Текст книги "Шелуха/Husk (СИ)"
Автор книги: Настя Чацкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
На удивление, она соглашается. Сегодня чашка кажется ещё более неудобной, чем в прошлый раз.
Глава 3.
“Моя жизнь поделилась на отрезки. Один день я вижусь со Скоттом – три дня лежу в постели. Возобновились острые приступы головной боли, отец сказал, что если это не пройдёт, он оставит меня в больнице в один из тех раз, когда мы катаемся туда на капельницы. Не хочу. Я не выйду оттуда больше, если останусь.
27.08.2013”
Стайлзу кажется, что он иссыхает изнутри.
Начиная примерно от исколотого капельницами сгиба локтя – и вверх.
Он чувствует себя Неметоном – его корни глубоко в земле. Они зарываются всё глубже и глубже, в то время, как верхушку кто-то монотонно подрезает. Так, что скоро и вовсе не будет видно.
Просто исчезнет.
Он не хочет есть, изредка пьёт принесённый отцом чай. Всё своё время проводит, уткнувшись в ноутбук, который примостил на своих коленях. Сюжеты сериалов смешиваются в голове, и это уже перестаёт отвлекать даже от банальных мыслей о том, что завтра тренировка, на которой он наверняка не сможет играть.
Скотт сказал, что Финсток, на удивление решивший вести совместные тренировки даже в летние каникулы, в финстоковой ярости. Он ни о чём не знает.
Стайлз попросил не говорить никому о том, что происходит.
Стайлз уверен, что ещё выйдет на поле.
Он устал от всей этой заботы, к тому же постоянная боль, мысли – это давит. Настолько, что Стилински уже выжат насухо. Он понимает, что, скорее всего, не справится совсем без неё, но в то же время он боится просто поговорить о том, что… умрёт.
А ему это необходимо.
Необходимость забивает дыхательные пути, и иногда Стайлз просто сжимается на своей постели, стиснув боковыми зубами угол пододеяльника, и сосредотачивается на своём дыхании.
Просто дышать – у него ведь не рак лёгких.
А оказывается, что практически невозможно вдохнуть под гнётом всей этой херни внутри. Ему уже больно жалеть себя и бояться. Ему нужно поговорить. Но с кем?..
С отцом?
Никогда. В его волосах и так прибавилось седины. Из-за таблеток и предстоящей химиотерапии он выкладывается на работе по полной, пытаясь не потерять бдительность и вырабатываться на максимум.
Со Скоттом? Стайлзу страшно. Откровенно страшно – полгода назад его лучший друг держал на руках тело своей мёртвой девушки. Стайлз лучше умрёт в тихих муках, так и не выговорившись, чем позволит себе громоздить на МакКолла разговоры о своей злокачественной опухоли.
С Рейес или Бойдом… это кажется бредом. Они никогда особенно не любезничали, а жалость – это последнее, что нужно сейчас Стилински.
Дерек… с ним разговор не вяжется. Не вяжется просто, сам по себе. Потому что не было попыток говорить, наверное. Потому что Хейл вечно хмурый, вечно с выражением лица типа “меня вообще не ебут ваши проблемы”. Проявление такой эмоции, как понимание – чуждо для него. Он молча жмёт губы и танком прёт вперёд, к своей собственной цели, не отвлекаясь на лишние элементы окружения. Все привыкли к нему – такому, потому что другого в нём просто не было и не будет.
Остаётся Питер – и это не самый плохой вариант, думает Стайлз. Тем более, у них с дядюшкой Хейлом куда больше общего, чем может показаться сначала.
Он держит эту мысль в голове и вылазит из постели, стараясь не заглядывать в висящее над комодом зеркало – сложнее всего для него оказалось смотреть на собственное заостряющееся лицо.
Стайлз переодевает футболку, накидывает сверху рубашку. Морщится, когда в висках тянет от наклона вперёд. Влазит ногами в расшнурованные кроссовки и идёт вниз, на ходу запуская пальцы в волосы. Вот и расчесался.
– Ты куда? – Джон приподнимается со своего места и упирается локтями в рабочий стол, когда видит сына, прошедшего мимо открытой двери в кабинет.
Стайлз выглядит плохо – за три дня он практически не спал. У него круги под глазами и потухший взгляд.
– Стайлз?
– Я ненадолго, пап, – бросает тот через плечо.
– К Скотту?
– К Дереку.
На враньё просто не остаётся сил. Удивительно, но волнение в глазах шерифа немного угасает.
– Выпил таблетки?
– Нашпигован ими, как рождественская индейка.
– Вы снова поедете за город?
Этот вопрос останавливает Стайлза у входной двери. Он оборачивается и высоко поднимает брови. Они с Дереком ездили в Мохаве дважды – в последний раз больше недели назад.
– Откуда ты знаешь?
– Он звонил мне тогда, – Джон опирается плечом о косяк двери и складывает руки на груди. В форме – только пришёл с рабочей смены. – Говорил, что возил тебя дышать свежим воздухом.
Пыльным воздухом, скорее.
– Он неплохой парень, – добавляет отец таким тоном, словно интересуется сам у себя, так ли на самом деле он считает.
Стайлз криво усмехается в угол губ.
– Да. Он отличный.
– Ты возвращаешься бодрым после ваших поездок – это, определённо, хорошо.
Они недолго молчат, потому что Стайлз просто не знает, что ответить отцу, чтобы не расстроить его. Что-то о том, что неделю назад он просто чуствовал себя лучше, чем сейчас.
– Ну, – шериф слегка наклоняется вперёд и вбок, выглядывая в окно. – Где он?
Джон полон энтузиазма, и от этого становится больно и горячо где-то в ключицах. Стайлз давно не видел отца таким. Отец уверен, что сегодня вечером сын вернётся бодрым и отдохнувшим.
– Он… подберёт меня по пути. Серьёзно, пап, я сам доберусь. Возьму джип.
– Нет, ты не возьмёшь.
– Папа.
– Я сказал – нет, я не дам тебе вести машину.
Да хрень же!
Стайлз раздражённо взмахивает руками и лупит ладонью по стене. Эти взрывные атаки агрессии похожи на внезапное горящее извержение в районе души. Это глупо, по-детски, но чёрт… Чёрт!
– Какого хрена, пап?! Почему я не могу взять свой грёбаный джип?! У меня пока ещё ноги не отнялись!
– Ты не в том состоянии, пожалуйста, ребёнок, не спорь.
– Да мне насрать! Хватит делать из меня немощного больного, чёрт, ты… меня достало это! Грр! – он снова ударяет по стене, на этот раз кулаком, едва не сбивая мизинец.
А затем резко прижимает ладонь ко рту и тяжело дышит через нос. У него трясутся руки.
В прихожей повисает длинная пауза, наполненная взглядом Джона – таким огромным, что все остальные слова просто пропадают. Рассыпаются в глотке, хотя только что клокотали прямо в груди.
У Стайлза горчит на языке и режет во внутреннем ухе, когда он слышит тихое и слегка сорвавшееся:
– Сам ты не поедешь. Извини, Стайлз.
Насколько можно возненавидеть себя за одну лишь интонацию родного человека?
Он никогда не простит себе дрогнувший голос отца в тот момент. Никогда.
Стайлз впивается в свою щёку зубами почти до крови, и еле сдерживает желание зажмуриться, потому что на глазах закипают слёзы. У него стучат в голове тысячи колоколов размером с их дом, а он орёт, как проклятый. На единственного близкого человека. Впервые за всю свою жизнь.
Кретин! Какого же ты делаешь!?
Как будто ему сейчас легко, как будто, заполучив опухоль в свою пустую крышу, ты не подставил всех, кого знал. Скотта, папу, самого себя. А отец говорит “извини”, будто действительно виноват в чём-то.
О, Господи!
Дверь хлопает с такой силой, что на веранде вздрагивают стёкла, а Стайлз, скрипящий зубами от ярости на себя самого, достаёт мобильный и пишет Дереку: “Заедь за мной”, сам не зная, нахрена.
Ему просто нужно, чтобы кто-нибудь сказал, какое же он дерьмо.
Хейл не отвечает ничего, но через пятнадцать минут рычащая мотором “Камаро” останавливается около соседского дома.
“Иногда я так себя ненавижу.
23.08.2013”
***
Дерек ни о чём не спрашивает.
Они привычно молчат, и только когда загородное шоссе выкатывает их на пустынные прерии, а “Шевроле” мягко съезжает с асфальтированной дороги, прочесав брюхом по бугру и углубляясь в пыльные холмы, он говорит:
– Я не такси, Стайлз. Хочется, чтобы ты запомнил это.
И добавляет:
– У меня просто не было важных дел на данный момент.
Стилински сверлит взглядом прицепившуюся к боковому зеркалу букашку и сопит. Затем вздыхает и поворачивается к Хейлу, который в свою очередь сосредоточенно смотрит вперёд. Обычно они заезжают за несколько холмов к небольшому кратеру, за которым находится сама пустыня.
Солнце ещё слишком высоко, поэтому все эти пейзажи слегка слепят глаза.
– Спасибо.
Дерек без куртки – кожанка валяется на заднем сидении. Сегодня на нём чёрная футболка в облипку. На носу очки-авиаторы. Он излучает ту энергетику, которую обычно излучают ребята, рекламирующие мужское нижнее бельё в журналах типа “Космополитена”. Он отворачивается, выглядывая нужный поворот.
– Не за что.
Когда машина останавливается, оба остаются внутри.
Стайлз сжимает пальцами дверную ручку и думает о том, почему Хейл никогда не включает радио, а Дерек роется в кармане джинс, слегка приподняв бёдра. Извлекает неизменную “Мальборо”.
Стилински сухо сглатывает тошноту.
– Дерек… пожалуйста, ты не мог бы сегодня не…
Ему кажется, что если он почувствует хотя бы какой-то запах, его тут же вывернет наизнанку. Блевать при Хейле совершенно не хочется. Тем более, ощущение такое, что если он сейчас сделает это, в нём не останется ни единого органа.
Пачка тут же летит на заднее сидение. С Хейлом как-то… слишком просто.
Стайлз всё ещё чувствует – всё внутри напряжено. Собрано в нервный ком. Он складывает руки на панели над бардачком и утыкается в них переносицей, мечтая вырубиться и не врубиться больше никогда.
– Чувствую себя, как беременная женщина. Не уверен на все сто процентов, но если это такой же пиздец, то я удивляюсь, как человеческий род ещё в принципе не вымер.
– Ты вообще что-нибудь ешь?
Есть у Дерека такая особенность – задавать вопросы в лоб, без каких-либо наводящих или же ориентирующих фраз. Стайлз слегка поворачивает голову, упираясь теперь костяшками пальцев в свой висок.
– Да? – полувопросительно тянет он. – Ем.
– Не похоже.
И Хейл выходит из машины, не закрывая за собой дверцу.
В салон тут же проникает нагретый воздух, и Стилински окатывает мурашками от перемены температуры. Его взгляд залипает на раскинувшиеся в проёме двери холмы, и он против воли думает: “Я, вроде бы, собирался поговорить с Питером. Что я здесь вообще делаю?”
Хлопает багажник, едва ощутимо покачивается “Камаро”. Хейл возвращается с каким-то бумажным пакетом. Садится на водительское место и закрывает дверь. Когда достаёт бутылку воды и пару булочек, Стилински садится ровно, но не успевает и рта раскрыть, потому что бутылка с водой уже у него в одной руке, а булочка – во второй. Он хлопает глазами на невозмутимого Дерека, который уже закидывает полупустой пакет назад.
– Ешь.
– Меня тошнит.
– Потому что ты голодал грёбаную неделю? – голос Дерека похож на рык, и пальцы сами, против воли, начинают распаковывать выпечку из продуктовой плёнки.
– Я обблюю тебе машину.
– Вымоешь. А теперь ешь.
Когда Стилински осторожно, на пробу, откусывает от хрустящей булки, он с удивлением обнаруживает, что его не тянет тут же вывернуться наизнанку. Следующий укус – уже смелее. Неясно, где Дерек покупает эти штуки, но они оказываются просто охренительно вкусными и свежими. Стайлзу даже плевать на то, что почти всё его сидение теперь усыпано мелкими крошками.
– Ты идиот, Стайлз.
Тот не отрывается от еды. Что-то вопросительно мычит. “Почему?”, или “Какого фига?”, или “Ну и что?”. Говорить не может – запихивается с неожиданно-проснувшимся аппетитом.
– Хуже тебя выглядел только Питер. После того, как получил в морду пару зажигательных смесей.
Стайлз жуёт и громко глотает. Косится на оборотня, жмёт плечом.
– Чудненько. Из твоих уст это звучит почти как комплимент.
Остатки выпечки кочуют в рот, и раздаётся негромкий “пшик” открываемой воды. Даже вода вкусная. В чём фигов секрет – непонятно. Может быть, они заехали в какой-то бермудский треугольник? Бывают же такие треугольники в пустынях?
Вдруг здесь всё наоборот?
– Какого хрена ты не ел столько времени? – неожиданно-резко спрашивает Дерек.
– Потому что не хотел.
– Ты проглотил чёртову булку за полминуты.
– Из-за тебя, наверное. Ну, то есть. Я хотел сказать – под этим взглядом можно и череп себе раскроить тупым ножом. Не то что поесть.
Стайлз отставляет бутылку и вытирает влажные губы запястьем. Всего лишь кусок хлеба, а тошнота проходит. Это более, чем странно, кажется. Жаль, что головную боль так просто не уберешь.
– Тогда ещё один вопрос. Почему ты не спишь?
– О, боже, с чего ты взял…
– Ты себя видел?
Стайлз поднимает брови. Громко фыркает и отворачивается.
– Пф-ф-с.
Вот и разговор. Разве не этого ты хотел? Долбаная лекция, как будто ты не выполнил домашнее задание по сохранности остатков собственного здоровья.
– Мне не нужно себя видеть, чтобы понимать, что я выгляжу, как дерьмо, – Стайлз обращается к закрытому окну, за которым слепящими, почти белоснежными равнинами раскинулась пустыня. – Знаешь, Дерек. Поехали отсюда нахрен. Я устал. Мне нужно ещё попросить прощения у отца за то, что я вырос таким мудилой. Иногда я думаю: эм, чёрт, как же хорошо, что это конечная станция. Ещё большего придурка из меня было бы тяжело сделать через год или два. Кажется, я достиг максимальной амплитуды в этом. Ну, знаешь…
Повисает тишина, которая собирается и колет в носу.
Стайлз напряжён. Он бьёт себя по колену кулаком, как будто в такт этим ритмичным ударам текут его мысли. Или бьются о воспалённое сознание, как умирающие на суше рыбы.
– Я не силён в этом, – внезапно-серьёзно говорит Хейл, – и понятия не имею, что ты жаждешь услышать от меня. Но одно я могу сказать точно: тот, кто хоронит себя раньше времени – не стоит ни одного дня из тех, что он прожил до этого. Если не возьмёшь себя в руки, похеришь всё, что у тебя есть.
Сердце совершает медленный кульбит. Стайлз останавливает свои удары. Ему кажется, что он слышит звон, с которым разбивается. Стискивает пальцами переносицу. Потом отпускает. Сжимает их в кулаки – ему стыдно до жара в лице, потому что внезапное осознание того, что он тратит своё и без того быстро сгорающее время, практически выбивает кожаное сидение у него из-под задницы.
Он хочет упасть. Упасть и сильно удариться о дно.
Чтобы кто-то отмотал таймер на несколько делений назад. На пару лет – чтобы не позволить Скотту отправиться с ним в ту ночь на поиски половины трупа, или на пару часов – чтобы не говорить отцу всех тех слов, которые он сказал.
Пальцы холодеют от того, как сильно Стайлз их сжимает. У него уже болят глаза – так внимательно они смотрят сквозь оконное стекло. Повернуться к Хейлу страшно. Иррациональный страх, как будто на лице сейчас слишком много личного, подноготного.
Его голос не трясётся – просто слабый. Как будто человек стоит на крыше небоскрёба, а шквальный ветер задувает все его слова обратно в рот.
– Почему я, Дерек? – Господи, это самый низкий и трусливый вопрос на свете. Стайлз готов зашить собственный рот, который добавляет в довесок: – За что это досталось мне?
– Сначала казнь, потом приговор.
По спине пролетает табун мурашек.
Стайлз даже на мгновение забывает о своей головной боли – поворачивается к оборотню и таращится на него во все глаза. Тот только криво усмехается, откинув голову на кожаный подголовник. Его очки приподняты на лоб.
– О, нет, волчара. “Алиса в стране чудес”? Серьёзно? – голос слегка ошарашенный.
– Только не говори никому.
И с этой фразой почему-то огромный пузырь напряжения лопается.
Разрывается, исчезает. Впервые за последние добланые недели, затянутые в какой-то липкий кокон постоянного страха, боли, ожидания – хочется рассмеяться. Ещё и Дерек косится, приподнимая бровь так, словно приглашает улыбнуться вместе с ним.
Улыбка выходит слабой – лицо совсем разучилось совершать естественные движения губами за пару месяцев. Но она получается.
А улыбка Дерека – это что-то оглушающее. Стилински может поклясться.
***
Джон сидит в кабинете перед остывшей чашкой кофе и прижимает пальцы ко рту, поэтому, когда Стайлз появляется на пороге, он насильно заставляет плечи расслабиться, а дыхание – нормализоваться.
Он считает удары секундной стрелки за стеклянной полусферой старых часов.
– Пап.
Джон чувствует сильный спазм в горле и отворачивается, чтобы ползущий вниз угол губы не был замечен сыном. Но, кажется, он замечает. Потому что голос становится сдавленным, словно кто-то мягкой лапой наступает на голосовые связки Стайлза.
– Пап, пожалуйста… пойдём поужинаем.
Шериф Стилински смаргивает резь в глазах и на мгновение опускает голову, чтобы провести ладонью по окаменевшему за несколько часов лицу. Чтобы незаметно стереть влагу со щёк.
Стайлз с больно колотящимся сердцем смотрит, как отец поднимается со своего любимого стула и медленно идёт к выходу из комнаты. Он подходит всё ближе, но глаз не поднимает. Останавливается возле сына, поджимая губы.
Несколько мгновений смотрит воспалёнными глазами в покрасневшие глаза Стайлза, и тут же рывком прижимает к себе, зарываясь пальцами в мягкую ткань футболки.
На секунду оба застывают, и это не кажется нелепым объятьем, как иногда бывает. Скорее, это отчаянное неприятие всего того, что сгустилось чёрными тучами над домом Стилински.
Несколько ударов сердца Стайлз не шевелится, а потом поднимает руки и крепко обнимает отца в ответ. Что-то в нём с хрустом переламывается напополам.
– Прости меня, пап… – он жмурит глаза, потому что ему кажется, что, если он сейчас откроет их, то расплачется. Он не чувствует, что слёзы уже текут по его щекам, впитываясь в форму отца, которую тот так и не снял.
– Мы справимся, ребёнок.
– Прости, пожалуйста. Прости меня, – трясутся губы, и трясётся он сам.
Слёзы заливаются в рот, а плечи дрожат от всхлипов, которые он чередует с бесконечными извинениями. Но их будет мало, всегда мало. Столько дерьма было. Прости.
Прости.
Стайлз теряет счёт времени – он рыдает как никогда в жизни, уткнувшись носом в жёсткую нашивку на отцовской рубашке.
И слышит только “мы справимся”.
“Лежать в постели и вспоминать события прошедшего дня странно для меня. Улыбка Дерека не выходит из головы, и я вижу этому одно объяснение – не хочу верить, что он тоже жалеет меня. Он не должен быть таким. Дерек прав. Его слова накрепко засели в голове. “Сначала казнь, потом приговор”.
28.08.2013”
Глава 4.
***
“Я ненавижу искусственные цветы. Я ненавижу всё искусственное. Ведь, оказывается, так много обмана вокруг. Знаешь, что бы я сказал, если бы у меня спросили, какой совет я дам перед тем, как свалить отсюда? Никогда не присматривайтесь к тому, что вокруг вас. Разочароваться недолго, а жить с этим… грустно.
31.08.2013 ”
Стайлз старается не думать о том, что было бы круто выйти из больницы и попасть под колёса какой-нибудь фуры. Полгода назад он назвал бы это “драматизировать”. Сейчас он называет это “почему бы и нет”.
Стилински накидывает на голову капюшон байки – с неба накрапывает что-то мерзкое, – и идёт к машине Мелиссы МакКолл. Отец остался на беседу с Хиккеном в больнице. Кажется, они неплохо понимают друг друга. Стайлз рад, что отцу есть с кем поговорить.
Автомобилей на парковке много.
Скотт, постукивающий ладонью по крыше “Део” вишнёвого цвета, замечает Стайлза сразу же. Машет рукой, улыбается, шагает навстречу.
То ли он наконец-то учится скрывать свои эмоции, то ли действительно свыкается со всем тем, что гложет его все эти полтора месяца после оглашения диагноза. Да, в постепенной смерти есть свои плюсы. Главный состоит в том, что преподносится возможность прижиться к этой мысли.
Стайлз обходит серый легковой “Фальцваген” и вспоминает серые глаза Дональда-Который-Почти-Перестал-Бесить, когда игла одним быстрым движением вошла в настрадавшуюся вену правой руки.
– Химиотерапия – это совсем не так страшно, как представляют себе пациенты, Стайлз, – говорит Хиккен, присоединяя к катетеру тонкую прозрачную трубку, пока Стайлз лежит в мягком, наполовину опущенном кресле, и старается не смотреть на руку. Он рассматривает склонившееся над ним лицо. – У многих при одном этом слове сразу же начинается определённая психологическая реакция. К примеру, страх. Тебе страшно?
– Ну, если вы не вытащите из-за спины огромный окровавленный тесак прямо сейчас, то нет, – он не сдерживается и всё же бросает взгляд на сгиб локтя. Хиккен как раз с улыбкой прилепляет иголку, торчащую из руки, небольшим кусочком пластыря к коже.
– У тебя весьма своеобразное чувство юмора, Стайлз.
– Это точно. Ну а что касается психологических реакций… у меня с этой фигнёй одна ассоциация. Лысая голова.
Дональд бросает на Стайлза быстрый взгляд. Видимо, не верит в пренебрежительный тон – он и правда немного наигранный.
– Ну, активное выпадение волос происходит только в двадцати процентах случаев из ста. Это не так уж много.
Стилински жмёт губы.
Не то, чтобы его парили собственные волосы, но лысым он будет смотреться просто жалко. Как будто дело по-настоящему движется к концу.
– Тебя успокоит мысль о том, что чаще всего пациенты сами обривают головы до химиотерапии, потому что это один из симптомов болезни? Если твои всё ещё на месте, значит, процент лишения их минимальный. Разве что, они могут немного истончиться.
Он говорит слишком серьёзно, поэтому это успокаивает. Важная мелочь, от которой приходит небольшая доля облегчения.
– Очень жаль. Я хотел сняться в рекламе шампуня.
– Ну, у тебя хорошие волосы. – Хиккен либо не слышит иронии, либо подыгрывает.
– Наследственное.
Они недолго молчат, пока доктор проверяет капельницу и шнурок, по которому уже бежит прозрачная жидкость.
– Ничего не чувствуешь?
– Эм-м, – длинно тянет тот. – Кажется, у меня чешется кончик носа?
– Головокружение, тошнота, сухость во рту?
Стилински сглатывает. Слегка морщится, удивлённо поднимает брови.
– Кажется… такое чувство, что я только что выплюнул жвачку. Это… эм…
– Всё в порядке. – Хиккен открывает блокнот, который до этого лежал на небольшом столике около кресла, и снимает с верхнего кармашка халата ручку, что-то записывая. – Мятный привкус на языке – это нормальная реакция. Она немного усилится со временем и пройдёт примерно через пару часов.
– Фу. Это была очень говёная жвачка, – Стайлз высовывает язык и кривится, отворачиваясь.
Этот небольшой процедурный кабинет не особенно отличается от тех, где он уже бывал: сдавал кровь или проходил сеанс облучения. Здесь белые подоконники и белые потолки. Стерильная убраность, почти пустота, и в то же время нагромождение полок и шкафов со склянками, в углу – несколько стоек для капельниц, и ещё одно кресло чуть поодаль. Около двери – какое-то слегка подвявшее растение в крупном горшке.
– Вам нравятся искусственные цветы?
– А-а. Заметил фикус у меня в кабинете? Похож на настоящий, правда?
– Ни капли. Зачем он вам?
– Ну, – Дональд прячет блокнот в широкий карман врачебного халата. – Он не завянет.
Наверное, повисшее молчание слишком многозначительное, потому что он тут же с улыбкой добавляет:
– И за ним не нужно ухаживать. Здесь нет моей тёти Марлы, у которой целых две теплицы цветов в Висконсине. И она, знаешь, не собирается останавливаться на этом.
– Я не был в Висконсине, – негромко говорит Стайлз, а потом встречается со спокойной улыбкой Дональда.
– Ты ничего не пропустил.
Он дёргает углами губ и кивает. Ему никогда не хотелось в Висконсин.
– Отлично. А теперь взгляните – мои волосы ещё не начали истончаться?..
Грязноватый привкус мяты всё ещё колет язык, когда МакКолл наконец-то сгребает Стилински в медвежьи объятья и хлопает по плечу так, будто они не виделись как минимум пару недель, но так же быстро отпускает.
– Порядок? Закончил на сегодня?
– Похоже на то. Меня истыкали иглами и поселили во рту вкус жёванного “Дирола” четырёхлетней давности.
– Звучит действительно отвратительно.
– Так и есть, – Стайлз поглубже натягивает капюшон, пока они идут к “Део” и Скотт садится за руль. На его вьющихся волосах блестят дождевые капли.
– Хэй, чувак.
МакКолл заводит машину и вопросительно мычит, глядя, как перед ним выворачивает с парковочного места “Хонда”. Он пристраивается за ней в очередь на выезд и поворачивается к Стилински.
– Чего?
– Ты бы обрил голову?
Несколько секунд взгляд Скотта непонимающий, а затем в один момент становится серьёзным, как если бы кто-то за спиной Стилински вдруг поднял табличку с надписью “ у этого парня рак”.
Он пытается разбавить свою сосредоточенность улыбкой.
– Ну, это должно быть стильно.
Стайлз усмехается и стягивает с головы капюшон.
Ловит облегчённый взгляд друга на своих волосах, как будто тот боялся, что их уже нет. Куда бы они за день делись.
Хочется представить, что всё это просто ролевая игра, но что-то мешает. Кажется, Стайлз уже начал вживаться в свою роль.
– Эй, – его слегка толкают в плечо, и теперь улыбка МакКолла настоящая. Широкая и искренняя. – Я тоже обреюсь, если тебе придётся, идёт?
– Иди ты, – сухо посмеивается Стайлз, отмахиваясь, но Скотт снова толкает его.
– Я не шучу!
Стилински в шутку пихает смеющееся лицо ладонью, невольно представляя себе лысую черепушку и слегка искривлённую влево челюсть друга.
– Будем, как два уёбка.
– Да пофигу.
Им сигналят сзади, и оказывается, что “Хонда” уже выехала на шоссе.
***
В лофте пицца, “Форсаж-3” по телеку и Питер.
Как раз то, что нужно. Стайлз заходит как к себе домой и закрывает тяжёлую дверь. Спускается по нескольким ступенькам, направляется к излюбленному креслу.
Хейл устроился на диване, закинув ноги на чайный столик и отгородившись от “Форсажа” крышкой ноутбука, время от времени поднимая слабо заинтересованный взгляд на экран. Он неторопливо пережёвывает пиццу. Тарелка с надкусанным куском стоит около него на подушке.
– Какими судьбами, кнопка? – не отрываясь от ноутбука, интересуется он.
Питер – сволочь. Но ему это можно простить.
– Я сам пока не понял. Просто поговорить, кажется.
Взгляд Хейла – что старшего, что младшего, – никогда не бывает просто взглядом.
Когда смотрит Дерек – это чаще всего раздражённое пожелание набраться мозгов или фирменное “ты меня бесишь”. Питер – это насмешливая констатация. Типа “да-да, конечно я тебе нужен, пробуй начать вещать, а там посмотрим”.
– Чем могу помочь?
Слова тут же исчезают с языка, потому что Стайлз понятия не имеет, чем Питер, снова вгрызающийся в пиццу, может ему помочь. Он просто пришёл потому, что…
– Ну, слушай, вопрос не из лёгких, дядя альфа. Ничего особенного, просто… ты и Дерек…
Возникает заминка.
– Я и мой племянник? – подсказывает Хейл, приподнимая брови и тщательно пережёвывая пепперони.
– Вы не относитесь ко всему, что имеет отношение к новообразовавшемуся кружку “Пожалейте Стайлза Стилински”.
Оборотень понимающе усмехается и снова утыкается в ноутбук, облизывая подушечку большого пальца.
– Ты пришёл завербовать меня? Ох, прости, Стайлз, но я не смогу удариться в эту веру. Я искренне предан богу порока.
– Я хотел поговорить. – У Стилински кружится голова, как и обещал Хиккен. Он посильнее впивается пальцами в подлокотники. – Ты же помнишь, каково это, Питер.
– Каково – что?
– Умирать.
Голубые глаза снова поднимаются. Смотрят из-за крышки ноутбука, слегка прищурившись. Теперь он похож на навострившего уши волка.
– Помню.
– Я тоже помню, – тут же отзывается Стайлз. – Скажи мне, что ты видел?
– Зависит от того, что видел ты.
Если бы он знал. Если бы мог объяснить хотя бы частично. Отрывочно.
Стайлз постукивает носком кроссовка по полу и опускает взгляд.
– Темнота. Она возвращается иногда. Я помню, что там было очень темно и… какие-то фигуры. Я не совсем уверен. Но иногда я вижу её, – он смотрит на витые ножки столика и чувствует, как от воспоминания об этом учащается сердцебиение. – Дитон предупреждал, что это может возвращаться.
– Ах, вот о чём ты говоришь, – Хейл приподнимает уголки губ в усмешке и наклоняет голову, глядя на бледного мальчишку перед собой.
Боится. Вон как пальцы сжимают обивку кресла. Напряжены добела.
– То, что помнишь ты – не смерть. Человеку смерть запомнить невозможно. Это грозит сумасшествием, знаешь ли, и не нужно так вытаращиваться на меня.
– Тогда что это было?!
– Ритуал, который провёл Дитон? Это было забвение. Что-то, похожее на смерть, но не она. Фальшивое сопутствие.
– Ну, а как же остановка сердца? Мы не дышали шестнадцать часов, это не может быть просто забвением, блин.
– Знаешь ли ты, сколько времени может провести человек в ледяной воде? Без воздуха и не подавая никаких признаков жизни? – Питер подаётся вперёд, щуря глаза. – А теперь умножь это на прибаутки Алана и тёмную магию – поверь, результат удивительный.
В лофте тихо, только в “Форсаже” играет какая-то раздражающе-долбящая музыка. Это мешает сосредоточиться.
– Питер… – Стайлз трёт глаза. – Я нихера не понимаю. Я не понимаю, чего мне ждать.
Хейл закрывает ноутбук и откладывает его на диван. Тянется за пультом. Выключает телевизор.
Становится совсем тихо. Так легче.
– Решил лишить себя такой интриги?
То, как фыркает Стайлз, похоже на горький сахар.
– Я здесь вообще ничего не решал.
– Как это справедливо, что мы практически бессильны перед собственным организмом, не так ли?
Этот тон – настоящая провокация.
Справедливо – самое верное слово, которое можно подобрать. Если бы человек мог контролировать себя целиком, он бы, наверное, почти перестал верить в судьбу.
– Ты прав.
– Разумеется, – сладко протягивает Хейл, переводя взгляд за огромное окно, по которому лупит дождь.
Стайлз рассматривает профиль оборотня и думает о том, что сегодня была его первая химиотерапия. О том, что Скотт, возможно, обреется налысо. О том, побывают ли они с Дереком в Мохаве снова. И о том, что он может действительно научиться не бояться.
Он не боялся, когда рядом был Дерек.
Он чувствовал себя увереннее, когда слышал привычную насмешку Питера.
Стабильность. Это действительно важно, когда ты подвешен, как марионетка, а какой-то обозлённый кукловод методично обрубает самые главные лески.
– Знаешь, что самое страшное во всём этом? – лениво тянет Хейл, закидывая руку на спинку дивана и не отрывая глаз от окна. – Ничего.
– Наверное, – Стайлз жмёт плечами и осторожно проводит ладонями по мягким подлокотникам кресла, немного расслабляясь. – Но мне всё равно хочется попасть под машину. Или под пулю. Так быстрее.
Он кисло усмехается, как бы показывая, что это шутка.
– Умерь свою вредоносность, дитя глупых рефлексов. Пуля многое меняет. Особенно, когда попадает в голову.
И Питер в точности копирует эту усмешку. Как бы показывая, какой же Стайлз безмозглый дурак.
Как будто он сам этого не знает. Он знает. И молчит, зарываясь пальцами в волосы. Ему хочется вскочить на ноги и исходить весь лофт вдоль и поперёк, но он боится даже лишний раз податься вперёд.
– Знаешь, как Кинг писал? “Если бы у нас были хвосты, большинство людей проводили бы время в попытках схватить себя за хвост и укусить”. Так вот тебя, Стайлз, не смущает отсутствие хвоста. Ты пытаешься побольнее грызануть за зад себя и окружающих – просто так, заодно.
