Текст книги "Журнал Наш Современник №9 (2004)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

А именно: для того чтобы стать способной политическими, дипломатическими и военными средствами сдерживать натиск Запада на славянский Восток и чтобы отбросить Турцию на славянском Юге, Россия должна была пройти через реформы Петра I, должна была пройти определённую – вероятно, избыточную, но сейчас не об этом речь – вестернизацию, а это возымело противоречивые следствия. Суть же в том, что, став способной выполнять задачи политической, а в случае необходимости и военной защиты славян – которые она не всегда, но в целом, особенно по окончании эпохи Священного Союза, выполняла, Россия, по завершении необходимой конкретной работы, теряла к славянству живой культурный интерес . Будучи в культурном отношении евроцентричным, образованное общество мало интересовалось славянской историей и культурой**, и искушение “отречься” от славянской части собственной души посещало не только официальную Россию, но и часть “славянофилов”. Бросается в глаза и контраст между быстрым развитием, под импульсом “будителей”, славяноведения (Россия была первой страной, где студенты стали учиться по работам Шафарика) и отсутствием интереса корифеев к “славянским землям”. Из них один только Гоголь навестил Коллара в Праге, но в наследство грядущим поколениям оставил всё-таки свой восторг перед Италией. А 100-летие со дня рождения Коллара, широко отмечавшееся западным славянством, вообще прошло в России незамеченным. Не вели в славянские земли и пути культурного паломничества, не посетил их даже великий путешественник М. Волошин, так что его пророчество:

России нет, она себя сожгла,

Но Славия воссветится из пепла! —

было построено на песке. Откуда бы ей “воссветиться” при столь слабом культурном интересе к славянству?

Достоевский сетовал: “…О, я не про народ говорю, не про массу. Для народов славянских, для сербов, для черногорцев – Россия все еще солнце, все еще надежда, все еще друг, мать и покровительница их, будущая освободительница! Но интеллигенция славянская – дело другое. Разумеется, я говорю не про всю интеллигенцию, я не осмелюсь и не позволю себе сказать про всех. Но нечего скрывать нам от самих себя, что нас, русских, очень даже многие из образованных славян даже вовсе и не любят. Они, например, всё еще считают нас, сравнительно с собой, необразованными, чуть не варварами... Разве уж очень ученые из них знают про Пушкина, но и из знающих вряд ли найдется уж очень много таких, которые согласятся признать его за великого славянского гения...” (“Дневник писателя”, 1876 год). Разумеется, в этих словах много горькой правды, не потерявшей своего значения и по сей день. Но существует и другая сторона проблемы, не отмеченная даже Достоевским, другая сторона медали. А именно: очень ли многие в России знали тех представителей славянской интеллигенции, которые тянулись к России и восхищались Пушкиным? Единицы. Многие ли знали появившееся на свет еще в 1846 году замечательное стихотворение Петра Петровича Негоша “Тени Александра Пушкина”?

...Все, что может совершить геройство,

на алтарь чудесный я слагаю,

посвящаю я святому праху

твоему, певец счастливый

своего великого народа.

Рассказывают, что Негош во время своей второй поездки в Россию посетил могилу Пушкина в Святогорском монастыре – но факт этот никак не запечатлелся в сознании русского образованного общества. Да и многие ли его представители посещали тогда эту могилу? Практически единицы – и никто из знаменитых. Так что уж не нам укорять славян за недостаточное внимание к Пушкину. И если славянская интеллигенция была евроцентрична, то, уж во всяком случае, не больше, чем сама русская интеллигенция, чьи маршруты культурного паломничества неуклонно вели в одну сторону – в сторону Западной Европы. В обход не только общеславянских, но и своих собственных святынь.

Между прочим, Петр Петрович Негош был светским и духовным правителем независимой Черногории, так что посещение ее отнюдь не представляло никаких затруднений, не требовало опосредования турецкой канцелярией. Но Черногорию посещали не больше, нежели зависимые Сербию и Болгарию (как, впрочем, не очень-то жаловали их и ставших независимыми). И если русская поэзия оставила нам множество стихов, посвященных Венеции, то не запечатлела ни одного взгляда на Адриатику со славянской стороны (а ведь, говорят, есть на что посмотреть)* – то это, разумеется, не случайность, а органическое выражение основной культурной ориентации.

Сейчас наступает благоприятное время, чтобы восполнить этот пробел – и, может быть, не столько на уровне усердных переводов далеко не всегда первостепенных произведений (этим грешило советское время), сколько путем более глубокого проникновения в суть тех духовных энергий, присутствие которых в славянском мире ощущали европейские мечтатели. Неужели все они ошибались? Это кажется невероятным – о слишком крупных умах речь.

Хорошо бы выполнить эту работу вместе – ведь, может быть, ещё не все чехи солидарны с Николаем Шмелёвым в оценке эпохи Яна Гуса и Яна Жижки как временного “бузотёрства”, от которого чехи вовремя очнулись и занялись делом более достойным цивилизованных людей, – варением и питием пива?* А болгары, возможно, ещё не полностью забыли, как сотрясли они устои средневековой Франции и Италии в XI—ХII веках, вызвав гнев самого Бернара Клервосского?

Конечно, накопленный Россией культурный потенциал позволяет ей выполнить такую работу и самостоятельно. Но вот тут-то и возникает главный вопрос: хочет ли она её выполнить, сохранился ли в её душе тот сокровенный славянский пламень, отблески которого ловили мечтатели?

Либо же она тоже согласна на даже не второстепенную, как западные и южные славяне, а третьестепенную роль в ЕС и НАТО? Если так – то славянскую тему можно действительно считать закрытой, но тогда почему бы на авансцену и впрямь не выступить новому Карлу Великому.

Митрополит ВЕНИАМИН (ФЕДЧЕНКОВ) • Духовный лик Польши (Вступление Ст. Куняева) (Наш современник N9 2004)

Молодая издательская группа “Скимен”, занимающаяся изданием богословских, философских, исторических трудов, мемуаров и дневников, в последнее время обратилась к наследию выдающегося русского духовного писателя митрополита Вениамина (Федченкова, 1880—1961 гг.).

Это имя после публикации книги его воспоминаний “На рубеже двух веков” сразу стала широко известно в среде православных читателей.

Владыка Вениамин, занимавший во врангелевском Крыму пост епископа армии и флота, прожил долгую и яркую жизнь. Эмиграция 1920 года в Турцию, рождение русской зарубежной церкви, жизнь в католической Европе, переезд в  США, где он занял пост экзарха Московской патриархии, поддержка мощного патриотического движения за рубежом во время Великой Отечественной войны – участие в январе 1944 года в работе поместного собора русской православной церкви, служение после войны  владыкой в Рижской и Ростовской епархии и, наконец, уход на покой в Псковско-Печерском монастыре, где его приняла родная  земля – вот головокружительные этапы его судьбы.

Владыка Вениамин был в Америке членом Национального Комитета славянского конгресса, собирал средства для советских госпиталей, помогал нашим дипломатам в организации встреч с Рузвельтом, к которому был вхож в любое время.

Но одновременно он никогда не забывал о стратегических опасностях для России, исходивших от буржуазной Европы, от Ватикана и католичества, от вечной русофобской соседки России – Польши. Именно анализу отношений с последней посвящена только что вышедшая в “Скимене” его работа “Духовный лик Польши”… Вечная тема – “Шляхта и мы”, но разработанная аж в 1939 году.

А кроме нее свет увидели изданные в том же “Скимене” “Письма о монашестве”, “Письма о двунадесятых праздниках”…

Работа над богословским и литературным наследием объективного историка и православного исследователя митрополита Вениамина, являвшегося, на наш взгляд, своеобразным предтечей Митрополита Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского – продолжается…

Станислав Куняев

МИТРОПОЛИТ   ВЕНИАМИН  (ФЕДЧЕНКОВ)

ДУХОВНЫЙ  ЛИК  ПОЛЬШИ [1] 11
  #_ftn1


[Закрыть]

1

Польша теперь потеряла свою самостоятельность. Совсем ли? Или временно? Никто ещё не может сказать об этом решительно... А история её была так разнообразна за тысячелетнее существование, что всякий может извлечь из архивов то, что ему нравится. Например, мы были свидетелями осуществления надежд её на обладание землями чуть не “от моря до моря”, как говорилось у поляков. Никто, однако, не предполагал этого перед мировой войной. Даже сами поляки, в большинстве их политических деятелей, не мечтали о том, что потом вдруг случилось. Но ещё менее ожидали такого молниеносного исчезновения великодержавной Польши с карты держав Европы, которое произошло ныне осенью... Всё бывало...

И я не думаю предсказывать ничего о будущем: это не моё дело. Я не политик... Да и политики ныне не знают: чем всё может кончиться. И всякий гадает по-своему. Кроме того и тем более, я не желал бы причинять неприятностей полякам пророчествованиями о том, что, наконец, Польша “сгинела”. Во-первых, потому, что им теперь больно; и не время раздирать сочащиеся раны их; а во-вторых, потому, что мне, как славянину и как христианину, жалко их, хотя бы и “лежачих”: а лежачего не бьют, по пословице.

Однако и молчать совсем – нехорошо. Все говорят об этом; а иные думают молча про себя. Я утверждаю, что необходимо раздуматься и нам, духовным людям, над происшедшим ураганом Божиим. И вот почему.

Обязанность каждого христианина разгадывать, по мере своих сил, смысл судеб Божиих: для чего-нибудь Промысл одно попускает, другое делает; одно разрушает, другое сохраняет или воссозидает! Нужно вдуматься.

Затем, для нас, не только духовных, но и вообще верующих людей, в судьбе Польши можно увидеть много поучительного в данный момент: дальше мы это увидим ясно... Нужно учиться уроками истории не только своей, но и чужой. Я вижу: как много общего в судьбе и психологии поляков и русских эмигрантов. И именно с точки зрения религиозной, а в связи с ней – и политической.

И уж, конечно, если рассматривать болезнь, то нужно заранее показать свои раны: иначе не вылечиться. И мы, эмигранты, сами пережившие трагедию потери Отечества, даже худшую, чем теперешние поляки, оставшиеся всё же жить на своей земле, среди своего народа, мы имеем душевное право говорить откровенно и другим о том, что пережили и переживаем сами.

В частности, мне, как представителю Патриаршей Церкви в Америке, неоднократно приходилось критиковать и себя самого, и высшее и среднее духовенство, и вообще говорить о великих недостатках Православной Церкви и русских кругов, особенно руководящих. Потому я, более, чем кто другой, могу говорить с открытым лицом о дефектах и других. Многие из слушателей были свидетелями моего выступления ещё в 1933 году в “Лэбор Тэмпл”, где я вскрывал язвы наши и считал посланные нам испытания делом правды Божией, спасающей и очищающей нас от дурных наростов. Потому, если я далее буду говорить о болезнях Польши, то пусть не думают обо мне, что я критикую из злорадства... Боже сохрани! Я и своей Православной Церкви (и православной эмиграции) желаю лишь добра. И полякам желаю того же.

Но всё же слушать правду горькую неприятно. Несомненно. И эмиграции, даже и оставшимся в России братьям, тоже горько было сознаваться в своих ошибках и болезнях, но таков урок Божий. Нужно! Для этого посылаются события...

Я и евреям в том же “Лэбор Тэмпл” в 1933 году открыто сказал, что и на них идёт суд Божий. И к чести их, я обязан сказать, они тогда не выразили протеста против моих обличительных слов, что у них (как и у многих из русской эмиграции даже доселе) нет покаяния . И только Патриаршая Церковь в России, и за границей отчасти, стала на эту божественно-спасающую линию. Евреи выслушали молча. Через пять лет моё предвидение сбылось в Европе...

И теперь мне хочется, чтобы мои слушатели, особенно если среди них есть братья поляки, по крайней мере, молча выслушали слова правды. Когда же и послушать их? Только когда больно душе, тогда она и слышит хорошо. После, особенно если начнутся снова благоприятные обстоятельства, не захотят слушать.

Так, послушаем... И русские слушатели должны урок взять из их судьбы...

Конечно, я не думаю, чтобы мог объять весь вопрос о духовных причинах падения Польши с исчерпывающей полнотою. Даже и специалисты этого вопроса подходили к нему с разных точек зрения; а иногда противоречили друг другу.

Вот, например, что говорит знаменитый историк, профессор Костомаров по этому вопросу: “Внутренние условия, доведшие Польшу до разложения, сложны и были предметом множества соображений, догадок, заключений и выводов... Указывали на избирательное правление, на чрезмерную силу магнатов, на своеволие шляхты, на отсутствие среднего сословия, на религиозную рознь (католиков с православием. – М. В. ), на упадок и порабощение земледельческого класса. Нам кажется, что эти признаки не представляли ещё стихий неизбежного падения и разложения государства” (Книга его: “Последние годы Речи Посполитой”. С-Пб., 1870).

Подобные условия существовали и в некоторых других странах Европы; и, однако же, они не погибли ещё. И Костомаров ищет своих объяснений.

Я тоже попытаюсь подойти к этому вопросу с собственной точки зрения. Она не совсем нова. Многое я вычитал у других исследователей причин падения Польши. Особенно много идей дают славянофилы, а также и непосредственные деятели в Польше, особенно во время её потрясений, когда прорываются наружу те тайные силы, которые были дотоле скрыты от посторонних взоров.

2

ДУХОВНЫЕ  ПРИЧИНЫ;  ВАЖНОСТЬ  ИХ

В  ИСТОРИЧЕСКОМ  ПРОЦЕССЕ

Да, много причин умирания человека: и сердце стало плохо; и желудок не варит и прочее... Тем более много причин в умирании или временной болезни народного организма. В последнее время главные причины стали усматривать, по преимуществу, в хозяйственных условиях: в экономической борьбе классов. И нет сомнения: эти причины всегда играли важную роль. Но совершенно невозможно было бы объяснить все сложные явления жизни только этими одними причинами. Если допустить, что низшие классы Польши, “хлопы”, крестьяне, батраки, панщина, – если всё это разделило “панов” и рабочих и сгубило единство и мощь Польши, то почему же, по-видимому, те же самые условия барщины не погубили России в 1812 году, при нашествии блестящих войск Наполеона? Почему и дворяне и крестьяне-рабы встали вместе на защиту Родины и выжили Наполеона? Значит, есть крестьяне и крестьяне, барщина и панщина; есть какая-то разница... Да и те же поляки, включая и низшие классы населения, рабочих и крестьян, единодушно в общем шли на борьбу против России, как белой, так и красной. И жили в последние двадцать лет всё же более или менее в единстве государственном, хотя и в весьма различных экономических условиях, от графов Потоцких – до безземельных батраков. Если же скажут, что это было только под воздействием полицейских карательных мер, то это ещё не вся правда. Вот теперь, когда во многих местах совсем уже нет панов (в советской части бывшей Польши), разве мы можем сказать, что все поголовно поляки рады тому, что панов выгнали, земли их отобрали и раздают селякам и батракам; и стало быть, остаётся только радоваться и благодарить советскую армию и власть за всё это. А больше ничего уже не желать?! Едва ли. Вот и в Америке, где нет панов польских, мы видим, как многие скорбят о падении Польши, не разбираясь даже, кто больше виноват? Мне пришлось слышать, что многие радуются совершившемуся освобождению от панства. Но я сам видел простых рабочих и в Штатах, и в Канаде, которые потрясены совершившимся падением их Родины, и ждут изменения. И тут они готовы идти с кем угодно: с теми же панами, с союзниками-капиталистами и т. д. Вот случай в Канаде. Еду в снежных просторах Алберты. Почти рядом сидит пара молодых поляков: муж и жена. Заговорили. Она – горячая, как и все они вообще. Заговорили о завоевании Польши. Она, ничуть не сомневаясь, стала быстро говорить: “Польша опять встанет. Непременно будет!” Впрочем, уже думает, без русских губерний, а в меньших размерах. “А если нет?” – спрашиваю я... И слушать не хочет. “Да почему Вы так уверенно думаете?” – “Англичане подписали, что будут защищать Польшу”. И этого ей совершенно довольно. Спорить дальше бесполезно: “англичане подписали”. Она, конечно, не знает истории, когда те же англичане тоже обещали защиту вслух, а в кабинете открывали иное. Вот что говорил, например, английский посол в Санкт-Петербурге лорд Непир поляку Ленскому (в 60-е гг.), министру, статс-секретарю Царства Польского:

“Вы – поляк; а потому считаю долгом вас предупредить, что мы только пишем ноты; но сделать ничего не сделаем” (Минтцлов. В прошлых веках. “Исторический Вестник”. 1916 г., март).

Но вот сейчас мы свидетели обратному: Англия воюет и за Польшу. Конечно, неизмеримо больше – за себя; но тут и Польша пригодилась. Однако нет никакого сомнения, что при других условиях Англия выбирала такую политику в польском вопросе, какая ей нужна и выгодна была. Вот другой пример – в Балтиморе. Сижу у рабочего русского за трапезой. Жена – полька, за вторым мужем. Простосердечная, ласковая, не спорливая, а уступчивая. Пришли ещё другие поляки – муж с женой: она сдержанная, себе на уме; а он – открытый, весь наружу. Это ещё было до немецкой войны. Я говорю: “А ведь, пожалуй, Гитлер возьмет-таки Данциг”.

Он и руками и головою замахал: “Но, но, но”, – по-американски. Даже и мысли не допускал... А через месяц уже не было всей Польши. Но я уверен, что он и сейчас стоит за “свою” страну. Тоже рабочий.

Да и теперь, оглянитесь вокруг на поляков здесь в Нью-Йорке: огромное большинство их горит мыслью о восстановлении Польши, не разбираясь даже: какой. Лишь бы – независимой. […]

[…]Невозможно всю историю народа объяснять только одними хозяйственными причинами. Самое простое наблюдение показывает нам, что сверх этого действуют ещё и другие силы: национальные, государственные, моральные и, несомненно, религиозные. Идти против этого, значит – ломиться в открытые двери, значит, не видеть и не хотеть видеть истины. И если о ком другом, то уже о Польше, во всяком случае, безусловно, необходимо сказать, что религия, и именно католическая, имела и доселе ещё имеет огромное значение. И без этого не понять Польши, её истории и её падения.

В частности, и в советской литературе, где по преимуществу выдвигаются хозяйственные мотивы и объяснения, о Польше недавно выпущена книга с указанием и на значение религии. Некий Друнин, автор книги “Польша, Россия и СССР” (М., 1928), пишет: “При Мешко (Мечиславе князе, в 966 г.) произошло очень важное событие, в значительной степени определившее дальнейшую историю Польши – принятие христианства ” (стр. 8).

И в другом месте: “Византийская и римская культуры, несмотря на то, что они обе носили яркий религиозный отпечаток были по существу культурами враждебными ”. […]

[…] Итак, в советской литературе, ещё в 1928 году, была издана книга, в которой не всё сводилось к экономике, а устанавливалось и историческое значение религии, культуры, школы и проч. И потому я тем более, как духовное лицо, буду иметь право ссылаться на духовные причины жизни польского народа – как в его развитии, так и в падении.

И в этом отношении я не буду одинок. Помимо советского историка Польши Друнина, я за собою имею почти всех решительно исследователей этого вопроса, за единственным почти исключением. И, прежде всего, укажу на такого выдающегося глубокого человека, как Ю. Ф. Самарин. Вот что он пишет по вопросу о значении веры: “Не станут же отрицать, что вера несколько глубже прохватывает всю внутреннюю жизнь человека, чем, например, его политико-экономические убеждения, и гораздо сильнее действует на его сознание о себе и об отношениях его к ближним в пределах семьи, общества и государства. Эти... жизненные выводы из вероучения переходят в быт, обращаются в предания, проникают в плоть и кровь народа” (Польский вопрос. “Вестник Европы”, т. 82.) (Соч. т. 1, М.,1900, с. 330).

В частности, по отношению к Польше и России, Самарин говорит так: “Польша потому враждует с Россией, что та и другая носят в себе совершенно различные идеалы – религиозные и политические: обе при этом сознают эту разницу” (336). […]

[…] И сами поляки ставят в связь свою историю с западным мировоззрением вообще, и католичеством – в особенности. А уж они знают себя больше нас.

Вот недавно лишь закрылась временно всемирная выставка в Нью-Йорке. Многие из нас посещали и польский павильон. Напомню кое-что из своих впечатлений. Только что вы подходите к нему, вас перед высокой башней из узорчатой меди (должно быть, эта башня без крыши есть сторожевая военная вышка, или по-польски, кажется, “выглендач”) встречает фигура какого-то короля на лошади. Не дивно. Но вот что сразу бросилось в глаза мне: у этого военного витязя не одна сабля в руке, как это бывает и в других памятниках, а целых две, по сабле в руке; и притом – перекрещенные... Сабля и крест... Крест из сабель. Разве это не важно?! Но вот вы вошли в павильон: центральная часть залы заполнена большими картинами об истории Польши за 1000 лет. И что же вы видите? Почти сплошь войны, военные... И католические ксендзы, монахи, архиереи... И это везде, во всю историю, за 1000 лет: военные и духовные... Совершенно ясно, что это не случайная связь, а постоянная, основная, коренная... Кто же этого не знает?! Очевидно! И советский историк Друнин в указанной выше книге своей с самого начала истории Польши отмечает следующее: “Так уже на заре польской истории завязывается прочный союз меча и рясы ” (ст. 10).

Сошлюсь и на свидетельства самих поляков. Знаменитый польский поэт и эмиграционный вождь поляков Мицкевич писал к польскому профессору историку Лелевелю в марте 1832 года: “Я полагаю, что стремлениям нашим следовало бы придать религиозно-нравственный характер, отличный от финансового либерализма французов, и основать их на католицизме ”. И он проповедовал во Франции, что Польша несёт “мессианскую” идею не только на восток, но даже и в весь мир.

Поляк Урсин (эта фамилия с добавлением “Немцевич” принадлежала ближайшему сотруднику генерала Костюшко) прямо пишет: “Размышляя о несчастной судьбе родины и о средствах к её спасению, лучшие люди польского народа, – говорит он не о себе лишь, а вообще о лучших поляках, – стремились с замечательной последовательностью согласовать с учением Христа (в католическом, конечно, истолковании. – М. В. ) итоги своих размышлений... Их политическая оболочка неотделима от религиозной сердцевины. Поэтому невозможно говорить о политических идеалах польского патриотизма иначе, как в совокупности с его религиозными стремлениями” (“Религиозно-политические идеалы польского общества”. Лейпциг, 1896, с предисловием Л. Н. Толстого). И далее автор указывает на Мицкевича, Красинского, Словацкого, лжемистика Андрея Товянского, Юрия Мошинского... Или вот что говорит член известного четырёхлетнего сейма Сташиц, не из шляхты, а из мещанского происхождения:

“Мы далеко ищем причины падения государств, а не хотим видеть и верить, что она в нас самих . Были голоса, призывавшие к порядку (от анархии. – М. В. ) и сознанию своих заблуждений; но никто не внимал им”. (“Внутренние причины падения Польши”. “Исторический Вестник”. 1900, т. 108). И враги Польши знали, в чём коренится главная опасность её. Германский канцлер Бисмарк взялся за гигантскую работу борьбы именно против католицизма, как корня духовного разложения Европы.

Так, со всех сторон линии сводятся именно “в Рим”. Это говорит и советский историк: “Политическое влияние польского духовенства было несравненно сильнее, чем – духовенства русского” в тех частях, где были русские право-славные элементы. Это объясняется тесными связями, которые поддерживало первое с Римом; а Рим в то время имел достаточно в своём распоряжении способов, чтобы заставить польских князей считаться с своей волей” (Ист., 26)

Так мы подошли теперь не только к важному принципу, что помимо хозяйственных двигателей истории, существуют ещё и другие, каковы: национальность, нравственное состояние общества, религия; но что в истории именно Польши эти последние, внутренние, духовные причины имели преимущественное значение и силу. И без них не понять истории Польши и её распада […]

3

СИЛА  КАТОЛИЦИЗМА  В  ПОЛЬШЕ

Известно, что христианство пришло в Польшу почти одновременно с Россией. В 966 году (в России – в 988) князь Мешко I женился на дочери чешского князя Болеслава I Дубравке, крестился сам и распорядился, чтобы и весь польский народ принял христианство. А так как чехи в то время были скорее православными по духу, чем католиками, принявши христианство из уст греческих проповедников и наших первоучителей славянских Кирилла и Мефодия, то можно сказать, что и поляки сначала были православными по духу. Но сила Запада была уже и тогда так велика, что первым епископом у них был немец, а священниками большею частью чехи. После воспитались свои кандидаты. Но высшее влияние осталось за немецкими, то есть католическими, архиереями. С ними и водворился накрепко католицизм. Поэтому можно говорить, что Польша искони – католическая.

Этим и объясняется прежде всего и больше всего непрерывная борьба поляков против своих же славянских братьев русских. И она началась с первых почти дней крещения Польши и установления государства. Мешко I двинулся на восток, на Русь, и завоевал “Червенскую землю”, то есть Галицию. Через несколько лет, в 981 году, Владимир Киевский (впоследствии креститель Руси) отнял у поляков Червонную Русь. А потом она, эта несчастливая Галиция, постоянно переходила из рук в руки... Даже вот до наших дней... Тысяча лет борьбы. Польские князья, поддерживаемые духовенством, в свою очередь, поддерживали его и в католической миссии, и в богатом устройстве. И с той поры почти до последних времён высшее духовенство занимало в Польше очень важное место, ставши в ряд самых богатых и важных аристократов и магнатов, или по-польски – в ряд “можновладства”. При некоторых князьях, например, при Казимире II Ягелло, Сигизмунде-Августе, особенно усиливалось влияние высшего католического духовенства. А бывали случаи, что иногда западными войсками предводительствовали и епископы (например, при занятии чехами Кракова). Король Ян-Казимир (1648—1668 гг.) был до этого даже иезуитом, а потом и кардиналом; а с разрешения папы переменил духовное оружие на меч. Вообще, в духовенство высшее могли проникнуть лица только из так называемого аристократического сословия, из магнатов и шляхты, то есть родовитого дворянства. Ни мещанству, ни тем более крестьянству совершенно был туда закрыт доступ. Ничего подобного в России, и вообще в православных странах, никогда не было: наше духовенство было несравненно более народным или даже выходило из недр крестьянства. Аристократические выходцы были редкостью. В Польше – наоборот.

Папе Римскому нужно было лишь держать в своих руках эту аристократическую небольшую группу духовных магнатов и через них продвигать свою католическую миссию на Восток. И это папы делали всегда и при всяких случаях, что и понятно. От этого значение Польши в глазах Рима выдвинулось на первостепенное место в деле окатоличивания русских. Польша – это передовой форпост для пропаганды католичества на восток Европы. Один из пап прямо заявил, что Польша – это “оплот христианства” на Востоке; и “польский народ послан биться за веру” (Пий IX). И сами поляки именно так думали о себе. Когда было восстание против России в 1863 году, то в газете революционных кругов “Независимость” (“Неподлеглосщь”) писалось так:

“Польша вступает на сцену мира, окружённая лучами веры и любовью к свободе, защитницею прав, очищенная столетним мученичеством, как апостол цивилизации, как враг мрака и варварства (русско-православного. – М. В. ), как христианский витязь , всегда готовый на смертный бой в обороне истины... Образованные народы Европы с сердечным соучастием приветствуют “воскресшего Лазаря” в борьбе против “московского царства”. “Здесь, – пишет газета, – борьба двух идей, двух систем, двух непримиримых начал, двух несходных между собой цивилизаций, двух принципов: свободы и неволи (польской и царской. – М. В. ), света и тьмы (западной и православной. – М. В. )”. “Смерть или победа”. “Трепещите же, московские полчища!” Если так думали о себе сами поляки, то тем более понятно, что не иначе думали о них и русские. Современник Екатерины князь Потёмкин в разговоре с королём Польским Понятовским однажды высказал следующее: “Папа сказал, что надобно поддерживать то средостение , которое нас”, – то есть, католиков и православных, – “отделяет друг от друга” (Костомаров. “Последние годы Речи Посполитой”. С. 153). И это знала Екатерина и старалась ослабить фанатизм католицизма не только политическими мерами, но и отправкою 64 000 русских войск к Варшаве. Ю. Ф. Самарин в статье “Современный объём польского вопроса” говорит: “Польша – это острый клин, вогнанный латинством в самую сердцевину славянского мира, с целью расколоть его в щепы” (т. 1, 327). И решительно все, кто хоть сколько-нибудь прикасался к изучению польского вопроса, с очевидностью и с ужасом могут наблюдать колоссальное влияние католического духовенства на поляков и на польскую историю. Можно было бы составить специальную огромную книгу по этому вопросу за 1000 лет католического насилия над самой Польшею, а через неё и над соприкасающимися странами, сначала – над Литвой, а потом над Белоруссией и Украиной. Приведу несколько фактов. И притом – не из посторонних свидетельств, а из документов самих поляков. Я не буду закапываться далеко вглубь тысячелетней истории; возьму факты из более позднего времени. И притом – более глубокие и важные.

Много пролилось крови поляками, много было употреблено усилий, чтобы из русских хлопов Белоруссии, Украины, Карпатья сделать верных сынов Польши. И, однако, это не удавалось вполне. Тогда, по инициативе римского духовенства, видным выразителем которого был тогда ксёндз Скарга, вводится религиозная уния, столь хорошо известная в Америке, от которой и доселе ещё не все очнулись здесь. Это совершилось в 1596 году в Брест-Литовске. Зачем?! Ясно: чтобы через единство веры ополячить, окатоличить православных; и тем самым совсем оторвать их от ненавистного Востока, от “проклятого” православия. […]