355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ната Хаммер » ТСЖ «Золотые купола». Московский комикс » Текст книги (страница 3)
ТСЖ «Золотые купола». Московский комикс
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 01:01

Текст книги "ТСЖ «Золотые купола». Московский комикс"


Автор книги: Ната Хаммер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

13 апреля, 9 час. 15 мин. Несправедливоросс Иванько

Борис Иванько сидел на заседании Генерального Совета «Несправедливой России», с трудом сдерживая зевоту. Обаятельно улыбаясь Председателю и кивая в такт его речи, он мрачно взирал на сокорытников. Это надо же было придумать, заседание Генсовета в девять часов утра! Совсем охренели! Он поздно вернулся вчера с общественных слушаний при Генштабе, где его бывшие соратники по оружию горячо защищали план расстановки стратегических вооружений перед заинтересованной публикой, состоявшей в основном из представителей вымирающих в буквальном смысле закрытых зон на необъятной российской земле. Каждый из них хотел заполучить побольше стратегических вооружений на свою территорию, чтобы на несколько лет обеспечить одеждой и горячим питанием брошенные там на произвол немилостивой судьбы семьи военнослужащих. У Иванько был свой интерес: он хотел обсудить с начальником подмосковной танковой дивизии возможность размещения политической рекламы на корпусах танков и самоходок. На время предвыборной компании, разумеется. Предстоит парад Победы, и было бы неплохо, если бы техника прогрохотала по Красной площади, сверкая бравурными надписями: «Скажи “Да!” “Несправедливой России”!».

Иванько отвечал в Генсовете за рекламу и пиар. Его приняли в этот узкий круг ограниченных товарищей за предыдущие заслуги перед Отечеством. Годом раньше Борис успешно провернул рекламную кампанию с использованием запрещающих дорожных знаков. Иванько предложил изменить дизайн знака «Въезд запрещен», в простонародье называемого «кирпич», с жирного минуса на стабильный плюс, добавив равноценную вертикальную палочку. Таким образом была блестяще выполнена задача по укреплению позитивного образа дорожной полиции в сознании граждан. За каждым таким плюсом доверчивых граждан поджидали доблестные сотрудники дорожно-патрульной службы, в обязанности которых входило разъяснить значение данного знака. Сотрудники делали это с большим усердием и выгодой для собственного кошелька, на что большие начальники предпочитали закрывать глаза – другого способа пополнить скудную зарплату патрульных они не изобрели.

Телефон Иванько завибрировал. «Воротилкин!» Такого собеседника сбросить было никак нельзя. «Тысяча извинений! – бормотал Иванько, пробираясь к выходу. – Жена сообщила – в квартире потоп!»

– Слушаю вас, – промурлыкал Борис в трубку.

– Слушай, Боря, и слушай внимательно! Надпись на выезде из «Куполов» видел?

– Какую надпись?

Воротилкин процитировал.

– Не видел. Я дома не ночевал.

– Жена, что ли, выгнала?

– Жена на шопинг в Милан улетела.

– А, ну понятно. Постель согреть было некому…

– Напрасно вы так. – В телефонных разговорах Иванько избегал называть значительных людей по имени-отчеству. Мало ли, подслушает кто-нибудь. – Вы же знаете – политик себе не принадлежит.

– Знаю, Боря, знаю. Не понаслышке. Как ты думаешь, чьих рук это поганое дело?

– Теряюсь в догадках.

– Ты уж, пожалуйста, найди гаденыша.

– Я попытаюсь, конечно. Но…

– Никаких «но», – отрезал Воротилкин и отключился.

Вот это бомба! И главное, ведь если не найдет – подозрение падет на него самого. Он вспомнил, как Воротилкин вызывал его в свой «гаражик» полтора года назад и просил его, председателя, подписать от имени членов ТСЖ отсутствие возражений на строительство «Чертова пальца». Иванько понимал, что подпись в итоге будет стоить ему теплого насиженного места, и колебался. Колебался до тех пор, пока не выторговал у Воротилкина обещание пролоббировать его рекламный проект в дорожной инспекции. Воротилкин выполнил обещание – всю страну украсили «плюсы» Иванько.

Ну откуда, откуда ему знать, кто высек эту надпись? Может, помощник что подслушал и настучал. Может, водитель сболтнул в своей водительской тусовке. Может, жена Воротилкина кому-то похвасталась. И в конце концов, он, Иванько, пиарщик из бывших ракетчиков, но ведь не сыщик! Все планы на день рухнули как одноразовое бунгало в трущобах Рио. Он прошел запутанными коридорами партийного штаба, натыкаясь в неосвещенных углах на монолитные сейфы эпохи советской совсекретности, открыл скрипучую дубовую дверь и вышел к переполненной автостоянке. Водитель по прозвищу Змей Горыныч сладко храпел, откинувшись на комфортном сиденье. От его мощного рыка стекла в машине мелко дрожали.

Иванько постучал в стекло, рык моментально прекратился.

– Домой! – буркнул он, залезая на заднее сиденье.

– Ну вот и правильно, – моментально включился водитель. – Поспать вам надо, Борис Игорич. Не бережете вы себя, все о стране думаете…

– Хватит квохтать, Горыныч! Включи тишину! – оборвал его Иванько и устало откинулся на сиденье.

Водитель затих.

Машина с трудом пробиралась сквозь пятничные пробки. Десять часов утра, а народ уже ринулся на выезд из центра – когда въехать-то успели! Они медленно ползли по Кутузовскому, пока не встали вовсе. Через двадцать минут всеобщего стояния мимо с гиканьем и свистом промчался кортеж самого Сам Самыча. Машины тронулись с места и поползли дальше.

Выйдя у подъезда и отпустив водителя пообедать, Иванько домой, однако, не пошел. Он обогнул здание и направился к избушке на бетонных ножках, которую арендовала у ТСЖ потомственная вещунья Пелагея. Услуги Пелагеи пользовалась заслуженным спросом у жителей и жительниц «Куполов». Кому мужа найти загулявшего, кому – компаньонов, отчаливших вместе с «общаком» в неизвестном направлении, кому – машину украденную. Иванько тоже Пелагея пользовала, в исключительных, конечно, случаях, потому как в целом во всяких там экстрасенсов и колдунов он не верил. Но тут случай был тот самый, исключительный.

Боря постучал условным стуком – дверка и открылась.

– Что, Борисушка, невесел, что головушку повесил? – начала традиционный запев вещунья. Иванько недовольно поморщился. – Ладно, Боря, чаю, кофе или все на фиг?

– Все на фиг, Геюшка. Не естся мне, не пьется и не спится.

– Ну, поведай мне о своей кручинушке.

Борис поведал, не вдаваясь, однако, в детали, не называя имен, не раскрывая паролей и явок. С одной стороны, вещунье они ни к чему, а с другой – береженого бог бережет.

– Фото есть какое? – спросила вещунья.

Иванько молча протянул айфон с фотографией десяти бетонных кучек, которую он сделал, въезжая в комплекс.

Пелагея долго молчала, сосредоточенно водя рукой по теплому замызганному экрану.

– Паук это сделал, Боренька. Образ мне такой идет – всех он опутал паутиной проводов, всех затянул в свои сети, про всех все знает и власть имеет надо всеми.

– Что ты, баба, белены объелась? Какой еще паук?

– Оборотень, Боренька, человек-паук.

– Где искать-то этого членистоногого?

– В сердце, в самом сердце ищи, Боренька. Только трогать его нельзя – неприкасаемый он.

– Да трогать я и не собираюсь. Ты мне имя, имя только скажи.

– Буква мне идет такая, на виселицу похожая.

– С одной ногой виселица или с двумя?

– С одной, сердешный, с одной.

С одной, «Г», значит. Геннадий, Григорий, Генрих, Гарик, Герасим, Муму. Тьфу ты! Черт его знает.

– А больше ничего не видишь?

– Сдается мне, что он – гей. – Пелагея вздохнула. – Мелковато изображение-то.

– Так оригинал под боком.

– Ну тогда ты, молодец, не кручинься. Ступай себе с богом. А я пойду поразнюхаю надпись. Может, чего и вынюхаю.

Иванько вышел из избушки и отправился в салон тайского массажа, занимавший соседнее с Пелагеей помещение. Выворачивание суставов и ходьба коленями по его одеревеневшему телу, надеялся склонный к мазохизму Борис, отвлечет от тяжких дум о судьбах отечества и личных перипетиях. Вещунья Пелагея поправила перед зеркалом свой красочный прикид, приколола на все нужные места амулеты от сглаза, подхватила метлу – отбиваться от бесов, и отправилась к первоисточнику – вынюхивать аэрозольную краску драматической надписи.

13 апреля, 11 час. 30 мин. Геймураз Вездесущий

Глубоко законспирированный туркменский разведчик Геймураз Ненашевич Козюлькулиев искусно расставлял обширные шпионские сети. Человек-паук прыгал с подоконника на подоконник своего дома на крыше «Золотых куполов», расправляя и закрепляя сложную систему проводов и антенн, издали похожую на дизайнерские занавески.

Геймураз никогда не бывал на исторической родине – он покинул ее еще во чреве матери и родился коренным москвичом. Однако его отец – идеологический работник во втором поколении – воспитал сына настоящим патриотом Туркмении. Он рассказывал сыну про Тюркский каганат, про державу Ганзевитов, про опустошительное монгольское нашествие, от которого туркмены не могут оправиться и по сей день. Умный мальчик, в артериальновенозной системе которого текла древняя шахская кровь, блестяще закончил мехмат МГУ и поступил на работу в «почтовый ящик», как называли в советские годы оборонные предприятия.

Внезапное обретение Туркменистаном независимости в результате распада Советского Союза глубоко озадачило весь туркменский народ в целом и Геймураза как его отдельного представителя. Иссяк источник пропитания, худо-бедно поддерживавший гордых потомков текинцев и эрсари. Ничего не оставалось туркменам, кроме песков и нефти, а нефть пить и кушать они на тот момент еще не научились. Сам Туркменбаши, бывший первый секретарь местного отделения КПСС, просивший называть его теперь Просто Шах, обратился к толковому Геймуразу за срочной помощью.

Сердце у Геймураза было отзывчивое, а голова – светлая. Аналитический мозг моментально просканировал ситуацию. Россия переходила к новым, капиталистическим отношениям, и этим надо было быстро и точно воспользоваться. Геймураз, который к тому времени уже возглавлял свой «почтовый ящик», срочно его приватизировал, дал ему неброское название «Флажок», через туркменских посредников закупил новейшее американское оборудование для систем секретной связи и стал эксклюзивным поставщиком оного для правительственных и силовых структур суверенной России. Туркменское же государство на последние деньги приобрело у японцев подслушивающую технику последнего поколения и отправило ее древним шелковым путем прямо в логово Геймураза, расположенное в самом сердце «Золотых куполов».

Человек-паук стал вхож повсюду: в сортир президента, в спальню премьера и даже в постирочную председателя Центробанка. И везде расселял он своих жучков и червячков. Его пустынное происхождение создавало ему отличное прикрытие. Ни один функционер в здравом уме и трезвой памяти не мог заподозрить человека с фамилией Козюлькулиев в работе на акул империализма. А он на них и не работал. Он действовал в интересах своей исторической родины. А уж что делала голодная родина с его добычей – это другой вопрос.

Поток сверхсекретной информации тек прямым ходом в каракумскую пустыню, где для ее хранения создали целую систему подземных резервуаров – чтобы предотвратить возможное испарение в горячем каракумском воздухе. Именно туда и направляли мировые сверхдержавы свои порожние информовозы.

Туркмения продавала США драгоценные знания за твердолобую зеленую валюту, а с Индией и Китаем был налажен бартерный обмен. За один маленький секрет Индия поставляла тонну риса, а за большой – тонну чая. Китай же платил товарами народного потребления: за один маленький секрет – тонну пластиковых вееров, за один большой – кондиционер «Хуйдай».

И только Израилю – врагу всех мусульман – разведданные не продавали. Не из идеологических соображений, нет – просто у Израиля в каждом российском сортире были свои глаза и уши, и потребности в туркменском источнике он не испытывал.

Всю невостребованную информацию обеззараживали и подвергали захоронению в виртуальных бункерах среди безбрежных каракумских песков. А когда бункеры переполнились, ее стали отправлять для утилизации на сайт «Вики Лике».

Козюлькулиев отдавал себе полный отчет в том, что на нем держится вся туркменская экономика, что от него лично зависит выживание целого народа. И старался быть достойным возложенной на него миссии.

Вот и сегодня в полдень его датчики просигнализировали о движении в президентском сортире. Спектральный анализ спущенной в канализацию информации выявил, что у президента – несварение. Нужно было срочно предупредить прибывшего с визитом в Москву германского канцлера о несвоевременности обсуждения вопроса поставки немецкого шпика в Россию. С учетом ситуации, тему лучше будет отложить до более спокойных для президентского пищеварения времен.

Покончив с этим, Человек-паук отмониторил состояние дел в Генштабе, во всех ключевых министерствах и ведомствах, а также на бирже и Центральном колхозном рынке. Ситуация была стабильно-тревожной: небывало мощный разлив Волги грозил недопоставкой астраханской икры под прилавки теневых торговцев.

Затем Геймураз перешел на сканирование ближайших окрестностей. Это он под покровом прошлой ночи впечатал в подпорную стенку убийственную для Воротилкина надпись. У него не было другого выхода. Из разговора Воротилкина с неопознанным олигархом стало ясно, что эти двое планируют руками Воротилкина, который в том числе курировал московские архитектурные памятники, экспроприировать у Чрезвычайного и Полномочного Посла Ее Beличества Королевы Великобритании и Северной Ирландии особняк на Софийской набережной и передать его путем подложного аукциона в руки неопознанного олигарха для размещения в нем коллекции олигархических яиц. О чем Геймураз немедленно сообщил лично Просто Шаху. Просто Шах в обмен на новый «роллс-ройс» передал новости британскому премьеру. Перед Козюлькулиевым была поставлена задача скомпрометировать заместителя градоначальника. Это не представляло труда – о соседе Геймураз знал все. Но ему нужен был помощник-диверсант. Однако туркменский Центр испытывал дефицит кадров и предложил Козюлькулиеву принять на себя должность главного диверсанта по совместительству.

Конечно, будь он опознан при изваянии надписи, это грозило ему дешифровкой, о чем он предупредил Центр. Но операция прошла спокойно… Геймураз настроил окуляры бинокля и сфокусировался на подпорной стене. С досадой он узрел «святое семейство» из десяти бетонных кучек, которые нюхала, встав на четыре точки, какая-то паломница. Паломница распрямилась, и Геймураз узнал в ней вещунью. Действовать надо было быстро…

Когда за пятой точкой сосредоточенной Пелагеи остановилась машина правительственной связи без окон и дверей, она обернулась. Ужас прозрения отразился в ее глазах.

– Так ты – гей?

– Нет, я не гей, – опроверг Геймураз. – Я просто принял обет безбрачия.

Пелагея живо схватила метлу и замахала ею, как жонглер булавой: «Чур меня, чур!» Он ловко схватил ее за выпуклую грудь и толкнул в неожиданно открывшийся люк машины…

Он сбросил Пелагею в тайный зиндан, выкопанный под его парковочным местом, на котором на вечном приколе стоял кабриолет «феррари». Его кабриолет ничем не выделялся из ряда таких же недвижимых авто – слой нетронутой пыли, потревоженной лишь выведенной пальцем надписью «Помой меня, я весь чешусь!», покрывал его роскошный бордовый чехол. Со сбросом пришлось повозиться – нет, Пелагея не сопротивлялась его сильным мужским рукам, но у кабриолета от вечного стояния умер аккумулятор, его невозможно было сдвинуть с места, и пышную Пелагею с трудом удалось втиснуть в узкую щель между днищем и полом.

Отряхивая свой красно-синий маскировочный прикид Человека-паука, он заметил у колеса белую крысу. Вместо того чтобы спасаться бегством, крыса завиляла хвостиком и стала тереться о синтетическую штанину Геймураза, выбивая электрические искры – она явно была ручной. «Цып-цып-цып», – поманил он ее и взял в руки. Крыса была очень кстати. Нужно было подать угрожающий знак Иванько, при этом наведя его на ложный след.

13 апреля, 13 час. 13 мин. Любовь Многодетная

Любовь Мухаммедовна Сало в этот день в третий раз выносила из квартиры пакет с мусором. Люба была матерью троих сыновей и по пятницам всегда делала генеральную уборку детских комнат. Сначала она вынесла загаженные подгузники младшенького, потом обломки игрушек среднего. Дошла очередь до пивных бутылок старшего: Люба подхватила тяжелый пакет, рванула на себя входную дверь и заверещала. Пакет, оглашая грохотом просторный меж-квартирный холл, упал на керамогранитную мозаику. На дверной ручке соседа Иванько, привязанная за хвост, висела вниз головой жирная крыса-альбинос и вращала красными глазами.

С Иванько Люба состояла в длительной оппозиционной борьбе. Они никак не могли прийти к консенсусу по принципиальному территориальному вопросу: до каких границ общего холла могли Любины дети парковать свои коляски, велосипеды, коньки и сноуборды. Кроме того, Иванько постоянно протестовал по поводу вторжения в его квартиру громких стуков и воплей, круглосуточно издаваемых беспокойным Любиным выводком, в котором помимо троих сыновей, было еще три дочери. Бездетный Иванько, обездоленный в результате службы в ракетных войсках особого назначения, втайне завидовал Любиной плодовитости. И оттого проявлял особую нетерпимость к звуковому оформлению ее жизни.

Услышав визг и стук разбиваемых бутылок, Иванько выскочил из своей квартиры, куда он отправился было поспать после садистского тайского массажа, в одних трусах, полный праведного негодования. Люба стояла посреди коридора с выпученными глазами и указывала ему на его же дверь. Увидев крысу, Иванько стал белым, как ее шкура. Ему ли, члену тайного ордена альбинатов, было не знать этого знака. Братья им недовольны. Он только не мог понять, чем именно.

Не осознавая, что творит, Люба запустила в крысу выкатившейся из пакета бутылкой. Крыса резко дернулась, пытаясь избежать стеклянного снаряда, летящего прямо на нее, хвост ее отвязался от ручки, и она плюхнулась всеми четырьмя лапами на жесткую поверхность. Оскорбленная в лучших чувствах, в злобе на все человечество Лариска (а это была она) пошла в атаку на Любу. Она впилась ей в ногу острыми как бритва зубами, и если бы не быстрая реакция Иванько, огревшего крысу подвернувшимся под руку скейтбордом, оторвала бы кусок аппетитной Любиной плоти. Крыса отлетела в сторону балконной двери, приоткрытой для проветривания холла от запаха использованных подгузников Любиного младшенького, и юркнула в водосток.

Сдержанно поблагодарив соседа, Люба с подозрением оглядела синяки на его руках и спине и поковыляла в квартиру, оставляя за собой кровавый след. Там она наскоро обработала укус и схватилась за телефон. Люба бессменно возглавляла общественный центр по разведению сплетен при ТСЖ со времени его основания и безукоризненно выполняла свои добровольные обязанности. Вот и сейчас, не обращая внимание на боль, она твердым указательным пальцем набирала смс-сообщение: «Наш дом наводнили агрессивные крысы. “Несправедливая Россия” подвергает регулярным избиениям членов своего Генсовета. Жена Иванько уехала в Милан на шопинг, оставив мужа без чистых трусов». Отправив сообщение веером всем своим контактам, Люба смогла наконец уделить внимание себе. Она позвонила мужу, чтобы проконсультироваться по поводу случившегося – укусившая ее крыса была явно не в себе.

Муж Любы, Никита Сергеевич Сало, был широко известным в узких кругах специалистом по генной инженерии. В молодые годы он экспериментировал на обезьянах в Сухумском заповеднике, а когда у самого Черного моря случился конфликт, он подписал контракт с американцами, выучил американский язык и повадки местных приматов и перевез в Штаты свою тогда еще немногодетную семью. Но в Америке Любка не прижилась. Проблема была в ее отчестве. Отца Любы звали Мухаммед, и американские власти предложили миссис Сало доказать, что ее отец не тот самый многоженец Мухаммед, инициировавший обширные военные действия на Ближнем Востоке. И хотя Люба никогда не носила имя Фатима, но ее отец действительно когда-то служил в ограниченном советском контингенте в Сирии, и на этом основании за миссис Сало и ее семьей была организована слежка.

Маленький фургончик с закрытыми шторками появлялся у дома мистера и миссис Сало ровно в семь часов утра и находился на посту до девяти вечера. На остальном времени суток ФБР могло экономить – семья Сало жила в закрытой научно-исследовательской зоне с ограниченным пропускным режимом. Муж, увлеченный выращиванием из яйцеклетки первого модифицированного примата – игрунки обыкновенной, – слежки не замечал. Но свободолюбивая Люба, выросшая в условиях истинной российской демократии, не выдержала давления полицейского государства, собрала свой приплод и отбыла на родину. Никита навещал ее нечасто – по контракту ему было положено только четырнадцать дней оплачиваемого отпуска в год, и Любовь Мухаммедовна с головой погрузилась в детей и общественную работу.

Про то, что ее последний ребенок – младшенький Костя – был результатом клонирования, не знал даже американский президент. Личные тайны Люба держала строго при себе. Муж провез его через границу в своем желудке, как наркокурьеры провозят опасный груз. Американцы тогда приняли закон против клонирования человека, но Никита Сергеевич – истинный гуманист – не мог убить плоть, выращенную из собственного сперматозоида.

Люба подняла мужа среди американской ночи. Выслушав жену, Никита посоветовал организовать поимку крысы и проверить ее на бешенство. «Это нереально!» – простонала Люба. «Зато уколы от бешенства реальные и очень болезненные!» – резонно отчеканил Никита Сергеевич и отключился. Подумав, Любка отправилась к вещунье Пелагее – ведь находила же она ее средненького, заблудившегося в дебрях подземного паркинга. Подойдя к заветной избушке, Люба постучала. Тишина. Она заглянула в оконце. Избушка была пуста. «Может, к Додику обедать пошла?» – подумала Люба и отправилась в «Голубой Севан».

Зал «Голубого Севана» был полон. Бизнес-ланчи Додика пользовались популярностью у высшего эшелона тружеников многочисленных офисов, расположенных в «Куполах». Но Пелагеи там не было. Люба попыталась разыскать ее по телефону. Она оказалась вне зоны доступа. Это было странно – Пелагея позиционировала свою доступность как особое конкурентное преимущество перед другими участниками экстрасенсорного рынка. Оповестив всю заинтересованную общественность эсэмэской о том, что Пелагея отсутствует на рабочем месте в приемные часы, Любовь Мухаммедовна решительно похромала к ее главному сопернику по «Битве экстрасенсов» – бабушке Сурай в глинобитную хижину на берегу Старицы.

Сурай точила мясницкий нож – главный атрибут ее экстрасенсорности. На столе лежали остатки ланча: нарезка из бастурмы и лаваш. «Нож татчу – вусех излетчу», – приговарила она в процессе заточки. Увидев Любу, она жестом пригласила ее сесть, не прерывая ритуал.

– Не нада гаварить. Так выжу, всо выжу. Зверя тебя укусила, зверя белая, ни балшая – ни маленькая. Найти зверю хочешь. Ни ыщи. Беса в ней нет. Бес в ее хазяйке.

– Так она что, домашняя, значит?

– Зверя дамашняя. Пагулять проста вышила. А пестрый шеловек ее схаватыл и внис галавой йок!

– Садист!

Люба вышла от Сурай со смешанным чувством возмущения и облегчения. Облегчения от того, что крыса не бешеная, и возмущения от антизвериного поведения «пестрого» человека. Она даже не стала уточнять у Сурай, как зовут этого звероненавистника. В «Золотых куполах» жил только один пестрый – это был исколотый татуировками от ушей до рудиментарного хвоста Тимофей Бухтияров.

Помимо Центра по разведению сплетен Люба активно работала в местном отделении Общества защиты прав животных и остро реагировала на всякое ущемление звериных прав. Сейчас она была в особом негодовании. Довести невинное домашнее животное до такого крайнего состояния! В ее голове быстро сложился план мести.

Она направилась в подземный паркинг, по пути набивая в телефоне текст: «В комплексе выявлена бешеная баба, имя неизвестно, укусы смертельны. Наш сосед Бухтияров – насильник и садист. Сурай использует священный нож для нарезки мяса».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю