Текст книги "Здесь, на краю земли (СИ)"

Автор книги: Наталия Сова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Он назвался мастером Перегрином. Или, может быть, мастером-странником. Это было единственное, что я смог поначалу разобрать в его речи. Он пытался говорить сразу на всех известных ему языках Западных Равнин. Лопотал быстро и очень невнятно – разбитые губы мало способствуют хорошей дикции. Солдаты с ним явно не церемонились – в кои-то веки представился случай показать свое усердие. Он шмыгал носом, бережно поддерживал левой рукой правую, не то вывихнутую, не то сломанную, и дрожал крупной, даже издалека заметной дрожью.

Я молча рассматривал его. Обыкновенный отощавший за зиму бродяга, совсем еще мальчишка, невысокий, тщедушный. Грязные лохмотья, бывшие когда-то кафтаном, растоптанные вдрызг сапоги, огромная, но явно пустая дорожная сумка. Обычный бродяга, каких много…

Черт побери, их много, но только не здесь. Я отвык не только от бродяг, но и вообще от незнакомых лиц. Не заходят незнакомые в Даугтер, незачем – все большие дороги милях в двадцати отсюда. Городов в округе нет, в деревнях милостыню не подают и на ночлег не пускают. Нищий странник в этих местах может быть только ряженым шпионом.

Вряд ли это агент короля, король в последнее время сделался прост и прям – по любым поручениям отправляет Посланников. А Посланник, желая прибыть инкогнито, может изобразить кого угодно, только не нищего. Скорее всего, паренька подослал кто-то из нашей милой семейки. А я-то было думал, что обо мне забыли. Видно, время здесь и там идет по-разному. Мне кажется, что я уже полжизни сижу в этих проклятых болотах. А они только-только поделили мои земли, покончили с побочными войнами, и любопытно им стало, как там поживает Дан, беглый князь, их драгоценный братец.

– Молчать! – гаркнул я. Бродяга смолк, будто поперхнулся, солдаты за его спиной вытянулись во фрунт. – Где, говоришь, вы его изловили, Длинный? Барг Длинный, державший мальчишку за плечо, выступил вперед и степенно произнес:

– С утра с самого, как на пост заступили, его увидели. Вокруг крепости шастал, высматривал чего-то. Мы пару раз стрельнули. Из эрболета…

– Арбалета, дубина.

– Вот-вот. А он давай в ворота барабанить. Хочу, кричит, с господином вашим поговорить по важному делу. Ну, мы, понятно, ему… – Длинный покачал увесистым кулаком. – Мы ж думали, он у вас деньги клянчить будет.

Я сделал знак, бродягу подвели ближе, и я удивился: глаза у него были смеющиеся, бесстрашные, а на лице сквозь разводы грязи и крови угадывалось некое подобие улыбки. Было похоже, что дрожит он не от страха, а от какой-то ему одному ведомой радости и собирается поделиться этой радостью со мной. – По-антарски говоришь? – спросил я. Он с готовностью кивнул. – Я слушаю тебя.

Антарский – язык юго-запада, его не знает в Даугтере никто, кроме меня. Мальчишка заговорил, и я удивился еще раз. Это был не просто антарский, это был гэриг – изобретение столичной аристократии, вычурный жаргон королевского двора. Сам король Йорум, дожив до старости, так и не смог постичь до конца всех его тонкостей, за что и получил прозвище Косноязычный. Бродяга же был в гэриге, как рыба в воде.

– Где ты научился этому мерзкому языку, малыш? – сказал я. – Только не рассказывай, что ты сбежавший из дому сын благородных родителей. Мне не нравятся такие истории.

Мальчишка, немедленно перейдя на общеупотребительный антарский, охотно поведал, что не учился нигде. Он может говорить на любом языке, это у него с детства. Стоит немного сосредоточиться, и слова сами собой начинают звучать в голове.

– Раньше я думал, что так и должно быть. А потом оказалось, что у других этого нет… Вам неприятен гэриг, я не знал, извините.

– Продолжай, я слушаю. Можешь на гэриге, мне все равно.

Он снова кивнул и начал рассказывать, улыбаясь и блестя глазами, что его зовут мастер Перегрин и что он долго странствовал, отыскивая некий чудесный замок. Западные равнины исходил вдоль и поперек. И вот, здесь, на краю земли, почти утратив надежду, он неожиданно увидел…

Мальчишка будто нарочно выбирал замысловатые поэтические обороты. Морщась от напряжения, я слушал что-то про чистый снег, низкие тучи, белый лист равнины и вожделенный его замок, такой ошеломляюще прекрасный, возникший на границе ослепительнного снега и небесной мглы. И выходило так, что замок этот и Даугтер, мой убогий острог – суть одно и то же, хотя и не совсем. В общем, все было ясно, как день – шпион пытался изобразить сумасшедшего и делал это не слишком умело. Никакого безумия в его неуместной радости не чувствовалось, речь была связной, хоть и нелепой, и несомненно, продуманной заранее. Я послушал еще немного о том, как мне повезло с местожительством, затем сгреб бродягу за остатки кафтана на груди и, глядя прямо в синие лучистые глаза, спросил глухо:

– Алмир? Или Рун? Кто из них?

– О чем вы? – весьма натурально растерялся он.

– Хозяин… Работодатель… – Я подыскивал слово на гэриге.

– Нет. – Он замотал головой. – Замок. Замок.

Я отпустил его и, отряхивая руки, сказал:

– У тебя есть время подумать. Скажешь правду – умрешь легко.

– Да нет же… – Он снова хотел пуститься в обьяснения.

– Вниз, – скомандовал я и отвернулся к окну.

Сзади послышалась легкая возня, кто-то из солдат вполголоса сказал: «ну, ты!», а этот опять повторил свое «да нет же». Солдаты протопали к выходу, и через некоторое время в коридоре бродяга резко и жалобно вскрикнул. Прыгнув к двери, я рывком распахнул ее, рявкнул в коридор: «Пальцем не трогать!» и вернулся к окну.

Время подумать… Кому оно действительно требовалось, так это мне. Убеленная снегом равнина действительно походила на чистый лист. Сиротливо чернела вдали деревня и щетинился лес у горизонта. Из-за леса медленно ползли тяжелые облака, полные мокрого снега, дождя со снегом и просто дождя – всего, чем природа в изобилии одаривает Даугтер в конце зимы.

Вот и добрались до меня. Даже все равно, кто именно из братьев. Добрались. Хотя, почему же все равно? Они очень разные, мои драгоценные братья, и цели у них всегда были разные. Это только против меня они объединились тогда, первый и, скорее всего, последний раз в жизни.

До сих пор тошно вспоминать сражение у Нэдльского леса. Какой выпал редкостный случай покончить сразу с обоими. Изумительно хороша была позиция. Если бы только Рыжий не предал меня… О его дурной привычке переходить на сторону противника в самый разгар боя поговаривали давно. Однако, я решил, что выбора нет. Неизвестно, на что я надеялся, размещая его полк в засаде для решающего удара. Сейчас только одно объяснение нахожу – молод был и глуп безмерно. Я дешево отделался – ранен был легко, сумел вовремя скрыться, и король Йорум клятвенно обещал помочь. Однако, по прибытии к королю выяснилось, что ни одного солдата он мне не даст, а даст весьма обширный участок земли на северо-западной окраине королевства, где я смогу жить в свое удовольствие вдали от злобных братьев и рыжих предателей. Взамен благодетель ничего не требовал. Я должен был только жить там безвыездно и, по туманному выражению короля, «придерживать эти земли», потому что у него самого до них «руки не доходят». Короче говоря, требовался сторож для крепости, которую какой-то ретивый не по уму предок короля Йорума воткнул среди болот на самом краю обжитых земель. Оскорбленный, я отказался наотрез. Тогда король, болезненно улыбаясь, прошелестел, что, наверное, не стоит из-за меня, неблагодарного, ссориться с Алмиром и Руном, нужно им меня немедленно выдать и обрести тем самым надежных союзников, пусть мелких. Нечего и говорить, что на рассвете следующего дня я скакал в Даугтер во весь опор. Со мной ехал королевский Посланник и четверо мрачных воинов в черных плащах – не то его свита, не то мой конвой. Моим в этой компании был только Фиделин – горбатый старый дурень, он всегда состоял при мне, сколько я себя помню.

Мчались мы лихо, равнина так и летела под копытами, и я думал, что бежать из Даугтера будет нетрудно, погоня собьется со следа на необьятных этих просторах. Главное, не заблудиться самому, поскорее выбраться из королевства, а там рукой подать до владений Германа Гарга, последн его моего друга и последней надежды. Эти мысли радовали меня весь день, но с наступлением сумерек они куда-то подевались, и пришла легкая тревога. Чем больше темнело вокруг, тем неспокойнее становилось у меня на душе. Я всегда любил Равнины, и всегда было мне там спокойно и вольно. Но в те несколько дней и ночей по дороге в Даугтер что-то со мною случилось.

Всю первую ночь я просидел у костра, не смея оглянуться в темноту – мне казалось, что там, за зыбким кругом света ничего нет. Пустота. Безмолвная, всепожирающая, терпеливо ждущая пустота. Я боялся встретиться с нею глазами. Я боялся пошевелиться, чтобы не выдать ей своего присутствия. Как благодарен я был суровым моим провожатым за то, что караулили меня, сменяясь каждые два часа, сонно таращились в огонь и не оставляли меня один на один с ночью. На рассвете стало еще хуже. Равнина медленно проступала из мрака, но это была совсем не та равнина. Слишком безжалостным был утренний свет, слишком огромным пространство. Я был открыт со всех сторон, и со всех сторон уязвим – крошечный и совершенно беззащитный перед лицом несметных врагов, бывших, настоящих и будущих.

Я корчился под плащом, сжимаясь в плотный комок, и внутри у меня что-то корчилось, сьеживалось и умирало. Хотелось стать как можно незаметнее, а еще лучше – исчезнуть совсем, чтобы ничего не осталось. Рядом метался Фиделин, крича: «Гады! Дерьмо! Чем опоили господина, сволочи?»

К Даугтеру подъезжали шагом. Лил дождь. Я лежал на мокрой гриве коня, стиснув зубы, чтобы не взвыть. Мои провожатые многозначительно переглядывались. Фиделин причитал.

Стены, думал я, единственное мое спасение сейчас, добротные каменные стены. Комната, где можно запереться, и чтобы никаких окон. Разве что с видом на внутренний двор. В этих местах начинались непроходимые топи, тянувшиеся до самого горизонта и, как говорят, до самого побережья. Крепость стояла на пригорке, широким мысом вдававшемся в болото. Сквозь дождь я разглядел две темные приземистые башни со щербатыми бойницами, потрескавшуюся стену и заплесневелые щелястые ворота.

В крепости имелся гарнизон – десятка два необученных, обалдевших от безделья деревенских парней, а также пожилой алкоголик-комендант, ссыльный граф, в прошлом, очевидно, изрядный вольнодумец. Посланник сунул ему под нос какую-то бумагу с королевской печатью, и на другое утро увез его с собой.

– Вы, вот что, молодой человек, – сказал мне граф на прощанье, – постарайтесь не задерживаться здесь. Вы понимаете, о чем я… Иначе отсюда одна дорога. – Он покосился в сторону конвоя. – Действуйте, и да поможет вам Бог.

Бог, впрочем, не спешил с помощью. Через какое-то время я научился смотреть на равнину из окна, но о том, чтобы выйти за крепостные стены, нечего было и думать.

Изумительно простая и элегантная получилась мышеловка. Здесь, в Даугтере, меня мог взять голыми руками всякий, кто не сумел этого сделать раньше. Даже кто-нибудь из моих бывших друзей. Новостей я, разумеется, не получал, и начисто утратил представление о том, кто мне теперь друг, а кто враг. Оставшееся в моем распоряжении воинство было сонным и невозмутимым. Лохматые парни целыми днями играли в кости, вяло переругивались, и ничто не могло омрачить безмятежную зелень их глаз. Когда я потребовал показать оружие, мне было предъявлено несколько тесаков, намертво приржавевших к ножнам, и три зазубренных бандитских ножа. Выяснилось, что больше всего здесь уважают кулачный бой.

Анч и Хач, рослые близнецы, немного развеселили меня, показав, как они умеют сражаться на ухватах. Я объявил, что намерен сделать из них всех настоящих воинов, и пока они таковыми не станут, не будет у них свободного времени даже на то, чтобы поковырять в носу.

С крепостью было сложнее. Сляпали ее в незапамятные времена какие-то безрукие недоумки, и теперь она разрушалась на глазах. Деревянные лестницы угрожающе шатались, из стен сами собой вываливались кирпичи. Крыша давно и безнадежно протекала. Во всем Даугтере для жилья были пригодны всего несколько комнат в нижнем этаже, а о боевой готовности крепости и говорить не приходилось. Ворота можно было выбить одним пинком. Все попытки поправить хоть что-нибудь заканчивались одинаково – на следующий день разрушений становилось еще больше. Крепость, похоже, твердо решила развалиться, невзирая ни на что. И я оставил ее в покое. У меня было двадцать солдат, я был готов дорого отдать свою жизнь, а драться можно было и на руинах.

Время шло, ненастная весна незаметно перешла в осень. С севера шли снеговые тучи, а на князя Дана, готового драться в одиночку против всего мира, никто не нападал. Ожидание доводило меня до исступления. «Может, это, ну… и не нужны вы им, господин?» – предположил Фиделин однажды. Я ответил, что сейчас, может, и не нужен, но рано или поздно непременно понадоблюсь. Понадобился же королю Йоруму тот несчастный граф. Тоже ведь, наверное, сидел, носа не высовывал. Кстати, не успел у него спросить, что же он не удрал отсюда, как советовал это сделать мне. Времени на это у него было предостаточно, лет десять, не меньше.

Дни тянулись, медленные, все как один пасмурные, и вскоре я потерял им счет. Даже времена года перестали существовать для меня. И не было уже ни ожидания, ни отчаяния, ни отваги. Все реже вспоминал я обо всем, что осталось там,за непреодолимой равниной, и только думал, как просто бы все было сейчас, если бы у Нэдльского леса не кинулся я наутек, а достойно сложил бы голову.

Предаваясь таким размышлениям, я почти потерял бдительность, так что шпион появился как раз вовремя. Вернул меня к реальности, так сказать. Тамза это время могло произойти множество неожиданностей. К примеру, король Йорум мог договориться с моими братцами. Братцы могли скушать друг друга (и, скорее всего, Алмир Руна, Алмир всегда был сильнее). Хотя Рун в этом случае заключил бы союз с лордом Гаргом, который всегда, неизвестно почему, поддерживает слабых. А это означает новую войну. К тому же существует еще и Рыжий, если его еще не уничтожил король или кто-нибудь из братьев. Все предположения казались одинаково правдоподобными и никак не складывались в целостную картину. А юродивый странник был здесь вроде бы совсем не при чем.

Стемнело, над равниной в клочьях облаков плавала луна. Фиделин принес огня и возился, растапливая камин.

– Это… – сказал он. – Луна вышла. Поди, потеплеет завтра. Давно пора. Весна уж.

– Весна, – хмыкнул я. – Шевелись, сейчас пойдешь со мной шпиона допрашивать.

Он сразу помрачнел и, помолчав, ответил:

– Я, это, конечно, не отказываюсь. Воля ваша. Да только…

– Разговоры? – удивился я, но Фиделин отважно продолжал:

– Только зря, наверное, все это. Дурачок он, видно ведь. Полоумный. Ничего вы не добьетесь, замучаете только зря. Грех на душу возьмете.

Он глядел исподлобья, и маленькие глазки сверкали благородным негодованием. Я захохотал.

– Это, думаете вы, вспомнили теперь о вас. Скачете. Орете. Оно хорошо, конечно, не то что, скажем, вчера – совсем от тоски помирали. Только, это, не трожьте божьего человека.

– Поди ко мне, – сказал я, отсмеявшись.

Фиделин угрюмо приблизился, зная, что сейчас будет. Несильно размахнувшись, я хлопнул его по горбу. Он, как обычно, молча рухнул на пол. Перешагнув через него, я направился к двери. На лестнице он догнал меня, сопя и отдуваясь. – Это. Простите, – пробурчал он. Будто не знает, что если бы я его не простил, не сопеть бы ему уже и не бурчать никогда.

Мы спустились вниз. Стражник долго возился с заржавленным замком. Наконец дверь завизжала, я сделал шаг и остановился.

На полу у меня под ногами был начерчен какой-то странный узор. Гибкие линии, отсвечивавшие перламутром, сплетались и как будто двигались, вроде бы не на полу, а чуть-чуть над, и я почему-то вспомнил стрижей, вытанцовывающих в небе.

Бродяга, сидевший в углу камеры, поднял голову и улыбнулся.

– Я ждал вас, – сказал он. Будто мы пожаловали к нему на званый вечер. Тут я заметил, что от стены к стене наискосок проведена такая же перламутровая линия. Бродяга сидел возле нее, как именинник.

– Это чертеж, – пояснил он. – Постараюсь рассказать все сначала. Я сам виноват, совершенно не умею держать себя в руках. Неудивительно, что вы ничего не поняли.

– Ты бы это… встал, – сказал ему Фиделин. – Князь перед тобой все-таки. И это… помолчи, пока не спрашивают.

Бродяга осторожно поднялся, оберегая поврежденную руку, и они с Фиделином уставились на меня в ожидании дальнейшего. Я молчал. Никак не удавалось оторвать глаз от рисунка на полу. Там внутри каждой линии медленно тек холодный свет, и я никак не мог понять, почему так кажется. Я почти забыл, зачем пришел.

– Посмотри, что с рукой. – неожиданно для себя велел я Фиделину, продолжая созерцать чертеж.

– Вывих, – сообщил он немного погодя.

– Вправь и убирайся.

На прощанье он поглядел на меня умоляюще. Видимо, божий человек был ему на редкость симпатичен.

– По горбу? – спросил я, и Фиделина точно ветром сдуло.

Стараясь больше не смотреть на пол, на завораживающее перламутровое мерцание, я не спеша прошелся по камере и сказал:

– Что ж, начинай врать. Посмотрим, надолго ли тебя хватит.

Бродяга улыбнулся и ответил спокойно:

– Я вижу чертеж произвел на вас некоторое впечатление. Это хорошо. Тон был, вразрез с дерзкими словами, почтительный и на удивление уверенный. Видимо, он все хорошо обдумал, и меня ожидало вранье высшей пробы. Я заинтересованно глянул на бродягу. И не узнал.

Без сомнения, это был он – но это был совсем не тот дрожащий мальчишка, которого притащили ко мне утром солдаты. Сейчас он выглядел гораздо старше, а может быть это пляшущий свет факела делал его таким. Не чувствовалось в нем не только страха, но даже мало-мальского волнения, словно он собирался говорить от имени огромной несокрушимой силы. Что-то непривычное и странное светилось в его лице, я долго не мог понять что, и наконец понял: на лице этом не было теперь ни царапины. Мне стало не по себе.

– Я хотел бы сперва выяснить, что вы знаете, – сказал он мне. – То есть, о чем имеете представление. Чтобы объяснить доступно. Скажите, пожалуйста…

Это уже не лезло ни в какие ворота. Самое время врезать мерзавцу, но я этого, испытывая непривычную робость, не сделал. Лишь напомнил, весьма сдержанно, кто кого здесь допрашивает и кто чем при этом рискует.

Он вздохнул и задумался.

– Есть на свете несколько человек, – тихо сказал он, словно сказку начал. – Они строят замки. Но не обычные замки. Среди этих людей есть очень известные. Например, мой учитель, мастер Гэдан. Может быть, вам приходилось слышать…

Мне не приходилось слышать. Он помолчал, и вдруг его осенило:

– Но о Черном Храме вы должны знать. О нем все знают.

Еще бы. Мой дед погиб там вместе с королем Югхом и половиной Объединенной Армии. Этим закончилась история войн за Порубежье – воевать стало некому, да и не нужны никому стали эти проклятые ничейные горы после такого.

– Как вы думаете, сколько человек защищало Черный Храм? – Он выдержал длинную паузу.

– Ну? – спросил я.

– Двое.

Насладясь произведенным эффектом, он продолжил:

– Можно сказать, Черный Храм сам себя защищал. Это одно из свойств любого сооружения, выстроенного на своем месте. Видите ли, каждая постройка должна быть поставлена там, где ее задумал Господь Бог. Замкам, крепостям и храмам отведены особенные места на земле. Мы находим такие места и помогаем людям строить по всем правилам. Вы понимаете меня?

– Ври дальше, затейник, – отозвался я, но издевка получилась неубедительной. – Замковые места – редкостная и чудесная вещь. Издалека это особый звук, может быть, волны ветра, разбивающиеся о твердыню. Но слышно, разумеется, и в полном безветрии. Даже в самые тихие, безмолвные ночи. А вблизи видны прозрачные очертания, порой отчетливые, порой – размытые. Иногда я не вижу ничего и только чувствую кожей, проходя сквозь невидимые стены, особую густоту пространства. Некоторые полагают, что невидимые замки – постройки другого мира, существующего одновременно с нашим, и это двойное бытие делает их вечными и несокрушимыми. Нужно только, чтобы строящийся замок совпадал с невидимым во всех деталях. Но для меня, как и для мастера Гэдана, замковое место – не что иное, как мысль. Ясная, ощутимая и очевидная. Некий замысел, для осуществления которого необходимы люди. Люди живут на свете для того, чтобы выполнять задуманное Богом, так говорил мой учитель. Все замки Порубежья построены по этому закону. Поэтому Порубежье до сих пор никем не завоевано и никогда завоевано не будет.

Он говорил не торопясь, и уже не пускался в труднопереводимую антарскую поэтику, но такими странно манящими были его слова, что я растерялся, не зная, что и думать, на всякий случай сохраняя непроницаемое выражение лица. – Люди, правда, несколько подзабыли свое предназначение. Способностью строить обладают теперь всего несколько человек на свете… Вернее, способностью видеть. Чувствовать. Нет, люди, конечно, стараются в меру сил: почти на каждом замковом месте стоит какая-нибудь постройка. Неправильная, разумеется. Он склонился над своим чертежом, и в его руке появился уголек.

– Например, – сказал он и начертил что-то угловатое, косо налезающее на белые линии. – Так выглядит ваша крепость, упустившая шанс стать великолепным неприступным замком. Строили ее, скорее всего, в эпоху Великих Завоеваний и страшно торопились, к сожалению. Мне кажется, будь у зодчего время подумать, он создал бы нечто более соответствующее оригиналу. Они пересекаются, видите, здесь и здесь. Кстати, одна из стен проходит прямо сквозь эту камеру. Вон, я очертил ее. Можете встать туда – не исключено, что почувствуете что-нибудь и наконец поверите мне. У вас вид человека, который может…

Я был уже у черты. Надо сказать, переступил я ее с некоторой опаской. Но ничего особенного не произошло.

– Черт тебя задери, сволочь хлипкая, – сказал я, вскипая, и вдруг услышал далекий подземный гул и ощутил под ногами огромную глубину, прямо-таки бездну.

Там, далеко внизу, что-то ворочалось и глухо грохотало. Что-то темное и очень опасное. Оно приближалось и росло, грохот становился все сильнее, и вдруг меня ударило и подбросило. Я захлебнулся воздухом. Невидимый поток с ревом рвался из земли прямо сквозь меня. Я закричал и кинулся за черту, но это снова была битва, и меня несло волной отступающей конницы, и вопили кругом, что Рыжий ударил с фланга, и что нам конец, а я все пытался повернуть коня, еще не веря, что не смогу никого остановить. «Назад, назад, негодяи!» – хрипел я, рубя своих и чужих, но меня все дальше относило от места, где под ненавистным знаменем сверкали на солнце княжеские доспехи. И внезапно, почти невидимый со стороны солнца, взлетел нало мной чей-то меч и глаза застлало густым и багровым.

Потом была холодная ладонь мастера у меня на лбу и его тихий голос, повторявший, что все прошло и все хорошо. Я отбросил его руку и сел.

– Что это было? – сипло спросил я.

– Стена, – просто ответил он и, как бы извиняясь, добавил: – Честно говоря, не думал, что на вас это так подействует.

– Надо было думать. Плохо тебя учил твой… этот…

– Гэдан? Он сказал, что я родился мастером, и учить меня не надо. Так бывает. Я просто ходил с ним какое-то время, потом он меня отпустил от себя. Это мой первый замок, но я думаю, что справлюсь. Черный Храм тоже был первым у мастера Гэдана.

Я сидел на полу, голова гудела, как с похмелья, а он говорил еще что-то, и лицо его опять сияло. Время от времени все расплывалось у меня перед глазами и я погружался в неприятную тишину.

– … так что выбирайте. Или у вас будет абсолютная твердыня, где каждая деталь расположена в единственно возможной точке пространства, или вы выполните свою давешнюю угрозу и убьете меня. Вы ведь принимаете меня за шпиона, если не ошибаюсь?

Я поднялся и, пошатываясь, утвердился на ногах. Не сомневаясь в моем выборе, он простер худую руку над чертежом.

– Взгляните. Западная башня вашей крепости поставлена верно. Полагаю, это было внезапное и, к сожалению, мимолетное озарение неизвестного зодчего. Ее мы переделывать не будем, разве что какие-нибудь мелочи… Все остальное никуда не годится. Убрать это будет легко, вы, наверное, заметили: крепость сама рушится… Замковое место всегда избавляется от неправильных построек, в ход идут даже землетрясения, пожары и войны. Но чаще происходит так, как у вас – быстрое неостановимое разрушение… Вот здесь будет внутренний двор… Центральная башня… Стена двойная… Ворота.

И вдруг я поймал себя на том, что слушаю, весь подобравшись, охваченный внезапной бешеной надеждой. Словно говорил со мною ангел, посланный мне в награду за долготерпение. Я поймал себя на том, что верю в несокрушимую твердыню, которую он мне построит, в свое будущее могущество и в свою неотвратимую месть. И снизошло на меня неслыханное спокойствие, словно уже встала смертоносная стена, и были по одну ее сторону я и мастер со светлым ликом, а по другую – король, братья, Рыжий, равнина, и все они разом наступали на нас и не было им уже спасения.

Наступила тишина.

– Вы все еще считаете меня шпионом? – усмешливо спросил он.

– Нет, – отозвался я каким-то не своим, придушенным голосом. Сказал, и тут же пожалел. Что-то недостойное было в этом жалком «нет», что-то безмерно унизительное. И я продолжил сурово: – Шпионом я тебя уже не считаю. Ты предлагаешь мне разрушить Даугтер, а это, конечно, не шпионаж. Это, малыш, по-другому называется. К тому же, все, происшедшее здесь, говорит за то, что ты колдун. А по закону…

– Колдун? Я? – изумился он, прижимая ладонь к груди.

– …А по закону каждый, изобличенный в колдовстве, должен быть немедленно уничтожен. И только огонь избавит мир от скверны. Только огонь!

Это неожиданно подействовало. Вид у мастера сделался недоумевающий и горестный. Увереннность его таяла на глазах.

– О… – выдохнул он. – Да нет же, вы опять все неправильно поняли. – Главное, чтобы понял ты, – входя во вкус, жестко произнес я. – Тебя сожгут во дворе прямо сейчас.

Он отшатнулся.

– Да вы что! Что я вам сделал? Всего лишь показал место, которое вы и без того нашли бы рано или поздно. С вашей-то чувствительностью! При чем тут колдовство? Сила этого места не зависит ни от кого на земле. Я такой же колдун, как и вы!

Мастер затараторил и замельтешил, снова превращаясь в дрожащего мальчишку. Я не сомневался, что теперь-то уж ему по-настоящему страшно, и не прерывал, пока он не умолк сам, уставясь на меня с тихим отчаянием. Потом он отвернулся, сел прямо на чертеж и уткнул лицо в колени.

Сдерживая улыбку, я разглядывал тощий затылок, остро торчавшие лопатки, обтянутые линялым кафтаном, грязные светлые вихры. Жалок и тщедушен был посланник небес, да видно, не нашлось там для меня другого. Я был благодарен даже за один только чертеж, за рассказ, за мгновение надежды. Но больше всего – за то, что он, наконец, испугался. Я обошел его и спросил почти ласково:

– Эй, тебе сколько лет?

– Ш… Шс… надцать, – сдавленно вымолвил мальчишка и до меня донесся весьма явственный всхлип.

– Ну-ну. – Я тронул его ногой. – Не бойся, я пошутил.

Он вскинул мокрое лицо.

– Да просто обидно. – Голос его дрожал. – Такая несусветная тупость. – Пошутил, говорю! – прикрикнул я.

Медленно вытирая щеки ладонями, он пробормотал, что впервые видит человека, не заинтересованного в усилении собственной крепости. Так и хотелось мне крикнуть, что не моя это крепость, будь она проклята, и ты будь проклят со своими дьявольскими искушениями, но вместо этого я заорал совсем другое: – А строить кто будет? Я тебе буду строить, ты, умник?

На это он ответил, что все должно произойти само собой, что найдутся и люди, и все, что нужно, как это всегда было у мастера Гэдана.

– Теперь уж все будет хорошо, раз мы наконец встретились, я и замок, – заключил он.

– Отлично, малыш. Будешь сидеть здесь, пока все не найдется само собой. Только ждать, наверняка, придется долго, очень долго.

С этими словами я направился к выходу и услышал позади тихое:

– Нет, я так не думаю.

Поднявшись к себе, я кликнул Фиделина, велел принести вина и, не раздеваясь, повалился на кровать. Никогда в жизни я так не уставал. Ничто не шло в сравнение с этой беседой, даже памятный поединок с лордом Гаргом, после которого мы поклялись в вечной дружбе, поединок, закончившийся вничью, потому что мы оба свалились с ног от усталости.

Вино было кислое и вонючее. Скривясь, я выпил единым духом, как лекарство. Фиделин все не уходил, переминаясь у двери.

– Это, господин, – сказал он наконец. – Вы бы велели его покормить. С утра парнишка не евши.

Я молча запустил в него кубком.

– Воля ваша, – мрачно ответил он и плотно притворил за собой дверь. Я закрыл глаза. В камине шипело и потескивало, а за стенами в ночи грозно гудела от ветра равнина.

Даю ему десять дней, подумал я. Нет, двадцать. Если за это время ничего не произойдет… А что должно произойти? Это же бред собачий, что он мне рассказал. Вранье и дешевые фокусы. Забыть немедленно. Дверь в подвал замуровать. Не было никакого бродяги, никакого такого мастера с непроизносимым именем, и никто мне ничего не рассказывал. В конце концов, я уже привык, что вот он, конец жизни, как на ладони: королевский Посланник, бравые ребята в черных плащах, короткий бой. Не будь его впереди, давно полез бы в петлю. Или спился. Или сошел с ума. Только для этого последнего боя нужны мне жизнь, сила и рассудок. А невидимые замки… Слишком сложно. Слишком заманчиво. Слишком красиво, чтобы быть правдой…

Сквозь дрему мне посышался далекий тоскливый скрежет, потом что-то гулко ахнуло и загрохотало. Драться можно и на руинах, смутно подумал я. Проснувшись от нестерпимого света, я увидел, что в окна бьет солнце, а в изножье кровати, как изваяние, стоит Фиделин. Судя по всему, он ждал моего пробуждения уже давно.

– Там… – изрек он, неопределенно махнув рукой. – Эти пришли… старейшины. Из семи окрестных деревень. Спрашивают, не надо ли чего, а я почем знаю. С рассвета дожидаются.

– Чего? – тупо спросил я.

– Да вас, господин. Говорят, двадцать лет прошло, войны не было, так, может, вы чего прикажете.

И тут я вспомнил. Это был древний обычай королевства, я всегда считал его дурацким: если в деревнях в течение двадцати лет не собирали ополчение, местные жители были обязаны, сверх обычных повинностей, выполнить для господина любую работу на его условиях. Сон с меня как рукой сняло.

– Отослать их? – спросил Фиделин.