Текст книги "Журнал Наш Современник 2006 #10"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Евразийская школа в русской геополитике

Наряду с течением славянофилов, в русской геополитике развивалось мощное направление евразийцев. Как научная школа оно сформировалось к середине 20-х годов ХХ столетия. В современных исследованиях наблюдаются попытки противопоставления евразийцев славянофилам. Думаю, что это не совсем правильно. Два течения русской геополитической школы взаимодополняли друг друга и исповедовали гуманистические подходы в отношении к другим народам, к природе, к мировой и русской истории. Не случайно некоторые имена русских геополитиков присутствуют в обоих течениях. Можно говорить о сопряжении идеализма славянофилов с материализмом евразийцев, отталкивавшихся в своих исследованиях от политики культурного и экономического освоения ландшафтов евразийского пространства.

Но если славянофилы утверждали, что не следует идти в Европу, на Запад, то евразийцы указывали, куда идти надо: на Восток.

Евразийское направление русской геополитики представлено известными именами: князь Н. С. Трубецкой (1890-1938) – лингвист и филолог, П. Н. Савицкий (1895-1968) – философ, географ и экономист, Г. В. Флоровский (1893-1979) – православный богослов, П. П. Сувчинский (1892-1985) – ученый-искусствовед, Г. В. Вернадский (1887-1973) – историк, сын академика В. И. Вернадского, Л. Н. Гумилев (1912-1992) – историк, философ, географ, этнограф.

Главная идея евразийского движения заключалась в утверждении самобытности российской истории и культуры. Россия, по мысли евразийцев, является особым этнографическим и культурным миром, занимающим серединное положение (Хартленд) между Западом и Востоком, Европой и Азией.

Евразийцев объединяла идея о России как особом мире, на развитие которого решающее влияние оказал материк Евразия, географически совпадающий с территорией Российской империи, со своим уникальным местоположением в планетарном пространстве, своеобразными почвами, климатом. Неповторимая географическая среда получила у П. Н. Савицкого название “месторазвитие”, понимаемое как взаимосвязь и целостность социально-исторической и географической среды. И как вывод: географическая среда накладывает отпечаток на образ жизни, нравы, традиции обитателей тех или иных ландшафтов.

А потому народы, проживающие в общей географической среде, независимо от их этнической принадлежности, имеют много ценностных совпадений, духовную близость, сходные образ бытия и формы хозяйственной деятельности.

Эти идеи первых евразийцев были активно развиты впоследствии советским ученым Л. Н. Гумилевым.

В работах евразийцев прочитывается попытка сформулировать новую категорию геополитики – геополитический потенциал государства. Основу потенциала составляют пространственное положение государства (местоположение), ландшафт, выход к теплым морям, коммуникационные возможности и др. Геополитический потенциал России уникален. По мнению П. Н. Савицкого, Россия-Евразия – это “особая часть света, континент, являющийся неким замкнутым и типичным целым как климатически, так и с точки зрения географических условий”.

П. Н. Савицкий, Н. С. Трубецкой и Л. Н. Гумилев особое значение придавали двум географическим факторам российской истории – меридианному течению рек и широтной протяженности ее степей. П. Н. Савицкий, как и Л. Н. Гумилев, считали русскую степь становым хребтом российской истории.

Вспоминаю служебный эпизод. Летом 2000 г., будучи начальником Главного управления международного военного сотрудничества Министерства обороны РФ, я сопровождал министра обороны Греции А. Цоходзопулоса из Москвы в Ижевск, где наши оборонщики выполняли греческий контракт на поставку зенитно-ракетного комплекса “Тор”. Министр через иллюминатор бросил взгляд на необъятные зеленые просторы и спросил, что это внизу. Я ответил – русская степь. Гость удовлетворенно кивнул. Когда через 20-30 минут полета он вновь глянул в иллюминатор и увидел, что ландшафт остался неизменным, то вопросительно воскликнул: “Это все степь?”. Мне ничего не оставалось, как подтвердить. Тогда он задумчиво констатировал: “Уже поэтому вы должны быть великой державой. Вы есть великая держава”.

Евразийцы отмечали у русского и других коренных народов Российской империи и СССР особый психологический уклад, формируемый пространством, – осознание материкового размаха, русская широта, материковое национальное самосознание, безграничная верность своей стихии, нерушимая уверенность в ее силе и окончательном торжестве.

Европой евразийцы считали то, что мы именуем Западной Европой. Зажатые пространством многочисленные города, густонаселенные и суетливые, отсутствие степных просторов, дающих возможность разгуляться фантазии, вольнице, накладывали свой отпечаток на психологию и характер европейских народов, их поведенческую модель, хозяйственно-бытовой уклад, на культуру и историю.

В понимании евразийцев пространство от Карпат до Хингана и есть Евразия, простирающаяся непрерывной полосой и обрамленная горными хребтами, Северным Ледовитым и Тихим океанами, лесной и тундровой зонами. И на этих просторах в своеобразной географической среде, представляющей собой “географическое единство, целостное месторазвитие, отличающееся от Европы и Азии”, образуется, по выражению П. Н. Савицкого, центр Старого Света, “имеющий гораздо больше оснований, чем Китай, называться Срединным государством”.

Следует в скобках заметить, что и западные геополитики называли Россию центром мира, осью мира, а великий русский ученый-химик Д. И. Менделеев по массе поверхности Земли вычислил ее центр – 46 км южнее Туруханска.

П. Н. Савицкий, Н. С. Трубецкой, Л. Н. Гумилев развивали идеи Н. Я. Данилевского о культурно-исторических типах и концепцию органического развития К. Н. Леонтьева, опять же сопоставляя культуру российских просторов и европейской ограниченности. Н. С. Трубецкой определял культуру как “исторически непрерывный продукт коллективного творчества прошлых и современных поколений данной социальной среды”. Как и Н. Я. Данилевский, он отрицал “общечеловеческую культуру”, под которой поклонники Запада подразумевают западноевропейскую культуру и которая для неевропейских народов является гибельной.

К. Н. Леонтьев в книге “Восток, Россия, славянство” подчеркивал, что “общечеловеческая культура” возможна лишь при упрощении национальных культур, а упрощение ведет к их гибели.

Истинность этого прозрения подтверждает эволюция Евросоюза. По-моему, Еврокомиссия (прообраз правительства ЕС) от зари до зари только и делает, что считает деньги, индексы, цены. О культуре Европа постепенно забывает, подменяя ее культурой зарабатывания денег, культурой приема пищи, развлечений, красотой дизайна.

Как-то я спросил у своих коллег-генералов: “А вам не страшно, что в перспективе у вас не будет Гете, Канта, Вагнера, Баха?” Грустно молчат. Потому что уже сегодня вокруг коммерческий расчет и серость. И вот эта гибельная серость пытается унифицировать весь мир, и Россию в первую очередь! Да и мы, русские, далеко не все этому сопротивляемся. Особенно те, кто не видел необъятных степных просторов, не вдохнул грандиозность тайги, не ощутил величия сопричастности к вселенской масштабности страны.

И какой, скажите, масштабности требовать нам от правительства, если в нем заседают люди с подобной унифицированной жизненной практикой, люди без русской души, русского размаха, русской культуры. Потому и тянут Россию в западное “общежитие”, в западническую бездуховность, борясь тем самым, как говорил П. Н. Савицкий, с самой “своей (евразийской) сущностью”.

И в этой связи евразийцы критиковали славянофилов, потому что последние видели основу русской культуры в тесной связи со славянством, отрицая туранские и финно-угорские корни.

К. Н. Леонтьев упрекал славянофилов за их попытки растворить русскую культуру в романтическом и отвлеченном панславизме. П. Н. Савицкий в своем фундаментальном труде “Географические и геополитические основы евразийства” дал развернутое определение нашей культуры: “Мы осознаем и провозглашаем существование особой евразийско-русской культуры и особого ее субъекта, как симфонической личности. Нам уже недостаточно того смутного культурного самосознания, которое было у славянофилов, хотя мы и чтим их, как наиболее по духу близких”.

У евразийцев (в частности, у П. Н. Савицкого) иное отношение к монголо-татарскому нашествию, чем у славянофилов. Они особо подчеркивали роль Чингисхана, сумевшего создать государство, превосходившее по размерам Римскую империю и Арабский халифат. “Монголы, – отмечал П. Н. Савицкий, – сформулировали историческую задачу Евразии”.

Л. Н. Гумилев развил идеи ранних евразийцев, придал им новое звучание. Если концепции Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого и Г. В. Вернадского были синтезом истории, географии и геополитики, то Л. Н. Гумилев добавил к этому естествознание и сформулировал геополитическую доктрину пассионарности, опираясь на теорию биосферы В. И. Вернадского. Именно пассионарные толчки, полагал ученый, определили ритмы Евразии. Они обусловили приоритет тех или иных сил в разные периоды формирования единого мегаконтинента – Евразии.

Этносы, по мнению Л. Н. Гумилева, отличаются друг от друга стереотипами поведения, а не способом производства, культурой или уровнем образования. Этнос, каждый принадлежащий к нему человек приспосабливается к географической и этнической среде при воздействии и при помощи потенциальной энергии, придающей ему новые силы. Мощность этого воздействия связана со способностью людей “поглощать” биохимическую энергию живого вещества биосферы, открытой В. И. Вернадским. Способности к такому “поглощению” у разных людей различны.

Л. Н. Гумилев делил людей по этому признаку на три группы.

1. Наибольшее число людей располагает этой энергией в объеме, достаточном, чтобы удовлетворить потребности, диктуемые инстинктом самосохранения. Эти люди работают, чтобы жить, и больше им ничего не нужно.

2. Определенное число людей наделено экстремальной энергетикой. Этот избыток энергии ученый и назвал пассионарностью. Пассионарный человек живет и действует ради достижения своей идеальной цели.

3. Наконец, есть люди с недостатком энергии, необходимой для обычной жизни, и они живут за счет других людей.

Стремясь к своему идеалу, пассионарные люди, жертвуя многими прелестями жизни, а порой и самой жизнью, перестраивают саму этническую систему, меняют ее стереотипы поведения и цели развития. Когда пассионариев уничтожают, изолируют, пассионарный толчок заканчивается, и жизнь этноса начинает определять народ, которому, кроме потребления, ничего не нужно.

Добавлю от себя: такой народ легко управляем, послушен и легко поддается оболваниванию.

По Л. Н. Гумилеву, объединение пассионариев различных этносов и достижение ими вершины пассионарности приводит к образованию единого этнического мира – суперэтноса. Именно таким образом сложился единый евразийский суперэтнос – великороссы, сформировавшийся на основе тюркско-славянского слияния под мощным воздействием пассионарного толчка. Этот сплав этносов, проживавших на нынешней российской территории, образовался как симбиоз Леса и Степи, и именно – цитирую – “союз Леса и Степи предопределил сущность цивилизации, культуры, стереотипов поведения великороссов”.

Основой суперэтноса, подобного великоросскому, является непохожесть друг на друга особей, его составляющих, а “связи, цементирующие коллектив и простирающиеся на природные особенности населяемого данным коллективом ландшафта”.

Как видим, здесь Л. Н. Гумилев явно не согласен с позицией славянофилов и разворачивает историю и судьбу славянской Руси в сторону половецких степей, в сторону Востока и Севера.

Интересным и весьма актуальным представляется выделение Л. Н. Гумилевым трех основных форм контактов этносов: симбиоз, ксения и химера. Симбиоз – сочетание этносов, при котором каждый занимает свою экологическую нишу, свой ландшафт, полностью сохраняя свое национальное своеобразие. При этом этносы взаимодействуют, взаимно обогащая друг друга. Это повышает жизненный потенциал народов, делает могущественной страну.

Ксения – сочетание, при котором один этнос – “гость” вкрапляется в тело другого. “Гость” живет изолированно, не нарушая этнической системы “хозяина”.

Химера – соединение несоединимого. Она возникает, если два этноса, принадлежащих к суперэтносам с отрицательной взаимной комплиментарностью (несовместимостью ценностей), живут, перемешавшись друг с другом, пронизывая друг друга. В этих случаях неизбежны кровь и разрушения, гибель одного или обоих этносов. Процесс распада может длиться 150-200 лет и более. (Не по этой ли причине распался СССР?)

Идеи прагматического русского национализма

Видимо, следует отметить ещё один геополитический подход к проблеме Русской цивилизации и российской государственности – здоровый русский национализм.

Представители этого направления (И. Л. Солоневич, Г. П. Федотов) не разделяли в полной мере взгляды ни славянофилов, ни евразийцев, считая, что они размывают русскую духовную основу, распыляют по евразийским или еврославянским пространствам русское самосознание, русское православие. Даже такой либерал в националистическом стане, как Г. П. Федотов, справедливо отмечал: “Многие не видят опасности, не верят в неё. Я могу указать симптомы. Самый тревожный, мистически значимый – забвение имени России. Все знают, что прикрывающие её четыре буквы “СССР” не содержат и намёка на её имя, что эта государственная формация мыслима в любой части света: в Азии, в Южной Америке… В зарубежье (русская эмиграция. – Л. И.), которое призвано хранить память о России, возникают течения, группы, которые стирают её имя: не Россия, а “Союз народов Восточной Европы”, не Россия, а “Евразия”. О чём говорят эти факты? О том, что Россия становится географическим пространством, бессодержательным, как бы пустым, которое может быть заполнено любой государственной формой… Россия мыслится национальной пустыней, многообещающей областью для осуществления государственных утопий”.

Г. П. Федотов и в ещё большей мере выдающийся русский мыслитель Иван Ильин считали своей главной заботой возрождение и развитие русского народа, не отгоняя от себя, а приближая к “русскому” телу малые народы, но при непременном главенстве русской власти, русской культуры, православного духа. Взрыв “местечковых” национализмов, приходящийся на первые годы советской власти, виделся им угрозой и российскому государству, и русскому этносу: “За одиннадцать лет революции зародились, окрепли десятки национальных сознаний в её (России. – Л. И.) ослабевшем теле, – писал Г. П. Федотов. – Иные из них приобрели уже грозную силу. Каждый маленький народец, вчера полудикий, выделяет кадры полуинтеллигенции, которая уже гонит от себя русских учителей… Складываются кадры националистов, стремящихся разнести в куски историческое тело России. Казанским татарам, конечно, уйти некуда. Они могут лишь мечтать о Казани как столице Евразии. Но Украина, Грузия (в лице их интеллигенции) рвутся к независимости. Азербайджан и Казахстан тяготеют к азиатским центрам ислама”.

Далее Г. П. Федотов продолжает: “Мы как-то проморгали тот факт, что величайшая империя Европы и Азии строилась национальным меньшинством (великороссами северных районов России. – Л. И.), которые свою культуру и государственную волю налагали на этнографический материал. Мы говорим, что эта гегемония России почти для всех (только не западных) её народов была счастливой судьбой, что она дала им возможность приобщиться к всечеловеческой культуре, какой являлась культура русская. Но подрастающие дети, усыновлённые нами, не хотят знать вскормившей их школы и тянутся кто куда – к Западу и к Востоку, к Польше, Турции или к интернациональному геополитическому месту – то есть к духовному небытию.

Поразительно: среди стольких шумных, крикливых голосов один великоросс не подаёт признаков жизни. Он жалуется на всё: на голод, бесправие, тьму, только одного не ведает, к одному глух – к опасности, угрожающей его национальному бытию”.

Однако Г. П. Федотов не отрицает необходимости интеграции русского этноса и других коренных народов России. Вопрос в том, на какой основе, на каких принципах строить это единение, как удовлетворить национальное самолюбие малых народов и разрешить проблемы великорусского этноса. И вот в этом вопросе Г. П. Федотов подходит близко к позициям и славянофилов, и евразийцев. “Россия не нация, но целый мир, не разрешив своего призвания, сверхнационального, материкового, она погибнет – как Россия.

Объединение народов не может твориться силой только религиозной идеи. Здесь верования не соединяют, а разъединяют нас. Но духовным критерием для народов была и остаётся русская культура. Через неё они приобщаются к мировой цивилизации”.

И это главный вывод, который делает автор. Не религия, не экономика, а приобщение к русской культуре и русской славе – вот залог единения народов России вокруг русского народа. “Многоплемённость, многозвучность России не умаляла, а возвышала её славу”.

На огромном евразийском суперконтиненте славяне-русичи всегда были ведущим, инициативным этносом. Несмотря на внутриславянские распри, они сумели путем “завоеваний и любви” образовать симбиоз, который воплотился в мощное государство – Российскую империю, перешедшую в СССР.

Советский проект реализовал одновременно идеи славянофилов и евразийцев скорее интуитивно: с 30-х годов ХХ века геополитика в СССР отрицалась (хотя, по имеющимся сведениям, И. В. Сталин внимательно читал работы и славянофилов, и евразийцев, а переводы работ К. Хаусхоффера с многочисленными пометками стояли у него на книжной полке). После Второй мировой войны славянский мир был практически объединен, а отношения между этносами российско-евразийского пространства получили новое дыхание и развитие.

Но и химера активно присутствовала в советском проекте, а сегодня она, похоже, доминирует в России, разрушая суперэтнос великороссов, разрушая государство. Сбылось, к сожалению, прогностическое предсказание Г. П. Федотова о распылении русского суперэтноса, снижении его государствообразующей роли и опасности национализма интеллигенции малых народов, и особенно малороссов. Ещё в 1929 г. Г. П. Федотов предупреждал, что “прямая ненависть к великороссам встречается только у наших кровных братьев – малороссов, или украинцев”. Что мы и наблюдаем сейчас.

* * *

Подытоживая все вышесказанное, считаю возможным сделать следующие выводы:

1. Русская геополитика изначально формировалась на гуманной основе, уважении к другим близким по духу и ценностям народам, согласии с природой и не ставила целью мировое господство и насилие в отношении других государств и этносов.

2. В качестве геополитической идеи России отечественными мыслителями предлагалась миссия планетарной справедливости и гармонии.

3. Россия-Евразия – это особый мир, самостоятельная континентальная цивилизация, уникальный суперэтнос со своей самобытной культурой, исторической традицией, философией бытия, образовавшийся вокруг русской культуры, русской истории, русской славы.

4. Унификация общечеловеческих ценностей и культуры, к которой стремится “золотой миллиард”, губительна для России и других цивилизаций.

5. Контактное взаимодействие и союзы между Евразией и другими суперэтносами (особенно Западом) дают негативный результат.

6. Попытки встроить Евразию в другую суперцивилизацию преступны, ибо ведут к ее растворению, разрушению государственности, деградации и уничтожению народов.

7. Оздоровление ситуации в России и ее возрождение невозможны без избавления от химеры.

8. Возрождение России невозможно без подъёма национального самосознания русских, прежде всего великороссов, восстановления государственности на православных целях и ценностях, русской ответственности за всё происходящее на её просторах.

Ксения МЯЛО Французский дневник: заметки на полях

Этот сюжет я увидела по одной из самых популярных новостных программ французского телевидения вечером одного из дней позднего мая. И тотчас же пришлось бросить укладку вещей. Завтра улетать в Москву после почти двухмесячного пребывания во Франции, и в чемодане всё ещё вперемешку – одежда, папки с бумагами, дискеты и кассеты, но слишком живо задела меня тема.

Речь же шла о группе французских беженцев, впервые посетивших Алжир, который они покинули подростками или даже ещё детьми: ведь, почитай, без малого полстолетия прошло. И вот теперь “черноногие” (так зовут во Франции французов, родившихся и выросших в Алжире), сошедшие на землю бывшего “заморского департамента”, садятся в комфортабельные автобусы и впервые за прошедшие десятилетия видят свою утраченную родину. Они взволнованы до слёз, слышатся восклицания: “вот здесь была наша школа”, “вот здесь – наш дом”. Иным удаётся войти в свои прежние жилища; их встречают вежливо и даже приветливо, но встречают уже новые хозяева, и остаётся только погладить некогда родные стены. А когда дело доходит до кладбищ…

Конечно же, смотрела я этот сюжет с понятным человеческим сочувствием, понимая, какие эмоции может он вызывать у французов. Но я-то смотрела его как русская, а потому мне тотчас же пришла в голову и такая мысль: доживём ли мы до того дня, когда вот так же, с бережным вниманием к их страданиям и воспоминаниям, встретят русских беженцев из бывших союзных республик и провезут по улицам Душанбе, Алма-Аты, Бишкека. Наконец – Грозного, Гудермеса, Ассиновской, всех тех городов и станиц, которые, гонимые жесточайшим террором, покинули сотни тысяч людей. Но о них, об этих людях, сегодня, в эйфории двусмысленной стабилизации в Чечне, вообще не принято вспоминать – словно их и не было никогда. А ведь они не просто там жили – многие из них вросли в кавказскую землю не одним поколением.

До сих пор помню письмо одного из моих читателей, хотя уже почти 15 лет прошло – тогда пожар на Северном Кавказе только занимался. Пришло оно из Дагестана, от человека, видимо, пожилого, и в нём он поведал, как ещё мальчишкой отправился со своей бабушкой на местное кладбище. Навестив могилы близких (сейчас уже не припомню, о ком шла речь), бабушка сказала: “А теперь пойдём проведаем дедушку”. Я, вспоминал мой корреспондент, не без детского злорадства попытался уличить её в обмане: “Мой дедушка жив!” На что бабушка с грустной улыбкой ответила: “Я говорю о могилке моего дедушки”.

Вот как глубоко уходят в землю Кавказа наши корни, продолжал этот коренной русский дагестанец, а теперь, чувствуем, подрубают, выдёргивают их.

С тех пор много воды – и крови – утекло на Кавказе, много утекло и русских беженцев, притом же не только из Чечни. В начале 1995 года, вскоре после взятия федеральными войсками Грозного, который был главной целью моей поездки, удалось заодно побывать и в посёлке Попов Хутор под Владикавказом. Здесь – сравнительно с тем, что происходило в других местах, неплохо принятые и устроенные правительством Северной Осетии – поселились русские беженцы из Чечни и Ингушетии. Последних было даже больше, в основном – выходцы из коренных казачьих семей. Совсем невдалеке виднелись остовы разрушенных и сожжённых домов – следы недавнего осетино-ингушского конфликта. Но о той трагедии и тех беженцах по крайней мере говорили, и говорили немало. Кое-что и делали. А вот исход русского населения из Ингушетии – по некоторым данным, сравнимый с исходом его из Чечни, – остался почти никем не замеченным.

Как и в годы Гражданской войны, полностью изменился национальный облик целых станиц. Но пропагандистская машина по-прежнему разрабатывает золотоносную (для иных – даже в самом буквальном смысле слова) жилу красного террора и “сталинских депортаций”. О беде же нынешней – ни слова. Сверху велели забыть – и журналисты послушно забыли, даже те, кто месяцами не покидал Кавказа. Соответственно, не тревожится и общество: “картинки” нет, значит, нет и проблемы. Те же, у кого всё-таки скребут кошки на сердце, успокаивают себя мыслью: ну там же нет войны, всё как-то образуется, вернутся. Мне такое доводилось слышать не раз.

Увы, звучит утешительно, но по сути – вполне бессмысленно. Вернутся, может быть, единицы, о массовом же, то есть подлинном возвращении не может быть и речи. Слишком много у него противников в самой Ингушетии, конфликты неизбежны, а русские беженцы, как мне кажется, урок усвоили твёрдо и знают, что в любой острой ситуации их центральная власть защищать не станет. Недавнее убийство русской активистки, как раз и пытавшейся наладить процесс возвращения изгнанников, лишний раз подтверждает такой вывод.

Нет, не вернутся, как не вернутся русские и в Чечню, теперь уже вполне моноэтническую республику. Зато как бы не увидеть нам новых беженцев, из других кавказских республик. Не слишком спокойно, например, в Адыгее, где не гремят почти ежедневно, как в Дагестане и Ингушетии, взрывы и выстрелы, но где растёт напряжённость и где меньше года назад на VI съезде Союза славян Адыгеи была выдвинута инициатива обращения к президенту РФ с просьбой о возвращении республики в состав Краснодарского края, как то и было до 1991 года. “Главное, – заявила лидер Союза Нина Коновалова, – чтобы славяне, проживающие в республике, на деле получили равные права с адыгами, а этого равенства как раз и нет”.

Приведённые ею цифры убедительно подтверждают такой вывод. И уж, во всяком случае, говорят о том, что проблема существует, а стало быть, требует непредвзятого рассмотрения. Однако воз и ныне там. Против проекта возвращения Адыгеи в Краснодарский край бурно выступила тотчас же отмобилизовавшаяся адыгская общественность. Причём мобилизация эта сразу вышла за пределы РФ. В движение протеста включились черкесские диаспоры Турции, Сирии, Иордании, Германии, США, Израиля, чьи телеграммы поддержки зачитывались на митингах. Разумеется, никакой ответной и хоть сколько-нибудь сравнимой по масштабам русской мобилизации не произошло (её не было и в ситуациях куда как более трагических), и вопрос тихо увял. Что не означает, конечно, исчезновения проблемы, с которой всё чаще сталкиваются русские теперь уже не только в национальных республиках РФ и от вызова которой всё ещё пытаются уклониться.

Словом, ко многим размышлениям и сопоставлениям побудил меня французско-алжирский сюжет, и по возвращении я поделилась ими со своей коллегой, известной журналисткой, в своё время тоже работавшей в “горячих точках” и немало повидавшей. Реакция оказалась неожиданной: “Всякие аналогии неуместны! У меня много знакомых среди “черноногих”, я знаю, как это было, весь этот ужас…” “А здесь – не ужас? – попыталась возразить я. – И ведь Франция всё-таки не так принимала своих беженцев, как Россия – своих, там это было делом и долгом всей нации”.

– Никаких сравнений, – вновь прозвучал твёрдый ответ.

Что ж, каждый видит мир по-своему. Мне же как раз после этого разговора особенно захотелось сравнить, тем более что тема не чужда мне лично: я родилась в Приднестровье, на днестровской границе погиб мой отец, с этой землёй связаны мои детские и, стало быть, глубже всех вошедшие в плоть и кровь воспоминания, там дорогие мне могилы. И мысль, что когда-нибудь граница здесь может оказаться прочерченной по евроатлантическому лекалу “нового соседства”, то есть оказаться закрытой для граждан России, как закрылись уже границы Прибалтики, – для меня одна из тех, которые преследуют в ночных кошмарах и от которых просыпаются в холодном поту. А ведь для какого множества людей, в одночасье лишившихся и хлеба, и крова, эти кошмары уже стали реальностью!

Нет, стоит всё-таки сравнить, тем более что у нас в последнее время вдруг объявилось множество людей, встревоженных судьбами “белой Европы”. Особенно же – Франции, будто бы уже стенающей под сарацинским игом. Кому-то видится Собор Парижской Богоматери, превращённый в супермечеть, так что угнетённым, но гордым французам не остаётся ничего иного, кроме как взорвать свою национальную святыню.

Вот и протоиерей Всеволод Чаплин в своих “Лоскутках”, опубликованных на страницах “Православной Москвы” (N 13, июль 2006 г.), сокрушается: “Западная Европа, похоже, утратила смысл жизни и идентитет. Если это действительно так, если проснуться не заставит даже вызов ислама, то европейцам не помогут ни армия, ни полиция, ни деньги, ни паспорта с чипами. Европа останется за скобками истории. Мы (!) подарим её мусульманам”.

Странным образом – и хочется думать, невольно – протоиерей оказывается солидарен здесь с американско-израильской пропагандой относительно всемирной опасности ислама. Но он, по крайней мере, ещё мягко пеняет Европе за то, что она утратила “идентитет” (само собой, мы его сохранили), и, конечно же, не предлагает двинуть русские когорты. Хотя, право, и задумаешься: как же мы умудримся не “подарить мусульманам” эту заблудшую овцу, раз уж она сама докатилась до такого?

Зато другие, усматривая некую апокалиптическую угрозу, нависшую над “белой расой” (которая, конечно же, не спасётся без поддержки мощной русской руки), прямо взывают к действию.

Когда спросишь кого-нибудь из таких ревнителей “белой расы”: “А в чём, собственно, причина вашего рвения? Мало ли Россия натерпелась от той же Европы, которую спасала столько раз? И что вы скажете о белых эстонцах и латышах, устроивших режим апартеида для русских? Или о финнах, в годы войны загонявших в Карелии едва ли не всех русских, от грудных младенцев до глубоких стариков, за колючую проволоку, где смертность была даже выше, чем в немецких концлагерях? А о плане “Ост” вы ничего не слыхали?” – внятного ответа не дождёшься. Всё это мелочи, всё это вздор, вперёд – с “Верой Христовой. Верой Белого человека в Белого Богочеловека. Истинной последней надеждой Белой Европы” (Б ы ч к о в Р. “Святая Европа”. Опричное Братство Святого Преподобного Иосифа Волоцкого. М., 2005, с. 25).

В общем, Европа томится и ждёт. А вы уверены, что ждёт? Что она сама неспособна дать ответ на вызовы времени? Причём ответ столь жёсткий, а главное – эффективный, который и не снился нашим любителям разговоров о “цветной нелюди” (“Святая Европа”) и кровавой уличной поножовщины с маячащей за ней тенью, более всего губительной как раз для русских, провокации? И что она, наконец, способна взглянуть на наши беды пусть не сочувственным, но хотя бы не холодно-враждебным взглядом? Мои “уроки французского” привели меня к существенно иным выводам.

* * *

Но сначала – об “уроке русского”, который я получила, едва ступив на родную землю.