Текст книги "Журнал Наш Современник 2006 #10"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Моя нищенская пенсия – 2446 рублей. Но ведь сколько работающих получают зарплату в два раза меньше! Что уж тут говорить о прожиточном минимуме. Если всё посчитать как надо, то потребительская корзина будет не 2800 руб., а в два с лишним раза больше. Объявят о повышении пенсии на 100 рублей, а на второй день цены уже делают скачок вверх.

Мне до льгот не хватает четырёх лет стажа. При такой дикой безработице нечего и думать догнать стаж. Госдума вырешила годы учёбы в вузах, время по уходу за ребёнком включать в трудовой стаж. Ан, нет. У сенаторов во главе с господином Мироновым, видите ли, денег на это нет. А господа министры сидят на деньгах, ломают головы, куда их деть.

Зачем было отдавать нефть, газ, электроэнергию на откуп частникам-монополистам? Жить на налоги, от которых многие умело уходят, никуда не гоже. Они диктуют цены, получают сверхприбыли. Считают, что от природных ресурсов надо жить на доходы, а не на налоги. Оплата за коммунальные услуги совершенно неразумна. У большинства населения и возможности-то нет их оплачивать.

Почему миллиардерам дана возможность безнаказанно грабить Россию, вывозить капитал за границу? Хоть бы в России вкладывали награбленные деньги. Так нет. Лучше скупать виллы, яхты, футбольные клубы. Все знали, что Березовский – мошенник, вывез за границу миллиарды долларов. Нет, отпустили с миром, а потом объявили в международный розыск. А он и ухом не ведёт, да ещё из-за границы Россией управлять норовит. Как Англия, Америка не будут рады таким гостям? С улыбками на лицах они делают всё возможное, чтобы Россия скорей сдохла.

По телевидению только кровь, разврат и насилие. Кого воспитаем-то на этом? А сколько бездомных несовершеннолетних бродяжек. Кто из них вырастет? Ясно, что матёрые бандиты. При Дзержинском бродяжек было меньше. Он из них делал людей. А мы только руками разводим. Пусть бы такие, как Абрамович и ему подобные, содержали и бомжей, и бродяжек. В конце концов это наши люди, россияне. И они не виноваты, что так сложилась их судьба.

Не надо мне такого капитализма. Не только у меня, вообще в глубине народа зреет бунтарский дух. И не дай Бог, если он выплеснется наружу. Тут уж не оранжевой революцией запахнет!

В. П. Поросков,

п. Куеда Пермского края

Уважаемая редакция!

Стало обычным делом по телевидению, в прессе поливать грязью прошлое России и русский народ. Взять хотя бы публикации в газете “Аргументы и факты” за 2005-2006 годы, интервью с некоторыми представителями московской либеральной интеллигенции, “знатоками” истории России и русских обычаев. Певец Шевчук: “русский человек ищёт льгот, халявы”. Писатель Б. Васильев: “Самая милая работа для русского человека ничего не делать, а ещё и деньги получать”. О том же говорили Жванецкий и Плисецкая. Жванецкий, причисленный московским бомондом к лику живых классиков “русской” литературы, заявляет – его кумирами являются Чубайс и Гайдар.

Учитывая, что Жванецкий – культовая фигура, “священная корова” для определённой части российской интеллигенции, хотелось бы поконкретнее остановиться на его высказываниях. “Была у нашего народа, – заявляет Жванецкий, – вековая мечта – чтобы всё было как в сказке: лежишь на печи, а все желания твои исполняются”.

Сразу возникает вопрос – какой народ он имеет в виду, потому что в России живут сотни народов, в том числе и евреи, к числу которых он сам относится. Если Жванецкий имеет в виду русский народ, то, как известно, за всю свою тысячелетнюю историю он никому не дал себя победить и поработить, несмотря на постоянные попытки добиться этого как с Запада, так и с Востока. Свободолюбивая Франция за 40 дней легла под Гитлера практически без сопротивления и своей промышленностью помогала немцам воевать против русских, которые её и освободили. Но никто не утверждает, что французы – рабский народ. Что касается лени, то спрашивается: кто же строил огромное и богатейшее государство в исключительно трудных климатических и внешнеполитических условиях? Неужели одни евреи в течение последних 100 лет? Безнравственно требовать от русских трудовых подвигов во враждебном к ним государстве, руководство которого обеспечивает лишь интересы олигархического клана, значительную часть которого составляют евреи. Русские знают также, почему евреи при их незначительной численности в составе населения страны оказались в гуще преступной приватизации.

Не секрет, что основная масса евреев сконцентрирована в Москве и Петербурге, и благодаря Ельцину, продавшему Россию за пол-литра жуликам, иные из них преуспели в деле ограбления страны, используя в обязательном порядке не столько “лишние извилины” (как некоторые еврейские шовинисты любят оправдывать свой “успех”), сколько кастовую солидарность и кагально-местечковую психологию и мораль.

На недавней большой пресс-конференции Путин заявил о главной заслуге Ельцина перед историей – “он дал свободу”. Народ понимает эти слова как свободу грабителям. Ельцин позволил шайке младореформаторов-живодёров – Гайдару, Чубайсу, Коху и др. – разграбить народное достояние. “Семья” отдала жуликам нефтяные скважины, заводы и банковскую систему. Собственность покупалась не за счёт денег участников так называемых залоговых аукционов, а за счёт бюджетных средств. Как установила Счётная палата, большинство залоговых аукционов – мошеннические сделки.

Великий писатель В. Распутин ещё в 1998 году газете “Аргументы и факты” разъяснил: “После 91-го года дано было высочайшее соизволение: воруйте, грабьте, не жалко. Для этого грабёж достаточно назвать реформами…… Началось повальное растаскивание народной собственности, сказочное обогащение верхушки”. Государство, возникшее на этой почве, не может не быть антинародным, бездуховным и безбожным.

Благодаря Ельцину власть оказалась в руках космополитичной бездуховной американизированной части российского общества. Но ведь Ельцин давно не у власти, почему же создаётся впечатление, что российское телевидение, радио, пресса старательно исполняют указания Гитлера и Даллеса? Не поддаётся объяснению, почему руководители государства, которому принадлежит телевидение, не видят, что происходит “денационализация” и дебилизация народа, целенаправленное замалчивание, игнорирование и искажение русской истории и культуры. Кроме пошлой развлекаловки, распоясавшейся рекламной и попсовой мафии, а также суррогатного киноискусства (детективы, халтурные сериалы, развлекательные фильмы для богатеньких и т. п.), нормальный зритель ничего не видит на экране телевизора. Исключение составляют старые добрые советские фильмы и фильмы Бортко. Продюсером фильма “Есенин” был К. Эрнст, руководитель Первого канала, и он сделал всё возможное, чтобы дискредитировать великого поэта. Если Есенин в течение всех десяти серий рекламированного фильма не просыхал от пьянства и безобразничал, то кто же создавал вечную поэзию? Чтобы смешать с грязью образ великого национального поэта, собрали все сплетни и слухи – пусть молодёжь отвернётся от своей культуры. Жизнь нынешней России сведена к сплошному негативу и пошлости. Одна программа поп-дивы Милявской “Без комплексов” чего стоит. Руководители телеканалов стараются напичкать экран фильмами и сюжетами на криминальную тему. Зритель находится под непрерывным обстрелом негативной информации, что вполне можно приравнять к информационно-психологическому терроризму. Кто смотрит московское телевидение, неизбежно приходит к выводу: Россия – погибающая страна, не имеющая ни прошлого, ни будущего. Не верится, что власть умышленно не замечает этой политики телевидения, по существу, враждебной будущему страны. Скорее здесь проявляются недостатки культурного и духовного уровня самих властей. Никакие социальные программы, никакая национальная идея не осуществимы без национальной культуры и духовности. Государство, общество, церковь должны немедленно начать борьбу за духовное здоровье россиян, и это возможно, были бы желание и политическая воля, иначе Россию ничто не сможет спасти. Бездуховные, оторванные от национальной культуры и традиций люди неспособны на подвиги во имя народа.

Николай Данилович Ивлев

Крым

Станислав Юрьевич!

В сентябре, как пить дать, начнётся свистопляска по поводу Бабьего Яра.

Хорошо бы в связи с этим осветить предшествовавшую расстрелам в Бабьем Яре трагедию киевского подполья! О ней мельком говорится в повести Порфирия Гаврутто “Тучи над городом” (изд-во “Сов. Россия”, 1968) на стр. 165-166. Тогда некто Коган (до оккупации Киева комсомольский работник) выдал немцам более тысячи подпольщиков. Они были схвачены и немедленно расстреляны. Упоминается Коган и в эпилоге повести на стр. 256.

Не удивительно ли?

Казалось бы, после 1941-1945 гг. отношения между Россией и Германией должны были стать, мягко говоря, неприязненными. Но ничего подобного не произошло.

А вот наши отношения с гораздо более близкой нам по менталитету славян-ской Польшей из рук вон плохи уже аж несколько столетий!

Не пора ли русским и полякам общими усилиями ликвидировать этот гнойник? Не пора ли собраться вместе влиятельным российским и польским персонам и обсудить главное: что нам сделать для нормализации наших отношений? Как нам жить дальше?

Благополучия Вам.

Александр Лаптев

г. Кондопога,

Карелия

Виктор СМИРНОВ, КОМУ ПРИНАДЛЕЖИТ ТВАРДОВСКИЙ?

Я повторяюсь. Ведь именно так: просто и, на мой взгляд, справедливо – ровно десять лет назад назвал я свой вполне лояльный, более того, по-смоленски учтивый, добрый ответ глубокоуважаемым дочерям Александра Твардовского на их довольно-таки суровое письмо, опубликованное в газете “Известия”. Оно, по крайней мере, для меня, грешного, прозвучало как гром среди ясного неба. Одно название чего стоит: “Защитите Тёркина от премии”! Досталось там на орехи не токмо мне, но родному Союзу писателей России, а заодно и Министерству обороны РФ вкупе с Администрацией Смоленской области и даже писательской организации Смоленщины. Спрашивается: за что такая немилость со стороны возмущённых знатных дам? А за то, что смоляне, горячо поддержанные столичной общественностью, не посоветовались с дочерьми прославленного земляка. Что ж, может быть, отчасти они и правы. Но стоило ли затевать на всю вселенную такой сыр-бор? Ведь дело можно было уладить мирным путём.

Свой скромный, в духе мягкого несогласия с их просвещённым мнением, ответ я, по поручению СП России, напечатал в газете “Литературная Россия”. Ответа от обиженных чад не последовало. И я посчитал: Валентина и Ольга Твардовские вняли моему тихому провинциальному мнению. И – успокоились.

Ан не тут-то было! Выждав довольно-таки долгий срок – аж десять лет! – они ещё раз, только теперь уже в самом популярном областном органе, именуемом “Смоленская газета”, вторично публикуют без всяких изменений своё известинское лютое письмо с небольшим, но, несомненно, чересчур не по-женски резким добавлением “В редакцию “Смоленской газеты”.

И вся беда, по-моему, в том, уважаемые дочери, что, возобновив некрасивое сражение за премию, носящую светлое имя отца, вы на этот раз подбросили хворост уже не под литературный, но – политический котёл, пошли в яростное наступление на несчастную, нищую Смоленщину, которую так беззаветно любил и воспевал ваш отец. Я уверен: он, с присущей ему прямотой и суровостью, по-отцовски строго осудил бы ваше неуёмное рвение. И был бы огорчён. Но – прав. Потому что вы хотите отобрать у нас, смолян, одну из немногих радостей: премию Твардовского. И дело тут совершенно не в деньгах: у нищих и премия нищая – всего лишь десять тысяч в рублевом исчислении. Но нам, смолянам, дорого другое: выкованное из чистого золота Имя Поэта. И вы хотите у нищих отобрать последнее – праздник души. А он озаряет наши угрюмые лица лишь раз в году: когда на хуторе Загорье, родине поэта, лучшим из лучших в торжественной, солнечной обстановке руководством области и Починковского района вручается эта замечательная премия.

Догадываюсь, что вы внимательно следите, кто именно становится лауреатом сей престижной награды, и делаете соответствующие вашим взглядам, которые, повторяю, всё более и более политизируются, печальные для вас выводы: “Ежегодные награждения премией “Василий Тёркин” явно не учитывают ту высокую планку, которую он (Твардовский. – В. С.) установил в литературе. Мы считаем, что среди лауреатов премии “Василий Тёркин”, составляющих уже многочисленный отряд, затруднительно называть тех, чьи произведения соответствовали бы идейно-эстетическим критериям Твардовского – поэта и редактора”.

Безоговорочно согласен лишь с одним: высочайшая, порою даже беспощадная требовательность А. Т. ко всем без исключения авторам была широко известна. И однажды мне довелось быть невольным свидетелем этой по-бунински суровой стороны его дара. Впервые оказавшись в его новомировском редакторском кабинете, где он решал мою будущую судьбу, я, окрылённый его добрым отзывом о моих наивных, юношеских стишатах, радостно вытащил из жалкой поэтической рукописи знаменитый портрет Есенина, где он сфотографирован в цилиндре и с тростью. И, сияя от счастья, по-детски доверчиво спросил: “Как Вы относитесь к этому человеку, Александр Трифонович?” Он сразу посуровел и по-юношески задиристо своим характерным голосом произнёс: “Во всяком случае, не так, как вы!” Я испуганно онемел, но всё-таки упрямо признался: “Я его очень люблю, Александр Трифонович!” “Я так и знал, я так и знал!” – удручённо вздохнул мой высокий благодетель. И, цитируя некоторые есенинские строки, от которых я минуту назад был в полном восторге, уже одним насмешливым тоном этого цитирования он дал понять, что я ни бельмеса не разбираюсь в стихах. Я же, по молодости и глупости, решительно и бесповоротно встал на защиту своего любимца, совершенно не понимая того, что им, двум русским гениям, есть о чём поспорить. И горе тому, кто осмелится путаться у них под ногами.

Ещё более холодно относился мой непостижимый земляк к Маяковскому. Но мы, ныне искушённые в загадочных отношениях титанов друг к другу, с горечью, по крайней мере я, узнаём вдруг, как неоднозначно Ахматова относилась к поэзии самого Твардовского…

Однако я, кажется, отклонился от главной темы: совершенно уничижительное отношение дочерей А. Т. к лауреатам премии, носящей его имя. И тут я, как говорится, принимаю вызов.

Виктор Боков. Разве это не выдающийся русский поэт? Разве его знаменитый “Оренбургский пуховый платок” не вышибает слезу у двух уважаемых дам? И Твардовский, не очень-то щедрый на похвалу, любил и ценил Бокова. И говорил заботливо Людмиле Зыкиной: “Берегите Бокова. Он – истинный ребёнок!”

Михаил Ножкин. Народный артист СССР. Поэт, музыкант, исполнитель. Когда он проникновенно поёт свою самую известную, ставшую народной, песню “А я в Россию домой хочу, Я так давно не видел маму”, – каждая русская душа, не убитая бездарной попсой, откликается болью и радостью.

Владимир Костров. Разве не известен этот чудесный поэт всей читающей России? Тонкий, чуть печальный лирик.

Валентин Устинов. Поэт могучего русского размаха.

Предвижу вполне уместный упрёк разочарованных дочерей: дескать, лауреатский список впечатляет, но он же весь насквозь – московский. А где же Россия, которую, уже будучи классиком, вдохновенно исколесил жадный до родных просторов отец? Не он ли, не мудрствуя лукаво, признавался:

Я в скуку дальних мест не верю,

И край, где нынче нет меня,

Я ощущаю, как потерю

Из жизни выбывшего дня.

А вот она, та самая, пока ещё необъятная матушка Россия, отличных поэтов которой традиционным хлебом-солью ласково встречал и лучисто венчал хутор Загорье премией имени своего ясноглазого сына: Андрей Тарханов (Ханты-Мансийск), Ирина Семёнова (Орёл), Иван Варавва (Краснодар), Ольга Фокина (Вологда), Наталья Харлампьева (Якутия), Виктор Будаков (Воронеж)…

Уверяю зорко наблюдающих с командного пункта дщерей: ни единого графомана, которые, как хорошо известно, обладают гениальными пробивными способностями, среди лауреатов нет и не будет.

Однако украсить, взбодрить, заставить сиять новыми впечатляющими гранями премию удалось, пожалуй, единственному человеку – Твардовскому. Да, да, именно ему: Твардовскому. Ивану Трифоновичу. Ибо такого в истории современной литературы, пожалуй, ещё не было: чтобы младший брат получил премию имени старшего. И получил не за близкое родство. А – за подвиг. Вернее, даже два подвига. Первый: он восстановил родной хутор Загорье тютелька в тютельку таким, каким смастерил его отец, первый кузнец в округе. Ну, а один из его пяти сыновей, то есть Иван Трифонович, блеснул своим недюжинным даром столяра-краснодеревщика. Из-под его тяжёлых, мозолистых рук хутор-хуторок выпорхнул в синие небеса, как сказочная жар-птица.

Хватило у него сил и воли и на второй, не менее впечатляющий подвиг: своими грубыми, узловатыми от постоянных трудов праведных пальцами, упрямо сжимающими непослушное перо, он создал единственную в своём роде книгу о своей семье. И назвал её, идя по стопам старшего брата, броско и незабываемо: “Родина и чужбина”. Ведь автору сего могучего труда пришлось изведать, что такое фашистский плен. Хлебнул он вдоволь и лагерного сибирского лиха. Книга получилась трагической и светлой одновременно. Я горжусь, что эта потрясающая исповедь увидела белый свет не без моего участия.

И хлынул непроглядной тучей народ на знаменитый хутор. Господи, кого здесь только не было! И всесветно знаменитые писатели: Виктор Астафьев, Борис Можаев, Сергей Залыгин, кстати, прихвативший с собой чуть ли не всех сотрудников “Нового мира”. Со всех концов мира не ожидавшему такого стечения обстоятельств автору возрождённого родового гнезда и потрясающей книги письма приходили буквально каждый день, и, без преувеличения, мешками. И убелённый, сияющий седым облаком творец денно и нощно читал сии сердечные послания. И ни одного, поверьте мне на слово, письма не оставил без ответа.

А ранним росистым утром он опять стоял на крылечке своего дома – своей сбывшейся мечты. И, щуря наивные, как васильки во ржи, глаза, ждал главных гостей: дочерей А. Т., своих дорогих племянниц. Хотел обнять их по-родственному, расцеловать, показать вновь народившуюся на свет усадьбу: избу, сенной сарай, кузницу, колодец, из которого сотни, нет, тысячи гостей попробовали на вкус самую чистую, самую земную, самую небесную в мире хуторскую воду. Звал, но не дозвался. Не приехали…

Что им затерявшийся в провинциальной глуши тихий хуторок? И, может быть, невдомёк весьма интеллигентным, образованным дочерям, что, став городским жителем, отец задыхался без родных загорьевских просторов. И, невзирая на огромную занятость, приезжал сюда, чтобы пасть ниц в объятья той земелюшки, которая нянчила на своих плечах родовое гнездо. Да-да, так оно и случилось однажды. Александр Трифонович, продравшись сквозь ликующую лебеду и непокорный бурьян к тому месту, где ютился до войны отчий угол, попросил многочисленное районное и областное начальство, сопровождавшее первого советского поэта, оставить его одного. И важные чиновники понимающе кивнули и удалились, так сказать, покурить. Идёт время. На усадьбе в Сельце, центре совхоза, ждёт не дождётся собранный по случаю приезда знаменитого земляка со всего района крестьянский люд, а его и след простыл. Встревоженное начальство, поглядывая на часы, осторожно вернулось туда, где остался один на один с одичавшей отчей землёй знатный гость. И, потрясённые увиденным, видавшие виды чиновники онемели: поэт лежит вниз лицом и задыхается от рыданий…

Не эти ли жгучие слёзы родственно позвали Ивана Трифоновича из Сибири на Смоленщину? И не на этих ли горьких и пророческих слезах старшего брата бессонным радением брата младшего взошёл, красуясь ныне, как медовый подсолнух у плетня, некогда стёртый слепыми шагами времени хутор Загорье? И, наконец, не на этих ли горьких слезах боли и любви поднялась поэзия Твардовского?

И тем более до слёз было больно отцу, вдоволь, как, бывало, отец и мать, потрудившись на своём дачном участке под Москвой, записать в дневнике такое вот: “…влез во Внуково, дня три потел, кряхтел, что-то корчевал, что – пересаживал…” А затем: “молодые” (Валентина с мужем. – В. С.) с чисто горожанской невнимательностью и безразличием ко всему попирают стопами мои дорожки, взирают на мои кусты. У меня с отцом – при полярной отчуждённости психоидеологической, так сказать, было что-то общее в отношении земли, растения и цветения на ней и т. п. С дочерью – при полном соответствии общественно-политических взглядов – полная отчуждённость в отношении к этим вещам” (“Знамя”, N 7, 1999 год).

А я, глупец этакий, не раз и не два звал дочерей на Смоленщину, на родину отца. Однажды даже дозвонился до Ольги Александровны. На мои, как мне казалось, убедительные уговоры приехать на очередные юбилейные торжества, посвящённые памяти незабвенного отца, она, не дослушав меня до конца, торопливо отказалась: “Поверьте, Виктор Петрович, нам некогда. Я, например, горю синим пламенем!..” И – короткие гудки в трубке. Вот те на! На десятилетнюю тяжбу с земляками отца время находят, а приехать и поклониться его родимой земле – некогда. Вот оно и вылазит, шило-то, из мешка: вовсе и не родина отца интересует дочерей, а всего лишь – премия его имени. Заграбастали, понимаешь, отцовскую славу земляки, а мы, его кровные дитяти, в стороне остались! И премию хапают так называемые патриоты, которые, по неправедным словам дочерей, осмелились осуждать сотрудников “Нового мира”, якобы близких Твардовскому. Но близких ли?

Внешне – друзья, соратники, а ежели глубже копнуть… Тогда у Главного в записной книжке “внезапно” появляются такие вот удивительные, на первый взгляд, записи: “26.IX.1962. Неприятности с Паустовским этим, которого чёрт дёрнул просить написать о Казакевиче в “НМ”. Неприятны в этой статейке мелкоострые штучки, “независимость”, “самый живой из живых”, “всё правительство”, и “Август” Пастернака в чтении Казакевича (неразборч.) прислал для прочтения у гроба… Вообще, эти люди, эти Данины, Анны Самойловны и (неразборч.) вовсе не так уж меня самого любят и принимают, но я им нужен как некая влиятельная фигура, а все их истинные симпатии там – в Пастернаке, Гроссмане (с которым опять волынка по поводу заглавия очерка) и т. п. Этого не следует забывать.

Я сам люблю обличать и вольнодумствовать, но, извините, отдельно, а не в унисон с этими людьми” (“Знамя”, N 7, 2000 год). Комментарии, как говорится, излишни…

А вот свидетельства самого известного в мире автора “НМ” А. И. Солженицына. Дочери могут упрекнуть меня, что многих, если не всех, сотрудников А. Т. уже нет в живых. Да, конечно, о мёртвых или хорошо… Однако же сами они, разгневанные не на шутку дамы, не пощадили Нину Семёнову, давно ушедшую в лучший мир.

Итак. О Кондратовиче: “маленький, как бы с ушами настороженными и вынюхивающим носом”, “литературно-холостой Кондратович”. О Заксе: “сухой нудноватый джентльмен”, которому “ничего не хотелось от художественной литературы, кроме того, чтоб она не испортила ему конца жизни, зарплаты, коктебельских солнечных октябрей и лучших зимних московских концертов”. “Твардовский мало имел друзей, почти не имел: своего первого заместителя (недоброго духа) Дементьева; да собутыльника, мутного И. А. Саца; да М. А. Лифшица, ископаемого марксиста-догматика”. О Лакшине: “Но вот говорит Дорош: “С Александром Трифоновичем только разбеседуешься по душам – войдёт в кабинет Лакшин, и сразу меняется атмосфера, и уже ни о чём не хочется…” О Саце: “мутно-угодливый Сац, сподвижник Луначарского”.

И, конечно же, больше всего уделяет места и не жалеет впечатляющих красок автор нашумевшего тогда “Бодался телёнок с дубом” для А. Г. Дементьева, игравшего роль не только главного новомировского идеолога, но и порой замахивавшегося на… Впрочем, пусть лучше об этом скажет сам Александр Исаевич: “А особенно Дементьев умел брать верх над Главным: Твардовский и кричал на него, и кулаком стучал, а чаще соглашался. Так незаметно один Саша за спиной другого поднаправлял журнал”. И куда же, коварно пользуясь известными человеческими слабостями капитана и умело потакая им, “поднаправлял” журнальный корабль матёрый большевик Дементьев? По ком он то и дело давал сокрушительные залпы из всех орудий? А по журналу “Молодая гвардия” – маленькому островку, где горстка писателей-патриотов пыталась заговорить в полный голос о родном: о русском, национальном, народном… И до того преуспел “один Саша” в своём революционном рвении, что даже тот же Солженицын, весьма осторожный в вопросах, касающихся русского патриотизма, однажды не выдержал и пошёл строчить короткими и меткими очередями: “засохлая дементьевская догматичность”, “затхлые заклинания”, “тараном попёр новомировский критик”, “критик помнит о задаче, с которой его напустили, – ударить и сокрушить, не очень разбирая, нет ли где живого…” (“Бодался телёнок с дубом”).

Такое вот окружение. Врагу не пожелаешь…

И всё-таки я не хочу войны. Тем паче с дочерями человека, ставшего моим крёстным отцом в поэзии. Когда мне очень уж худо, я достаю из стола заветный конверт, вытаскиваю из него копию драгоценного письма в Литинститут, которое заканчивается так: “Стихи его, на мой взгляд, свидетельствуют о несомненной одарённости”. И ослепляющая, словно молния в ночи, подпись: А. Твардовский. Вот во имя его вечной памяти я от имени всех смоленских писателей и властей зову Валентину и Ольгу Твардовских в гости на хутор Загорье, где в очередной раз опять-таки самым талантливым, самым лучшим поэтам России будут вручены премии имени их отца. Праздник состоится, как всегда, 21 июня, в день рождения русского гения. Вы увидите здесь всамделишнего Тёркина. Вам поднесут обязательные фронтовые сто грамм. А на закуску – непременная солдатская каша. Тёркин, а заодно и я с ним сыграем на гармошке. И обязательно споём лихие смоленские частушки.

А перед этим постоим у святой для всех смолян могилы автора возведённого хутора Загорье – Ивана Трофимовича. Он похоронен здесь же, неподалёку. Рядом со своей верной супругой Марией Васильевной. Постоим. Помолчим. И заключим мир на виду у всего мира.

Приезжайте! Ждём вас.

P. S. Конечно же – не приехали…