Текст книги "Здесь, на краю земли (СИ)"

Автор книги: Наталия Сова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Какой сюрприз! – сказал он. – Я выполнял поручение его величества во Флангере и очень сожалел о том, что присоединюсь к армии уже после того, как твой замок будет взят. Но справедливость все же есть на земле, иначе мы с тобой не встретились бы. Как тебе удалось удрать, мерзавец? Король не собирался оставлять тебе жизнь.

Пропустив «мерзавца» мимо ушей, я сказал, что удирает королевская армия, а не я. Мордашке надо изрядно поспешить, если он и вправду хочет присоединиться к ней. Он захохотал и заметил, что разум мой отнюдь не прояснился со дня нашей последней встречи.

– Я вижу, ты надолго запомнил тот день, – сказал я. – Запомнишь и сегодняшний. Ты уже обзавелся новым мечом взамен того, что я отнял у тебя?

– Не обольщайся, поединка не будет, – ответил он. – Я не считаю себя обязанным поступать с тобой согласно рыцарскому кодексу. Я просто прикажу моим людям убить тебя. Как бешеную собаку. Как ядовитую тварь. – А ты не боишься за своих людей, Мордашка? Что, если я забрызгаю их ядовитой слюной? – спросил я, оглядывая темное, ощетинившееся копьями пространство. Плохи наши дела.

– Кто там с тобой, оруженосец? – спросил Мордашка, и только тут я вспомнил о Перегрине, почти неосязаемо касавшемся спиной моей спины.

– Этот человек, – сказал я сухо, – в отличие от меня, не бешеная собака и не ядовитая тварь. И он не наносил тебе обид. Надеюсь, ты позволишь ему уйти.

Перегрин притаился за моей спиной, как мышонок. Даже дышать, кажется, перестал.

– Нет, – металлически ответил Мордашка. – Если ты об этом просишь – нет.

– Ты не тронешь его, – сказал я.

Он снова засмеялся и сказал, что жизнь четверых его друзей стоит много больше, чем жизнь моего слуги.

– Ты не тронешь его, сукин сын, подлец! – крикнул я, и, спохватившись, добавил: – Пожалуйста.

Бог знает, на что я был готов – упрашивать, торговаться, рвать зубами глотки, но Перегрин вруг повернулся к Алеку и незнакомо низким, тяжелым голосом произнес:

– Не хотите ли получить обратно свое оружие, сударь? «Отвага и гордость», не так ли?

– Дай сюда! – немедленно отозвался Мордашка, властно протягивая руку. Послышался звук вынимаемого из ножен меча, и все такой же неузнаваемый голос Перегрина:

– Попробуйте взять, сударь. А то что-то не вижу я в вас ни гордости, ни отваги.

Обнажая меч, я успел подумать, что кое-чему малыш все же у меня научился, и, судя по всему, он стоящий парень, жаль, узнал я об этом поздновато. Всадники надвинулись, плотнее смыкая кольцо.

– А ну, кто вечной жизни захотел? – весело заорал я.

Я был готов к тому, что бой кончится для меня очень быстро. Но он все длился и длился. Каждое из копий, направленных на нас, казалось мне неким существом, хищным, сильным, но не слишком проворным. И я с ледяным наслаждением окорачивал снующие в потемках длинные жала, бормоча: «Один есть! И еще один! И еще!» Меч вращался в руке, послушный, как никогда.

Перегрин же творил что-то уж вовсе невероятное. Я чувствовал его движения, уверенные и сильные, слышал звон стали и глухие удары о щит. Кто-то из нападавших взвыл, потом с визгом повалилась чья-то лошадь. «Не нр-равится?» – послышался ликующий хриплый вопль, и у меня мелькнула мысль, что человек, лихо дерущийся рядом со мной – кто угодно, только не Перегрин.

И вдруг из редеющего кольца копий навстречу мне вырвалось одно, и я понял, что мощный удар, который сейчас последует, я не смогу ни отразить, ни ослабить. Оставалось только увернуться, но позади был Перегрин, его спина, не защищенная даже кольчугой. «Все,» – подумал я и малодушно зажмурился, ожидая боли.

Целая вечность прошла, и, не дождавшись, я открыл глаза. Не было ни копья, ни воина, его метнувшего, ни лошади. На их месте быстро и беззвучно закручивалась какая-то темная воронка, и силуэты всадников вокруг зыбко дрожали и вытягивались, точно отражения в воде.

– Назад, все! – дико закричал Алек, заржали и заметались лошади, и мне показалось, что я снова теряю зрение – все вокруг подернулось сумрачной рябью, задрожало и исчезло. Погасли тусклые сумерки, оборвались звуки, и в оглушающей тишине земля медленно ушла из-под ног. Я намертво вцепился в рукоятку меча, сразу потеряв представление о том, где верх, где низ. Меня мягко перевернуло несколько раз, потом я снова очутился на ногах, и все возвратилось: дождь, ветер, темная стена деревьев слева, мое собственное тяжелое дыхание и бешеные удары сердца.

– Мордашка! – позвал я, настороженно поводя мечом.

Вокруг было пусто.

– Все, – выдохнул Перегрин, бросая щит. – Все.

– Неужто удрали?

– Нет. Не удрали. Не успели.

Он снова был прежним, и голос у него был прежним, но назвать его Перегрином или малышом я не решился.

– Ты не ранен, друг? – спросил я.

– Нет, – он тихо опустился на траву. – Я только устал. Пожалуйста, не спрашивайте меня сейчас ни о чем, я потом все расскажу, после…

– А еще врал, что мечом не владеет, – проворчал я.

– Я не врал, – ответил Перегрин и повалился набок. Схватив его за плечи, я увидел широкие темные пятна у него на рукавах и на груди, и его запрокинутое лицо, залитое кровью.

– Черт, ты все-таки ранен!

– Нет-нет… – прошелестел он, не открывая глаз. – Это чужая кровь. Я тут, кажется, убил кого-то… Я устал…

Я сел, устроив его голову у себя на коленях. Перегрин надолго замолчал. Несколько раз я склонялся к нему, чтобы убедиться, дышит ли он. И вдруг он заговорил, едва слышно, медленно, как умирающий.

– Замок дорожит вами. Он будет помогать вам всегда, где бы вы ни были… Всеми способами… Я не обманывал, я действительно не умею обращаться с оружием. Но я оказался рядом, когда вам угрожала опасность, и замок… заставил меня… защищать вас.

– Право, не стоило, – сказал я. – Я бы отлично справился в одиночку. Это была лучшая драка в моей жизни, клянусь.

– И вы никогда еще не чувствовали такой отваги и силы, – подхватил Перегрин и слабо улыбнулся. – Сила замка текла сквозь нас обоих. Вы приняли ее, почти не заметив, как свою собственную. Но для меня она оказалась слишком огромна… Был момент, когда я понял, что не выдержу больше. И тут все кончилось. Он пощадил меня.

Он снова закрыл глаза и, помолчав, промолвил:

– Отныне, князь, вы непобедимы.

Мы пировали вторые сутки. За длинным столом в большом сводчатом зале сидели все обитатели Даугтера: солдаты, слуги, конюхи, кухарки. Все уже вполне освоились за господским угощением. Стоял гомон, весело взвизгивали женщины, кто-то пел, кто-то колотил в такт по столу оловянными мисками, а несколько слабаков, вроде Барга Длинного, уже валялись под столом. Перед походом я решил основательно опустошить погреба Даугтера, в особенности же не пожалел я запасов вина.

Бессчетное число раз выпили мы за мастера Перегрина, моего названного брата, за наши будущие победы, за моих солдат, каждый из которых, сражаясь рядом со мной, будет равен сотне.

Перегрин, располагавшийся по правую руку от меня, молчал, потихоньку цедил вино и только рассеянно улыбался, когда народ, галдя, поднимал кубки в его честь. Задумчивость эта мне не нравилась. Я хлопнул Перегрина по плечу, пригнув его к столешнице, и сказал:

– Тебе не о чем беспокоиться, малыш. Запомни, все завоеванное мною, будет принадлежать также и тебе. Мы будем неразлучны, вслед за моим именем непременно будут произносить твое. Мы разделим пополам славу и богатство. У тебя не будет невыполнимых желаний, ты будешь указывать пальцем и говорить: хочу этот город, эту драгоценность, эту женщину, а я буду дарить, дарить, дарить…

– А если тебе покажется, что я требую слишком много? – спросил он, поднимая на меня глаза.

– Нет, – рассмеялся я. – Разве ты можешь потребовать слишком много, честнейший, благороднейший, деликатнейший Перегрин? И что значит «слишком»? Для тебя я не пожалею ничего, кроме короны империи. Чего ты хочешь сейчас, говори!

Он не раздумывал ни минуты:

– Сейчас я хотел бы хорошенько выспаться перед тем, как отправиться в путь.

– В какой еще путь? – не понял я. – Ты что, уйти хочешь, что ли? – Завтра утром, с твоего позволения. Я думал остаться в Даугтере, чтобы изучить его до конца. Но после истории с этими всадниками все вдруг стало так ясно… Оказывается, Даугтер совсем простой замок, я даже не ожидал.

– Значит, ты не желаешь быть при мне? – уточнил я.

– Видишь ли, Дан… – Он задумался.

Дальнейшая его речь была туманна и витиевата, но в основном ее смысл сводился к тому, что у нас с Перегрином разные дороги, хоть мы и братья теперь. Я вглядывался в его лицо, стараясь разгадать, хитрит он или действительно не понимает, от какой чести отказывается.

– Что ж… – медленно сказал я. – Желание моего брата – закон, даже если это очень глупое желание. Ты сможешь уйти, когда захочешь, Перегрин. Он расцвел, рассыпался в благодарностях и извинениях. Я уже не сомневался, что он хитрит, и наклонившись к его уху, вкрадчиво спросил:

– Могу я узнать, драгоценный братец, куда ты так неудержимо рвешься? И Перегрин охотно и радостно поведал мне о Серебряном Холме, что по ту сторону гор Порубежья, в самом сердце Заброшенных Земель. Его сплошь покрывают странные бледные заросли, каких нет больше нигде, и в лунные ночи холм возвышается над лесом, как груда тусклого серебра. Много рассказывают про это место удивительных и жутких историй, в которых невозможно отделить правду от вымысла, ибо никто из рассказчиков на холме не был. Говорят, например, что на вершину можно взбираться хоть целую жизнь, и конца этому восхождению не будет, пока не повернешь обратно. А вернешься – окажется, что прошло всего-то несколько часов, даже отсутствия твоего никто не заметил. Так один мальчишка – давно, в те времена, когда на Заброшенных Землях еще жили люди – ушел утром и к обеду вернулся домой стариком. Говорят про колодцы на вершине, глянув в которые, можно увидеть небо с незнакомыми созвездиями. Говорят про стеклянные башни, появляющиеся из воздуха…

Я давно не видел Перегрина таким. Пожалуй, с того первого дня, когда он, дрожа от волнения и радости, путая наречия, рассказывал мне о невидимом замке.

– Вот что, малыш, – прервал его я. – Зайди-ка немного погодя ко мне. Мы поговорим, и отправишься спать.

Велев всем веселиться, я поднялся к себе в комнату, разыскал кошелек и высыпал золотые на стол. Снял оба перстня и положил рядом. Долго, шипя и чертыхаясь, выковыривал кинжалом драгоценные камни, вделанные в ножны меча. Приказал Фиделину принести мой золотой кубок и сбрую, украшенную рубинами, и в довершение, невзирая на слезные мольбы, снял у него с шеи серебряный амулет на цепочке.

Перегрин застыл на пороге, растерянно глядя на россыпь драгоценностей. Похоже, такое богатство он видел впервые в жизни.

– Тебе, – сказал я.

– Красиво, – ответил он тихо.

– Красиво, – согласился я. – По крайней мере, два года можешь путешествовать, ни в чем себе не отказывая. Из моих людей выберешь четверых для услуг и охраны. Лошадь в конюшне возьмешь любую.

– Спасибо, но…

– Я обещал не задерживать тебя, это слышали все, и я сдержу обещание. Но тебе придется выполнить одно небольшое условие. Это не трудно. Ты поклянешься, что не будешь больше строить. Никогда. Ни для кого.

Перегрин улыбнулся, будто давно ждал этих слов.

– Я не могу в этом поклясться, Дан, – ответил он. – Там, на Серебряном Холме – замок, разве ты не понял?

Он ничего не смыслил, несчастный заморыш. Даже после того, как я обьяснил, что его Серебряный Холм находится во владениях царицы Таммы, в стране нам не дружественной и непонятной, даже после того, как я сказал, что царица постарается, чтобы безродный бродяга, подаривший ей могущество, сгинул, не оставив по себе памяти, он только качал головой и улыбался.

– Представь себе, Дан, – сказал он, – что кто-то попросил тебя поклясться не воевать больше. Никогда. Ни с кем. Попросил именно сейчас, когда тебе по силам завоевать целый мир. Что бы ты ответил?

И, глядя на него, я снова вспомнил первый день нашего знакомства. Перегрин был спокоен и улыбчив, совсем как в тот момент, когда я впервые ощутил, насколько он сильнее меня.

– Все же поразмысли до утра, братец, – сказал я и вышел.

В зале пели «Эй, малышка, ты выпила лишку». Хач, прямой и строгий, сидел отдельно от всех и молчал.

– Да ты никак трезв, друг мой Хач? – сказал я.

С каменным лицом Хач признался, что не берет его сегодня ни флангерское, ни местная бурда, ни фирменный напиток кухарки Гирэны под названием «Горячий ключ».

– Врешь, ты не пил!

– Как так не пил? Вы же сами видели…

– Ничего я не видел. Встать!

Хач поднялся, недоуменно озираясь. Я вытащил его из-за стола и толкнул к двери. Все смолкли. В тишине Хач прошел через зал и уже толкнул было дверь, но я крикнул:

– Стоять! Лицом ко мне.

Он медленно опустил руку и повернулся, глядя исподлобья. Совсем как Фиделин, когда готовился получить по горбу.

– Я говорил, что тот, кто не пьет сегодня – мой враг на всю жизнь? – Я прошелся вдоль стола, собирая со скатерти ножи. – Говорил или нет? Хач будто язык проглотил.

– Стой как стоишь, друг мой Хач, – сказал я.

Метать ножи я научился в детстве у старшего брата. Это единственное, за что я мог быть ему благодарен. В Даугтере никто еще не видел, как я это делаю, поэтому первый бросок вызвал всеобщее длинное «а-ах-х!» Хач скосил глаза вправо – нож впился в доски двери возле его уха.

– Стой как стоишь, – повторил я и метнул второй нож. На этот раз Хач скосил глаза в другую сторону, и среди народа послышались восторженные возгласы. Хач стремительно бледнел, но в остальном держался молодцом. Двумя следующими бросками я пришпилил к двери оба его рукава, а последний нож пришелся так низко над его макушкой, что я выкрикнул:

– Задел?

– Н-нет, – отозвался бледный Хач.

Под гром оваций я приблизился к нему и, выдергивая ножи, сказал:

– Не печалься, Хач. Ты потерял брата, я обрел, и еще неизвестно, что хуже.

Хач неожиданно всхлипнул и, ударясь всем телом в дверь, выбежал в темный коридор.

– Кто следующий? – крикнул я.

Желающих оказалось на удивление много. Белобрысый Лен стоял у двери, вытаращив глаза, приоткрыв рот и при каждом броске коротко переводил дух. Флум зажмуривался и хихикал. Кухарка Гирэна орала благим матом и немало повеселила общество. Фиделин стоял как скала, я даже похвалил его. Потом возникла ссора из-за очередности и Гай, конюх, сунул главного повара мордой в тарелку. Повар, понятно, в долгу не остался. Зрелище было забавным, но дабы не допустить смертоубийства, бойцов пришлось разнять. После этого веселье как-то не клеилось, и я выгнал всех вон.

Догорали угли в камине. Гасли дымные факелы, и в окнах уже брезжил пасмурный утренний свет. С тяжелым сердцем бродил я по пустому залу, прислушиваясь к отзвуку своих шагов. Непобедимый. Так меня будут звать. Дан Непобедимый. Император Дан Первый непобедимый. Я пошевелил губами, произнося беззвучно это полное имя. В нем было все: могущество, слава, богатства покоренных земель, огромная держава, неприкосновенность границ, страх недругов… Но словно заноза мешала мне думать об этом легко и спокойно. Их будет двое на земле – тех, кому я никогда не смогу приказывать. Даугтер и Перегрин. И эти двое перевесят сотни верноподданных. Разве забуду я, как в ответ на благодарность за все, для меня сделанное, Перегрин удивился: «Для вас?» – и осекся, замолчал, деликатный мальчик. А хотел он сказать: я ничего не делал для вас, вы просто оказались рядом в нужный момент, по счастливой случайности подвернулись под руку. Недостающая деталь конструкции. Строительный материал. Останется Перегрин при мне или нет – он никогда не признает меня ни братом, ни другом, ни покровителем, ни императором. Кирпич я для него. Кирпич в стене.

Я сел у камина, протянув вдруг озябшие руки к остывающим углям. Мысли никак не выстраивались ни во что упорядоченное, увенчанное разумным и справедливым решением. Я вскочил и снова принялся мерить шагами зал.

– Доброе утро, Дан, – услышал я за спиной и остановился, будто налетел на стену. Я не ждал Перегрина так скоро.

Он стоял у стола, в дорожном плаще, с тощей котомкой через плечо. Сбоку из-под плаща виднелась витая рукоять меча.

– Вот, зашел попрощаться, – сказал он. – Хочу уйти сейчас, пока все спят. Не люблю многолюдных проводов.

– Ты подумал, малыш? – спросил я.

– Да.

– И ты дашь клятву?

– Нет.

Несколько мгновений мы безмолвно смотрели друг на друга.

– Ни черта ты не подумал, – сказал я.

Он молча улыбнулся. Кажется, мысленно он уже заглядывал в колодцы Серебряного Холма, полные звезд.

– Прощай, Дан.

Я смотрел, как он уходит, и пытался найти предлог, чтобы его задержать. Предлога не было.

– Подожди! – воскликнул я. Он остановился в дверях. – Подожди. Сейчас, последнее.

Я повернулся к нему спиной и пошел к столу, где среди опрокинутых кубков и тарелок с объедками торчал воткнутый в столешницу нож. Если бы в этот момент Перегрин выскочил из зала и бросился бежать, клянусь, я не стал бы его преследовать. И я шел медленно, втайне надеясь, что выскочит и побежит. Но он спокойно ждал, не двигаясь с места. Всей спиной ощущая его взгляд, я выдернул нож, зачем-то взвесил его на ладони, потрогал острие. Перегрин ждал, и было ясно, что он не побежит. Ни за что.

– Что ж, будь по-твоему, – сказал я.

Поворот, бросок и полет ножа показались мне неизмеримо долгими. Но для Перегрина, я знаю, все было, как удар молнии. Он упал, не крикнув. В три прыжка я оказался рядом. Перевернул его. Вытащил и отшвырнул нож. Лицо Перегрина было насмешливым и печальным, такого выражения я никогда не видел у мертвых.

Это ты виноват, сказал я, поднимая его на руки. Ты всегда говорил мне, что с замком нужно быть осторожнее. Но сам ты осторожным не был. Ты думал, что знаешь о Даугтере все. Ты был уверен, что он не причинит вреда тебе, своему создателю. Но ты упустил главное: я – это тоже Даугтер. Ты не боялся замка, тебе и не стоило его бояться. Стоило бояться меня. Хотя бы считаться со мной… Нет ты не мог этого не знать. Ты сам виноват, и не заставляй меня оправдываться.

Может быть, я и не говорил ничего, только думал и молча нес Перегрина, легкого, почти невесомого, по гулким коридорам и лестницам, минуя переход и потайную дверь, вниз, в подземелье главной башни.

Там было светло. Ровно настолько, чтобы не брать с собой факел. Крышка саркофага была открыта – это я тогда, давно, не успел закрыть ее. Дырчатого деревянного шара нигде не было видно.

Саркофаг оказался Перегрину точно по мерке. Поколебавшись мгновение, я вынул из ножен его меч и, как того требовали обычаи рыцарства, скрестил ладони Перегрина на рукоятке.

– Ты с честью носил этот меч, – произнес я ритуальную фразу. – Пусть он служит тебе и там, куда ты теперь отправился.

«Отвага и гордость» – сверкнуло мне в глаза в последний раз, когда я закрывал крышку. И сразу же ровный неяркий свет, источаемый стенами подземелья, стал меркнуть. Наружу я выбирался уже в полной темноте. Правильно, подумал я с усмешкой. Представление окончено, глазеть больше не на что. Ощупью отыскав дверной проем, я поднялся по лестнице, и, выйдя в проход, наткнулся на Фиделина.

Он стоял у самой двери, позабыв дать мне дорогу, и неподвижно смотрел на меня снизу вверх. Губы его тряслись.

– Ты что же, сучий ты потрох, – процедил я. – Шпионить вздумал? – Я нет… Я ничего… Ничего, – прерывисто зашептал он.

Я взял его за шиворот.

– Запомни, урод: мастер Перегрин продолжил свои странствия. Он ушел на рассвете и простился только со мной.

Фиделин медленно кивнул и, жалобно сморщась, закрыл лицо руками.

– Уберешь кровь на полу в большом зале. Там лежат плащ и сумка. Сумку принесешь мне. А плащ, так и быть, дарю, ты до чужих плащей большой охотник. В сумке Перегрина оказались: половина круглого хлеба, кожаная фляга с водой и четыре золотых, завернутых в тряпочку. Из подаренных мною драгоценностей он не взял ничего.

На самом дне я нашел какой-то клочок, похожий на обрывок чертежа, исписанный с обратной стороны мелким ровным почерком Перегрина. Я прочел. Подошел к окну, где светлее, перечитал еще раз. Налил себе вина и, стиснув в кулаке кубок, снова вгляделся в аккуратные строчки.

– Нет, – сказал я, чувствуя, как мягко подаются под пальцами серебряные стенки кубка.

В следующую минуту я уже бежал, так быстро, как только мог, перелетая через ступеньки и выкрикивая проклятия. Понимая, что опоздал, опоздал бесповоротно, я скатился с факелом в темное подземелье и сорвал с саркофага показавшуюся мне невесомой крышку.

Там, внутри, не было ничего. То снова был бездонный колодец, наполненный густой темнотой. Я медленно склонил факел. С него сорвалась огненная капля и, ничего не осветив, пропала в глубине.

– Сам. Своими руками… – произнес я и швырнул факел вниз. Он канул, и это самое мгновение мне показалось, что тьма глянула на меня. Беззлобно, равнодушно глянула и отвернулась.

Мы выехали из Даугтера после полудня. По мокрой равнине гулял ветер, теребя травы, морща мутные лужи в колеях. Похмельные парни угрюмо покачивались в седлах.

– К ночи мы должны быть у Медвежьих Камней, – сказал я Хачу.

– Шевелись, вареные, кормить вас не за что! – немедленно заорал он. Разбрызгивая грязь, мы понеслись галопом. Хач свистел и гикал. Он мчался на настоящую войну, где королевской сволочи будет видимо-невидимо, и где уже никто не помешает ему разогнать тоску-печаль и положить мерзких тварей сотни четыре, за себя и за беднягу Анча.

Я тоже свистел и гикал, чтобы отогнать ненужные мысли. Но строчки письма, пепел которого остался в камине Даугтера, снова и снова возникали у меня в памяти.

«Если это послание попало к тебе, значит, ты сделал то, что сделал, и мы не увидимся больше. Ты еще не знаешь, что именно совершил, поэтому, прошу, дочитай до конца. Истинный замок стоит на зыбкой границе света и тьмы, так говорил мой учитель. Он в равной степени обладает силой добра и силой зла. Он играет, удерживая их неустойчивое равновесие. В игру принимается все, что есть на свете: земные и небесные стихии, люди с их мыслями и поступками, пространство и все находящиеся в нем вещи, время и безвременье.

Ты был прав, когда назвал меня братом. Мы действительно братья, таковы условия игры. Без тебя Даугтер мертв. Но есть еще одна недостающая деталь. Это я. Без меня он начал превращаться в некое подобие заурядного земного государя – ему вдруг понадобились земли и подданные, армия и завоевательные походы. Он подарил тебе отвагу, неслыханную силу и, возможно, бессмертие. И ты ринулся исполнять его волю в полной уверенности, что исполняешь свою. Но у тебя уже не было своей воли, своих желаний. Ты стал оружием, безжалостным и послушным, как меч в умелой руке.

Все, что нужно мне сделать, чтобы остановить это, – занять предназначенное мне место. Ты знаешь, где. И ты мне поможешь. Вернее, уже помог, если читаешь это письмо. Теперь, надеюсь, Даугтер – самое совершенное творение из всех существующих. И ты никогда больше не будешь рабом своенравного каменного чудовища, именуемого замком. Правда, великим завоевателем и властелином империи ты тоже не будешь никогда…»

Я оглянулся. Холм Даугтера еще виднелся вдали. До Изсоура пять дней пути, надо спешить. А там…

Горизонт затуманился. С севера шла белесая стена дождя.

КОНЕЦ

09.08.96