Текст книги "Ледяное сердце Златовера"

Автор книги: Наталия Ипатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 15. Большой день короля Звенигора

Поземка проникала под неплотно застегнутое полотнище входа, и я ежился и переминался с ноги на ногу, когда ее ледяной язык облизывал мои щиколотки. Мама умерла бы, если бы увидела, как я по нынешней погоде щеголяю в летних сапогах. Без шерстяных носков. Никто не подозревал, что Приключение затянется.

Темная внутренность палатки Звенигора освещалась лишь пламенем короны на его голове. Оба саламандра не обращали никакого внимания на глупые мелочи вроде сквозняка. Звенигор, кажется, пребывал в том же состоянии легкого шока, что и час назад, когда Удылгуб передал ему вызов Салазани. Мы тогда решили, что вопрос требует обсуждения, и сейчас соображали, как ответить.

Магнус считал, что все это затеяно Снежной Королевой с единственной целью: дать войскам желанную передышку, и возмущался тем, что мы сразу же не ответили решительным отказом. Салазани можно было бы додавить, победа сама падала в руки, и, с его точки зрения, совершенно незачем было осложнять дело личным поединком. Мы оба прекрасно видели его закулисные мотивы: он не имел никакого желания заполучить на свою голову восставшего Златовера. Поэтому он лично не был заинтересован в смерти Салазани, а патриотизм не позволял ему желать поражения королю, на возведение коего в сей ранг пришлось потратить столько сил и нервов.

Кажется, эти двое ни по какому вопросу не могли прийти к единому мнению.

– Дело лишь в том, – съязвил Звенигор, – что нанесет моей чести больший ущерб: отказ от поединка или же поединок насмерть с женщиной? Арти… ты-то почему молчишь?

Магнус метнул в мою сторону недовольный взгляд. Ему, как самому приближенному к трону лицу, было очень неприятно, что его король, игнорируя его мнение, просит совета у постороннего… и даже не саламандра. Я становился для него неудобен, но, честно говоря, меня это очень мало волновало.

– Ну что я могу тебе сказать?! – почти взмолился я. – Это же война! Я бы рад потрепаться с тобой о магии, основах мироздания, истории последних лет, моральных нормах или семейных отношениях. Но что я могу посоветовать тебе в делах войны, когда сама мысль о ней мне отвратительна? Что?! Только чувствую, – я поглядел на него просительно, – не надо вам драться!

– Почему?

Я, может, и сказал бы, почему, не будь тут второго саламандра. Даже если бы Звен страшно обиделся. Вместо этого, главного довода я привел, на мой взгляд, второстепенный.

– Она тебя убьет.

Они фыркнули в один голос, в кои-то веки сойдясь во мнениях, но я развил свою мысль:

– Я бы на твоем месте постарался не думать о ней, как о женщине.

Звен – вот лицемер! – в притворном изумлении заломил бровь, но меня это не остановило.

– Салазани – бессмертный дух. Она существует миллионы лет. За это время у нее были возможности овладеть самыми разными искусствами. Думаю, среди них числится и фехтование. Ну а ты? Как часто тебе доводилось всерьез держать в руках меч? Это даже не твоя природная техника. Ей-богу, Звен, у нее в этом деле куда больше шансов.

– Почему ты думаешь, что это будет меч? – заинтересовался Звенигор.

– Вы до абсурда противоположны, – объяснил я. – Как плюс и минус бесконечность, как полюса магнита.

Это сравнение я привел специально, ведь разные полюса притягиваются, а разноименные бесконечности встречаются где-то там… Впрочем, для моих практичных собеседников подобные пассажи были слишком сложны. И неуместны.

– Честный поединок предполагает равное оружие. Значит, ты не имеешь права пользоваться огнем, а она – бурей. Единственное, в чем вы схожи, так это в способности принимать человеческий облик. Значит, это было бы человеческое оружие. Меч.

Звенигор потянулся, снял со спинки кресла свой меч и стянул с него ножны. Светло-серое лезвие заиграло отраженным светом, и тем же светом полыхнули его глаза.

– Ты и в самом деле думаешь, Арти, – мягко сказал он мне, – что я ее не убью? После всего, что я тут натворил, пожалуй, мне остается только доказать тебе твою неправоту. Ее смерть поднимет моего отца. Я не поверну с полдороги.

Да, наше Приключение из застенчивого принца сделало короля, и, кажется, только он один еще не осознал этого. Звенигор спросил у нас совета и решил по-своему. Он встал, подошел к выходу, отдернул полотнище и кликнул вестового. Тот вырос на пороге, и король сказал ему:

– Передай Снежной Королеве: «Я согласен. Двуручный меч».

И обернулся ко мне.

– Арти… будешь секундантом?

* * *

Потом мы неторопливо ехали вниз по склону, уже вновь заботливо припорошенному непрерывным снегопадом. Я на Касторке плелся сзади, и мне было на редкость паршиво. Какой смысл в том, что два, очевидно, влюбленных придурка собираются насмерть искрошить друг друга? Воображение услужливо предоставило мне на выбор два варианта исхода. Я, как воочию, увидел Салазани, напоровшуюся на беспощадную сталь, ее остановившиеся глаза, распахнутые, изумленные неожиданной болью, ее волосы и багровый шелк на снегу. Удылгуба, рычащего от ненависти… уносящего ее на руках, как ребенка. Или себя, приподнимающего с земли золотую голову Звенигора. Его кровь на моих руках. Пальцы, стиснувшие меч, который никому уж больше не ляжет в руку. Осиротевший костер Златовера, ради которого-все. Дьявол, я не знал, какая из картин причинила мне большую боль. Каково-то будет другому, тому, кто останется в живых? Я страстно не желал, чтобы они дрались, но мое желание не решало тут ничего, а потому мне оставалось лишь проследить, чтобы поединок был честным. Почему-то мне казалось, что на Удылгуба здесь плоха надежда.

Они уже ждали нас. Салазани и ее секундант Удылгуб. При виде короны Снежная Королева угрюмо усмехнулась, но в следующую секунду ее брови гневно сдвинулись.

– На мне нет брони, – вызывающе сказала она. – Я – женщина, двуручный меч сам по себе достаточная для меня тяжесть.

Она была в бордовых брюках и тунике того же цвета, отороченной черным мехом. Очень красивая на белом снегу. Удылгуб и я согласились, что ее требование справедливо, и Звенигор скинул кольчугу и шлем, оставшись с непокрытой головой и в костюме из мягкой темной кожи, какой надевают под доспехи. Удылгуб взялся мерить мечи, чтобы убедиться, что разница клинков не превышает допустимую. А я смотрел на Салазани и дивился. Что она сделала с собой, что Звенигор сделал с ней? Сейчас она казалась очень похожей на Соледад, но без того характерного следа – или бесследья – бессчетных веков, отмечавшего внешность ее сестер. Она выглядела совсем юной. На ней не было косметики, и косу она, без причуд, просто туго заплела. Ее лицо побледнело и похудело, на него лег отпечаток решимости и гнева, и ярко полыхал румянец ярости. Сейчас она не была, как тогда, на балу, недосягаема, неуязвима в своем цинизме, неотразима в своей власти. Я бы сказал, она сама забыла о том, что создана бессмертным духом. Она выглядела лет на девятнадцать. Я видел юную женщину, которую пребольно задели, трясущуюся от потребности отомстить. Или умереть. Жаждущую заполучить если не самого своего противника, то, на худой конец, его смерть. Или навязать ему свою. С потугой на угрюмую иронию я подумал, что феминизму лучше бы доказывать право на существование менее смертоубийственными способами. И, наверное, только один Удылгуб точно знал, чьей смерти он будет рад.

Я встал рядом с гоблином. Поединок – поединком, а все же не было у меня к нему доверия. Не хотел бы я, чтобы Удылгуб невзначай оказался у Звена за беззащитной спиной. Оба войска со своих позиций с напряженным интересом наблюдали за нами. Точнее, за ними.

Первые же удары утвердили меня в моем опасении. Новичком Звенигор не был, но Салазани, очевидно, имела право зваться Мастером Клинка. Они кружили, топча снег и пожирая друг друга рысьими взглядами. Оба были одинаково легки на ногу, но Салазани казалась более острой, более агрессивной. Более точной. Звенигору на отражение ее атак приходилось тратить больше сил, и меня совсем не обнадежили капельки пота, появившиеся над его бровями. Голубоватый переливчатый клинок противницы маячил у него перед глазами, и она, без сомнения, чувствовала, что превосходит его. Ей это нравилось. На пятнадцатой минуте она заулыбалась. Звенигор ушел в глухую защиту, стараясь тратить лишь минимум сил. Парировал и уклонялся, временами оскальзываясь на растоптанном снегу. И первая кровь этого поединка тоже принадлежала ему. Салазани рассмеялась, когда ее меч задел его бицепс, рассек тунику и мышцу, и на снег упали алые капли. Как розы. Первый успех придал ей азарта. Когда я отговаривал Звенигора от поединка, я и подумать не мог, что окажусь настолько прав. Она играла с ним. Он хоть и не поморщился, но теперь уже берег руку, держась к противнице чуть боком, что ограничивало его подвижность. За эту осторожность пришлось расплатиться неглубокой, но длинной царапиной в правое бедро. Потом острие ее меча чиркнуло его по ребрам, и лишь проворство, с каким он отпрыгнул назад, чуть не потеряв равновесие, спасло его от тяжелой раны. Все эти мелочи не могли оказать на исход мгновенного действия, но они напоминали о себе. Они жгли. Они причиняли беспокойство. Они сочились кровью. Они давали Звенигору понять, насколько он уязвим. Помимо ненависти к женщине, убивавшей его отца, он должен был бы сейчас чувствовать ненависть к ней же, убивавшей его самого. Два раза он ее побеждал, и она явно желала доказать, что третий – за ней. Доказать свою значимость и власть, которые у него достало наглости отрицать.

Но время шло, а мой друг, получая все новые и новые досадные царапины, именно те, от которых и защитил бы его доспех, все же держался. Покамест он ухитрился не сделать ни одной фатальной ошибки. Она была искуснее, но он – выносливее и физически сильнее. Если не считать действия мелких ран, время и эмоции Салазани работали на него. Она могла позволить себе азарт и натиск, а за ним стояло нечто большее, чем доводящая до безумия личная прихоть. Приняв обличье женщины отнюдь не атлетического сложения, Салазани вместе с его привлекательностью обрела и его недостатки. Ее дыхание становилось короче, движения – чуточку медленнее. Она начала уставать. В ней закипала досада от того, что ей не удается разделаться с ним шутя. Наверное, так буйный пациент психиатрической клиники бросается на обитые ватой стены. Похоже, они оба перешагнули рубеж, до которого дело могло решить чье-то искусство, и теперь оставалось ждать, чьи колени подкосятся раньше.

– И не думай даже! – прикрикнул я на гоблина, вполне оценив прицельный взгляд, каким он смерил оказавшуюся в опасной близости перед ним звенигорову спину. – Я тебя контролирую!

Он знал, что я почти принц, а потому подчинился и даже отступил на шаг, будто ничего и не замышлял. Я внезапно пожелал, чтобы отсюда убрались обе армии, которые жаждали, чтобы их военачальники что-то доказали, оба секунданта с их нездоровым любопытством, Златовер со своим костром и своими проблемами. Может, тогда бы эти двое бросили валять дурака напоказ. Ей-богу, лучше бы они целовались!

На гарде ее меча был стальной крюк, предназначенный для захвата меча противника. Казалось, что вначале, желая немедленной крови, Салазани позабыла о нем, но сейчас, когда силы понемногу выравнивались, она вспомнила о нем, как о лишнем своем шансе. То, что она, как будто, больше не стремилась в очередной раз достать Звенигора комариным укусом, немного облегчило ему жизнь, и в свою очередь он активизировался. Он даже провел несколько недурных атак и вытеснил Салазани из круга истоптанного снега. Выбившиеся из косы смолистые пряди трепетали на ветру. Особенность боя на двуручных мечах – в его медленности. Это не сабля и не шпага, во время поединка сравнимые то с ртутью, то со сверкающей сетью, опутывающей бойца. Двуручный меч-вещь тяжелая и грубая, и чтобы отправить противника на тот свет, приходится изрядно попотеть. И очень многое решает здесь физическая сила.

С резким металлическим звуком клинок Звенигора угодил в захват крюка. Салазани ликующе вскрикнула и дернула меч в сторону и вверх, уводя его себе за голову. У нее не хватило силы сломать меч, но разве есть для бойца унижение большее, чем выпустить оружие из рук? Тут бы и свершилась ее полная победа… если бы сцепление между пальцами Звенигора и рукоятью было хоть чуточку меньше. Вот где сгодилась та его шальная выдумка! Ребристая поверхность удержалась в ладони, и меч Салазани в одно мгновение превратился в заложника собственного пленника. Она не могла манипулировать им, отягощенным весом намертво сцепившегося с ним чужого меча, и собственным весом Звенигора в придачу. Пытаясь удержать меч в руках, в рывке, повторяющем движение Салазани, Звенигор потерял равновесие и обрушился на свою противницу. Честно говоря, все это вышло совершенно случайно! В поисках опоры его левая рука отпустила меч и ухватила Снежную Королеву за волосы. Оба, не выпуская оружия, покатились по снегу, Звенигор оказался сверху, и, ни секунды не медля, прижал коленом ее вооруженную руку. Салазани вскрикнула и выпустила меч. Звенигор за волосы оттянул ей голову назад и приставил оружие к горлу.

И тут все встало. Удылгуб рванулся было на помощь своей Королеве, но та сверкнула на него диким взглядом:

– На место! Победа честная.

И, уже Звенигору:

– Ну, чего ты ждешь? Короля Златовера освободит только моя смерть. Ну же! Или слабо на бабу руку поднять? Уж я бы на твоем месте не колебалась!

В этом не могло быть ни малейшего сомнения. Ее глаза и щеки полыхали от унижения и ненависти. Три раза из трех, на чистых амбициях и удаче одолел ее какой-то провинциал, ничтожество, не имеющее понятия о расстановке мировых сил. И только немедленная смерть могла прекратить эту пытку жгучим стыдом и оскорбленным самолюбием. И она жаждала принять смерть от его меча.

Но… он не убил ее. Он поднялся, оставив ее лежать в снегу, и, даже не отряхиваясь и никому не сказав ни слова, позабыв про Гейзера, прихрамывая на раненую ногу, повесив голову, устало поплелся в свой лагерь. Салазани со стоном села, гоблин бросился к ней, но она и взглядом его не удостоила, смотря вслед уходящему. Выражение ее лица менялось. Впрочем, до выражения ее лица именно сейчас мне не было никакого дела. Я схватил поводья обеих лошадей, подобрал с земли кольчугу и шлем, которые когда-нибудь Звенигор должен будет передать потомкам, и помчался следом. В безмолвно уходящем Звенигоре было что-то очень нехорошее.

Я подбежал к его палатке и столкнулся с выходящим Магнусом. Вельможа, кажется, был доволен исходом, хотя и небезуспешно скрывал это.

– Он никого не хочет видеть, – честно предупредил он меня.

Словно в подтверждение его слов из палатки опрометью вылетел вестовой. Невзирая на его протестующий окрик, я бросил ему поводья и нырнул в палатку. Я всерьез боялся, что Звен вытворит какую-нибудь непоправимую глупость.

Он сидел в углу, прямо на полу, закрыв лицо руками. На мое появление он поднял голову. Даже обрамленное пламенем, его лицо показалось мне серым.

– Ты когда-нибудь видел настоящее ничтожество? – спросил он осипшим голосом. – Смотри. Ну это надо же… пройти весь путь… и повернуть, не сделав последнего шага. Держать в руках победу… и обронить ее. Проиграть все! Скажи, как я мог ее не убить?

– А разве бы ты мог убить ее? – в свою очередь спросил я, опускаясь рядом на корточки.

– Я был должен.

Он снова спрятал лицо в ладонях. По-моему, он расплакался от бессильного презрения к себе. Я хотел бы сказать, что ни в жизни, ни в литературе не встречал никого лучше и достойнее него, но, по-моему, он не стал бы слушать. Его нельзя было оставить одного.

Так мы сидели некоторое время, не обращая никакого внимания на усилившуюся суету вокруг палатки. Довольно долго там слышались интенсивные препирательства, потом полотнище входа откинулось, и на пороге вырос давешний перепуганный вестовой.

– Ваше величество, – робко сказал он, преклоняя колени.

Я уже открыл было рот, чтобы шугануть его прочь, но он успел ляпнуть нечто совершенно невообразимое:

– Ваше величество… Его величество… другое… король Златовер пришел в себя!

– Что?!

Звенигор так вытаращился на него, что я чуть не расхохотался. Звен упругим движением – и откуда силы взялись! – поднялся на ноги и торопливо зашагал через лагерь, через толпу, сопровождаемый тревожными взглядами и шепотками.

Златовер сидел в своем костре, словно на огненном троне, и узловатые пальцы его ощупывали волосы и лоб. Звенигор остановился перед отцом. Несмелая улыбка тронула его губы. Он понял. Как и я.

– Добрый вечер, отец.

Ястребиные глаза Златовера обратились на сына. Несколько секунд оба молчали, и я с замиранием сердца ждал, когда моему другу воздадут должное.

– Вот она где, – угрюмо усмехнулся старый король. – А я-то, оказывается, жив. Поторопился ты, сынок. Перебрал полномочий.

Звенигор, словно только что вспомнив, опустился на колено, снял корону и протянул Златоверу. Тот выхватил ее из его рук и водрузил на собственное чело. Вслед за чем встал.

– Поторопился… – повторил он с мрачным сарказмом. – Что ж, лучше поздно, чем никогда. Стража!

Толпа зашевелилась, пропуская кого-то.

– Арестуйте принца Звенигора!

Тихий шорох изумления пронесся по рядам саламандр, но и только. И я понял, почему Звенигор так отчаянно не желал брать на себя королевские полномочия. Никто здесь не встанет и не скажет, что все, сделанное им, сделано на благо и во имя короля. Никто Златоверу не пискнет и слова поперек. А ведь если бы Звен собственноручно не снял и не вернул венец, старик был бы низложен, поскольку «войско следует за носящим корону».

Темные фигуры выросли по бокам Звенигора. И тут произошло то, чего я безотчетно ждал почти с самого начала Приключения. Звен взбунтовался. Ей-богу, такого надругательства не выдержала бы ни одна преданность, что уж говорить о таком пылком существе, как юный саламандр. Правой рукой он выхватил из ножен меч, левой – факел из чьих-то рук.

– Руки прочь! – выкрикнул он срывающимся фальцетом.

Те отшатнулись, оставляя его в неприкосновенном кругу. Как с мечом, так и с огнем никто из них не рискнул бы выйти против Звенигора. Воспользовавшись секундным замешательством, Звен растолкал не очень-то сопротивлявшийся народ, взлетел на Гейзера и размашистым галопом пустил его вниз с холма. В лагерь Салазани. Златовер велел было преследовать и остановить принца, но потом махнул рукой. Наверное, я никогда и ни к кому не испытаю большего презрения, чем к этому алчному до власти старику, который, чуть открыв глаза, хватился короны и, не разобравшись, не выслушав ни от кого ни слова, насмерть оскорбил единственного, кто оставался ему безупречно верен. Как огонь, опаливший возжегшую его руку. Я отвернулся и стал смотреть в спину Звенигору, влетевшему в лагерь своей недавней противницы.

Я понял. Похоже, я вообще здесь единственный, кто способен понимать Звенигора. Это была для него последняя возможность сделать то, что хотелось. Что непременно надо было сделать. Последняя возможность самому собой распорядиться. Он не мог упустить ее. И еще я подумал, что с этой безропотной сменой короля саламандры больше мне не симпатичны.

Он на полном скаку влетел в лагерь Салазани и осадил Гейзера прямо перед ее шатром. Полотнища раскинулись, и Салазани вышла навстречу. Рванулась вперед… и, скрестив на груди руки сделала полный достоинства шаг назад. Наверное, она была тогда потрясена не меньше. В тот момент, когда он швырнул ей ее жизнь, она знала, он терял все, для чего жил сам. Результаты всех своих трудов. И в тот же миг Звенигор стал значить для нее неизмеримо больше, чем Златовер. Она сняла заклятье Ледяного Сердца, сделав ответный дар. Не уступив ни в чем.

Думаю, они обошлись без слов. Вот их безмолвный диалог.

Его прямой взгляд. Спасибо.

Чуть приподнятый в кривой усмешке уголок рта. Не за что. Не стоит.

И сразу – взгляд искоса. Задержишься? Останешься?

Его опущенные глаза. Прости. Не могу.

Сведенные брови. Увидимся?

И вспышка яростной надежды в нестерпимо голубых глазах. Буду жив!..

Конь танцевал под ним, переминаясь на месте: должно быть, Звен безотчетно слишком туго натягивал поводья. Он даже не спешился. Наверное, опасался, что тогда не сможет уйти. Вот так и поговорили. Без прикосновения. Без поцелуя. А потом он развернул коня и вновь направился в свой лагерь. К своему отцу и сюзерену. Невесть откуда вывернулась Соледад, и Салазани с плачем упала в объятия сестры.

И тогда я сказал себе: «Какого черта!» Должен же я хоть чем-то проявить себя в этой сказке? С самого начала я был своему герою абсолютно бесполезен. И потому, пока Звенигор скакал навстречу аресту, я протолкался к Златоверу, преклонил колено, как он привык, представился и рассказал ему все, что он пропустил, валяясь в коме. Не знаю, к чему он прислушивался: к моей искренности или к моему титулу. В самый раз, когда я закончил, Звенигор ворвался в лагерь, соскочил наземь, бросил меч и встал неподвижно. Сдался на милость своего короля. Стража тут же окружила его, но никто не посмел его коснуться. Златовер смотрел на сына, который без него тут стал мужчиной. Потом сделал рукой отстраняющий жест, и кольцо стражи разошлось и рассосалось в толпе.

– Иди сюда, – велел король. Ни слова благодарности. Никакого признания неправоты.

И Звенигор пошел, а я стоял и смотрел, как он уходит от меня, от Салазани, и вообще от своей сказки. Какой большой был у него день! Он принял корону – и отрекся от нее. Он победил в битве и в поединке. Он выиграл все, все потерял и все получил обратно в дар. Понял, что любит и любим. Обрел короля и отца, был им оскорблен и унижен, и утратил на его счет последние иллюзии. Добился воплощения смысла своей жизни, сделал все, что хотел… и теперь уходил, жертвуя свободой своей воли, своего ума, своей личности. Вновь в тень трона. Будто и не было героя, умницы, храбреца, а остался только сын короля Златовера. Невнятный какой-то персонаж. Мне стало грустно, я стоял совсем один и, пользуясь наступившей кромешной тьмой, давился дурацкими слезами. Когда все это начиналось, я и помыслить не мог, что это будет сказка о неблагодарности.