглянул на Сонцова. Тот понял безмолвный вопрос и быстро двинулся вперед, показывая дверь Сашиной комнаты. Владимир вошел, уложил Сашу на кровать и последним, что он запомнил в этот вечер, были ее бледное запрокинутое лицо, закрытые глаза и рука, свесившаяся с кровати.
Комнату Саши заполонили мать, тетка и сестры. Начались шум, плач, беготня… Ельской медленно прошел в гостиную и тяжело опустился в кресло. Его охватила усталость, которой у него не бывало никогда, даже во время тяжелых военных походов. Но сегодня испытанию подверглось не его тело, а его душа… А душевная боль всегда сильнее любой другой, они изматывают человека до конца, до самой последней капли, лишают его огня, воли, желаний…
Следом за ним в комнату вошел Сонцов. Уставшая, безвольная фигура князя произвела на него сильное впечатление. Он едва решился спросить:
– Что произошло?..
Ельской опустил голову на руки.
– Я нашел Александру Егоровну в лесу, – тихо начал он. – Она сидела на земле и плакала. Совершенно невозможно было сразу вести ее домой, она была не в состоянии идти… Она так плакала! – как бы внезапно поразившись своим словом, произнес Ельской. – Она, видимо, очень любила его… – тихо добавил он.
– Ничего, ничего. – Викентий Дмитриевич сел рядом с Владимиром Алексеевичем. – Это пройдет… Все проходит…
– Да, пройдет… Но как? – спросил князь.
– Что значит – «как»?
– Что с нею станет? Как она будет жить с такой душевной раной? Когда утешится? И утешится ли?.. Александра Егоровна – девушка с характером пылким, – все так же тихо, не повышая голоса, говорил Ельской. – Для таких натур все проходит не так бесследно, как для прочих… Если бы вы видели, что с ней творилось, когда я нашел ее… Слышали бы, что она говорила… Кстати, вот это письмо. – И князь протянул бумагу Сонцову.
– Саша вам что-то говорила? – Викентий Дмитриевич вопросительно посмотрел на Ельского.
– Да, говорила… Многое… Но можете считать, что я ничего не слышал. – Князь в ответ только взглянул на Сонцова. – И ничего не знаю…
– Я и не думал… – пробормотал Викентий Дмитриевич. – Вы знаете, как я доверяю вам…
– Спасибо… Будьте теперь к ней внимательнее и, если что, можете всецело полагаться на меня…
Ельской поднялся.
– Мне пора ехать, – сказал он.
– Но как же вы поедете? Вы совсем без сил, а путь неблизкий…
– И все же я поеду. Мне теперь неуместно оставаться здесь. У вас хлопот будет много, я не хочу мешать. Если позволите, я приеду завтра узнать, как у вас дела…
– Конечно, конечно, – ответил Сонцов.
– Обещайте мне, что, если что-нибудь случится или в чем-то будет нужна вам помощь, вы без стеснения обратитесь ко мне, – попросил Ельской.
– Обещаю. Хотя тревожить вас мне неловко, но… Обещаю, – твердо произнес Викентий Дмитриевич.
– Прощайте. – Князь поклонился.
– Прощайте, – поклонился в ответ Сонцов.
14
Я бы села, зарыдала:
Люди добры! Как мне быть?
Я неверного любила!
Научите, как забыть?
И. Дмитриев
– Боже мой! Да неужели! – Анна рассмеялась. – Неужели этот поэт оказался таким… Таким негодяем?
– Почему это тебя так радует, а? – Ксения не на шутку разошлась.
– Да потому, что милой кузине только это и было нужно! Потому, что милая кузина только этого и заслуживает! Или она думала, что может безнаказанно портить другим жизнь, а сама будет счастлива?
– Кому это Саша жизнь испортила? Тебе, что ли?
– Мне! Явились вы, обе… Кто вас тут ждал? – Анна была зла, как черт. – Только этот дурачок Багряницкий показал, чего вы заслуживаете. И с тобой будет то же самое!
– Ах ты, ведьма! Думаешь, ты со своим бульдогом счастливее будешь? – крикнула Ксения. – Дура! В первый же день взвоешь! Он еще и тебя уморит. Про него такое говорят, что тебе и не снилось – старый греховодник, мерзкий старикашка! Вот кто твой жених!
– Да как ты смеешь! Негодяйка!
– А ну прекратить! – крик Викентия Дмитриевича перекрыл вопли двух рассерженных девиц. – Да что это такое? Что вы тут развели? Как тебе не стыдно, Анна! Ксения! Как ты можешь?
– Мне нечего стыдиться, – пробормотала Анна, уставившись в пол, отца своего она побаивалась.
– Ваши мать и тетка с ума сходят! Кузина нездорова… Я второй день без сна… Мне эти крики слушать неповадно! Пойди к Лизе, Анна, поговори с ней. Бедная девочка у себя плачет, а тебе хоть бы что… Невеста! Вот не посмотрю, что ты теперь у нас баронессой станешь, и розгой-то дурь выбью!
– Что-о? Я же еще и виновата? А эта… Эта!.. – Анна ткнула пальцем в Ксению.
– Хороша хозяйка, ничего не скажешь… Добрая жена выйдет для барона – как раз то, что ему надобно… И по сердцу, и по силам! Поди прочь, я сказал! Или вот, как Бог свят, высеку! – Викентий Дмитриевич уже не сдерживал себя. – А ты, племянница, ступай к сестре и матери… И чтоб никаких криков!
Сонцов развернулся и резко вышел из комнаты. Анна надулась:
– Все из-за тебя, кузина, – тихо зашептала она.
– Ну-у, зашипела, змея подколодная, не упустила случая Ксения.
– Дура деревенская! – сощурилась презрительно Анна.
– Дура городская! – не осталась в долгу Ксения.
– Шагу ступить не может, чтоб не опозориться!
– Расфуфырилась, разоделась, а проку никакого!
Вдали хлопнула дверь. Шаги Викентия Дмитриевича неумолимо известили о его приближении. Девицы бросились врассыпную, и, когда Сонцов вошел в гостиную, их и след уже простыл.
– Ах, Пашенька, что же это будет, а? Как же так? Ведь не думала, не гадала, дочку сюда везла, думала на радость… А выходит, что на погибель… – плакала Лукерья Антоновна.
– Да полно, Луша, полно… – Прасковья Антоновна сама не могла сдержать слез. – Все еще образуется… Ну, с кем не бывает… Поплачет, а потом все забудется и станет лучше прежнего… Ничего с нею страшного не случится. Доктор вот сказал, что организм молодой…
– Так и знала я, что все эти женитьбы до добра не доведут… Ты вспомни меня, сестрица, вспомни… Как весело начиналось все, как радовались за меня все, когда Егор Иванович меня посватал, и чем все обернулось… Как я после него едва жива осталась и дочери мои… Он ведь чуть жизни не лишил нас, ирод проклятущий!
– Полно, сестрица… Не у всех так… Вот я, – шептала Прасковья Антоновна, – вполне довольна. И семья у нас дружная, ни дня размолвки с Викентием Дмитриевичем не было…
– Сашенька… Бедная Сашенька… Ведь не муж – жених! Так ухаживал, любил ведь… Неужто ж притворялся, а? – Такое предположение потрясло Лукерью Антоновну.
– Да не может быть… Это было бы уж чересчур! Родители, верно, и вправду воспретили ему жениться… А он их и послушал… Значит, не любил, коли так легко отступился…
– Не любил… А дочке-то моей каково? Ведь лежит, не встает… Вся бледная… Глаза открывать не хочет… Не ест, не пьет, – запричитала Лукерья Антоновна пуще прежнего. – Кому она нужна, любовь-то эта!
Сестры шептались в одном углу комнаты, а Саша лежала на кровати в другом. Со вчерашнего вечера, когда произошли с ней все эти горестные события, она так и не вставала. Она также не ела, и не пила. К Саше призвали доктора, но тот сказал, что физически она здорова, а от душевных терзаний лекарства у него нет. Посоветовал лишь положиться на время и ждать, не докучая девушке расспросами…
В комнату к сестре вошла Ксения. Она поздоровалась с матерью и теткой, которых в это утро еще не видела, и подошла к сестре. Присела рядом с ней и взяла ее руку в свою.
– Ксения, детка, – сказала ей мать. – Побудь сейчас с Сашенькой, а мы с тетушкой скоро вернемся…
– Конечно, маменька, – ответила Ксения.
Две дамы вышли из комнаты, и сестры остались одни.
– Послушай меня, Сашенька, – тихо начала Ксения. – Тебе надо встать…
Саша открыла глаза и посмотрела на сестру. Глаза у нее были красные, воспаленные, совсем больные…
– Ты ведь здорова… Попусту себя изводишь только… Надо подняться, сестричка…
– Хорошо, Ксюша, – прошептала Саша.
– Сегодня князь придет – он за тебя переживает… Дядюшка сказал, что Владимир Алексеевич непременно хотел быть, справиться о тебе…
Саша закрыла глаза, и Ксения увидела, как слезы опять полились из ее глаз.
– Ну, не плачь…
– Не могу, – бормотала Саша. – Они сами льются… Жизнь кончилась…
– Нет, нет! Перестань! Ничего не кончилось!
– Не будет счастья больше… Никогда никто не полюбит меня… И я никого не полюблю… – бредила Саша.
– Полюбит! Обязательно! И ты полюбишь… – плакала Ксения.
Когда матушка и тетушка вошли в Сашину комнату, то увидели сестер, плачущих в объятиях друг друга. Ксения рыдала в голос, а Саша безмолвно… Ее слезы лились сами собой, и она не могла их удержать…
– Она встанет, сейчас встанет, – голосила Ксения.
– Да, да… – твердила Саша.
Совместными усилиями плачущих и вздыхающих близких Саша поднялась, потом медленно была одета и вышла наконец из своей комнаты.
Время было уже обеденное, но обедать никто не хотел, кроме, разумеется, Анны. Она вышла из комнаты, полюбовалась на заплаканную кузину и заметила про себя, какое некрасивое стало ее лицо от слез. И Ксения, плакавшая только что, тоже изрядно подурнела. Но вслух Анна что-либо колкое говорить опасалась, потому что нахмуренный батюшка стоял тут же рядом. Анна молча удалилась в спальню, и приказала подать ей туда обед. Все остальные расселись за обеденным столом, но ели мало, а Саша та и вовсе только воду пила.
До вечера небольшое общество не расходилось. Все были подавлены, но старались бодриться. Сашино молчание тревожило, но она спокойно сидела в кресле и слушала Ксению, которая тихо ей что-то говорила.
Князь в этот вечер не приехал, хотя Викентий Дмитриевич ждал его. Ельской прислал записку, в которой сообщил, что не приедет, так как боится в этот вечер помешать своим присутствием их семейству. Просил также, чтобы Викентий Дмитриевич непременно написал ему о здоровье всех домашних и прислал бы ответ вместе со слугой князя. Сонцов, получив это письмо, тут же сообщил о нем всем и сказал, что тотчас же отправится исполнить просьбу князя. Сонцов, не медля, прошел в свой кабинет и написал Ельскому о том, что Саша, кажется, совсем здорова и даже вышла из комнаты и сейчас сидит вместе со всеми в гостиной. Остальные также здоровы и полны самых радужных ожиданий. Окончил он свое письмо так:
«Вы, Владимир Алексеевич, напрасно не приехали. Помешать нам? Ваше присутствие? Ни в коем случае. Впрочем, вы, должно быть, устали и теперь отдыхаете. Но завтра, ежели пожелаете, непременно приезжайте – мы будем рады вас видеть».
Сонцов тут же отправил письмо князю и вернулся в гостиную. Потом все отправились спать. Саша попросила Ксению остаться с ней в ее комнате, и та с радостью согласилась, уверив себя, что это очень благоприятный признак.
А ночью у Саши началась горячка…
