Текст книги "Змейские чары"

Автор книги: Наталия Осояну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Подземье

Пришли медведи домой и увидели помятые кусты, с которых кто-то обтрусил больше спелой малины, чем сумел съесть, а еще объедки-огрызки на столе и чью-то лохматую голову под пуховым одеялом. Все трое они рассердились. Тотчас схватили малышку, разорвали на части да и съели.

Непослушных детей, забредших куда не следовало, наказывают.

Но это не про тебя.

Ты же у нас хорошая девочка…

Кира открыла глаза.

Переход из мира людей в Подземье всегда происходил внезапно – как будто она становилась иглой, которую проталкивали сквозь ткань. В самый первый раз Кира упала на колени от потрясения и ужаса.  обступила ее со всех сторон,  липкая и плотная, как грязь в свинарнике, а еще живая – полная невнятных шепотов, смутных отголосков смеха, едва ощутимых прикосновений тысячи пальцев… Постепенно впереди нарисовался уходящий вглубь туннель, и чем пристальнее Кира его разглядывала, тем отчетливее становились каменные стены – они были черными, с тускло мерцающими золотыми прожилками. А еще неровными, но при этом гладкими и маслянистыми, как оплывшая свеча. Кира протянула руку к той, что простиралась справа, однако пальцы замерли на волосок от каменной поверхности, будто обзавелись собственной волей. Девушка пригляделась и почему-то начала мысленно считать. Раз… два… Ничего не произошло… Три… четыре… Каменные наплывы дрогнули и… пять… шесть… покрылись отчетливой рябью, как будто шкура на боку огромного зверя начала подергиваться, поскольку этот зверь не желал, чтобы к нему прикасались. Четырнадцать… пятнадцать… Ей в спину ударил порыв теплого ветра, и она побежала, зажмурившись. Двадцать… двадцать один… Кира сбилась со счета, прежде чем вспомнила, что надо дышать, а туннель все никак не заканчивался…

На этот раз она всего лишь пошатнулась.

– Вы в порядке, госпожа Адерка?

Стоило ли удивляться, что странный гость, Дьюла Мольнар, тоже очутился в Подземье? Наверное, для граманциаша это отнюдь не подвиг. Кира приложила руку к груди, пытаясь унять вновь разволновавшееся сердце, и увидела белопенное кружево на запястье. Колдовское преображение свершилось, вернулись ясность мыслей, здоровье и сила; с каждым разом это все больше походило на издевательство. И платье… белое, нежное, из тончайшего шелка и паутинного кружева, с изящной темно-красной вышивкой на подоле, напоминающей тонкую вязь змейского письма. Венец сдавил чело. Позвякивали золотые монеты, вплетенные в распущенные волосы, вновь ставшие густыми и блестящими; тяжелое ожерелье слегка натирало шею. Невеста змеев, всех троих. Кира смутилась, но почему-то гораздо сильнее, чем совсем недавно, когда была в одной грязной сорочке. Было неприятно, что незнакомец – а Дьюла Мольнар оставался таковым, хоть она знала теперь не только его род занятий, но и имя, – узрел ее в роли добычи, игрушки, безвольной куклы из механических часов, обреченной каждую ночь повторять один и тот же танец.

Но… что он сказал перед тем, как они перенеслись?

– Ты заберешь меня отсюда?! – вырвалось у Киры, и она едва узнала собственный охрипший голос. На глаза навернулись слезы. – Ты сказал, что можешь меня спасти. З-забери… умоляю, забери…

Она отвернулась и судорожным жестом прижала ладонь ко рту, понимая, что вот-вот разрыдается.

Граманциаш приблизился – осторожно, как к раненому зверю, – и коснулся волос Киры, вынуждая встретиться с ним взглядом. Его лицо перестало расплываться и забываться; оно и впрямь оказалось очень красивым, с тонкими, благородными чертами, которые теперь выглядели вполне отчетливо и оказались совершенно человеческими. Лишь глаза сияли изумрудным светом, чьи отблески, выходит, ей не привиделись.

– Скоро все закончится, – проговорил господин Мольнар (почему-то даже мысленно не получалось назвать его по имени) тихим, успокаивающим тоном. – Но не прямо сейчас. Закончится, обещаю. Не сомневайся, сегодня последняя ночь. То, что ты вытерпела, не повторится.

Кира всхлипнула, и это была ошибка: иногда, чтобы рухнула плотина, достаточно одной трещины.

Остатков самообладания хватило лишь на то, чтобы не броситься граманциашу на грудь. Ноги подкосились, и она рухнула на ближайший камень, теплый и шершавый, словно лошадиный бок. Живой черно-золотой коридор ее уже давно не пугал, сам по себе он был наименьшей угрозой в царстве змеев. Тем не менее вся боль двенадцати жестоких ночей вырвалась на свободу, превратившись в один мучительный стон, а потом в голове все окончательно смешалось, и на некоторое время Кира перестала различать мысли и слова. Она что-то говорила… она пыталась ему все рассказать, умолкала от стыда и опять говорила, потому что больше не могла терпеть… Граманциаш стоял рядом, не пытаясь вновь к ней прикоснуться; просто смотрел и слушал, чуть нахмурив безупречные брови. Он был совершенно чужим, но с каждой секундой казался роднее и ближе любого, кого Кира знала. Включая родителей, которые ничем ей не помогли, потому что оказались слишком далеко, когда она повстречалась с бедой.

– Скоро все закончится, – повторил он, когда Кира наконец-то затихла.

«…но не прямо сейчас», – подсказала услужливая память.

Она сжала кулаки до побелевших костяшек и вмятин от воткнувшихся в ладони ногтей. Где-то под сводами из живого камня проснулось эхо: змеи смеялись, все трое. Они знали, что отсюда нет другой дороги, и, чтобы вернуться домой, ей придется снова спуститься в их логово.

Кира встала, шмыгнула носом и отвернулась, чтобы высморкаться. Лицо вытерла рукавом, не жалея дорогую ткань, которая была иллюзией, существующей лишь в Подземье. Как и ее пока что здоровое, нетронутое тело.

– Врешь?

– Нет.

В коротком ответе чувствовалось нечто большее. Кира бросила косой взгляд на граманциаша: не проскользнет ли по красивому лицу тень насмешки? Не проступит ли змейский третий глаз? Нет… Чернокнижник смотрел на нее с жалостью и словно чего-то ждал.

– Почему ты мне помогаешь? Что потребуешь взамен? В чем твоя выгода?

Уголки красивого рта дрогнули. Отголоски змейского смеха растворились во мраке.

– В том, что мне необходимо попасть в место, дорога к которому лежит через логово змеев, – с готовностью ответил господин Мольнар, ничуть не удивившись и не рассердившись из-за шквала вопросов. – Нам, если можно так выразиться, по пути. Я проскользнул через первую дверь, превратившись в твою тень, и ты поможешь мне открыть вторую. Не бойся, от тебя потребуется лишь сказать одно-два слова. Потом ты вернешься в свою постель, а я отправлюсь дальше.

Кира сглотнула.

– И где же эта… вторая дверь?

Он как будто уже ответил на этот вопрос, но нужное слово провалилось в дыру.

– У змеев. Там, куда ты попадаешь каждую ночь.

Как же все случилось в первый раз?

На ней было другое платье – красное, непривычного фасона, очень узкое в талии. Тяжелый подол путался в ногах, заставляя спотыкаться на каждом шагу. Кира брела по туннелю, чьи стены подрагивали, и гадала, что ждет впереди; золотистый свет понемногу делался ярче, но лишь настолько, чтобы плотный мрак перестал давить со всех сторон. Иногда сзади налетал теплый ветер с таким звуком, словно кто-то тяжело вздыхает. Дыхание незримого существа колыхало волосы Киры и пахло землей.

Потом Кира достигла места, которое позже стала называть Перекрестком, – просторной пещеры с высоким, как в храме, потолком. Пол усеивали каменные шипы в два-три человеческих роста, неохватно толстые и покрытые каплями густой влаги. Им навстречу с потолка тянулись другие шипы, словно отражения в немыслимом зеркале, но шипы не соприкасались – острые кончики разделяло пространство, чью протяженность Кира не могла определить даже на глазок. Все в Подземье выглядело странным – плотным и зыбким одновременно; все сбивало с толку и кружило голову.

С высоты – откуда-то издалека – раздался писк потревоженных летучих мышей, и огромный невидимка опять вздохнул, как в туннеле. На этот раз его вздох прозвучал очень громко и породил эхо, от которого Кира невольно пригнулась и обхватила себя за плечи, дрожа.

Она понятия не имела, сколько времени понадобилось, чтобы обойти всю пещеру, каким-то чудом не заблудившись в лесу каменных шипов; намного позже осознала, что в Подземье не испытывает усталости. Только безмерный, неуемный страх. Усталость накатывала после возвращения домой и с каждым разом становилась все сильнее.

Выходов было три, они были расположены примерно на одинаковом расстоянии друг от друга. Правый через полсотни шагов привел ее к обвалу из камней, которые выглядели, в отличие от стен, мертвыми. Прикасаться к ним было неприятно, все равно что к падали – хоть они в действительности ничем не пахли, ощущение мертвечины нахлынуло с такой силой, что ее едва не стошнило. Под самым потолком нашлась узенькая щель, из которой тянуло ледяным холодом. На четвертую ночь Кира попыталась пролезть через нее, но застряла и была вынуждена беспомощно ждать, пока не придут змеи. Явившись долгое время спустя, они вытаскивали ее так небрежно и грубо, что повредили бедро об острый камень – кровь хлынула рекой. Все трое по очереди окунули в нее ладони, измазали друг другу лица, урча от удовольствия, и ушли, бросив Киру умирать.

Туннель, уводящий вперед, оказался затянут паутиной. Плотные, крепкие нити гудели от прикосновений, как струны. На третью ночь она попыталась рассечь их острым мертвым камнем из правого туннеля. Она забыла, что, если потревожить паутину, рано или поздно объявится паук…

Но все это было потом. В первую ночь Кира выбрала левый туннель, довольно длинный и извилистый; в конце концов он завершился двустворчатыми дверями, которые распахнулись сами собой и разбудили гулкое, беспокойное эхо под сводами еще одной пещеры.

В ней было светлее, однако это лишь подчеркивало воистину колоссальные размеры: утыканный каменными наростами потолок простирался так высоко, что Кира с трудом его разглядела, запрокинув голову и прищурив глаза. А внизу раскинулся… сад?

Да, там были деревья. Или статуи в виде деревьев. Высокие, с черными стволами и раскидистыми ветвями без листьев. В ветвях запутался молочно-белый мерцающий туман, местами довольно густой. В неровном туманном свете Кира заметила, что кое-где на деревьях висят привязанные веревочками странные предметы неопределенных – и разнообразных – форм, то совсем маленькие и короткие, то длинные и толстые, то неописуемо кривые, неправильные.

Она подошла ближе, протянула руку к одному из них.

Желтовато-белому.

Совсем как кость…

…точнее, половина человечьей нижней челюсти.

В ту же секунду что-то коснулось ее затылка – что-то холодное, как сама зима. Как смерть. Кира и испугаться не успела. Ее сознание угасло, будто пламя свечи, которую безжалостно задули; она провалилась в небытие. А потом так же внезапно вынырнула из него и первое, что поняла: она лежит на огромной белоснежной кровати, стоящей на поляне посреди черных деревьев, под сводами… все той же пещеры? Не совсем. За ближайшими деревьями угадывались тончайшие линии в местах соединения высоких зеркал, расположенных таким замысловатым образом, что пространство, огороженное и умноженное ими, выглядит частью бесконечного леса или сада. Неподалеку от кровати стоял низенький деревянный позолоченный столик с кривыми ножками, изукрашенными резьбой, а на столике – хрустальный графин, два пустых кубка, блюдо с неведомыми шипастыми орехами, темно-красными фруктами и фиолетовыми ягодами. Возле столика расположились два столь же низких мягких кресла со спинками, которые целиком закрывали и как будто пытались обнять сидящих; обивка была меховая, черная с проседью, напоминающая роскошную шкуру какого-то зверя. А чуть поодаль виднелся настоящий камин, в котором потрескивал огонь – без стены это особенно ошеломляло, – и на каминной полке высились большие, замысловатые часы, явно механические, похожие на дворец. На балконе замерла игрушечная танцовщица, словно в ожидании полуночи, до которой оставалось пять минут. Кровать, столик, камин и кресла стояли не на земле, а на чем-то вроде черно-золотого ковра, который плавно струился, когда Кира смотрела куда-то еще, и застывал непостижимо сложным узором, стоило ей обратить на него внимание. Это была комната, самая настоящая комната – спальня с зеркальными стенами, растущими из пола деревьями, с черно-золотым потолком, где среди каменных шипов с писком метались летучие мыши.

Слева за деревьями что-то затрепетало, и Кира, резко повернувшись, увидела в зеркале – или не в зеркале?.. – зыбкое отражение высокого юноши с узким бледным лицом и вьющимися темными волосами, в свободном черном одеянии. Он стоял и смотрел на нее сверху вниз, и на его губах блуждала странная, тихая улыбка.

Кира невольно перевела взгляд на себя и с ужасом осознала, что лежит в этой огромной кровати нагая, прикрытая лишь тонкой белой простыней. В смятении она опять посмотрела на чужака, который стоял на прежнем месте. Он поднял руку – как будто вымазанную сажей или копотью от запястья до кончиков длиннейших черных когтей – и приложил палец к губам.

– Ш-ш-ш-ш…

Отражение исчезло; из-за дальнего края кровати показалась треугольная черная голова огромного аспида, который заструился по белой ткани всем своим мощным чешуйчатым телом, сияя тремя рубиновыми очами. Онемевшая Кира попыталась отползти, уткнулась спиной в изголовье кровати и застыла. Простыню сдернули одним бескомпромиссным рывком. Змей коснулся ее ступни раздвоенным жалом – нежным, как крыло бабочки, и поразительно холодным.

А потом пополз дальше…

Граманциаш стоял и смотрел на Киру своими изумрудными глазами, как будто ждал ответа на незаданный вопрос – как будто она могла ему отказать и в гордом одиночестве отправиться навстречу змеям с их кровавыми утехами.

Как будто у нее был выбор…

– Ладно, – пробормотала Кира, с трудом унимая разбушевавшиеся чувства. Надежда боролась в ней с тысячью разнообразных подозрений. Как этот человек ее нашел? Почему не пробрался к змеям иначе, раз уж ему понадобилась их… комната? Что у него за дела в месте за второй, неведомой дверью? – Что ж, пойдем…те, господин Мольнар. Чем дольше здесь просидим, тем дольше продлится ночь. Я знаю, я проверяла.

Она знала: что бы ни случилось, на часах всегда будет пять минут до полуночи.

Теперь, сердце мое, я расскажу тебе сказку…

Змеиный источник

Когда первая капля дождя падает Дафине на щеку, царевна вздрагивает и приходит в себя. Сперва она видит площадь родной Сандавы. Здесь собрались, похоже, все жители. Они молчат, и лишь по слабому колыханию шапок, платков и непокрытых макушек можно понять, что время не остановилось. Потом Дафина смотрит в небо: тучи напоминают паутину под потолком царской сокровищницы. Как жестоко судьба над ними подшутила – что стоило трехмесячной засухе закончиться вчера?..

Впрочем, дождь ненадолго, и он бы ничего не изменил.

Чувствуя, как поворачивается в груди кинжал из стекла, царевна наконец смотрит налево – там стоит бан Влайку и что-то говорит, но она не слышит ни единого слова. «Будет эта девочка неуязвима для всякой лжи», – сказали семнадцать лет назад урситоареле, и слова их должны были остаться тайной, но повитуха, так уж вышло, не спала и все услышала.

Иногда Дафине кажется, что разговорчивость наны Динки добавила в полотно ее жизни нити, которые урситоареле, эти бессмертные служанки древнего царя Искандара, не выпрядали. Или наоборот, выдернула какую-то важную нить раньше срока. Не зря же люди говорят, что с иеле шутки плохи. Нана Динка поплатилась за разглашенный секрет; она всегда говорила, что была к этому готова и ни о чем не жалеет, – и все-таки вдруг сказанные слова что-то изменили самым роковым образом в судьбе той, кого она хотела защитить?..

Дафине стыдно за такие мысли, но она не знает, как иначе объяснить случившееся.

В правой руке царевны зажат лоскут, с которым она не расстается со вчерашнего полудня. Все изменилось так стремительно, что иногда ей трудно поверить в реальность происходящего – этого пасмурного дня, забитой народом площади, капель долгожданного дождя, что текут по щекам, словно слезы, которые она старательно прятала все это время, – ведь все это могло быть мороком, наведенным Балауром-из-колодца.

Вчера утром она была готова умереть.

Нет, неправда.

К такому нельзя подготовиться. Она мысленно твердила самой себе, снова и снова, что спасает ценой своей жизни родителей, младшего брата и сестру, всю Сандаву, а может, и окрестные царства с княжествами. Она повторяла эти слова, а потом – тексты из священных книг, и отрывки сказок, которые когда-то рассказывала нана, и даже какие-то запомнившиеся фрагменты разговоров с родными, боярами, слугами, случайными горожанами… Мешала сладкую ложь с бессмыслицей, лишь бы не думать о том, что балаурам нельзя верить.

Балаурам нельзя верить, это все знают, но доведенный до отчаяния засухой, пожарами и подступающим голодом народ был готов ухватиться за соломинку, и царь уже не мог ему перечить. Поэтому вчера утром Дафина, одетая в белое, шла на холм Розы впереди большой и мрачной свиты, ступая немного неуклюже, будто ноги ее были сделаны из дерева. В голове звучали отзвуки рыданий; заглушить их никак не получалось. Ей казалось, рядом идет еще кто-то: девушка того же роста, с такой же фигурой, но в черном платье и под черным покрывалом; идет в ногу, хотя чувствуется, что ее-то страх не сковывает, – будь на то причина, пошла бы быстрее, побежала…

«Интересно, – проговорила Черная, – он сперва сломает тебе шею или вспорет живот, а потом уж надругается, или наоборот?»

Царевна опять вздрагивает и прижимает к груди кулак с зажатым лоскутом.

Усилием воли заставляет себя услышать, что же говорит народу бан Влайку.

– …доблестный этот витязь, избавив нас от мерзкой твари, помолился в дворцовой часовне, возблагодарил Фыртата за то, что тот его не оставил в бою, и продолжил путь в Святые земли за Срединным морем…

Голос бана звучит громко и властно, его наверняка слышат даже на противоположной стороне большой площади. Дафине нередко приходило в голову, что Влайку хранит под богато украшенными одеждами соломонарскую волшебную книгу. Но будь оно так, за минувшие три месяца он пустил бы в ход магию, чтобы не дать Балауру-из-колодца обрести столь ужасающую силу. Бан был обычным человеком, наделенным неимоверной властью, – и собирался стать еще могущественнее.

– …в это же самое время случилась беда. Последним всплеском своей поганой магии Балаур отравил воду, которую пили наш славный государь с супругой, и они оба слегли. Тяжкий недуг сковал их члены, замкнул уста…

«Надо же, – наигранно удивляется Черная. Она стоит за спиной, ободряющим жестом положив ладонь на левое плечо царевны. – Бан стал глуховат и подслеповат. Не слышал, как они кричали, пока не охрипли… и не видел, как бились в конвульсиях. Это все возраст. Время его не пощадило».

Бан совсем не стар – на пять лет моложе отца Дафины.

– Каждому жителю Сандавы от мала до велика известно, что в Пепельном краю по ту сторону Железных гор есть озеро, а на его дальнем берегу – статуя прекрасной безымянной зыны, чьи ноги обвивает змея. Вода этого источника исцеляет любые болезни, избавляет от любого яда! Призываю вас доказать свою любовь и преданность…

Дафина вновь перестает его слушать и слышать. Сердцем она с отцом и матерью, которые страдают от ужасных мук и будут страдать еще неизвестно сколько дней; но при этом не перестает думать про лоскут, оторванный как будто от ветхой рубахи, на котором вчера до поздней ночи не было пятен, если не считать древних желтоватых разводов.

А потом появились они: три капли крови.

Что-что-что это значит, думает Дафина, и Черная шепчет ей на ухо: «Да, что?»

Обеим известно, что витязь – он так и не назвал свое имя – вовсе не продолжил путь в Святые земли. Он отправился к тому самому Змеиному источнику, о котором повествовал бан, заранее зная, что жители Сандавы слишком мудры, чтобы сунуться в гиблые края. Сколько Дафина себя помнит, туда уходили исключительно чужеземцы, чтобы не вернуться.

Бан заканчивает речь, поворачивается к царевне и берет ее за руку. Его улыбка предназначена для толпы, которая должна поверить, что этот статный мужчина с наполовину седыми, но все еще густыми волосами, с льдистыми глазами и сломанным в давнем бою носом позаботится об осиротевших царевичах, как о собственных детях. В первую очередь о ней, о Дафине позаботится. Мысль о том, что про его отеческие интонации и гримасы никто даже не вспомнит, когда объявят о свадьбе, заставляет Черную хохотать.

Хорошо ей – никто не видит, не слышит.

Дафина просто кивает. Большего от нее и не ждут.

Перед тем как повернуться и уйти за дворцовые ворота вместе с баном и прочими придворными, принявшими участие в этом маленьком представлении, царевна бросает на толпу последний взгляд и вдруг видит в море чужих лиц одно знакомое – возможно, оно там было давно, просто Дафина, погруженная в мрачные раздумья, заметила его слишком поздно.

Они уже далеко друг от друга, и все же царевна может разглядеть, как шевелятся губы пожилой женщины, одноглазой, сморщенной и седой, но прямой как палка. Она произносит единственное слово, и Дафина читает по губам.

Ну да, разумеется. Как же она раньше об этом не подумала?

Камень.

Дафина спускается в погреб, и, хотя под каменными сводами, одновременно высокими и давящими на макушку, пахнет грибами, плесенью и чуть-чуть вином, ее внезапно одолевает пряный запах нечеловеческой крови.

Там, у колодца, Безымянный сражался с поразительной быстротой. Дафина вовсе не мнит себя знатоком военного дела, но ей случалось вместе с отцом наблюдать за состязаниями молодых витязей, которые старались предстать перед царем и царевной в лучшем виде, поэтому совсем невеждой ее тоже не назовешь. И к тому же в том, как он двигался, как взмахивал мечом, словно тот весил не больше соломинки, она ощутила нечто странное и… негармоничное. Небывалое. Словно кошачий лай, полет оленя или искренность лжеца.

«Человек не может так биться», – сказала Черная, пока Дафина просто смотрела, парализованная страхом. Прямо сейчас, на ступеньках погреба, царевна вспоминает сперва ее слова, а потом – одну за другой все старые сказки, которые когда-то рассказывала нана.

Сказки были о разном – о царствах, страдающих из-за темного колдовства или набегов жутких кэпкэунов; о тоскующих супругах, которым Всевышний не отмерил в свое время радости родительства, чтобы на старости лет вдруг одарить странным ребенком, золотоволосым, вещим, вечно с книгой в руке; о хитрых простолюдинках, что обманывали мерзких стригоев и даже демонов из Преисподней, – но почти в каждой рано или поздно появлялся грозный витязь, защитник слабых и обездоленных, способный одолеть любое чудовище.

Знала бы Дафина, что однажды увидит его воочию.

Знала бы она, что герой будет безжалостным и холодным, точно статуя…

Нет-нет, все не так. Царевна вновь сжимает лоскут с тремя пятнами крови. Он оставил ей эту тряпицу, чтобы… что? Позвать на помощь? Оповестить о своей гибели? Разрешить выйти за бана Влайку?

Она переводит дух. Подступает дрожь – в погребе очень холодно, парадное платье с богатой вышивкой застывает, как будто превращаясь в доспех. Надо побыстрее отыскать камень или убедиться, что его тут нет. Иначе она замерзнет и заболеет.

«И жених твой расстроится…» – смеется Черная.

Балаур высовывал из колодца головы, Безымянный их рубил, и в какой-то момент Дафина сбилась со счета. Семь? Тринадцать? Двадцать две? Неважно, потому что, когда покатилась последняя голова, все прочие обернулись пеплом, да и тело твари, эта мощная темно-зеленая туша, усохла до почти человеческих размеров. Кожа осталась темно-зеленой, местами чешуйчатой, и еще он был нагим. По дороге от колодца до погреба его мужское достоинство кто-то отрубил, и Дафина может разглядывать труп без тени смущения.

Впрочем, ее интересует голова.

Она тоже уменьшилась, но по форме осталась драконьей, с вытянутым рылом и зубами в три ряда, с длинным раздвоенным лиловым языком, который еще вчера трепетал перед лицом царевны, а сегодня вывалился меж челюстей, словно кусок мяса. Да он и был куском мяса – и ее враг целиком тоже был просто куском мяса. Где-то внутри этого мяса таилась драгоценность.

«Случается такое раз в семь лет, – говорила нана с таинственным лицом. – Собираются в глухой чаще двенадцать гадюк, медянок, ужей да полозов, из которых каждый сто лет не видал даже тени человеческой. Сплетаются в один большой клубок и давай друг о друга тереться, пока из пастей не пойдет пена и не покроет их тела целиком. А когда они в конце концов расплетутся, останется на месте клубка волшебный камень, и кто камень этот проглотит, тот уже не будет простым ползучим гадом…»

Дафина подходит к голове балаура, привычно размышляя о чем угодно, только не о том, что должно произойти. Как же кстати оказалось решение Влайку сберечь труп, чтобы потом скормить его псам! Она бы все равно вспомнила про камень и потом мучилась до конца своих дней, что упустила шанс проверить, сколько правды в древней сказке.

Царевна переводит дух и сует правую руку в пасть мертвого чудовища.

Покрытый плотной вышивкой рукав цепляется за зубы – три ряда! – и бережет ее кожу от порезов. Мертвечиной от головы не пахнет – скорее сладкой подгнивающей зеленью, да и то если принюхаться как следует. Дафина на всякий случай перестает дышать. Ее пальцы исследуют нёбо – твердое, твердое, мягкое… – снова и снова, делаясь все смелее… Вот маленькая выемка с ровными краями, только в выемке пусто. Разочарование проводит ледяной ладошкой по хребту, а следом на плечи ложится усталость – как будто она взвалила на себя безголовый труп балаура, чтобы вынести его из погреба и… похоронить по-человечески.

Да, понимает Дафина. Если бы от нее хоть что-то зависело, она унесла бы его в лес, чтобы закопать под высоким дубом, потому что к поверженному врагу – который уже не причинит никакого вреда – стоит отнестись милосердно.

Продолжать поиски бессмысленно: камня нет. Может, его и не было; или кто-то ее опередил – не исключено, сам бан Влайку. Не зря же он придумал эту изощренную месть тому, кого сам убить не сумел или не захотел.

Царевна вытаскивает руку из пасти, прячет ее, перемазанную в слюне, в широкий рукав платья и делает шаг назад. Пол внезапно оказывается неровным – неужели там ступенька? – и она, потеряв равновесие, падает прямо на оскаленную башку мертвого балаура. Чешуя царапает щеку.

«Он бы всю тебя расцарапал», – замечает Черная.

Дафина, отшатнувшись, поворачивается и смотрит вниз.

Под каблук угодил серый округлый камень размером с ноготь большого пальца: обыкновенная галька, почти незаметная среди теней, рожденных припадочным светом факелов под каменными сводами. Сердце в груди Дафины отбивает три удара, пока она смотрит на эту гальку, склонив голову набок.

А потом царевна с быстротой атакующей гадюки наклоняется, хватает гальку, кладет ее в рот и – чувствуя соль, чувствуя пыль, чувствуя то, для чего ни в одном человеческом языке нет подходящего слова, – прижимает языком к нёбу.

Приходит тьма.

…тело твое – пушинка, паутинка, пылинка в солнечном луче, что низвергается наискосок, пронзая темноту погреба и проникая дальше, через каменный пол, фундамент, основу, до самого иного неба змейской страны, где Солнце зеленое, а облака фиолетовые и вместо звезд сияют очи падших ангелов, подвешенных за ноги, и когда один из них падает, то возникает в земле провал, откуда дышит жарким пламенем Преисподняя, где в самом центре на железном троне восседает…

Дафина приходит в себя стремительно, будто падает в ледяную воду. Она лежит на полу. Ее тошнит, все тело охватила болезненная слабость, словно после тяжелой лихорадки, а правое плечо саднит – ударилась, когда потеряла сознание. Что-то случилось. Что-то изменилось. Она с трудом садится, моргает и, когда последние клочья тумана перед глазами рассеиваются, в ужасе вскрикивает, глядя на чужие руки перед своим лицом.

Пальцы удлинились, ладони сделались шире и грубее. Край рукава – не расшитая золотом и серебром парча парадного платья, а кафтан из грубой шерсти, похожий на те, что носят стражники.

Она проводит кончиками пальцев по щекам, замирает.

Если зажмуриться, все станет как было?

Даже Черная не знает, что сказать.

Откуда-то сверху доносятся звуки: грохот, звон, тяжелые шаги, неразборчивые голоса. Кто-то спускается в погреб: может, слуги за провизией; может, стражники услышали нечто странное и захотели проверить, а то и просто отрезать себе еще кусок балаурова мяса на память; или, может, отсутствие царевны заметил бан Влайку и велел найти, хоть никому бы и в голову не пришло, что она может каким-то образом покинуть замок.

Дафина встает, ухватившись за край стола, на котором лежит труп, и ковыляет к бочкам. В закутке между ними очень темно, пахнет пылью, плесенью и мышами; она и сама как мышь – забилась бы в нору, найдись одна по размеру… Или теперь достаточно пожелать, а мир подстроится? Нет, царевна не верит в простые ответы на сложные вопросы.

Если зажмуриться…

Это слуги, всего лишь слуги: сплетничают, жалуются друг другу на больную спину и обожженный локоть, собирают в корзины все, что кухарка приказала принести к ужину, набирают вино – к счастью, из отдаленной бочки. Дафина сидит, уткнувшись лбом в колени, прислушивается. Глаза царевны закрыты – ей почему-то кажется, что во тьме они будут светиться, словно у кошки, и эти двое обязательно ее заметят, чего нельзя допустить. Она почти не дышит.

В конце концов они уходят, не торопясь, и царевна выбирается из своего укрытия…

Нет.

Из-за бочек выбирается стройный парень в простой одежде – то ли слуга бана или воеводы, то ли младший придворный, из тех, чьи имена всегда забывают. Ощупывает кафтан – или тело под ним, – вздрагивает и всхлипывает; потом трогает лицо и волосы. Недолго стоит, закрыв глаза и сжимая кулаки, а потом бежит к лестнице из подвала, с каждым шагом ступая все увереннее.

Когда он покидает замок через главные ворота, никто даже не смотрит в его сторону.

– Нана! Нана!

Голос тоже стал чужим до дрожи.

Домишко на окраине Сандавы покосился и врос в землю так, что за густыми зарослями бузины, в ранних сумерках, его почти не видно. Здесь почти никто не бывает – только бродячие псы и чужаки, свернувшие не туда на одном из перекрестков. Дорога на запад ведет к Железным горам. Что там искать, если жизнь дорога?

– Нана!

Дафина бежит по тропинке, прижимая к груди кулак с зажатой в нем тряпицей, на которой по-прежнему видны три капли крови. Это единственное, что осталось неизменным. Царевне кажется, что мир превратился в ветхую ткань, и по краям поля зрения она все сильнее расплетается на уток и основу; всякая нить так и норовит зажить отдельной жизнью, уползти, как гадюка. Почти у самого порога Дафина резко останавливается, сообразив, что хозяйка дома ее не узнает, а произнести вслух нужные слова не хватит сил.