Текст книги "Опасное окружение"
Автор книги: Натали Питерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
Так он считает меня служанкой! Я была вне себя от ярости.
– Как вы смеете?! Я… Я убью вас за это!
– Не бойся, я тебе щедро заплачу.
Я едва не задохнулась от гнева. Служанка и к тому же шлюха!
На небольшой полянке у ручья он спешился и протянул мне руку. Я заметила торчащий из седельной сумки наконечник хлыста. Действуя молниеносно, я выхватила хлыст и изо всех сил стегнула по ненавистному лицу. На щеке незнакомца появился кровавый рубец. На мгновение он отшатнулся. Я соскользнула с лошади и попыталась прошмыгнуть за его спиной.
Его реакция была мгновенной. Одним движением он перехватил меня поперек живота и притянул к себе.
– Клянусь, ты не нимфа, ты – дикая кошка, которую еще предстоит укротить.
– Вы… Вы – скотина, – прошипела я.
Он лишь громко расхохотался и попытался меня поцеловать. Я изо всех сил укусила его за губу.
– Ты любишь вкус крови, не так ли, моя девочка, так давай насладимся им вместе. – И он ударил меня по щеке.
Прижав мои руки к бокам, он накрыл мой рот своим. Я совсем ослабела от бега, мне не хватало воздуха, щека моя горела от пощечины, а поцелуй его отнял у меня последние силы. Я честно старалась не разжимать губ, но он сумел раздвинуть их языком и достичь глубин моего рта. Наконец он отпустил меня, и я с трудом перевела дыхание. Голова моя кружилась.
– Вижу, что тебя еще никто не целовал. Я просто не в силах в это поверить. Или все мужчины в здешних местах слепы, или они идиоты!
Я сплюнула на землю и вытерла губы тыльной стороной ладони.
– Дело в том, что они джентльмены, а не животные!
Незнакомец усмехнулся, окинув меня недвусмысленным взглядом с головы до пят. Я покраснела, то ли от злости, то ли от стыда, понимая всю свою беспомощность.
– Пожалуй, их можно назвать святыми, – протянул он, – тихих, очерствелых, грубых провинциалов. А может, они просто трусы: боятся спутаться с развратной злючкой, которая сначала завлекает, а потом старается укусить.
– Я вас не соблазняла! – горячо возразила я.
– Но соблазнила.
Голос его, густой и низкий, действовал на меня завораживающе. Он мягко подошел ко мне, как охотник, выслеживающий пугливую дичь. Я чувствовала, что не в силах отвести от него взгляда: он словно загипнотизировал меня. Я ощутила странную легкость во всем теле, и судорожный трепет, неведомый мне раньше, пробежал по телу. Ноги вдруг налились тяжестью, я была не в силах сделать и шага.
– Прошу вас… Не обижайте меня… – прошептала я внезапно пересохшими губами.
Незнакомец был совсем рядом. Я чувствовала теплые токи, идущие от его тела, вдыхала причудливую смесь запахов лошади, пота, кожи. Он положил руки мне на плечи и заглянул в глаза. Жестокая усмешка не оставляла его губ.
Вздрогнув, я опустила глаза и вдруг – о ужас! – увидела, как восставшая плоть натянула ткань его брюк.
– Мужская анатомия всякий раз ставит нам подножку, – беспечно заметил он. Руки на моих плечах усилили хватку. – Но я не думаю, что это так уж плохо.
Лицо его вплотную приблизилось к моему, и во мне осталось лишь одно чувство – страх. Я видела запекшуюся кровь на его щеке и красный след на губе от укуса. Глаза его были холодны как лед. Он видел перед собой всего лишь девку, которую собирался использовать для того, чтобы развлечься во время путешествия.
На мгновение гипноз перестал действовать, я очнулась.
– Оставьте меня! Отпустите!
Улыбка слетела с жестких губ, и он легко опрокинул меня на землю. Прижав к земле мои раскинутые руки и ноги, он целовал меня вновь и вновь, и всякий раз язык его проникал все глубже. Я задыхалась от злости и страха.
– Тебе не нравится, когда целует мужчина? – прошептал он хрипло.
– Я ненавижу тебя, – повторяла я сквозь всхлипы. – О проклятие, отпусти меня! Отпусти!
Сердце мое бешено колотилось, ноги дрожали от придавившей их тяжести. Я перестала сопротивляться и закрыла глаза; затем, почувствовав, что он отпустил мои руки, вцепилась ногтями ему в лицо и едва не закричала от радости, когда он, взвыв от боли, отпрянул. Но победа оказалась пирровой. Мой мучитель наотмашь ударил меня по лицу. В ушах зашумело, перед глазами поплыли круги, и мне показалось, что я умираю.
Когда я снова открыла глаза, при виде его кривой усмешки мне стало по-настоящему страшно. Я закричала, но он, зажав мне рот, навалился на меня. Я почувствовала, как его восставшая плоть пронзила меня, как стальной клинок, с такой яростью, что я, клянусь, слышала треск раздираемого тела.
– Мой Бог, – выдохнула я, – не оставь меня.
Он взял мое лицо в свои сильные ладони и заглянул мне в глаза.
– Что ж, я польщен. Как мило было с твоей стороны сохранить для меня девственность, маленькая разбойница. Ты, должно быть, угробила не меньше дюжины конюхов для того, чтобы преподнести мне этот роскошный подарок.
Мне было страшно больно, и я заплакала навзрыд. Он притянул меня к себе и не отпускал, пока я не успокоилась. Страх и боль понемногу утихли, уступив место всепоглощающей ненависти и отвращению. Он начал двигаться, вначале медленно, почти нежно. Я прикусила губу, чтобы не закричать. Движения все убыстрялись, пока через некоторое время, показавшееся мне вечностью, все не закончилось. Он вздрогнул и затих.
Наконец он встал, а я, вне себя от стыда и омерзения, свернулась клубочком на траве, поджав к подбородку ноги.
– Ты поплатишься за это, – произнесла я сквозь слезы. – Клянусь всем, что мне дорого, ты поплатишься за это своей жизнью.
– Не сомневаюсь, – кратко ответил он, – Я играючи мог бы прикончить тебя, маленькая мегера. Удивительно, как это никто до сих пор не научил тебя, как себя вести. Представить не могу, как хозяин мирится с твоей дерзостью. Прощай. Отдых вряд ли можно отнести к разряду приятных, но я по крайней мере освежился. – И незнакомец разразился долгим смехом.
Что-то упало в пыль рядом со мной. Золотой луидор. Я продала свою девственность за один золотой луи. Вскочив на ноги, я швырнула луи вслед мерзавцу, но он уже успел сесть на лошадь и не потрудился даже оглянуться.
– Подонок, тварь, – кричала я вдогонку, – ненавижу тебя!
До моих ушей донесся звук его смеха, но он так и не повернул головы. Вскоре он пропал из виду. Тошнота подкатила к горлу. Я упала на колени. Меня выворачивало, слезы лились из глаз. Наконец я успокоилась и пошла к ручью, чтобы смыть грязь и кровь, затем вернулась за чулками и туфлями. Одевшись, я побрела к дому, не чувствуя ни скорби, ни боли – совсем ничего. Та Элиза, которая вошла в этот лес, ничего общего не имела с Элизой нынешней. Я ушла с полянки, ни разу не оглянувшись на то место, где он осквернил меня.
Глава 2
СВАДЬБА
К замку я подошла уже в темноте. Чувствуя себя не в силах кого-либо видеть, я хотела одного – добраться до своей комнаты незамеченной. По черной лестнице я поднялась на второй этаж, и тут меня перехватил Оноре.
– Господи, Элиза, что с тобой? Мы тут с ума сходим, я хотел было уже идти на поиски…
Брат запнулся, обеспокоенно глядя на мои спутанные волосы, заплаканные глаза и испачканное платье.
– Элиза, все в порядке? – Он заглянул мне в глаза. Я молчала. Оноре встряхнул меня за плечи и требовательно повторил:
– Что случилось? Ради Бога, скажи что-нибудь!
Слезы подступили к глазам. В конце концов, Оноре – мой брат, и он любит меня.
– Я… Все хорошо, Оноре, правда, – прошептала я и заплакала.
– Неправда, – угрюмо констатировал он. – Ты говоришь, что все хорошо, а выглядишь так, будто тебя целую милю тащили по грязи. Почему ты плачешь, Элиза? Расскажи мне, что произошло?
– Мужчина, – сбивчиво начала я, захлебываясь слезами, – в лесу, возле заводи, где мы купаемся. Ты знаешь это место.
Оноре выпустил мою руку.
– Господи, – упавшим голосом сказал он, – это я во всем виноват. Он… Он тебя обидел?
Я поняла, что он имел в виду. Уставившись взглядом в пол, я кивнула.
– Кто он? – потребовал ответа Оноре, схватив меня за плечи. – Клянусь, я убью его!
– Не знаю, Оноре. Я никогда раньше его не видела.
– Какое оскорбление! – Оноре вцепился себе в волосы. – Я отыщу и убью его! Клянусь тебе, Элиза!
– Убей его, – горячо выдохнула я, стиснув руку брата. – Сделай это ради меня! Он был таким… таким…
Силы оставили меня, и Оноре, поддерживая за плечи, отвел меня в комнату. Уложив на кровать, он сказал:
– Я сейчас пришлю Франсуазу, а потом пойду к дяде Тео.
– Только не это, Оноре!
Я умоляюще посмотрела на него. Мне не хотелось, чтобы о моем позоре узнали все. Хватит и того, что я открылась Оноре, а если он еще расскажет и дяде…
– Я должен сделать это, Элиза. Теперь-то уж тебе просто необходимо выйти замуж за барона, у тебя нет другого выхода. Я расскажу дяде, и он, безусловно, сделает все возможное, чтобы отыскать этого пса и воздать ему по заслугам. Я сам вырежу у него из груди сердце, клянусь.
Ненависть захлестнула меня мутной волной, и я сама испугалась собственной кровожадности.
– Да! – с радостью согласилась я. – Найди его и вырежи у него из груди сердце!
Дядя Тео был потрясен случившимся, но, к нашему изумлению, велел отказаться от всяких попыток отыскать обидчика, чтобы не допустить появления сплетен и слухов, которые могли бы расстроить свадьбу. Оноре твердил о защите моей чести, но дядя Тео оставался неумолим. Для того чтобы сохранить мое доброе имя, был уверен он, требуется одно – как можно быстрее выдать меня за барона Фридерика и никому не говорить ни слова.
– А что, – с сарказмом полюбопытствовал Оноре, – мы будем делать с первой брачной ночью? Я знаю, Фредди не слишком умен, но даже он…
– Барон, – отрезал Тео, – выпьет порядком вина за свадебным столом. Об этом я позабочусь. А на следующий день сможет винить только себя за наступившую амнезию.
– Я могу добыть склянку куриной крови, – задумчиво согласился Оноре, – чтобы иллюзия была полной.
– Твои услуги не понадобятся, Оноре, – заключил дядя Тео. – Такие люди, как барон, добросердечные и простые, видят только то, что хотят видеть, и верят тому, во что хотят верить. Так что, Оноре, я запрещаю тебе даже думать о том, чтобы найти этого… мужчину.
Дядя окинул меня взглядом. Я покраснела до ушей и прикусила губу, чтобы не разреветься.
– Мы все в этом виноваты, – добавил Тео уже мягче, – ты, я и даже ты, Элиза. Сколько раз предостерегал тебя от прогулок в одиночестве по лесу.
– Но…
– На этом обсуждение закончено. – Дядя Тео поцеловал меня в лоб. – Спокойной ночи, дитя. Мне жаль, что все так случилось, но мы не должны позволить случившемуся помешать нашим планам, ты должна это понимать.
Когда мы остались одни, Оноре с горечью заметил:
– Оказывается, наш добрый дядюшка Тео обладает железной волей.
Решение дядюшки Тео казалось нам несправедливым. Оноре, хотя внешне и покорился воле дяди, в душе не оставил планов мщения, и, когда двумя неделями позже в замок приехал Филипп, сияющий и нарядный в своем новом мундире, он, поделившись бедой с братом, призвал его в союзники.
– На карту поставлена честь нашей сестры! – горячился Оноре. – И наша фамильная честь тоже!
Филипп покачал белокурой головой:
– Ты должен был подумать о нашей чести раньше, Оноре, тогда бы ничего не случилось.
Но Оноре будто не слышал слов Филиппа – он весь кипел от праведного гнева.
– Ты забыл, что мы наполовину корсиканцы. Братство и честь для корсиканцев важнее, чем для французов. Мы не можем оставить это преступление без возмездия.
Я переводила взгляд с одного брата на другого. В Оноре, как и во мне, возобладала корсиканская кровь. Мы оба были невысокими и черноволосыми, оба были страстными натурами и обладали бешеным темпераментом. Филипп же был настоящим отпрыском Лесконфлеров. Высокий и светловолосый, он и в критической ситуации не терял рассудительности.
– Но и корсиканец, – спокойно возразил Филипп, – не станет рисковать репутацией сестры. Мы не имеем ни малейшего представления, кто этот парень. Если начать наводить справки, руководствуясь только описанием Элизы, скоро вся округа узнает о случившемся. Заверяю тебя, Оноре, если мне доведется повстречать мерзавца, я прикончу его на месте не моргнув глазом и брошу его труп на съедение собакам. Я не трус и готов ради Элизы пожертвовать жизнью. Но жертвовать ее будущим ради удовлетворения жажды мщения мы не имеем права.
На этом о вендетте забыли. Дядя Тео написал барону письмо, в котором сообщил, что день свадьбы переносится на более ранний срок, «поскольку Элизе не терпится стать вашей женой».
Приготовления к свадьбе шли ускоренными темпами: с полдюжины белошвеек день и ночь трудились над свадебным платьем и приданым, в замке готовили комнаты для приглашенных со всей Франции гостей.
Дядя Тео вздохнул с облегчением, узнав от Франсуазы о том, что я не беременна от насильника, но свадьбу все равно решено было сыграть поскорее. Чем скорее меня сбудут с рук, тем меньше вероятности, что непредвиденные обстоятельства расстроят дядюшкины планы по спасению чести семьи. Через шесть недель после того, как я потеряла девственность, я должна была стать баронессой фон Мейер.
Шли дни. Я много читала, иногда выезжала верхом с Оноре и Филиппом, но большую часть времени проводила одна – в саду или в своей комнате. Дядя Тео запретил мне удаляться от замка за пределы видимости без сопровождения, но мера была излишней: я была слишком подавленна, чтобы по-прежнему беззаботно бродить по полям и лесам. Я больше не думала ни о бароне, ни о том, что мне предстоит. Гораздо чаще, чем мне хотелось, я вспоминала жаркий августовский день у ручья.
Я не могла забыть его и страшно злилась на себя за это. Я живо помнила каждую деталь его одежды, каждую черту его лица, улыбку, предвестницу то ли смеха, то ли грозы, глубокий голос и пронзительные серые глаза. Я закрывала глаза и, кажется, чувствовала сильные руки на своем теле, жестокие поцелуи на груди. Меня начинала бить дрожь. Я убеждала себя, что это дрожь отвращения, но ночью я не раз просыпалась с ощущением непонятного, нового для меня беспокойства во всем теле. Я ненавижу его, говорила я себе, но помимо воли волны желания захватывали меня, и я ничего не могла с этим поделать. За несколько минут из девочки я превратилась в женщину. Но как!
Я старалась представить себе барона в качестве жениха. Меня воротило от его приторного тона, противного сладковатого запаха пота, от одутловатого его лица, жирного студенистого живота. Девчонки в школе с хихиканьем и пришептываниями рассказывали, что длину и форму «мужского достоинства» можно определить по руке его обладателя – по ладони и пальцам. Я представляла себе пухлую бесформенную клешню барона и вздрагивала от омерзения.
С каждым днем, приближающим меня к свадьбе, я становилась все более невыносимой, вздорной и капризной. Франсуаза догадывалась, что виной тому было не только отвращение к барону.
– Ты ничуть не лучше тех глупых девчонок, которые любят тех, кто над ними издевается, – прямо заявила она как-то раз. – Я не знаю ни одной женщины, которая предпочла бы хорошего мужчину дурному. Нет, вы все хватаете того, кто похуже!
– Скажешь тоже! – возмутилась я. – Влюбиться! Я ненавижу его! Я ненавижу его так сильно, так сильно… Я просто больна от ненависти. Обещаю тебе, Франсуаза, я убью его, попадись он мне на глаза.
– Что ж, остается только надеяться, что он никогда не попадется тебе на глаза, – хмыкнула нянюшка. – Такие мужчины, как он, не приносят ничего, кроме неприятностей. Мой тебе совет: забудь его. Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, ты поймешь, что крыша над головой и пища в желудке куда важнее, чем то, что мужчина может вставить тебе между ног, поверь мне.
– Не смей так разговаривать со мной, Франсуаза! Мне нет до него дела! Я его ненавижу! Ненавижу! – Я сжала кулаки. – Боже, почему я так несчастна?
Я бросилась на кровать и горько зарыдала. Франсуаза, присев рядом, принялась гладить меня по голове, тихонько бормоча слова утешения. Но я не слышала ее.
***
Венчание было намечено на воскресенье, а в пятницу вечером устраивали грандиозный бал в честь подписания брачного контракта. Ожидали гостей со всех концов страны. К их приему уже все было готово: открыты и убраны комнаты нежилого крыла замка, выписано несметное количество еды и изысканных вин. Местное дворянство, зная щедрость барона, с нетерпением предвкушало грядущее празднество, справедливо полагая, что оно станет самым грандиозным событием в провинции со времен вступления на престол Бонапарта.
Наконец пятница наступила. После полудня я приняла ванну и по настоянию Франсуазы напудрилась и надушилась. Затем битых два часа Франсуаза и горничные колдовали над моей прической, завивая волосы в тысячу мелких локонов, которые затем, подняв высоко наверх, скрепили золотым гребнем, усыпанным бриллиантами, – подарком дяди Тео. После прически наступила очередь бального наряда. Поверх нижнего платья из белоснежного шелка надели платье из прозрачной золотистой органди[1]1
Органди – очень тонкая жесткая прозрачная шелковая ткань, выработанная мелкоузорчатым переплетением.
[Закрыть] с летящими рукавами до локтя, которое крепилось под грудью и свободно распахивалось ниже, являя взорам белоснежный шелк нижнего наряда. К восьми часам я была готова.
В последний раз придирчиво оглядев меня, Франсуаза и горничные восхищенно заахали:
– Мадемуазель, какая прелесть!
– Ах, очарование…
– Она так красива, что я сейчас заплачу!
Я нетерпеливо приказала:
– Дайте и мне посмотреть. Кто-нибудь, принесите зеркало! Не каждый день приходится видеть телка, столь пышно убранного для заклания.
Франсуаза неодобрительно покачала головой. Две горничные внесли большое овальное зеркало в рост человека, реликвию, сохраненную в доме еще со времен Короля-Солнца[2]2
Людовик XIV (1638—1715) – французский король с 1643 года. Его правление считается расцветом французского абсолютизма. Легенда приписывает ему изречение: «Государство – это я».
[Закрыть].
Я взглянула в зеркало. На меня смотрело такое знакомое и все же в чем-то неуловимо чужое лицо, обрамленное черными кудрями. Бриллианты сверкали среди локонов, как звезды на полночном небе. Глаза под черными бровями мерцали, как угли, а кожа была белоснежна, как шелк платья, как лепестки розы на снегу, розовели щеки. Платье из органди окружало меня золотистым сиянием, делая похожей на недоступную сказочную королеву или гордую и неукротимую Титаник.
Слезы застили мне глаза, подернув дымкой возникшее передо мной видение божественной красоты. Сердце мое больно сжалось, и, схватив подсвечник, я с силой запустила им в эту новую Элизу. Зеркало со звоном разлетелось на кусочки.
– Я ненавижу ее, ненавижу. – И, закрыв лицо руками, я зарыдала.
Суеверная Франсуаза пришла в ужас.
– Разбитое зеркало может принести немало бед, – печально покачала она головой. – Что ждет тебя, Элиза, одному Богу известно…
– Замолчи! – прикрикнула я на няньку. – Что может быть хуже, чем выйти замуж за этого толстого германского барона, за этого шута горохового, за эту жирную обезьяну! Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж! Я не вынесу этого!
Франсуаза обняла меня.
– Ты вынесешь, дитя мое, потому что так надо. Нельзя впадать в уныние, Элиза, ты не видишь счастья у себя под носом. Как говорится, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Смирись с этой истиной, иначе ты никогда не будешь счастлива. Вытри глаза.
Раздался стук в дверь.
– Пришло время взрослеть, Элиза. Пора становиться женщиной, – закончила Франсуаза и открыла дверь.
На пороге стоял мой верный жених.
– Мне будет позволено высказать мадемуазель свое уважение? – церемонно начал барон. – Я хотел бы кое-что преподнести моей девочке, это мне доставит большое удовольствие…
– Тогда входите, – грубовато перебила Франсуаза, пропуская жениха в комнату. – А вы, девушки, выйдите.
Няня жестом указала на дверь двум горничным, и те все с тем же удивленно-возбужденным выражением лиц, которое не покидало их вот уже несколько часов, выпорхнули в коридор.
Барон вежливо поклонился вслед девушкам (мы с Оноре всегда смеялись над его демократичной манерой раскланиваться с прислугой – от чистильщиков сапог до приказчиков) и засеменил ко мне.
Я смотрела на него без тени улыбки.
– Ах, драгоценная Элиза, могу я сказать вам, что вы сегодня воистину великолепны? – произнес он напыщенно и, припав на жирное колено, прижался липкими губами к моей руке. – У меня нет слов, чтобы выразить свое восхищение. Все, что я могу, это в немом поклонении целовать след вашей ножки…
– Вы хотели говорить со мной, Фридерик?
– О да, конечно, конечно!
Барон с трудом поднялся на ноги и гордо извлек из кармана камзола обтянутый бархатом футляр. Торжественно открыв крышку, он произнес:
– Я принес вам кое-что для сегодняшнего бала, моя дорогая.
От самодовольства немец раздулся как шар, и я с трудом подавила желание поддать этот «шар» ногой. В шкатулке лежало чудовищное по своей безвкусице бриллиантовое колье, с купидонами и золотыми кружевами вокруг громадных камней, и такие же серьги.
Мне хватило воспитания, чтобы скрыть свои чувства.
– Фридерик, право, не стоит…
– Прошу вас, – настаивал барон, – это драгоценности моей досточтимой матушки.
Немец торжественно приложил колье к моей груди и восхищенно вздохнул:
– Золото для моей золотой девочки и бриллианты для той, что своим сиянием затмевает звезды!
Я выразительно посмотрела на Франсуазу, но, сделав над собой усилие, лишь вежливо поблагодарила барона:
– Благодарю вас, очень красиво.
И барон, дрожа от счастья быть допущенным наконец поближе к телу любезной его сердцу дамы, застегнул массивное ожерелье.
Наконец мой несносный жених, не упустив случая раз десять поцеловать мне руку, удалился, и я, облегченно вздохнув, грустно опустила взгляд на грудь.
– Франсуаза, ты можешь представить себе что-нибудь более безобразное?
– Нет, – призналась няня, – не могу. Но ты начинаешь делать успехи, по крайней мере не швырнула подарок ему в лицо.
– Я бы не смогла, – уныло ответила я, – его и поднять-то тяжело!
Франсуаза от души рассмеялась. Ее смех был так весел и заразителен, что, не удержавшись, я тоже рассмеялась.
Вот такой, беззаботно смеющейся – впервые за много недель, – и застал меня Филипп.
– Неужели ты и впрямь смирилась с этим браком? – шепотом спросил он, когда мы направлялись в бальную залу. – Или барон купил твою благосклонность этой нелепой вещицей?
– Ни то, ни другое, – решительно заявила я, – я никогда не смирюсь со своей участью. Я просто устала печалиться и на сегодняшний вечер решила стать прежней, веселой Элизой. Я тебе нравлюсь такой?
– Ты мне всегда нравишься, – нежно заверил меня брат.
Брачный пир задумывался с размахом. Подъезд к замку был запружен каретами – я никогда не видела такого скопления кучеров в ливреях, слуг и конюших. Через каждые двадцать метров дороги дядя Тео выставил мальчишек с фонарями, чтобы те освещали путь нашим гостям. В девять мы с бароном открыли бал, станцевав первый танец, а потом я танцевала и кокетничала чуть ли не со всеми мужчинами, присутствующими на празднике. Голова моя кружилась от шампанского и танцев; чувствуя необыкновенную легкость, я наслаждалась последними мгновениями свободы. В одиннадцать Филипп пригласил меня на мазурку.
– Ты сегодня в ударе, сестрица, – сообщил он во время очередной фигуры, – но, по-моему, барон грустит. Он, конечно, польщен твоим успехом, но, я думаю, ему было бы приятнее, если бы ты уделила ему чуточку больше внимания.
– Пора ему привыкать, – весело ответила я. – После того как мы поженимся, я собираюсь завести целый сонм поклонников и об… обожателей!
– Элиза, – с шутливым неодобрением заметил Филипп, – боюсь, ты выпила слишком много шампанского.
– Ты прав. – Я довольно глупо хихикнула и похлопала его по плечу веером. – Я много выпила, Филипп, но сегодня – последний день моей свободы, и я буду делать что хочу. Буду танцевать до рассвета. Нет, до полудня завтрашнего дня, нет, до воскресного утра, а потом упаду и засну, навечно засну. До самой смерти.
– Элиза, все не так уж плохо, – рассмеялся Филипп. – По крайней мере твой барон богат как сам черт, и я не сомневаюсь, сестренка, ты сумеешь обвести его вокруг своего маленького пальчика.
– Надеюсь. Ой, Филипп, если бы он не был таким безобразным! Он напоминает мне поганку, такую расплывшуюся и бородавчатую. Бррр…
Мазурка закончилась. В перерыве между танцами я услышала, как дворецкий объявил еще одного гостя:
– Господин Арманд Чарльз Александр Валадон, маркиз де Пеллиссьер.
Я взглянула на вошедшего, и… бокал выпал из моих рук. Все разом повернули головы в мою сторону, а слуга опрометью кинулся убирать осколки.
– Элиза, что с тобой, тебе плохо? Ты побледнела как полотно.
– Филипп, скорее уведи меня отсюда, – прошептала я. – Уйдем прямо сейчас!
– Но почему…
– Прошу тебя, умоляю!
Филипп вывел меня из залы и усадил в гостиной, в нише окна.
– Тебе принести воды со льдом? Мороженого? Зачем ты столько пила…
– Филипп… – Меня трясло. – Филипп, это он. Это тот человек… из леса.
– Кто, Элиза?
– Маркиз Пеллиссьер, Филипп.
Филипп побледнел.
– Боже…
Я смотрела на брата с мольбой.
– Как нам быть, Филипп? Если он меня увидит, он скроется. Убей его! Мы… Я… Я так его ненавижу, Филипп! Надо что-то придумать!
Филипп нахмурился и пристально посмотрел на меня.
– Ты уверена, что это он, Элиза? – спросил немного погодя брат. – Ты не могла обознаться?
– Нет, Филипп, клянусь тебе, нет! Я его сразу узнала! Я… Я даже разглядела шрам на щеке, там… там, где я ударила его кнутом. Филипп, Боже мой, мне нехорошо.
Филипп обнял меня за талию.
– Постарайся взять себя в руки, Элиза, и выслушай меня. Ты в состоянии идти самостоятельно? – Я кивнула. – Тогда ступай в библиотеку и жди меня там. Все не так просто. Он влиятельный господин, один из любимчиков Наполеона. Я разыщу Оноре, и мы решим, что делать. Все будет хорошо, Элиза, обещаю тебе. А сейчас иди.
Закрыв за собой дверь библиотеки, я прислонилась к косяку и закрыла глаза. Сердце мое, казалось, было готово выпрыгнуть из груди, мне не хватало воздуха. С трудом я добралась до стеклянной двери, выходящей на балкон, и распахнула ее. Ночная прохлада ворвалась в комнату, прояснила мысли. Внезапно я успокоилась, и тогда ко мне пришла злость.
Как он посмел! Как смел он явиться в этот дом накануне моей свадьбы?! Ничего, он поплатится за дерзость. Уж в этом я была уверена! Филипп и Оноре не дадут ему уйти: в том, что касается защиты моей чести, я могла положиться на братьев. Да, они подчинились приказу дядюшки и не разыскивали моего обидчика, но если он сам явился в наш дом… что ж, тогда они уничтожат его как опасного, злого зверя, каковым он, по сути, и является.
Нет, они не станут выяснять отношения прилюдно, не сделают ничего такого, что может бросить тень на мое имя. Разговор произойдет с глазу на глаз: «Добро пожаловать в замок Лесконфлеров, сударь. Мы рады видеть вас на свадьбе сестры. Как мы понимаем, вы уже имели счастье с ней видеться. Как, вы так не считаете? Припомните, сударь. Припомните то, что случилось шесть недель назад…»
И вот тогда они, укрывшись от любопытных глаз, обсудят все условия дуэли. Филипп, прекрасный фехтовальщик, маэстро шпаги, предложит оружие. Оноре будет секундантом. Филипп Лесконфлер и Арманд Валадон со шпагами в руках встанут друг перед другом. Я уже почти слышала веселый звон скрестившихся клинков, тяжелое дыхание мужчин, видела ловкие выпады. Филипп немного учил меня фехтованию, и мне нетрудно было представить каждый жест дуэлянтов.
«Убей его за меня, Филипп, – повторяла я про себя. – Проткни его насквозь и принеси мне его сердце на кончике шпаги!»
Дверь открылась. На пороге стоял маркиз Пеллиссьер, а сзади, вплотную, – Филипп и Оноре. На губах маркиза играла циничная усмешка, та самая, что преследовала меня во сне и наяву вот уже шесть недель. Он переступил через порог. Оноре и Филипп вошли следом и закрыли дверь.
– Прошу вас, господа, не так напористо, – сказал маркиз. – Мне чертовски жаль испортить бархат.
– Напрасные опасения, милорд, – ласково ответил Филипп. – В гробу прореха на спине будет незаметна. Напротив, все будут восхищаться тем, как хорошо вы смотритесь в состоянии вечного покоя.
Нож Оноре упирался в спину маркиза.
– Это наша сестра, милорд, – представил меня Оноре, – но, боюсь, представления излишни. Вы уже знакомы.
– Разве? Я не припомню, когда имел счастье.
Я вышла из тени на середину комнаты, где было светлее. Лицо маркиза расплылось в насмешливой улыбке.
– Ну конечно, теперь вспомнил. Тогда, мадемуазель, вы были одеты по-другому. Если бы не ваш наряд тогда…
Оноре ткнул его под ребра.
– Похоже, вы забыли приличия в том же лесу, в котором моя сестра оставила честь, – резко сказал Оноре. – Но быть может, вы оба восстановите утраченное, если месье поведет себя как джентльмен. Вы не припомните, о чем мы с вами толковали несколько минут назад?
– Разумеется, помню. Острие вашего ножа хорошо освежает память, мой друг, – ответил маркиз. – Но, уверяю, у вас нет необходимости в таких грубых приемах. Мы ведь не в Сицилии.
– Мы – корсиканцы, сударь, – мрачно поправил гостя Оноре. – В наших жилах течет горячая корсиканская кровь, такая же, что и у императора. И, как и он, мы не прощаем оскорблений, но, как и он, мы умеем быть благоразумными.
– Предмет переговоров – ваша жизнь, – заговорил Филипп.
– Какие переговоры? – возмутилась я. – Что еще за переговоры? Почему он еще жив?
– Минутку, Элиза, – перебил меня Оноре. – Ну так как, милорд, вы приняли решение?
– Слово «решение» подразумевает выбор, – холодно заметил маркиз. – А у меня, насколько я понимаю, выбора нет.
Арманд Валадон шагнул ко мне, и я не отстранилась, не отступила. Я встретила его взгляд спокойно и холодно, хотя сердце мое разрывала ненависть. В этом человеке было нечто грозное и неотвратимое, словно он был вестником грозного рока или самой смерти. Маркиз склонил голову.
– Мадемуазель Лесконфлер, не окажете ли вы мне честь, приняв мою руку и сердце?
– Что?!
Возмущенная, я обернулась к братьям.
– Так вот, значит, как в вашем представлении выглядит защита чести сестры? Трусы! Да я лучше умру, чем выйду за злодея! Дай мне свой нож, Оноре, – потребовала я, протянув руку, – я убью его своими руками, как и обещала. Вот так братья! Лучше бы я попросила помощи у малолетних детей!
– Элиза, – вспыхнул Оноре, – успокойся. Это была идея Филиппа. Я всегда был за то…
– Брак – наилучшее решение, – с холодной улыбкой объявил Филипп, – для всех присутствующих.
– Вы испугались! Вы струсили перед императором! Стыдитесь! Франции не нужны трусы! Выйти за него замуж? Одна мысль об этом для меня оскорбительна!
– Я с вами совершенно согласен, мадемуазель, – заявил с улыбкой маркиз. – Может быть, мы сможем достичь понимания, и тогда…
– Мне не нужно никакого понимания, – отрезала я, – мне нужна твоя кровь!
Маркиз зевнул и опустился в кресло.
– Разберитесь пока между собой, господа, а я подремлю. Дадите мне знать, когда придете к общему мнению.
– Ты выйдешь за него замуж, – твердо заявил Филипп. – Элиза, побудь с господином маркизом, пока мы с Оноре займемся приготовлениями. У вас есть час на то, чтобы поближе познакомиться, прежде чем вас объявят мужем и женой.
