355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталия Сухинина » Полёт одуванчиков » Текст книги (страница 2)
Полёт одуванчиков
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 18:55

Текст книги "Полёт одуванчиков"


Автор книги: Наталия Сухинина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Не спросил. Зато набросился на халат. Столько ношу, молчал, а сегодня – «сними»… Из бутылки отпил прилично. Хотелось поговорить с ним, отца вспомнить, тоже ведь начинал с малого, а потом не просыхал. У нас дети, Илья! Помни об этом, нам же за детей перед Богом отвечать. Какие там разговоры! Побелел от злости, чуть дверь в ванной не вышиб.

Илья заснул. Вика тихонечко прошла на кухню, вымыла за мужем посуду. В бутылке оставалось совсем чуть-чуть, на самом донышке. Она вылила водку в раковину, заварила себе чай, развернула конфетку.

Через минуту Вика крепко спала, положив тяжёлую голову на натруженные за день руки.


Глава вторая
Одиночное катание

Первый мороз всегда в радость. Это потом он станет привычным и надоест, захочется солнышка и тепла. А пока желанным гостем веселится он на долгожданном пиру. Дождался своей поры и теперь хозяйничает в охотку.

Даша морозу рада. Она ещё летом присмотрела на меховой ярмарке славненькую такую шубейку. Лёгкая, тёплая, светло-палевая нутрия, подбитая белой норкой. Ну, её вещь! Сидит ладно, очень Даше идёт. Сегодня она первый день в обновке. Мороз, конечно, а ей хоть бы что, греет шубейка, только щёки слегка покалывает, но это даже приятно.

Позвонила подруга Маринка:

– Что вечером делаешь?

Даша таких вопросов не любит. Потому что вынуждена всегда отвечать одно и то же:

– Да ничего вроде…

– Пошли на каток? Сегодня на «Динамо» открытие сезона.

Каток! Забытое детское удовольствие. Даша часто ходила на каток. Вот уж носилась, вот уж чиркала от души по сверкающему льду. Придёт домой и с порога:

– Мама, скорей, скорей, есть хочу, умираю!

Мама ей кашу – мало, мама ей молока – ещё, мама ей кусок пирога с чаем. Ну вот, вроде перекусила.

Давно она не была на катке. Что тут думать, идём, конечно.

– Только у меня коньков нет…

– И у меня нет, возьмём в прокате.

Договорились: полшестого у метро. Даша в новой шубейке, Маринка ещё не видела. Стоит, нетерпеливо всматривается в толпу. Морозец покалывает лицо, на душе светло. Хорошо Маринка придумала – каток.

Не пришла Маринка. Даша прождала полчаса, стала звонить – телефон недоступен. Расстроилась, так всё хорошо началось, такое настроение было замечательное. А почему, собственно, было? Кто может отменить ей каток? Она что, куда-то торопится? Нет. Вот и нечего киснуть. Пойду одна, одной даже лучше.

Стремительной походкой Даша направилась в сторону разноцветных мигающих лампочек. Музыка, раскрасневшиеся лица, весёлая суета.

Давно не каталась… Может, разучилась. Даша надела коньки и осторожно оттолкнулась от скамейки. Она ощутила в теле забытую лёгкость и обрадовалась ей как старой знакомой. Ничего не разучилась!

Медленно, даже лениво Даша прошла круг. Здорово! Как же здорово, что она пришла сюда без Маринки. Даша разогналась посильнее и понеслась под весёлую музыку вперёд, нарезая и нарезая новые круги на сверкающем ледяном «паркете». Звучал вальс. Красивый, очень знакомый, Даша никак не могла вспомнить, какой. Она носилась по катку с азартом десятилетней девочки, сбежавшей с уроков. Думалось легко, мысли с морозца – сплошь о хорошем. Неправильно я живу: работа, дом, работа. В Москве столько всего: выставки, театры, бассейн, каток. А я всё жду чего-то, всё к чему-то готовлюсь. Надо с этим кончать. Она где-то читала, что одиночество даётся людям как подарок. Тогда она с этим не согласилась. Какой ещё подарок – быть одной? Люди боятся одиночества, от одиночества даже случаются болезни. Но сегодня, сейчас, летая по льду под звуки знакомого вальса, Даша легко нашла опровержение своим мыслям об одиночестве. Нет-нет, она неправильно всё понимала. Когда одиночество – приговор, когда человек вынужден, когда он знает, что ему уже никогда из одиночества не выйти, тогда, конечно, трагедия. Но когда это просто этап в жизни, когда одиночество временно, когда впереди, как в конце тоннеля, есть выход, есть избавление, тогда да, подарок. Время осмысления жизни. Чтобы многое понять, надо побыть одному. Об этом столько написано светлыми умами. Вот и у меня этап. Ну двадцать пять. Так у всех по-разному. Милка Синицына в тридцать замуж вышла, уже двоих родила, ещё не вечер… Носись на коньках, ходи по выставкам, посещай фитнес-клубы, бери от одиночества всё, что оно может тебе дать, радуйся ему, в конце концов, благодари его.

Дашу очень позабавила неожиданная мысль: если бы рядом с ней была сейчас Маринка, она бы до этого не додумалась. Подруга тарахтела бы, новостями делилась, ведь давно не виделись. Вот и ещё один большой плюс Дашиного «одиночного катания». Засмеялась. Дарья Малинина на льду с программой одиночного катания! Смешно…

Какой красивый вальс. А я, как Наташа Ростова на своём первом балу. Знаю, что я неотразима, легка и изящна, но Наташа ждала приглашения, жаждала его, молила о нём, а мне хорошо именно так, одной. Весёлое многолюдство в весёлом одиночестве. Ещё кружочек, ещё…

Немного кружилась голова. «Ах, как кружится голова, как голова кружится…» – вспомнилось шульженковское. Стала напевать себе под нос, сбилась, потому что зазвучало танго. Страсть и тайна, магия женской красоты, вседозволенность… Она заметила пару. Он – высокий, стройный, в ярко-синем спортивном костюме с белыми полосками, и она, девочка-дюймовочка, в вязаной шапочке с большим помпоном, в короткой складненькой юбочке поверх облегающих рейтуз, пушистом свитере. Они танцевали танго так самозабвенно и так прекрасно, что на них смотрели во все глаза. Многие прибились поближе к стенке, чтобы освободить для них место. Даша, не отрываясь, смотрела на пару. Скорее всего, это были опытные фигуристы. Но дело совсем не в том, что движения их точны и грациозны. Дело в другом. Это было одно целое. Один организм, одно дыхание, одна жизнь. Жизнь смелая, потому что полная любви. В ней не было осторожности, в ней был вызов. Вызов всему земному и суетному, уродству поступков и непотребству мыслей, мертвечине условностей и равнодушию сердец. Красота, какая же красота…

Даша не могла налюбоваться на пару. А они, конечно, понимавшие, что на них смотрят, обрушивали эту красоту на восхищённую публику. Даша почувствовала, что их танго, при всей своей страстности, целомудренно. Эта пара на льду не позволяла до конца проникать в их чувства, они были хранимы чем-то невидимым, названия которому Даша не знала. Только чуть-чуть приоткрыта завеса их тайны, ровно настолько, чтобы лишь порадоваться за них, но не вглядываться с любопытством.

Лёгкий реверанс. Танец закончен. Все аплодируют. На лёд выскакивает парень с красной лентой наперевес, слегка навеселе, без коньков, ноги разъезжаются. С бутылкой шампанского, бумажными стаканчиками один в одном. Возбуждённо, срывающимся голосом кричит:

– Подходите! За молодых! Олег и Кристина сегодня стали мужем и женой. Они мастера спорта по фигурному катанию, подходите, не стесняйтесь, мы угощаем…

Они угощают. Это их первое семейное танго. Даша не заметила, как оказалась с бумажным стаканчиком. Глоток колючего шампанского на колючем морозе. И – посрамление мыслей о радости одиночества.

Какое одиночество?! Вот к чему стремится её душа, слиться с другой душой, навсегда, навечно.

Молодожёны и весёлая компания покинули стадион. Потихоньку на льду воцарилась прежняя обстановка. Все равны, никто никем не восхищается. Музыка, теперь лёгкая, изящная полька, будто подыгрывала усилившемуся к вечеру морозцу. Даша решила не поддаваться нахлынувшей грусти, взяла себя в руки. Нет, нет, она права, пока одна, она станет жить жадно и весело. А придёт время, случится и у неё своё свадебное танго.

Разогналась, что было силы. Влетела в весёлую польку. Разогналась ещё… Она молодая, у неё есть хорошая работа, у неё живы родители, они любят её, ей очень идёт её полушубок, и катается она неплохо, конечно, не как мастера-молодожёны, но вполне прилично. Сейчас она как разгонится, как чиркнет коньком, резко повернёт и ещё раз чиркнет.

Чиркнула, разогналась. И со всего маху врезалась в широкую грудь бородатого мужчины. Расстёгнутая молния на его куртке больно царапнула Дашу по румяной от мороза щеке.

Даша ойкнула и заплакала.

Илья нервничал. Фотокарточки с фестиваля начальник забраковал. Выбрал только четыре.

– Что ты там прохлаждался? У тебя неделя была, целая неделя! Чем занимался? С актрисами любовь крутил?

Илья давно привык к особенностям шефа. Он мог накричать, мог домыслить, что угодно. Но зла на человека не держал, и если нужна помощь – Петрович всегда первый. Но фотокарточки с фестиваля были хорошие! Илья объективно оценивал их, да и по количеству в самый раз. Огрызнулся:

– Знаешь, Петрович, ты слова-то подбирай, любовь… с актрисами, я человек женатый и не надо меня…

– Илюш, да я так, ляпнул сдуру, ты меня прости, Илюш, – Петрович засуетился, виновато заглядывая Илье в глаза.

Хороший мужик Петрович, характер у него золотой. Илья любил потолковать с Петровичем о жизни. Всегда были те разговоры честными, Петрович никогда сам не лез в душу, но если спрашивали, отвечал по совести.

Может, рассказать ему, что всё у них с Викой наперекосяк? Совета спросить? Ведь Петрович намного старше Ильи, у него уже внуки.

– Петрович, ты жену любишь? – вот так напрямик и спросил.

Петрович смотрел в компьютер, сосредоточенный, серьёзный. Может, не расслышал… Встал. Потянулся. Посмотрел на часы.

– Нет, – сказал тихо. – И не любил никогда. Грех у нас с ней случился по малолетству. Глазищи вытаращила, две косички торчат: «Ой, – говорит, – у нас ребёнок будет». Жалко её стало, дуру, женился.

– А ведь хорошо, вроде, живёте…

– Нам делить нечего, дети, внуки, всё общее.

– А тебе хотелось любви?

– Илюш, ты же не так вопрос ставишь. Ты хочешь спросить, изменял я ей или нет. Скажу «нет» – не поверишь. Скажу «изменял» – дальше спрашивать начнёшь. А нам домой пора. К жёнам.

Вышли на улицу. Заметно подморозило. Петрович поднял воротник куртки.

– Я тебе, Илюша, вот что скажу. Ты на любви не зацикливайся. Есть она, нет – нам-то что до этого? Ты живи и всё. Детей воспитывай, жене помогай. И поменьше философствуй.

Простились. Илья пошёл в метро, Петрович к трамвайной остановке.

Впереди два выходных. Илья тяжело вздохнул. Вика… Завтра она обязательно пойдёт в церковь, это считай полдня. Потом начнёт варить и парить, потом стирать. К вечеру сядет с вязаньем перед телевизором. Дети на мне. Надо что-нибудь для них придумать. В театр, что ли, их сводить? А может быть, на каток? Да-да, на каток, лучше не придумаешь. Пусть учатся, пора уже, да и сам разомнусь, а то совсем закис в своей фотолаборатории. Подморозило. На каток, в самый раз на каток.

С порога объявил детям о катке. Вика виновато опустила глаза:

– Понимаешь, я давно собиралась… У нас от церкви поездка паломническая. На хорошем автобусе, в Дивеево, многие детей берут, и я решила, всего на два дня, Гриша с Аней так обрадовались.

Илья устало посмотрел на жену. Ну что, опять заводиться? Она всё равно ничего не поймёт, она никогда ничего не поймёт.

– Всего на два дня… – повторил он.

– Да, детей много едет. Там гостиница уже заказана, а обед тебе я сварила. В холодильнике котлеты, только разогреть.

– В Дивеево, всего на два дня?

– В Дивеево, – обречённо выдохнула Вика.

– Ну-ну…

Больше он ничего не сказал. Сдержался.

Утром, чуть свет, паломники уехали.

Илья славно выспался. Встал под холодный душ, напевая под нос «Марш энтузиастов». Он не хотел признаваться себе, что рад одиночеству. Без детей, конечно, скучно, но ведь иногда и без них побыть не грех. Свобода. Хочу, ем котлеты, хочу, не ем, хочу, смотрю откровенную муру по телевизору, хочу, не смотрю. Хочу, отремонтирую замок в балконной двери, хочу, оставлю всё как есть до лучших времён. Да, скажу я вам, свобода – это вещь.

К вечеру свобода открыла перед Ильёй новые широкие возможности, от которых у него голова пошла кругом. Можно пойти попить пивка в кафе напротив, можно просто поболтаться по лёгкому морозцу, можно пригласить в гости Вадима, давно не сидели. Тут же испугался – только не это, он хочет быть один, женатый человек Илья Коробейников празднует одиночество. Никто ничего ему не запретит. Но всё-таки, что выбрать?

Он выбрал, к своему собственному удивлению, каток. С детьми не получилось, так он – один. Вот уж праздник так праздник. «Илья, ты ходил на каток?» – изумится Вика. Нет, не изумится. Потому что никогда про это не узнает. Женатый человек Илья имеет право на маленькие секреты.

Ещё когда подходил, услышал музыку. Она звала его и манила, ему хотелось затеряться среди людей, кружащих по льду, чиркающих лезвиями коньков изящно, кокетливо, напоказ. Ему захотелось стать частичкой общего веселья, в котором не было лукавства, а была почти детская, наивная простота. Почему я так давно не был на катке? Кто мешал мне? Лень-матушка мешала, больше некому.

Илья любил спорт. Чем только он не занимался – горными лыжами, плаваньем, футболом. Пока не женился. Коньками тоже баловался. Получалось неплохо. И вот сейчас сработала память ног. Он с наслаждением плыл по блестящему льду, будто не было долгого перерыва, будто только вчера приходил сюда. Стало жарко, расстегнул куртку. Борода его покрылась инеем от горячего дыхания, глаза горели.

Вдруг… Он даже не понял, как это произошло. В его объятия влетела девушка. Он широко расставил руки, чтобы удержать её, но она, видать, сильно ударилась. Ойкнула, заплакала.

Надо успокоить её. Девушки не должны на катке плакать.

Вика, Вика, зачем тебе эти эксперименты? Ведь Дивеево – твоя хитрость, да если уж честно, и не твоя. Тебе посоветовали «знающие» люди. А если бы ты раскинула умом, то поняла бы, что самые знающие люди – это вы сами. Но тебе сказали – «со стороны виднее», и ты – поверила.

После замужества у Вики совсем не осталось подруг. Она и раньше не очень стремилась ими обзаводиться, а потом и не до подруг стало, Вика всю себя отдавала семье, детям. Но теперь, когда Илья стал просто невыносим, ей очень захотелось облегчить перед кем-то душу. Батюшка на исповеди говорит ей одно и то же – терпи. Но ведь и конец должен быть этому терпению, так можно дотерпеться, что он и бить её начнёт, если, например, она позволит себе, несмотря на его запреты, вновь надеть свой розовый халат.

Халат Вика больше не надевала. Ей хотелось надеть, назло мужу. Но она ещё не забыла, как он барабанил кулаком в дверь и кричал нечеловеческим голосом: «Не смей надевать свой розовый халат!»

Она стала ходить дома в длинной юбке в серую клеточку и черной блузке. Брюки Вика не носила принципиально, православные женщины брюки не носят.

В прошлое воскресенье она повела детей в церковь. Илья, как всегда, встрял:

– Им поспать хочется, ну какая нужда тебя заставляет над детьми издеваться!

Молчать, молчать. Куда-то шапка Гришина задевалась… На вешалке нет, может, за пуфик завалилась. Она ищет шапку и умоляет себя молчать. И, конечно, не выдерживает:

– Вместо ругани помог бы шапку найти, опаздываем…

Слово за слово, опять ссора. Илья специально её провоцирует. Шапку нашли в Аниных кубиках. На службу опоздали.

В храме хорошая библиотека, там много детских книг. Вика часто берёт детям почитать что-нибудь православное. Библиотекарь Галина Степановна, женщина в годах – очки, седая, волосок к волоску причёска. Про неё говорят всякое. И то, что она в прошлом учёный-химик, даже открытие ей какое-то приписывают, и то, что была замужем за крупным партийным функционером, но ушла от него по идейным соображениям. Говорят, даже квартиру ему оставила, снимает комнату недалеко от храма. Поговаривают и про дочку разное… Вроде она за границей живёт, то ли замуж туда вышла, то ли так уехала.

Галина Степановна на своём месте. Она много читает, всегда может посоветовать, какую выбрать книгу. При храме давно. Все относятся к ней с уважением, подсказать, разрулить тоже может. Большой жизненный опыт, ум, образование.

Вика после службы зашла в библиотеку:

– Мы опять к вам, Галина Степановна. Дайте нам что-нибудь интересненькое почитать. Дети, поздоровайтесь с тётей Галей.

– Милости прошу! – когда Галина Степановна улыбается, она совсем нестрогая, – значит, хотите интересное?

– Хотим, – подтвердила Анечка.

Гриша промолчал.

На Галине Степановне классический английский костюм тёмно-синего цвета. Воротник белой блузки безукоризненно отглажен. Белый шарфик, тоненький такой, почти воздушный.

– Поищу-поищу, я друзьям никогда не отказываю. Может быть… Вот, нашла. Про животных. Как они… Нет, не расскажу, а то читать станет неинтересно.

– А мне что-нибудь о семейной жизни, – робко попросила Вика.

– Викуша, что-то ты всё про семейную жизнь читаешь. У тебя проблемы? Выкладывай.

Вика озабоченно взглянула на Гришу с Аней. Рассказать-то можно, да ведь как при детях…

Галине Степановне не надо ничего объяснять. Она отвела детей в дальний угол библиотеки, дала им карандаши, по листу бумаги.

– Рисуйте храм. Наш храм, правда, он красивый?

Вернулась.

– Выкладывай, что у тебя за печаль?

Галина Степановна поудобнее села напротив Вики. Она расправила плечи, слегка откинулась на спинку стула. Рядом с ней Вика казалась сама себе маленькой, жалкой, непутёвой. Всплакнула. А когда успокоилась, то уже остановиться не могла:

– Стиркой попрекает, готовлю – не ест, это носи, это не носи, что ни слово, то издёвка, а главное – храм. Тут такие гонения! Сил больше никаких нет! – голос Вики дрожал от обиды. – Я с утра до вечера с детьми, по хозяйству. Он работать мне запретил, я квалификацию из-за него потеряла, какой я теперь стоматолог, я уборщица и прачка. Никакой благодарности! Никакой!

Галина Степановна внимательно слушала и важно кивала головой. Так маститый врач слушает очередного пациента, пациент ещё не всё рассказал, а врачу уже ясен диагноз:

– Викуша, у него женщина…

Женщина. У Ильи женщина. Как можно было не догадаться об этом самой? Конечно, женщина! Всё сходится, всё. Командировки частые. Приходит сытый. Стал выпивать. Теперь понятно, почему его так раздражает мой внешний вид. Раньше не раздражал. Там, наверное, такая вся из себя фифочка. Артистка? Да, артистка! Он за ней и на фестиваль потащился. Вспомнила! Вхожу на кухню, а он на фото любуется, я краем глаза заметила, только значения не придала. Да чему я придаю значение, живу, как слепая. Спасибо, добрые люди…

– Галина Степановна, что делать? Я же… ему верила.

– Успокойся. Викуш, надо успокоиться. И сложа руки не сидеть. За мужа надо бороться.

– Как? Я не умею бороться.

– Мы, православные, должны уметь бороться. Мы – воины Христовы. А без борьбы мы кто? Недоразумение.

– Бороться… Он меня предал, зачем я за него бороться буду?

– Ты таких страшных слов не говори, Вика. Твой муж самый обыкновенный, каких тысячи, и у всех, уж поверь мне, такое в жизни хоть один раз да происходит. Знаешь, говорят, седина в бороду, а бес в ребро. Ты не сдавайся. Он привык, что ты дома, при детях, никуда не денешься, а ты дай ему понять, что он тебя потерять может. Клин клином. Ревность – это такая сила, Вика, если её в правильное русло направить, чудеса творить можно.

– Галина Степановна, о чём вы? Я никогда ничего такого себе не позволю.

– А ничего позволять не надо, это пусть нехристи себе позволяют. А ты просто немножко схитри.

Вот и придумали. Вернее, придумала Галина Степановна, а Вика только охала, ахала и соглашалась, кивала как китайский болванчик. Надо уехать на пару дней. Как раз экскурсия в Дивеево, полезное с приятным. Потом опять куда-нибудь. Он забеспокоится, заревнует. Ничего не надо отрицать, ни с чем не надо соглашаться, намёком, намёком…

– Вот увидишь, как сработает! Он про всё забудет, про все свои романы. Жена ему изменяет! Им пренебрегли, его унизили, его предали.

– Он не простит.

– У вас дети. А детей он любит, ты говорила. Сам попросит прощения.

Вика поехала в Дивеево. Не поездка получилась – мука. Дети устали, хныкали, им надоело ехать в автобусе, надоело смотреть в окошко, они просились погулять, ссорились, даже один раз подрались. Это по дороге туда. А в самом Дивееве устроили такое! Гриша вообще отказался заходить в храм, сказал, что лучше погуляет. Анечка зашла, но тут же вышла, в сувенирной лавке попросила купить ей расписного глиняного петуха. Петух оказался дорогим, и Вика ей отказала. Анечка раскричалась на весь церковный двор. Вика ей пригрозила, а та ещё громче. Потом у Гриши заболел живот, Вика перепугалась не на шутку. С животом обошлось, Аня потеряла варежку, у Вики, пока писала записки, пропал кошелёк. Кошелёк нашёлся, но переживала Вика сильно.

И вот едут обратно. Дети, прижавшись друг к другу, дремлют, а Вика смотрит в окно и думает невесёлую свою думу.

Ей изменил муж. Где он сейчас? У неё, конечно. Наверное, обрадовался, что она уехала на два дня, да ещё и детей забрала. А вдруг он привёл её к ним? В их квартиру, в их пространство, в котором они худо-бедно прожили несколько лет. Они там сейчас… Вика зажмурилась в ужасе. Затея с Дивеевым показалась ей пустой и бесперспективной. Но ведь у Галины Степановны опыт, она убеждена, что будет толк. Терпение, Виктория Павловна, наберитесь терпения. Опять это терпение. Вот и батюшка говорит – терпите.

Ильи дома не оказалось. Час поздний, и сердце Вики в который раз обдало холодом беды.

Она еле дождалась, когда дети уснут. Бросилась к записным книжкам мужа, стала судорожно листать их в поисках неопровержимого компромата. Ничего интересного не нашла. Фотокамера! Вот где надо искать. Не может быть, чтобы он ни разу её (!) не сфотографировал. Кадры, кадры… Кинофестиваль. Вот-вот, помнится, как раз после фестиваля он отказался есть сырники, пил водку и скандалил.

И увидела Вика красавицу, ясноглазую, знающую себе цену. У Вики задрожал подбородок. Ничего себе… Горячее сердце ушло в холодные пятки. Разве может она тягаться с этой фотомоделью? Всё в ней продумано, всё гармонично, всё выверено до мельчайших нюансов. Поворот головы, взгляд, вроде как открытый, но с таким опасным подтекстом – да-да, знайте, я могу всё, если захочу, конечно. Вика сверлила взглядом коварную незнакомку – разлучницу. Одета как… Ажурная белая пелерина… Под ней едва просматривается открытое платье на узеньких бретельках. Пелерина, сразу видно, из дорогих, скорее всего, вологодских кружев. Красивая вещь. Вот бы себе такую связать, а то всё вяжет безрукавки да шапочки. Это не для меня. На мне это как на корове седло. Вика, Вика, у тебя никаких шансов. А Галина Степановна… Не буду раскисать. Буду бороться. И потерплю… пока потерплю.

Звонок в дверь. Вика вздрогнула, почему-то стала прятать фотоаппарат под подушку, хотя до этого он спокойно лежал на письменном столе. Илья! Как не вовремя! Открывай же, а то заподозрит, что она копается в его вещах.

Илья с порога:

– Дети спят?

– Легли, уже поздно.

Глянул на часы, присвистнул:

– Ничего себе, загулял…

Да он не считает нужным ничего скрывать. Какая наглость! Закипела, закипела в Вике горячая от обиды кровь. Она резко развернулась, влетела на кухню, зачем-то налила в чайник воду, зачем-то его включила.

– Дай что-нибудь перекусить, я голодный как волк.

Подлетела. Встала вплотную. Ей очень захотелось влепить Илье пощёчину. Сдержалась. Спросила, кипя гневом:

– Ты где был?

Илья посмотрел на неё удивлённо. И вдруг улыбнулся:

– Представляешь, на катке…

«Ни стыда ни совести. Негодяй, бабник, предатель», – кипела от злости Вика.

– Значит, на катке? Она ещё и на коньках катается? А шуба у неё из Италии или из Греции? Я всё знаю. Ты ничтожество. Исчезни из моей жизни, мы обойдёмся без тебя, дети вырастут, поймут. Я им всё объясню. Ты ничтожество.

Пощёчина. Не Вика Илье. Илья Вике. Отшатнулась. Широко раскрытыми глазами смотрела на мужа, щека мгновенно опалилась краснотой с малиновым оттенком. Никто никогда не поднимал не неё руку. Даже пьяный отец. Илья переступил. Это не прощается.

– Уходи. Уходи от нас. Тебя больше нет. Ты понял?

Илья сам испугался случившегося. Обмяк. Открыл холодильник…

– Водку ищешь? Алкаш! Иди, пусть тебе твоя любовница наливает. Она, наверное, французские коньяки пьёт, вот и будете на пару…

И – получила ещё.

Щека горела нестерпимо. Сердце клокотало, Вика с головы до ног ощущала себя сплошной испепеляющей ненавистью. После всего что произошло, это – конец.

Илья тихо, как побитый, стоял у окна. За тяжёлой тёмной шторой в прозрачном морозном воздухе плавали звёзды.

– Это тебя в Дивееве научили так по-скотски себя вести? – спросил он.

И стал укладывать вещи.

Вика уже не видела этого. Она ушла в ванную, включила воду. Не для того, чтобы выплакать свою беду. Она делала холодные примочки на нестерпимо горевшую малиновую щеку.

Ланиту, по-православному.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю