Текст книги "Девичьи грезы"
Автор книги: Наталия Вронская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
5
…Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала… кого-нибудь…
А. Пушкин. Евгений Онегин
Саша проснулась непривычно поздно. Был уже час дня, но она все равно чувствовала себя совершенно разбитой. И было с чего. После бала последовал ужин, и домой они приехали только в четыре часа утра. Сил уже более ни на что недостало и все улеглись спать.
Открыв глаза, она сначала не припомнила ничего. Потом обрывки воспоминаний и впечатлений стали проноситься перед ее внутренним взором, и вот уже она вновь танцует, разговаривает, и все услышанные вчера речи – вновь будто звучат у нее в ушах. Вошла горничная, помогла ей одеться, и девушка спустилась к завтраку.
– Ах, ты уже проснулась? – Прасковья Антоновна сидела за столом и пила свой кофе.
– Да, тетушка. – Саша села за стол и взяла предложенную теткой чашку с кофе.
– Матушка твоя еще почивать изволит. С непривычки, должно… Вы, поди, в деревне-то у себя с курами спать ложились? Да и то сказать, что вечером в деревне делать…
– Да, мы рано обычно почивать отправлялись. А матушка – та раньше всех.
– А вы с сестрою?
– Мы с Ксенией обычно засиживаемся дольше всех, – ответила Александра.
Некоторое время они молча пили кофе, но это одиночество долго не продлилось. Дверь распахнулась и в комнату величаво прошествовала Анна. За нею следом вошла и Ксения – бледная и сонная. Обе девушки сели за стол.
– А где маменька? – спросила Ксения, ни к кому персонально не обращаясь.
– Их высокородие еще почивают, – отвечая слуга, вошедший вслед за девушками.
– А-а, – протянула Ксения.
– Что визитные карточки? Кто-нибудь приезжал? – спросила Анна.
– Да, душа моя, – отвечала ей Прасковья Антоновна. – Полагаю, там не только для тебя, но и для Александры и Ксении карточки оставлены. Был и князь Владимир.
Анна покраснела и занялась разливанием кофе по чашкам: кузине и себе.
– Что же он еще сказал? – несколько погодя произнесла она.
– Ровным счетом ничего особенного. Оставил карточку и уехал. Сказал, впрочем, что будет нынче в Летнем саду, – ответила ее маменька.
– Кто еще был? – продолжала дочь.
– Барон Пален, Багряницкий, потом еще, как бишь его… Все время забываю… Федор Алексеевич! И Настасья Прокофьевна была также. Просила непременно заехать на чай этими днями…
– А кто такой Багряницкий? – спросила Ксения.
– Дворянин, но не очень богатого, хотя и старинного рода. Служит. А также пишет стихи, даже ими зарабатывает.
– Поэт? – спросила Саша.
– О да. И недурной, – ответила Прасковья Антоновна. – Денег, правда, это много не приносит, однако многие им восхищаются, – прибавила она.
– Тщеславен… – презрительно бросила Анна. – Пусть принесут визитные карточки! – велела она тут же, слегка кивнув головой слуге.
Он тут же отправился выполнять ее приказание.
– Кстати, нам непременно надо быть с визитом у графини Мятлевой. Ее сиятельство, полагаю, завтра принимает.
– Мария Николаевна была вчера необычайно к нам любезна, – процедила Анна. – Пригласила кузин…
– Да, это так, – согласилась ее матушка. Поэтому нам завтра надо быть у нее. Готовьтесь с утра. И еще несколько визитов сделаем.
Тут внесли поднос с визитными карточками и поднесли его Анне. Та начала их перебирать:
– Интересно…
– Что, душа моя? – Прасковья Антоновна улыбнулась дочери.
– Князь оставил карточки для всех. Как это мило… – ответила Анна.
– Он воспитанный человек и ни в коем случае не пренебрег бы этикетом, – ответила ей мать.
– Полагаете, что это из вежливости? – спросила Анна.
– Несомненно, из вежливости.
– Неужели Владимир Алексеевич оставил для нас карточки? – Ксения была изумлена. – Послушай, Саша, я никак не ожидала. Дай мне его визитную карточку, Анна, – обратилась она к сестре.
– Возьми. Тут, кстати, еще для тебя есть.
Ксения оживилась, всю сонливость ее как рукой сняло:
– Скажите пожалуйста! Никак не ожидала, что… Такой успех, и в первый же день… – бормотала она, разглядывая квадратики картона с тиснением и позолотой. – И даже князь… Сашенька, а тебе не интересно?
Саша только улыбнулась и отрицательно покачала головой.
– Вы, должно быть, сестрица, презираете все это? И считаете светские обычаи глупыми и скучными? – спросила Анна, повернувшись к кузине. – Хотите прослыть странной?
– Нет, что вы… – смутилась Саша. – Вовсе нет! Но просто я не понимаю… Меня это вовсе не так радует, как Ксению… Может, я еще слишком мало живу в столице, чтобы понять все тонкости этикета…
– Да, верно, вы не понимаете, – сухо отрезала Анна и вернулась к своему кофе.
– Ну-ну, не ссорьтесь, – примирительно сказала Прасковья Антоновна. – Сашенька, возможно, этого не понимает… Зато Ксения у нас большая ценительница светских знаков внимания. Я так даже думаю, что она начнет собирать свою коллекцию, и довольно скоро ее наполнит!
– Ах, я буду так счастлива, если к этим визитным карточкам прибавятся новые в самом скором времени.
Прасковья Антоновна рассмеялась.
– Однако что же это ваша маменька не спускается? Пойду к ней, разбужу ее. Негоже так долго спать, даже и после бала…
Сонцова легко поднялась и вышла из комнаты, сопровождаемая низким поклоном слуг.
Чуть позже на прогулку собрались только Александра и Ксения. Анна ехать отказалась. Она закрылась у себя в комнате и заявила, что у нее болит голова.
– Это она просто злится, – сказала Лиза Ксении.
Они втроем сидели в чайной комнате и ожидали Прасковью Антоновну.
– На что же она злится?
– Из-за визитных карточек. Она никак не ожидала, что князь уделит всем равное внимание. Вам, как и ей, – ответила Лиза.
– Вот еще! Злится… – пробормотала Ксения.
– С вами поедет матушка, – сказала Лиза. – И Лукерья Антоновна.
– Как хорошо! – обрадовалась Ксения. – Тетушка уж верно расскажет что-нибудь интересное. А кузина Анна дулась бы всю дорогу и все бы только портила…
– Перестань, Ксения! – одернула ее Саша. – Что ты такая злая?
– Я просто не понимаю, отчего мы в такой немилости у сестрицы Анны? Ежели б она приехала к нам гостить, разве б мы так себя повели?..
– Тихо, тихо! – одернула сестру Саша.
В комнату вплыла Прасковья Антоновна. Следом за ней вошла и ее сестра.
– Ну, племянницы, готовы ли вы? – спросила Сонцова.
– Да, тетушка! – бодро ответила Ксения и резво вскочила. – И просто в нетерпении! Куда мы поедем?
– В Летний сад. – И все четверо вышли из комнаты.
Саша, обернувшись, помахала Лизе рукой. Та скорчила печальную гримасу: ей предстояли занятия с гувернанткой вместо прогулки с кузинами. Последними фразами, донесшимися до Лизы, были:
– Быть может, там сегодня гуляет сам император, – это говорила Прасковья Антоновна.
– Император?.. Вот так запросто? – изумилась Ксения. – Но разве…
Разговор продолжился уже в пути, и Лиза не услышала его окончания.
По Летнему саду гуляли дамы и кавалеры, девицы с почтенными матронами, с собачками и зонтиками в руках. Некоторые раскланивались друг с другом. Кланялись по-разному: были и глубокие, и подобострастные поклоны, и легкие кивки головы свысока, и поклоны почтительные, с нежною улыбкою, и еле заметные переглядывания. Словом, все многообразие человеческих отношений в сей Пальмире проходило перед сестрами.
Тут же чинно гуляли дети в картузах и шляпках с няньками, были и коляски, и собачки разных пород – на руках у горничных и на поводках, и все остальное, чем так славна столица.
Пряча свою провинциальность, Ксении стоило немалых трудов сдерживать себя, чтобы не оглядываться по сторонам и делать вид, будто все это ей знакомо. Рот ее сам невольно приоткрывался в изумлении. Саша также с любопытством смотрела по сторонам, но вовсе этого не скрывала, и расспрашивала тетушку.
– А вот и его светлость! – громко сказала тетушка.
Князь Ельской почтительно поклонился Сонцовой и ее спутницам, сделал несколько вопросов об их здоровье, а потом предложил обе руки сестрам.
Ксения с радостью приняла общество Владимира Алексеевича и тут же принялась его расспрашивать о столице, о вчерашнем бале. Они оживленно обменивались впечатлениями. Саша молча шла рядом, держа князя под руку и слушала болтовню сестры.
Прасковья Антоновна под руку с Лукерьей Антоновной шли несколько впереди. Она все продолжала раскланиваться со знакомыми. Тут же их общество пополнилось еще одним молодым человеком. Молодой поэт Багряницкий подошел к Прасковье Антоновне, поздоровался и его представили девицам, после чего попросил разрешения сопровождать их.
Молодой и симпатичный человек пользуется преимущественным правом на особое внимание со стороны слабого пола. Ксения, взглянув на нового знакомого, не могла разобраться, кто же из двух молодых людей ей нравится больше. И в конце концов пришла к заключению, что военная форма выигрывает более перед штатским платьем. Девушка сделала свой выбор в пользу князя. Хотя Дмитрий Иванович Багряницкий еще не вполне утратил свои позиции в ее глазах.
Сам же Дмитрий Иванович предложил руку Саше, и вскоре они уже увлеченно беседовали о поэзии и, в частности, о литературе. Саша оживилась и, наверное, впервые после долгого молчания разговорилась. Ей приятно было встретить человека, который так же, как и она, был страстный охотник до чтения. Да еще и вкусы их, как оказалось, невероятно совпадали: Саша не очень любила Руссо, критикуя его за излишнюю нравоучительность, и отдавала предпочтение Карамзину и Дмитриеву, а Дмитрий Иванович в этом с ней соглашался. Вдобавок ко всему, в ответ, он упомянул Капниста и даже прочел:
«…Здесь Юлии любезной прах милый погребен,
Я лить над ним ток слезный навеки осужден…», – заставив девушку украдкой вздохнуть. Тут же его спросили: правда ли, что сам он поэт? «Да», – скромно отвечал молодой человек. На просьбу что-нибудь прочесть он некоторое время молчал, затем посмотрел на Сашу и сказал:
– Я никогда не читаю стихов престо так… Но сейчас мне вам отчего-то хочется прочесть…
Он замолчал и тут же тихо начал, наклоняясь к Александре Егоровне:
О, край постылый мой!
Куда влечет призванье?
Зачем открылся мне восторгов легкий пыл?
И для чего любви очарованье,
И хлад родительских могил?
И отчего судьбы велеречивой
Нам приговор с рожденья принесен?
И в мире, от страдания застылом,
Где нам искать спасенья в нем?
Князь украдкой поглядывал на спутников и поражался тому, как Саша чудным образом преобразилась и стала совсем не похожа на его вчерашнюю напарницу в танцах. Лицо ее оживилось каким-то внутренним светом, взгляд стал внимательным и серьезным.
Владимир признался себе, что Александра Егоровна нравится ему. И тут же почувствовал укол ревности оттого, что стихи Багряницкого вызывали на ее лице такое милое выражение и глаза ее были обращены только к нему и не видели больше никого вокруг.
Стихи восхитили Сашу. Сама она не умела рифмовать, хотя и страстно желала научиться писать стихи и измарала уже не один лист бумаги. Она по-настоящему любила поэзию. И уж поэтов, конечно, всех почитала гениями и Божьими избранниками. Ей казалось, что тот, кто умеет так ловко облекать свои слова в рифмы, не может быть простым смертным. Но тут их беседу прервали: надо было ехать домой. Багряницкий был приглашен бывать у них в доме запросто, после чего он откланялся. Князь также простился с довольно хмурым видом, хотя и получил приглашение от Прасковьи Антоновны к завтрашнему обеду.
– Как чудесно! Как хорошо! – твердила Ксения. – Никогда у меня не было такого счастливого дня…
Ее восхищало абсолютно все: и сад, и люди, и тетушка, и князь Владимир, и поэт, с которым она умудрилась так мило побеседовать. Прасковья Антоновна посмеивалась над племянницей, подозревая, что та не на шутку увлеклась князем. Однако Ксения вовсе не была им увлечена, просто ее легкий и открытый характер позволяли так думать. На самом деле ее не увлекало ничто и никто в отдельности, а только все вместе – все прелести жизни, которые давали ей ощущение радости и в столице, и в любом ином месте.
Саша же, напротив, была молчалива и погружена только в собственные мысли.
– Что, неужели тебе, Саша, не понравилась прогулка? – спросила ее мать.
– Понравилась, и даже очень, – ответила она.
– «Понравилась. И даже очень!» – передразнила ее сестра. – Нет, вы подумайте, какая похвала, – счастливо рассмеялась Ксения. – Отчего ты так безразлична ко всему, так холодна? Право, не пойму я тебя!
– Быть может, она влюблена? – посмеиваясь, спросила Прасковья Антоновна.
– В кого это? – удивилась Лукерья Антоновна.
– В поэта или в князя, – ответила им Ксения. – Больше не в кого.
– Что за вздор, – покраснела Саша.
– Вовсе и не вздор! А если вздор, так не красней так и не молчи!
– Ах вот ты как? – Сестры уже входили в дом, и Саша дала волю своим чувствам: – Вот, значит, как?
– Ай! – воскликнула Ксения и побежала со всех ног вверх по лестнице, удивляя всех своим нескромным поведением. – Держите ее, она…
Но слова потонули в анфиладе комнат большого дома. Саша бросилась бежать за сестрой, и вскоре, веселые и запыхавшиеся, они упали на кровать в комнате Ксении.
– Уф! Здорово! – засмеялась Ксения.
– Вот, все-то тебе здорово, – проворчала Саша.
– А тебе все плохо! – упрекнула ее Ксения.
– И вовсе не плохо! Только не стоит такое говорить при всех.
– Такое, это какое? – приподнялась Ксения и посмотрела на сестру.
– Будто я влюблена! Я вовсе не влюблена!
– Ой ли?
– Да! Не влюблена. И не собираюсь, – твердо ответила Саша.
– Да? То-то ты так внимательно слушала стишки, которые плел тебе этот Дмитрий Иванович. Он нашептывает и нашептывает, а ты слушаешь и слушаешь…
– В конце концов, это бестактно! – оборвала сестру Саша. – И невежливо посвящать кого бы то ни было в домыслы подобного рода.
– Ух ты… Хорошо ты это сказала… – Сделала большие глаза Ксения.
– Издеваешься? – грозно спросила ее сестра.
– Да ни в жисть! – подражая присказки Маврушки, бывшей их няньки все детство и чуть ли не по сию пору, ответила Ксения. – Хочешь, побожусь? – продолжала она юродствовать.
– Не божись – это грех большой, – строго ответила Саша.
– Ну перестань! Хорошо, только не обижайся. – Ксения обняла сестру. – Просто ты иногда такая высокопарная, такая холодная, просто страшно делается… И как тебя не подразнить?
– Ах ты, коварная, – рассмеялась Саша.
– Больше не сердишься?
– Не сержусь…
Сестры развеселились и еще долго потом делились своими впечатлениями. А когда Саша ушла к себе переодеваться, то поняла, что Дмитрий Иванович очень нравится ей и занимает все ее мысли. Это был первый молодой человек в ее жизни, да к тому же еще и поэт. Сколько приятных минут он подарил ей своим разговором о поэзии и чтением стихов! Она почти уже была влюблена…
6
Странно! Мы почти что не знакомы —
Слова два при встречах и поклон…
А ты знаешь ли? К тебе влекомый
Сердцем, полным сладостной истомы, —
Странно думать! – Я в тебя влюблен!..
A.M. Жемчужников
Анна вся извелась за прошедший день. Мать сказала ей, что в Летнем саду на прогулке они встретили князя. И девушка пожалела о том, что не пошла с кузинами и матерью гулять. Но тут же Прасковья Антоновна сказала дочери, что князь был приглашен на завтрашний обед, и Анна решила использовать эту возможность для того, чтобы вызвать Владимира Алексеевича на решительное объяснение. Но план ее не удался. Анна так и не смогла улучить подходящего момента для разговора с князем наедине. Он был необычно сдержан и после обеда тотчас откланялся. Она не могла понять причины такой его холодности.
А все объяснялось очень просто: Дмитрий Иванович Багряницкий, также приглашенный на обед, не отходил от Саши. По крайней мере, Владимиру, уже влюбленному, хотя еще и не вполне догадавшемуся об этом своем чувстве, казалось, что Багряницкий был будто привязан к Саше. Это чрезвычайно портило ему настроение, и он не в состоянии был обращать внимание на кого-нибудь еще.
Поэтому он был сдержан, строг, безукоризненно вежлив, но холоден, что и лишило возможности Анну говорить с ним приватно.
Итак, князь откланялся, а поэт остался. Анна, раздраженная тем вниманием, что Багряницкий оказывал Александре и Ксении, хмурая и бледная, ушла к себе, снова сославшись на головную боль. Своим демонстративным уходом она немало позабавила Лизу и Ксению, которые читали по ее лицу, как по открытой книге. Саша же ничего не заметила, потому что была исключительно увлечена беседой с Дмитрием.
Багряницкий был весьма обаятелен, читал стихи, рассказывал забавные анекдоты и светские новости, почерпнутые в блестящих гостиных, где его принимали, и полностью очаровал не только девушек, но и Лукерью, и Прасковью Антоновну.
Словом, когда поэт покинул гостеприимный дом, то его персона была подвергнута тщательному и доброжелательному разбору и было единодушно признано, что более милого и очаровательного молодого человека трудно будет сыскать.
– Однако князю Владимиру Алексеевичу он уступает, – отметила Прасковья Антоновна, – Вы как хотите, но первенство я отдаю князю!
– Несомненно, как более старому знакомому и более преданному другу, – сказала Лиза.
– Отнюдь нет, моя дорогая, – отвечала ей матушка. – Есть в князе нечто такое, что ставит его выше других молодых людей. Я затрудняюсь определить, что именно.
– Я бы сказала, – вдруг начала Саша, – что князь Владимир Алексеевич такой человек, которому можно довериться в любом деле. Он не уронит ни своей чести, ни чужой.
– Ты права, племянница, – поддержала ее Прасковья Антоновна. – В деревне о таких людях говорят: «надежный» или «основательный».
– Бедный князь, – рассмеялась Лиза. – Он подвергнут у нас такому разбору! Хотя не могу не согласиться с вами.
– А вы заметили, как странно он себя нынче вел? Как был сдержан и строг? – спросила Ксения.
– Да, верно. Однако у него, быть может, какие-нибудь дела. И он думал о них сегодня, – сказала Лукерья Антоновна. – А мне Дмитрий Иванович, надо сказать, тоже понравился, – прибавила она вдруг. – И как остер на язык!
– Да, и стихов прочел множество и повеселил всех, – сказала Прасковья Антоновна. – Он чрезвычайно мил.
– Да, очень мил! – с энтузиазмом поддержала тетку Ксения. – А ты что думаешь? – обратилась она к сестре.
– Да, мне он тоже понравился, – улыбнулась Саша.
– Но я не советовала бы вам, племянницы, пока слишком увлекаться им, – сказала Прасковья Антоновна. – Он хоть и дворянин, но не достаточно богат. Семья у него большая – помимо него еще и сестры есть. Он, быть может, талантлив, но эта добродетель в свете не принята. Хотя он служит и на хорошем счету у начальства, но несколько простоват и слишком мягок. Сдастся мне, что им легко помыкать.
– Разве это плохо, когда муж мягок характером? – спросила Ксения.
– Может, и нет… Но не думала ли ты, что, коль скоро ты легко им сможешь помыкать, – отвечала тетушка, – то так же легко им смогут помыкать и другие? Разве такой муж будет надежной защитой в жизненных неурядицах? А ну как его матушка и сестрицы против тебя станут? Оборонит ли он тебя от их гнева и придирок?
– Пожалуй, нет… И впрямь, нехорошо выходит…
– А по-моему, вы неправильно о нем судите. Не так уж он и слаб, – возразила Саша. – Быть может, он мягок, но, мне кажется, настоять на своем сумеет, ежели захочет.
– Ну, как бы там ни было, племянницы, а мой совет вам таков: Дмитрия Ивановича надобно от себя не отпускать, но посмотреть по сторонам еще, не сыщется ли где другой кавалер. Торопиться вам некуда! Вот такой мой расчет для вас – такая ваша выгода.
– Ах, Пашенька, как ты пряма! – заметила ей сестра. – Ты говоришь так, будто сей молодой человек уже присватался…
– Присватался ли, нет ли, а своего вам упускать нельзя, юные девицы!
– Разве в замужестве надо думать только о выгоде? – покраснев, спросила Саша. – А ежели господина Багряницкого полюбит кто-нибудь? Неужели эта девушка должна будет отречься от него только потому, что он слаб характером и излишне мягок?
– Любовь, милочка, это прекрасно, – сказала ей тетка. – Но и расчет тоже должен быть. Сама подумай: нынче ты его любишь, а завтра – разлюбила. А он, каким был, таким и остался. И какова будет ваша жизнь?
– Что же это за любовь, которая существует с такой оглядкой? – сказала Саша.
– Ты молода и поэтому многого не понимаешь, – сказала ей мать. – Любовь – чувство хрупкое, ненадежное. Да и не живет любовь долго, ежели не вложено в нее достаточно усилий с обеих сторон.
– Настоящая любовь длится вечно, – упрямо сказала Саша.
– Ничто не вечно, – ответила ей мать. – Помни об этом. Быть может, если ты хорошенько поразмыслишь на эту тему, это убережет тебя от многих ошибок!
– Ах, любовь, расчет… Ничего не хочу знать! – воскликнула Ксения. – Тетушка, а когда мы поедем в театр?
Прасковья Антоновна рассмеялась:
– Резвушка! Это мило! Тебе-то уж точно будет удача. А в театр поедем завтра. Итальянцы дают «Баязета», а между действиями будет балет [3]3
В те времена оперные спектакли перемежались балетными. За первым действием оперы шло первое действие балета и так далее. ( Прим. авт.)
[Закрыть].
– Балет?
– Да, сие зрелище красоты – истинная отрада для очей.
– А послезавтра, ежели желаете, у княгини Мятлевой поют «Сына-соперника» господина Бортнянского.
– Кто поет? Тоже итальянцы?
– Нет, Ксения. У нее, а точнее, у ее мужа свой крепостной театр. Крепостные артисты и будут представлять. А ты, Саша, хочешь ли в театр?
– Да, конечно.
– Тебе это должно быть особенно интересно, – сказала Прасковья Антоновна. – Мне показалось, что ты сегодня более всех получила удовольствие от чтения стихов господином Багряницким. Стало быть, ты у нас самая артистическая натура и от музыки получишь немалое удовольствие…
Князь Владимир воротился домой в самом скверном расположении духа. Он не мог ничем занять себя… Без толку походил по комнатам, отругал камердинера, сел за книгу, но, начав разрезать страницы свежего тома, нечаянно разорвал их и с досады отложил чтение. Наконец, сел у камина и задумался. Прислуга, испуганная таким непривычным настроением всегда ровного в обращении барина, попряталась по углам и даже камердинер его, разбитной и бесстрашный малый, почел для себя лучшим «удалиться из барских покоев», как он потом сам выразился на кухне.
Владимир Алексеевич в раздражении припоминал обед в доме, который по праву считал самым милым и гостеприимным, откуда он всегда возвращался в добром душевном расположении. Нынче же ему все было не так. А особливо персона Багряницкого, внезапно появившегося в этом доме, злила его. И вроде бы не было к тому причин, ведь Дмитрий Иванович никак и ничем не задел князя, и князь сам удивлялся – отчего он так злится на него? – но поделать со своим хмурым настроением ничего не мог. Со всей возможной строгостью отчитав себя за подобный вздор, Владимир Алексеевич порешил, что лучшее для него теперь – заняться каким-либо делом. Ведь известно, что любое дело отгоняет дурные мысли. Для этого лучше всего подходила служба. Не медля, князь поднялся и вышел из дому, надеясь дорогою и служебным рвением развеять меланхолию, вдруг пришедшую на смену раздражению.
Все время на учениях, а затем и в казармах, Владимир Алексеевич спрашивал себя: «Неужели я влюбился?» И раздражение против Багряницкого, и меланхолия, и разорванные книжные страницы – все это как нельзя лучше подтверждало его неожиданную догадку.
«Так скоро? Так внезапно?» – продолжал спрашивать он себя. И тут же сам отвечал: «Да иного и быть не могло! Один миг – и душевное равновесие потеряно, а с ним и покой. И лишь волею одного человека можно вернуть все. Волею Александры… Саши… Неужели я осмелился так думать о ней?» В душе у Ельского все перевернулось…
Итак, служба не принесла облегчения измученной душе влюбленного (уже влюбленного!), а только добавила смуты. Владимир Алексеевич вернулся домой и решил написать письмо. Он подумал, что письмо это напишет скорее для себя. Он не станет отправлять его Александре. Но, быть может, если он доверит бумаге свои мысли и чувства, это поможет ему разобраться в себе полнее. Да, он влюблен… Но действительно ли это так? Любовь ли это, или увлечение – минутная слабость, прихоть?.. Разве можно вот так сразу, чуть ли не с первого взгляда увлечься женщиной? Да так, чтоб потерять при этом всяческий разум? Не обманывает ли он сам себя? Князь взял перо, бумагу и написал следующее:
«Милая, милая моя Александра Егоровна. Вот я написал эти слова, и вы, быть может, скажете мне: „Как вы осмелились? Как осмелились даже в мыслях так думать обо мне, так называть меня?“
Да, я не смел так поступать, и только одно может оправдать меня нынче в ваших глазах – моя любовь: я люблю вас. Не правда ли, любовь может оправдать мою смелость и дерзость, как вы, верно, подумали? Вы добры, вы милосердны, вы простите меня, потому что сердце ваше не может не отозваться на мою мольбу, мои страдания, ибо я люблю и страдаю оттого, что чувство мое безответно.
Но не тревожьтесь! Я не смею настаивать, не смею просить вас быть снисходительной или проявить ко мне жалость. Вы не любите меня, не можете любить. Теперь вы так далеки от меня, как только возможно женщине быть далекой от мужчины, которого она вовсе не замечает.
Но я надеюсь. Оставьте же мне хотя бы эту надежду… Я бы молил вас о любви на коленях, но не смею тревожить ваш покой. Не теперь… Быть может, после, когда я обрету достаточную смелость, когда впаду в отчаяние оттого, что теряю вас, я отрину все сомнения, всю нерешительность и буду биться за ваше сердце!..
Простите же меня, но я повторю вновь: я люблю вас, милая Саша…»
Ельской перечел письмо и вдруг разозлился.
– Мальчишка! Влюбленный болван! – воскликнул он, скомкал бумагу и бросил ее на стол.
– Что дома сидеть? Пойду в оперу, – добавил он вслух. – Эй, Филька! Одеваться! – крикнул Ельской и уже через полчаса сидел в экипаже, направляясь в театр.
