Текст книги "Девичьи грезы"
Автор книги: Наталия Вронская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
11
Нас было четыре сестры, четыре сестры нас
было,
Все мы четыре любили, но все имели разные
«потому что»:
Одна любила, потому что так отец с матерью ей
велели,
Другая любила, потому что богат был ее
любовник,
Третья любила, потому что он был знаменитый
художник,
А я любила, потому что полюбила…
М.А. Кузмин. Александрийские песни
Лето 1804 года
Прасковья Антоновна категорически отказалась отпускать сестру с дочерьми домой. Она, в отличие от прочих, давно сумела разгадать намерения молодого Багряницкого. Нельзя сказать, чтобы этот молодой человек очень нравился ей, но был он собой недурен, хорошего характера, из хорошей семьи и с небольшим, но прочным состоянием. Словом, для племянницы – самая подходящая партия. К тому же он был влюблен, да и Саша была к нему явно неравнодушна. Долго ли, скоро ли, но они наконец объяснятся, и Прасковья Антоновна не сомневалась в согласии племянницы. Конечно, партию эту блестящей никак нельзя было назвать, но взаимное чувство было, а это она считала немаловажным знаком в подобного рода делах. Если Саша уедет сейчас в деревню, то робкий Дмитрий Иванович никогда не посмеет последовать за ней и объясниться. Поэтому надо было не только оставить племянницу в Петербурге, но и помочь Багряницкому наконец высказать свои чувства и сделать предложение.
К тому же и Ксения еще вовсе не была пристроена. А она с каждым днем все больше нравилась тетушке, и та искренне желала ей счастья и хорошего жениха. Со своей сестрой Прасковье Антоновне так же не хотелось расставаться. Да и Анна… Вот кто по-настоящему терзал сердце матери! Ее судьба представлялась Прасковье Антоновне неясной и даже мрачной. После того, как дочь поняла, что Ельской не сделает ей предложения, ее характер сделался невыносимым. Гордыня – и только она диктовала теперь Анне, нашептывала ей мотивы всех поступков. И этот ужасный барон Пален! Прасковья Антоновна его в мыслях иначе как «старым бульдогом» и не называла. Она знала, что и племянница Ксения его особо не жаловала, Прасковья Антоновна, по этому случаю находила в ее лице приятного собеседника и союзника. Только Ксении она могла сказать, что думает о бароне и о своей дочери, которая так безрассудно поддалась гордости. Однажды Прасковья Антоновна не выдержала и наговорила Ксении такого, что молодой девице говорить не следовало.
– Конечно, он богач, но вместе с тем барон почти старик, греховодник и сластолюбец! – говорила Прасковья Антоновна в сердцах. – Одну жену уморил, теперь другую уморить себе ищет. Да еще у него сын старше моей Анны!
– Ничего тетушка, – отвечала ей Ксения. – Вы уж не сердитесь на меня, но кузину Анну ему уморить будет не просто. Ему бы самому поостеречься, как бы плохо не пришлось…
Тетушка посмотрела на племянницу, и обе вдруг рассмеялись.
– Ксения! Так-то оно так, да ведь семейная жизнь, власть мужа над женой – это не шутка. И если человек попадется вздорный и злой, а барон человек не добрый, то жена его, с каким бы характером ни была, еще наплачется с ним… Ни бриллианты, ни роскошь, ни титул – ничто не поможет.
И тут Ксения обняла тетушку, которая чуть не расплакалась после этих слов…
Оставаться с младшей дочерью наедине Прасковья Антоновна просто боялась. Лиза была еще слишком юна и не могла ни понять, ни разделить тревог матери. Да и огорчать ее вовсе не хотелось. Поэтому общество родной сестры и племянниц было как никогда более желанным для Прасковьи Антоновны. Викентий Дмитриевич также поддержал супругу, и решено было на лето обеим семьям выехать на дачу в Царское Село. Дом был нанят, и всем оставалось только переехать.
Викентий Дмитриевич был вынужден на некоторое время задержаться в столице, и его ожидали наездами. Барон фон Пален лето также проводил за городом, также в Царском Селе, так как он был очень близок ко двору. А Багряницкий был приглашен бывать у Сонцовых запросто и не стесняться их гостеприимства.
Викентий Дмитриевич довольно скоро приехал к своему семейству на дачу и сообщил новость. Князь Ельской вышел в отставку и пока живет в Царском Селе, но вскоре, видимо, уедет в свое имение.
– Надеюсь, он будет у нас перед отъездом… Все же довольно странно, что столь блестящий офицер вдруг бросает службу и свет и желает удалиться в деревню, – говорил Викентий Дмитриевич.
Лето предоставило влюбленным как раз ту свободу, которой так недоставало в душных петербургских гостиных. Тенистые аллеи, потаенные тропинки, беседки, ясное небо и прохладный ветерок – все это так способствует уединению. Прасковья Антоновна решительно была права, когда возложила все надежды на природу и неторопливый, естественный ход событий.
Дмитрий Иванович, который, пользуясь гостеприимством Сонцовых, часто бывал у них на даче, решился все же объявить о своих чувствах. Ему понадобилось ровно две летних недели – две недели прогулок и наблюдений за звездами, чтобы набраться наконец-то смелости и улучить момент для признания в любви.
Перед этим он, однако, дал немало поводов для насмешек и досадных замечаний со стороны Сонцовых.
– Увалень! – презрительно говорила Анна. – Как он неловок. Совсем несветский человек… Как, должно быть, непросто быть его спутницей…
– Да, он медлителен… Но это хорошо! Зато он постоянен и уверен в своих чувствах, – говорила Прасковья Антоновна.
– Однако это довольно странно… Для двадцатисемилетнего мужчины такая робость удивительна. Особливо в Петербурге! Я давно не встречал таких нерешительных молодых людей… Эдак он свое счастье прозевает, – замечал Викентий Дмитриевич.
– О! Если бы со мной не решались объясниться так долго, – восклицала Ксения в разговорах с сестрой, – я бы уже давно разлюбила! Я бы посчитала это за трусость или за недостаток чувств.
– Его спокойный и мягкий характер – первый залог семейного счастья. Отсутствие всякого буйства и страстности лучшее из качеств, которые можно пожелать для мужа, – говаривала меж тем своим дочерям Лукерья Антоновна, невольно припоминая собственного покойного супруга, весьма скорого на расправу.
А что же говорила и думала об этом Саша? Что говорил сам Дмитрий? Его робость и спокойствие были его врожденными свойствами да к тому же закрепленными воспитанием. Он все не решался объясниться, но его это не мучило так, как мучило бы другого человека. Дмитрий не мыслил себе иного хода событий. К тому же он, прежде чем серьезно поговорить с Сашей, счел необходимым отписать родителям в деревню Багряное. Рассказать им о своих намерениях и испросить их благословения.
А Саша? Она влюбилась. Исподволь, но влюбилась. Или убедила себя, что любит. Чтобы понять силу ее чувства, надо узнать, как оно зарождалось в ее душе. Надо разобраться с ее характером…
Сдержанность, именно сдержанность, а не прирожденное спокойствие, обманывали окружающих, заставляя думать, что она лишена страстности и других проявлений чувств. Да так оно подчас и бывало. Откуда же взяться сильным чувствам? Но в восемнадцать лет душа просит и ждет любви. Она готова поддаться на малейшее проявление чувства, готова поверить первому пробуждению страсти, готова дать овладеть собою целиком первому мечтанию о любви…
Сначала Саша вовсе не была влюблена. И когда Ельской подозревал в ней вспыхнувшую любовь к Багряницкому, настоящего чувства тогда еще не было. Индивидуальность молодого человека, его отношение к поэзии, перемена обстановки и новые впечатления от Петербурга заинтересовали Сашу. Она в силу привычки сдерживала себя, но уже чувствовала, уже понимала, что хочет увлечься всем этим без оглядки. Она была готова влюбиться в первого, кто только намекнет ей о тех чувствах, о которых она читала в романах. И этим первым оказался Дмитрий…
Он был нерешителен, но постоянен. Он был всегда рядом. Он был привлекателен, хотя и не боек. И Саша вообразила себе, что эта робость возникла от силы его чувства, что нерешительность его – это страх не удержать своей любви в рамках приличия. И вот уже его присутствие оказывает на нее самое магическое действие. Его взгляды тревожат воображение девушки, прикосновение руки в танце сводит с ума, стихи заставляют пламенеть ее щеки. С каждым днем она ожидала большего, и, уж конечно, сама отдавала больше, чем предполагала отдать. Ее спокойствие и молчание теперь были лишь способом не выдать слишком явно своего чувства, ибо остатки разума предупреждали ее об осторожности. Она ждала только его решительного объяснения, чтобы открыться самой, чтобы рассказать о своей страсти и любви.
Саша не спала ночами, ее сердце билось быстрее, и в груди все сжималось от собственных переживаний. В таком состоянии ей нужно было лишь одно его слово, лишь одно обещание. Кто бы мог подумать, что в ней таится такая страстность натуры. Саша боялась сама себя…
Но такое чувство не может долго оставаться в тайне, не может пройти незамеченным, тем более для того, кто сам испытывает нечто подобное. Дмитрий Иванович хотя и был слепцом в отношении окружающих и не умел распознать чужого настроения, невольно поддался той влюбленности, что теперь исходила от Саши. Их прогулки все более и более расковывали его, он сделался более общительным, он уже почти решился на ответственный шаг и подумывал даже не дожидаться ответа от родителей. Но все же медлил, все же был нерешителен…
А вот от кого не укрылось ни одно движение Сашиной души, так это от Ельского. Она могла обмануть не только мать, тетушку, но даже кузину, пристрастно взирающую на нее, но замечавшую только искусную спокойную маску на ее лице. Сестра же ее от души желала скорейшего объяснения между влюбленными. Но они только смотрелидруг на друга. А Владимир ее видели слышал. Не глазами постороннего и не слабым человеческим ухом, а глазами и всеми силами влюбленной души.
Ельской долго не бывал у Сонцовых и давно уже не видел Сашу. Он вышел в отставку, будучи не в состоянии находиться в свете, где так или иначе до него доходили слухи о Сонцовых. Он решил уехать в деревню, резко изменить свою жизнь и забыть Сашу, не видя для себя иного выхода, кроме того, чтобы порвать все связи со светом и никогда и ничего не слышать о ней… Потому что его любовь не была первым выдуманным чувством, ибо с первым чувством легко справиться. Это не было страстью, которую можно было бы заглушить и заменить другой страстью. Это было неожиданное чувство, которое однажды приходит только к редким избранным счастливцам и приносит им либо долгую радость, либо долгое страдание. От этого чувства тяжело избавиться. Ведь это не просто влечение, не просто желание – это понимание, ясное осознание собственного счастья с этим единственным человеком! – и невозможность смириться с потерей, с нереальностью этой мечты.
Владимир любил, понимал эту девушку, как никто другой, видел ее характер, хотя почти не был с ней знаком, и когда он летом навестил Сонцовых на даче, ибо от визита отказаться было невозможно, то понял все. Ее страсть, готовую вырваться наружу по первому мановению, всю сдержанность, которая делала честь человеку, переживающему такую бурю чувств, все странное равнодушие соперника, не умевшего почувствовать происходящее, и понял, что не сможет теперь уехать. Нет, он не хотел бороться за свою любовь, не перехватить эту любовь у соперника… Он просто понимал, что никто из тех, кто окружает Сашу, не видит ее состояния. А Багряницкий, как никто, способен не только погубить это чувство, но и этот характер, этого человека, эту молодую девушку с гордым и цельным характером – и с глубокими чувствами. Конечно, бывает, что первое чувство оборачивается сильнейшим разочарованием, но страстную натуру это разочарование может погубить.
Однако Владимир Алексеевич также умел не показать свои истинные переживания. Он оставался все таким же спокойным и неприступным, как и последние месяцы, и Анна, к которой было вернулись ее надежды, быстро поняла, насколько она заблуждалась.
Когда князь приехал к Сонцовым, после их настойчивых приглашений, Саша в первый момент встречи почувствовала неловкость. Но его спокойствие обмануло и ее. Оказалось, что для нее в ее теперешнем состоянии влюбленности совершенно неважны былые любые неприятности. Она даже довольно непринужденно поддерживала какой-то разговор в гостиной, который завел Ельской…
В один из погожих июньских дней молодые люди пошли прогуляться, Саша опиралась на руку Багряницкого, а князь сопровождал жизнерадостную Ксению, с которой они болтали о том о сем, чувствуя дружеское расположение друг к другу, Анна, чуть поодаль, шла под руку с бароном фон Паленом. Их пара была самой невеселой: Пален был просто невозмутим, никакие погожие деньки или перипетии собственной судьбы давно уже не тревожили его, а Анна была надута и недовольна. Дело было в том, что не далее как вчера барон сделал ей официальное предложение руки и сердца. Ее родители дали согласие, все поздравили ее и барона, но как-то без особой радости. Больше других ее поразил князь, который с явным изумлением услышал об их помолвке (это случилось только сегодня утром) и довольно холодно поздравил ее. Словом, ее гордость была задета всеми, даже ее родителями. Мать предрекала ей различные несчастья в этом браке и советовала отказаться, отец поздравил ее с приобретением высокого положения в обществе и сдержанно похвалил за выбор, а Лиза – младшая сестра – только поморщилась. Ей будто было противно глядеть на барона.
Барон Пален подарил Анне кольцо с жемчугом. Викентий Дмитриевич сказал, что кольцо, должно быть, стоит целое состояние, и это ненадолго утешило Анну. Но как же ей хотелось объясниться с Владимиром Алексеевичем! Однако это было совершенно невыполнимое желание. И нынче она была не в настроении.
Вскоре пары разошлись. Жених с невестой решили вернуться в дом, так как день был жаркий и барон устал. Князь с Ксенией задержались у цветочных клумб, а Дмитрий и Саша довольно быстро углубились по тропинке в лес и скоро остались совсем одни.
Довольно долго молодые люди не замечали своего одиночества, но вскоре Дмитрий остановился и заметил:
– Мы, кажется, совсем одни… И очень далеко ушли, я полагаю…
– Да, действительно. – Саша посмотрела на него.
Взгляд ее невольно выразил столько разных чувств, что Дмитрий, который хотел предложить вернуться, замолчал и долго смотрел на нее. Потом он решился на поступок, которого никак от себя не ожидал. Это было веление его сердца, под действием чувств: он взял Сашу за руку.
– Александра… Александра Егоровна, – начал он, – я, я не знаю…
Он замолчал и вдруг стал целовать ее руку.
– Я люблю вас… Люблю… – шептал он. – Любите ли вы меня? Станете ли моей? – Он действовал будто в каком-то ослеплении, словно боялся, что его сейчас остановят и прогонят. – Станете ли вы моей женой? – Он смотрел прямо Саше в глаза.
То, что он увидел, поразило его. Радость, счастье, любовь, страсть – все смешалось в этих глазах.
– Да! Да! – Она шептала, но это был счастливый шепот, полный радостных восклицаний, и он отозвался громом в его голове.
Саше почудилось, что она сойдет с ума от счастья. Чувства переполняли ее, перехлестывали через край. Она видела робость Дмитрия, его нерешительность и не могла более сдерживать себя. Ее чувство было настолько сильно, что в этот момент – в момент его признания в любви, она могла уже более не сдерживаться. Она первая обняла его – прильнула к нему и спрятала лицо на его груди.
– Александра… – шептал он, – вы… я люблю… люблю…
– И я люблю вас! Люблю тебя! – смотрела она на него.
– Саша, наконец, – произнес он и прижался губами к ее губам.
Робкий, трепетный поцелуй окончательно перевернул все в ее душе. Саша почувствовала, вот он– ее избранник, и это навсегда! Она крепко прижалась к нему и мечтала только об одном, чтобы миг этот не заканчивался никогда…
Между молодыми людьми было решено, что, как только они вернутся в дом, Дмитрий Иванович тут же объяснится с ее матерью и попросит Сашиной руки.
– Теперь только осталось ждать согласия моих родителей, – бормотал он, обнимая Сашу. – Но, конечно, они согласятся…
Саша не придавала значения этим словам, принимая его объятия и поцелуи, упиваясь своим счастьем, и про себя уже знала, что все, о чем мечтала – свершилось, И так должно было быть. Разве ее счастье – тому не доказательство?
Когда они вышли из леса, а прошло, наверное, более часа с момента их объяснения, то тут же пошли в дом. Дмитрий Иванович, не медля, отправился разыскивать Лукерью Антоновну, а Саша прошла в гостиную. Там в одиночестве сидел князь Владимир Алексеевич.
Только Саша вошла, как он поднял на нее глаза, – ему все стало ясно. Она была так счастлива и так уверена в своем счастье, что не считала нужным это скрывать.
Ельской встал:
– Александра Егоровна. По вашему лицу видно, что вы счастливы, – начал он. – Полагаю, я могу первым поздравить вас?
Саша слегка смутилась и от этого только растерянно спросила:
– С чем?
– Разве вы так счастливы не оттого, что Дмитрий Иванович Багряницкий сделал вам предложение?
– Как вы догадались? – покраснела она.
– Простите, если я смутил вас, но, полагаю, если два любящих человека, чьи чувства сразу заметны, решили быть вместе, – невозмутимо продолжал князь, – то с этим надобно только поздравлять.
– Неужели мои чувства так заметны? – спросила Саша и серьезно посмотрела на Ельского.
– Я не знаю, как прочие, – тихо ответил он, – но я видел их всегда.
– Спасибо, – сказала Саша. – Спасибо за поздравления…
– Надеюсь, и от всей души желаю, чтоб вы были счастливы, – продолжил он. – Вам счастье в любви необходимо более, чем другим.
– Почему вы так говорите?
– Вы натура страстная, и разочарование в чувствах может повредить вам, – сказал Владимир Алексеевич. – От всей души желаю, чтоб этого не произошло.
– Вы не знаете меня… Я вовсе не такая… страстная… – ответила ему Саша.
– Может быть, это вы не знаете себя? – спросил он.
Саша растерялась. От неловкости ее спасло появление Дмитрия Ивановича, матушки и дяди с тетей. Родные бросились ее поздравлять, и разговор с князем и неловкость, вызванная его словами, скоро забылись.
12
Ах, когда б я прежде знала,
Что любовь творит беды,
Я б с весельем не встречала
Полуночныя звезды…
И. Дмитриев
Следующие дни прошли для Саши, как в тумане. Каждое утро она просыпалась счастливой, каждый вечер ложилась спать радостной, в ожидании чего-то нового, еще большего счастья. Каждый день приносил ей свидания с Дмитрием. Они гуляли вместе, он держал ее за руку и за столом всегда был рядом. Его взгляды, слова, мысли – все предназначалось только ей. Когда он украдкой робко целовал ее в беседке или в темной аллее, она таяла от счастья и смутно ждала уже чего-то большего.
Хотя об их помолвке решено было пока широко не объявлять, ибо Багряницкий сообщил, что ждет вестей из дома и благословения родителей. Викентий Дмитриевич одобрил столь похвальное отношение молодого человека к сыновнему долгу, но уж вся семья считала их женихом и невестой. Даже князь, который вдруг стал часто у них бывать в эти дни, казалось, начал радоваться их счастью. По крайней мере, он не был так хмур и холоден. Вероятно, он надеялся, наконец, избавиться от своей любви или, быть может, просто желал видеть ее радостное лицо, думая, что если не он, то другой сделает ее счастливой.
Только князя Владимира настораживали в некотором смысле нерешительность и ожидание родительской воли Багряницких. Конечно, Ельской думал, что это не станет препятствием в решительный момент, но как знать?.. И он не уезжал в столицу в смутном предчувствии какой-то неприятности.
Тем временем день свадьбы Анны и барона был уже назначен. Положено было им венчаться в Петербурге, в самом начале сентября. Уже четвертого числа они должны были стать мужем и женой. Конечно, это была довольно поспешное решение, но Анна не желала ждать.
Лиза как-то спросила ее:
– Отчего ты так торопишься? Не боишься ли передумать?
– Передумать? – усмехнувшись, отвечала ей сестра. – Нет. Я боюсь, как бы мне не остаться вдовой прежде свадьбы, ведь мой жених немолод.
Таким образом, в доме появились две будущие супружеские пары, готовые вступить в брак, но с разными переживаниями. Если Дмитрием и Сашей двигало радостное нетерпение, то Анной – гордыня, а бароном – желание на мгновение преодолеть пресыщенность его повседневной жизни.
Ксения вовсе не разговаривала с Анной, потому что та ее полностью игнорировала. И хотя Ксении интересно было бы послушать, что думает кузина о своем браке после всех, выслушанных ею от тетушки Прасковьи Антоновны опасений по поводу неразумного брака дочери, она даже не пыталась заговаривать с Анной. С сестрой же – Сашей – хотя и редко, но поговорить ей все же удавалось.
Саша, обычно такая откровенная, почти ничего не рассказывала Ксении, кроме того, что она влюблена и счастлива.
– Нет ли у тебя опасений? Не боишься ли ты перемены в своей судьбе? – спрашивала Сашу сестра.
– Опасений? Как можно, – отвечала ей Саша. – Когда любишь – нет никаких опасений. Об этом спрашивать смешно и нелепо.
Чувств своих Саша описать не могла, потому что сама с трудом разбиралась в них, но когда как-то раз Ксения ей заметила: «Жаль, что Багряницкий не носит титула… Вот если б он был князем, было бы лучше. Ты стала бы княгиней!» – Саша обиделась. И не на шутку. Ей показалось, что сестра обидела Дмитрия.
– Как ты можешь! Как можешь! – попеняла она сестре. – Наша кузина выходит замуж за барона, а ты посмотри на него. Куда это годится? Зачем ей этот титул? Я ничего не говорила раньше, но теперь скажу: это так неприятно, так мерзко! Это оскорбительно для нее, а Анна этого не видит…
После таких слов Ксения больше не делала никаких замечаний.
Через несколько дней, в самом конце июля, Дмитрий Иванович пришел к Сонцовым с вестью о том, что неожиданно приехали его родители. Он был несколько растерян и встревожен.
– Я никак не ожидал, что они прибудут сюда. Я ждал письма, – говорил он Сонцовым, Лукерье Антоновне и Саше.
– Что ж, это добрый знак, – ответила ему Прасковья Антоновна. – Они хотят познакомиться с вашей невестой – и это правильно. Мы будем рады принимать их в нашем доме, дорогой Дмитрий Иванович.
Дмитрий нерешительно улыбнулся. Он был явно смущен.
– Приехали только ваши батюшка и матушка? – спросила Лукерья Антоновна.
– Нет. Еще две моих сестры: Татьяна и Ольга.
– А сколько у вас всего сестер?
– Четыре, и все старше меня, – отвечал Дмитрий Иванович.
– Они все замужем? – спросила его Прасковья Антоновна.
– Кроме одной – Ольги.
– Стало быть, ваша сестра Татьяна Ивановна оставила семью ради того, чтобы увидеть вас?
– Да.
– А кто ее муж? – спросила Лукерья Антоновна.
– Помещик. Довольно богатый человек. Фамилия его Ерусланов, а зовут Степаном Порфирьевичем. Они живут с сестрой своим домом в Уфе.
– А дети?
– Детей у них двое.
– И она оставила свою семью ради этой поездки? Должно быть, сестра очень любит вас!
– Да, вероятно, – пробормотал Багряницкий.
– А Ольга? Вы сказали, она старше вас? – задала вопрос Прасковья Антоновна.
– Да, на два года.
– И не замужем?
– Нет. Отец очень любит ее. Да и мать тоже. Им, я знаю, очень приятно, что она не замужем и живет в родительском доме.
– Но, однако ж, родители не должны так поступать. Дочери надобно выйти замуж – такова жизнь! И родительский деспотизм тут неуместен! – воскликнула Прасковья Антоновна.
– Уверяю вас, что Ольга вовсе не страдает от «родительского деспотизма», – слабо улыбнулся Дмитрий Иванович. – Она вполне счастлива. Насколько мне известно, она никогда и не желала выйти замуж.
– Она хотела бы постричься в монахини?
– Нет. Но оттого, что она живет с родителями, она не страдает. Тем более что у нее есть собственное состояние, которое поддержит ее в случае нужды. Да и я – ее брат, и все ее сестры всегда окажут ей всяческую поддержку, если она так и не выйдет замуж. Ольге нет необходимости уходить в монастырь.
– Как это интересно, – пробормотала Прасковья Антоновна.
– Что ж… Когда Иван Михайлович и Марья Федоровна придут в себя с дороги, ведь, я чаю, путь был не близким и трудным, мы ждем их у себя, – сказал ему Викентий Дмитриевич. – А также ждем и ваших сестер.
Дмитрий молча поклонился и, поцеловав руку своей невесте, с которой за вечер и парой слов не обмолвился, в полном смятении чувств, он поспешно удалился. На следующее утро, очень рано, Дмитрий намеревался ехать в Петербург, к себе на квартиру, где уже ждали его родители. А Саша отчего-то проплакала всю ночь и заснула лишь под утро. Дмитрий ничего не сказал ей, и его холодность напугала ее, и, быть может, впервые Саша почувствовала себя неуверенно и усомнилась в его любви. Коря себя за такие мысли, она с трудом уснула в ту ночь.
Утром, чуть свет, Багряницкий выехал в столицу. Надо сказать, что приезд родителей расстроил его. Более того – он не ожидал от их приезда ничего хорошего. Почему они не написали ему? Почему неожиданно приехали, даже не упредив? Всю дорогу до Петербурга он думал только об этом. И вот теперь неотвратимая встреча приближалась.
Первое, что увидел Дмитрий, было мрачное, злое лицо отца. За ним стояла испуганная мать, позади сестра Татьяна, с видом решительным и упрямым, и Ольга, которая только одна из всех улыбалась брату.
– Батюшка… матушка… – Почтительный сын склонился к руке отца, затем к руке матери.
Марья Федоровна не выдержала и разрыдалась в голос. Однако, когда Иван Михайлович цыкнул на нее, закрыла обеими руками рот и выбежала в другую комнату.
– Что ж, Дмитрий, – начал отец. – Не чаял я, что приеду сюда. Не думал, что твоя опрометчивость поднимет меня, старика, и погонит в дальнюю дорогу с целым семейством. И я, и мать твоя, и сестры… Всех переполошил… – Багряницкий-старший нахмурился.
Дмитрий Иванович не смел глаз поднять на отца. Его охватила внезапная слабость, та самая слабость, которая обычно охватывала его дома, когда отец что-либо выговаривал ему и был им недоволен.
– Поди-ка сюда, Марья Федоровна, – позвал старик жену. – И вы идите, Татьяна, Ольга… Садитесь… – обратился он ко всем.
Все молча расселись. Марья Федоровна, уже унявшая слезы, испуганно косилась на мужа, ожидая его упреков. Но Иван Михайлович ничего не сказал жене. Он оборотился к сыну и произнес:
– Ну, рассказывай, Дмитрий Иванович.
– О чем, батюшка? – прошептал Дмитрий.
– О чем? – нахмурился старик. – О невесте своей рассказывай, о глупости своей, о прочем…
– Ох!.. – шепнула Марья Федоровна.
– Погоди, жена, – повернулся к ней старик. – Не время теперь. Смотри, – обратился он к сыну, – мать твоя рыдает, света белого не видит. Сестрицы всполошились. Что скажешь, Татьяна?
– Наслышаны мы, братец, о твоей невесте. Чтоб ты, потомок знатного рода, помещик, единственный сын, вздумал связать себя с девушкой из небогатой семьи? Род хоть и старинный, да не весьма нынче в почете! Лишь только мы обо всем прознали, тут же порешили все вместе ехать и тебя вызволять!
– Но вы же не знаете ничего, – начал Дмитрий. – Да и про Сашу… То есть про Александру Егоровну, что можете знать?
– А то, что батюшка се – Егор Иванович Старицкий – был мне хорошо известен, – заметил Иван Михайлович. – А также и имение его, и состояние мне знакомы. Многие люди писали мне о его жизни беспутной и о том, как он дни свои окончил недостойно. Шею сломал по пьяному делу. Знаю я и о его дочерях, и об их состоянии, и об их нраве. И о гордом нраве их матери – Лукерьи Антоновны – наслышан. И вот тебе мое слово: браку этому не бывать. – Отец говорил тихо, но твердо.
– Но что вы знаете? – вновь спросил Дмитрий.
– Простой нынче род, небольшое состояние. Мало этого? Гордыня их, дурной нрав, негожее родство… Не желаю я этого… Поверь мне, Дмитрий, о твоем же благе пекусь. Не пара она тебе. Знаю я тебя – наслышан и о ней. Не такая жена тебе надобна – своевольная да с характером. Возвращайся домой, и мы сосватаем тебе девушку из соседских семей. И молодую, и пригожую, и богатую, и рода хорошего… А главное, такую, чтоб характер твой робкий не перебивала. Чтоб была тихой, чтоб не шастала по балам да дворам, а была бы доброй женой и хозяйкой! Не в Петербурге тебе невесту подыскивать надо, Дмитрий.
– Но я люблю ее… Люблю. Поверьте, батюшка, нраву она кроткого! Вас ввели в заблуждение! К тому же… – Дмитрий помолчал. – Я жить без нее не могу… Я умру без нее! – воскликнул он вдруг.
Марья Федоровна заохала, Татьяна нахмурилась, а Ольга округлила глаза.
– Умрешь, говоришь? – сказал старик. – Ну, доброе дело затеял… Ничего не скажешь… Хороша любовь… Только умрешь ты не теперь, а тогда, когда жена тебя под свой каблук посадит. И брось тут всякий вздор нести! Если не одумаешься – прокляну. Хоть ты мне и единственный сын, а на глупость да дурость я тебя благословлять не стану! Поди к себе да подумай о моих словах! – Иван Михайлович поднялся в сильном гневе и тут же вышел из комнаты.
Дмитрий продолжал сидеть. У него совсем не было сил. Он не мог и слова вымолвить. То, что требовал от него отец, казалось невыполнимым, но как ослушаться отца?.. Как ослушаться человека, имевшего над ним исключительную власть? Он медленно повернул голову и взглянул на плачущую мать.
– Матушка, – прошептал он, – не плачьте…
Его бледное лицо, испуганные глаза немного успокоили женщин. Они тут же бросились к нему и повели его в комнату. Захлопотали над ним, принесли ему воды, усадили в кресло…
– Димитрий, сынок! – запричитала матушка. – И всегда ты был здоровья слабого, а теперь такие страсти творятся! Как бы чего дурного с тобой не вышло. Ах, – зашептала она дочерям, – как груб с ним был батюшка ваш – Иван Михайлович. Как бы с Митенькой от переживаний чего не приключилось…
– Авось выдержит, – в ответ матери забормотала Татьяна. – Как жениться, так это у него здоровья хватает, а как батюшкины слова выслушать, так он тут же и в обморок, как барышня!
– Не смей так говорить, Татьяна! – Марья Федоровна одернула дочь. – Сама знаешь, Митенька сын мой единственный, единственный наш наследник! Поберечь его надобно… Ну, женился бы он на этой, как бишь ее, Александре-то…
– И вот тогда она бы уж точно его сгубила! – припечатала Татьяна.
– Ну уж, – возразила сестре Ольга. – Что же она – зверь какой? Она, поди, любит братца-то нашего.
– Любит не любит, а батюшка прав. Нечего ему в столице невесту себе приискивать. К добру сие не приведет, – стояла на своем Татьяна.
– Ах, перестаньте, – пробормотал Дмитрий.
Страшная слабость охватила его. Он сделался совсем бледен, в синеву.
– Сынок мой единственный, – запричитала Марья Федоровна. – Из всех – единый… Что с тобою?
Ольга бросилась его утешать, Татьяна – упрекать, мать – целовать его и гладить по голове. И все говорили одно и то же: оставь, брось откажись…
